Baby, did you forget to take your meds?

— Блять! Ты понимаешь, что тебе придется сказать, где он, еб твою мать? — Терри в ярости хватает Светлану за руку. — Я не знаю. — Женщина морщится от боли. — Не пизди мне! Я знаю, что вы с этим уебком сдружились. Что с одним, что со вторым. И клянусь, если ты, блять… — Терри притягивает ее к себе, в его глазах пылает ярость и ненависть, рот перекошен от злости. От него разит перегаром и немытым телом. Светлана стойко выдерживает его взгляд. Она не раз видела таких уебанов в своей жизни. Самое главное — не проявлять слабость. Благо, она была русской, а русские слабость не проявляют никогда. — Я. Не. Знаю. — Она резко выдергивает руку из пальцев мужчины. — Твой ебучий сын передо мной не отчитывается. Терри не отрывает от нее взгляд. Минуту они смотрят друг другу в глаза. — Блять, если я только узнаю, что ты врешь… Я вырву твой ебливый русский язык и затолкаю его в твою разъебанную… — Я не вру. — Светлана прерывает поток его красноречия. — Я мечтаю, чтоб ты нашел его и вкатал ему пиздюлей. Он совершенно не заботится о Евгении, постоянно пропадая в пидарском районе с каким-то новым ёбарем. Она делает попытку спасти хотя бы Йена. На самом деле, Йен — единственный, кого она хочет спасти. Терри секунду смотрит на нее, а потом мгновенно преодолевает расстояние между ними и наносит резкий удар кулаком прямо в живот. От неожиданности и ослепляющей боли женщина падает на колени и несколько секунд хватает ртом воздух, пытаясь сделать хотя бы глоток кислорода. — Блять! Я сказал тебе: не смей мне лгать! Я знаю, что они уехали вместе. У меня есть свои осведомители. — Он подходит еще ближе и Светлана в порыве самосохранения отшатывается от него, мгновенно забыв о своей попытке не казаться слабой. — Только попробуй сделать это снова. Он хватает ее за волосы, притягивая к своему лицу. В его глазах пылает огонь, и женщине становится по-настоящему страшно. Она видела много жестоких мужчин, у нее было много клиентов, которые не боялись прибегать к насилию, но Терри вызывал животный страх. В его глазах чернела такая темнота, что хотелось зажмуриться и оказаться где-то не здесь. — Я не задумаюсь о том, что ты мать моего внука, и уебу насмерть. — Он отталкивает ее от себя, и Светлана беспомощно падает на пол. Она снова может дышать. — Кстати, а где мой внук? Евгений! Посмотри, кто вернулся! — Голос Терри мгновенно становится отвратительно слащавым, и Светлана снова морщится. Блять, почему ее ебучий муж не завалил своего отца в день крещения Евгения? Она с усилием поднимается на ноги, ловит взгляд Игги, который молча наблюдал за всей сценой и кивает ему. Что ж, теперь, она на сто процентов готова помочь Микки избавиться от Терри. Помочь ему и Йену спокойно вернуться домой. Между Микки и Терри она выбирает первого. Он, по крайней мере, никогда не поднимал на нее руку. *** — Нахера нам столько еды? — Йен недовольно следует за Микки по магазину. — Ты же сказал, что это всего на пару дней. Тот не отвечает ему, хватая пачку чипсов с полки. Но на секунду задумавшись, возвращает ее обратно и двигается в сторону корзин с овощами. Йен наблюдает за тем, как Микки выбирает зелень и фыркает. — Неужели ты и правда, думаешь взять это, Мик? С каких это пор ты начал жрать траву? — Заткнись. — Микки на секунду поднимает взгляд и проверяет, не задела ли рыжего грубость. — Иди, возьми помидоры. Йен снова фыркает, но послушно хватает с полки упаковку. — Какую еще полезную херню ты собираешься взять? Мик, я тебя предупреждаю сразу, если ты будешь вести себя как … — Заткнись, Галлагер. — Микки прерывает его монолог, не желая слышать имя Калеба. — Можешь считать себя моим заложником, но тебе придется есть и делать все, что я скажу. Продержишься — верну тебя в целости к твоему шоколадному бойфренду в ваш радужный мир.  — Тебе не кажется, что ты охренел? — Злость вспыхивает в голосе Йена так резко, что Микки мгновенно ловит его за руку, но тот быстро сбрасывает ее. — Ты заставил меня переться в долбанный Денвер, только потому, что тебе кажется, что твой батя может …. Микки почти не слушает, что он говорит, вглядываясь в его лицо, пытаясь уловить малейшие признаки биполярки. Твою мать, это не может произойти так быстро. Они же выехали только вчера. — Какого ты пялишься? — Он прерывает свой монолог, заметив странный взгляд парня. — Ты в порядке? — Микки снова хватает его за руку и в этот раз Йен вырывается не так яро. — Что? — Он ловит понимание на дне голубых глаз. — Твою мать. Он отталкивает Микки от себя. — Твою мать, Мик. — Теперь в его голосе звучит обида и злость. И боль. Микки так ярко видит эту боль, что ему становится почти страшно, что Йен сейчас уйдет. Исчезнет. Откажется ехать с ним дальше. — Твое настроение меняется так резко, что я… — Он пытается оправдаться. Йен отворачивается. — Я в порядке. Просто устал. И меня нервирует вся эта ситуация. — Его голос такой пустой. В нем столько холода, что Микки ёжится. Блять. Все должно быть не так. — Йен… — Он делает попытку снова. — Давай закончим это все и наконец-то доберемся туда, где я смогу немного поспать. — Йен отходит от него. И Микки выполняет его просьбу, добавляя в тележку все то, что планировал положить раньше. Когда они подходят к кассе, его взгляд скользит по полке с жевательными резинками и шоколадными батончиками, а потом останавливается на бутылочках со смазкой и пачками презервативов. Блять. Он косится на Йена. Тот равнодушно рассматривает свои ступни. На одну только секунду Микки позволяет себе задуматься о том, чтобы схватить упаковку и добавить в свой набор товаров. Но потом он ловит взглядом морщинку между бровей Йена и оставляет эту затею. У него есть парень. Какая-то ебуче-идеальная жизнь, за которую он так держится. Так сильно, что злится на Микки из-за дурацких помидоров. Злится, что он вытащил его из этой жизни. Из теплого мира, где он что-то значит. И виной тому не биполярка, просто Йен на самом деле хочет скорее вернуться домой. Эти мысли буквально выбивают дух из его легких. Горечью проявляются на языке, так, что хочется сплюнуть. Он послал бы его нахуй, если бы только не Терри. Конечно, послал. Конечно … блять. Если бы только не это жалкое желание побыть с ним эти дни. Просто рядом. Такое пидарское, такое сопливое желание. Которое хотелось выковырять из себя, выдавить, вырезать, выпотрошить. Он отдергивает взгляд от презервативов, хватает несколько шоколадных батончиков и кидает их на продуктовую ленту. Гребанный шоколад — это все его удовольствие на следующие несколько дней, которые, судя по всему, пройдут в ебучем молчании. Всю оставшуюся дорогу Йен не произносит ни слова. Они некоторое время блуждают по проселочным дорогам, пока, наконец, не находят нужный им дом. — А Алекс говорит тебе, что его семья не прозябает? — Микки выходит из машины, отмечая, что Йен никак не отреагировал на его вопрос. Дом действительно выглядит неплохо. Не роскошно, но куда лучше, чем родительский дом Микки. Светло-голубой, с большими, но аккуратными окошками, рамы которых выкрашены в белый цвет. Два этажа и круглое окно чердака. Вокруг дома хвойный лес, деревья обступили его со всех сторон. Газон, покрытый слоем снега, и ровная бетонная дорожка ведут прямо к аккуратному крыльцу, на котором Микки может разглядеть небольшой столик и пару стульев. Все, как в долбанных фильмах про идеальную жизнь. Кажется, что сейчас навстречу ему выйдут улыбающиеся старички, держа на руках ебучего французского бульдога. Микки поморщился. Дом был точной копией Алекса. Как будто, блять, срисованной с него. Такой же аккуратной, ровной, ухоженной копией. На входе там, наверное, раздают клетчатые рубашки. Микки теперь не был удивлен, почему Алекс стал геем. Вырасти в таком доме и остаться натуралом — невозможно. Пока он рассматривает дом, Йен достает пакеты из багажника и направляется к крыльцу. Молча. Блять. Микки почти готов застонать от бессилия. Но он послушно следует за Йеном, они попадают в аккуратную прихожую и осматриваются. Слева от главного входа — гостиная, а справа — кухня. Впереди небольшой коридор, который ведет к лестнице на второй этаж, а рядом дверь, за которой, скорее всего, ванная. — Ну, пиздец просто как тут мило. — Микки пытается пошутить, но Йен не реагирует. — Я… мне надо вздремнуть. — Он относит сумки на кухню и отправляется наверх. А Микки только смотрит ему вслед, думая о том, что неплохо было бы сейчас вернуться домой. Провести несколько дней с таким «счастливым» Йеном кажется ему испытанием года. Остается только надеяться, что причина в том, что он не выспался. Они были в дороге почти сутки, а все это время Йен не спал, как будто боясь упустить что-то важное, если закроет глаза. Микки бродит по первому этажу, стараясь ступать аккуратно и не шуметь. Достает продукты из пакетов и закидывает в холодильник, открывает банку с пивом и долгое время смотрит в окно за тем, как снег падает, покрывая ветки елок, кусты и бетонную дорожку. Внутри у него, наконец-то, спокойствие. Телефон молчит, от Светланы и Игги — никаких новостей. Где-то наверху спит Йен, на улице так по-блядски красиво падает снег. А еще вокруг никаких соседей, последний дом они видели в 5 километрах отсюда. Тишина. Наконец-то гребанная тишина. Хочется закутаться в нее, укрыться с головой и просидеть так несколько дней. Зная, что Йен рядом. Что они одни в долбанном сказочном домике в лесу. Пусть даже он молчит. Пусть даже он проспит все эти дни. Главное, что он где-то тут, а не трахает мистера Несквик в Чикаго. За окном темнеет, и теперь Микки наблюдает за своим отражением в стекле. И, может быть, в нем говорит третья банка пива, но он поднимается наверх, находит спальню, которую занял Йен, открывает дверь и впускает неяркий свет, который освещает комнату и спящего на кровати парня. Несколько минут Микки наблюдает за ним. Гладит взглядом веки и светлые ресницы. Представляет, как водит пальцами по бледной коже, притягивает к себе, целует виски. Представляет, как Йен открывает глаза и …. Сука. Это так по-пидарски, что ему почти хочется хлопнуть дверью, разбить об нее костяшки пальцев, чтобы почувствовать кровь. Чтобы перестать быть такой сучкой. Но он лишь отворачивается, аккуратно прикрывает дверь и следует во вторую спальню, где падает на покрывало прямо в одежде и еще долгое время рассматривает потолок, копаясь в своих мыслях. Пытаясь усмирить свои желания, справиться с разъедающей кожу нежностью, с всей этой ебучей любовью, которую он чувствует так остро, что у него плавится кожа. Он не замечает, как засыпает, а просыпается, когда яркие лучи солнца бьют прямо в глаза, заставляя поморщиться. Микки скатывается с кровати и бросает взгляд на прикроватную тумбочку, в надежде найти банку пива или пачку сигарет. Вспоминает, что они внизу и снова морщится. Несколько секунд он прислушивается к звукам дома, пытаясь оценить, проснулся ли Йен. Тишина. На секунду Микки становится страшно, что Йен уехал. Послал нахер всю эту историю с Терри, послал нахер Микки и просто вернулся к своему парню. Потому что ему так, блять, этого хочется. — Мииииииииииииииик! — Голос Йена заставляет его вздрогнуть. Он доносится с улицы. Микки вскакивает с кровати и подходит к окну. Но видит только лес. — Блять! — Мииииииик, иди сюда скорее! - Он смеется, его голос звучит звонко и .... счастливо? Микки, чертыхается, вылетает из комнаты, неуклюже спускается по лестнице и задерживается в прихожей, стараясь натянуть куртку. — Миииииик! Нуууууу где ты? — Йен, похоже, не собирается успокаиваться. Наконец, Микки распахивает дверь и мгновенно ежится от холодного ветра, который проникает под куртку. Черт, за ночь значительно похолодало. Но солнце бьет прямо в лицо и несколько секунд он жмурится, пытаясь определить, где находится Йен. Он делает шаг с крыльца и его ноги мгновенно тонут в сугробе, который намело за ночь. Наконец, он видит Йена, его яркая шевелюра горит огнем на фоне белого снега. — Что случи… — но он не успевает договорить, потому что снежок, который кидает в него Йен, попадает прямо в лицо. — Блять, Галлагер! Йен смеется. Сука-блять, он смеется. Куда, твою мать, делась его вчерашняя игра в оскорбленную невинность? — Мик, погода просто охрененная! — Йен хохочет так заразительно, что злость Микки почти сразу рассеивается. — Я слепил снеговика. Что, блять? Секунду Микки смотрит на него, пытаясь оценить его состояние, а потом набирает снег в руки, быстро лепит шарик и кидает в смеющееся лицо. А Йен, кажется, начинает хохотать еще сильнее, и, не желая оставаться в долгу, посылает в Микки еще несколько снежков. А потом они долго кидаются снегом, который плохо лепится, но это их совершенно не заботит. Смех разносится по лесу и Микки чувствует себя почти счастливым. Йен выглядит таким радостным, таким живым, что Микки всячески отгоняет от себя мысли о маниакальной фазе, поддается его веселью, его дурацким играм и смеется вместе с ним. В какой-то момент он отворачивается, чтобы набрать снега за своей спиной, а Йен пользуется этим и запихивает ему за шиворот целый сугроб. И снова, блять, хохочет. Микки не выдерживает, разворачивается к нему и валит в снег. Какое-то время они борются, все еще продолжая смеяться, а потом Йен внезапно останавливается. Он придавливает собой Микки, ловит его взгляд и замирает. Его волосы растрепанные и мокрые, лучи солнца играют в маленьких капельках, отбиваются от них и слепят глаза. Микки вспоминает свое увлечение, вспоминает, как любил рассматривать волосы Йена при разном освещении. Он мгновенно запоминает этот цвет, и не до конца понимая, что делает, проводит по прядям пальцами, цепляет капли, которые скользят по бледной коже. В глазах Йена целый ебучий океан. Микки видит, как играют на дне волны. Веснушки. Господи-твою-мать, как он скучал по ним. Микки проводит пальцами по его щекам, собирая влагу, ловит подушечками россыпь ярких пятен, глотает тяжелое дыхание Йена. Йен прикрывает глаза. Его ресницы выглядят почти бесцветными в свете солнца. И Микки легко-легко касается его висков. Он помнит узор веснушек на каждом веке, и сейчас ему кажется, что он вернулся домой. — Мик…. — голос Йена звучит так тихо, почти беззвучно. Он опускается еще ниже, смешивает их дыхание, которое все еще не восстановилось. Или сорвалось вновь. Но у Микки другие планы. — В дом. — Он последний раз проводит по его щеке и убирает руку. — Что? — Йен распахивает глаза и в недоумении смотрит на него. — Отправляйся в дом, Галлагер. Я не в курсе, сколько ты тут торчишь, но твоя куртка пиздецки тонкая. И уже давно вся мокрая. Еще секунду Йен смотрит в его глаза, пытаясь определить, шутит ли он. А потом его, наконец, озаряет понимание, и он резко вскакивает на ноги. — Блять. Блять, Микки. — В его голосе обида миксуется со злостью. Повторяешься, Йен. — Мне нахуй не надо, чтобы ты валялся тут с температурой. Йен разворачивается и зло уходит в дом. А Микки наблюдает за тем, как солнце путается в его волосах, и почти ненавидит себя. Ты такой правильный, Милкович. Почти празднуешь возвращение гребанной биполярки. Ненавидишь ее и любишь. Йен никогда не приблизился бы так близко, если бы не она. Блять, но ему совершенно не надо, чтобы потом он жалел об этом. Йен молчит до самого вечера. Иногда Микки кажется, что долбанному рыжику 12 лет. Он сидит на диване скрестив ноги и смотрит какие-то дурацкие сериалы по телевизору, отказавшись от обеда и ужина. Проглотив только две чашки долбанного американо без сахара. Каждый час Микки звонит Светлане, но там нет никаких сдвигов. План, который они придумали с Игги, разбился об желание Терри беспросветно бухать весь день. Микки, правда, пытается выдержать долбанную рыжую молчанку. Смотрит с ним сериал, поглощая одну за другой банки пива. Через некоторое время он понимает, что достаточно набрался, но не прекращает пить. Твою мать, эти дни будут сущим пиздецом. — Галлагер, послушай… — Он делает пятую попытку заговорить с ним. И на этот раз Йен поворачивается в его сторону. — Если ты собираешься строить из себя принцессу, то я тебя нахуй запру на чердаке, пусть тебя спасает дракон, принц, еще какая хуебень, — Микки ставит очередную пустую бутылку на стол. Как хорошо, что вместе с ебучей здоровой едой, он захватил столько пива. И Микки не замечает, как Галлагер делает резкий бросок в его сторону и через секунду уже придавливает его сверху, мгновенно оказавшись всего в двух миллиметрах от его губ. — Что… ты…блять, — его голос, сначала полный возмущения, мгновенно затихает. Йен едва ощутимо проводит своим дыханием по его губам, задевает верхнюю и ловит ее между своих губ. Микки не дышит. Еще секунда и он сорвется. Разрешит долбанному Галлагеру все что угодно. Его запах врывается в легкие, раздирает их. Его запах срывает все замки. От него идет такой жар, что Микки, кажется, горит живьем. — Йен… — Тшшш… — Йен легонько касается его губ, проводит по щеке, прикусывает подбородок. Микки тяжело выдыхает. Нахуй. Пусть все идет нахуй. Он ловит пальцами его затылок и притягивает к себе, глубоко проникая языком в его рот, встречая его довольный стон, смешивая их слюну, почти задыхаясь от наслаждения. Да. Да, блять. Губы Йена становятся требовательными, он гладит язык Микки, ласкает его, прижимается к нему всем телом, и даже через одежду, через всю эту гребанную кучу одежды Микки чувствует, как горит его кожа. Как плавится весь мир. Вся эта аккуратная гостиная, с ее коричневым диваном и светлыми стенами. Она вся сгорает. Исчезает, растворяется. Только Йен. Блять. Только он. На мгновение Йен отрывается от его рта и опускается к шее, проводит языком по коже, посылая рой мурашек по всем телу. По всему долбанному дому. Микки зарывается пальцами в огненные пряди. Он так этого ждал. Эти гребанные рыжие волосы. Как они могут быть такими мягкими? Внезапно Йен замирает, несколько секунд он не двигается, а Микки осторожно гладит его макушку, в которые раз удивляясь тому, какая у него горячая кожа. И тут Йен чихает. И еще раз. Блять. Ебучий-твою-мать-Галлагер. Микки ловит его взгляд. — Блять, — он закрывает в бессилии глаза, и его рука безвольно падает рядом, вырвавшись из мягкого пожара волос. — Прости, — в его глазах столько вины, что Микки почти прощает его. — Иди в свою долбанную кровать и не смей вылезать из нее, потому что я клянусь тебе… Йен еще секунду смотрит на него, потом слабо и так виновато улыбается и отпускает. И Микки почти чувствует физическую боль от потери контакта с ним. Неровным шагом Йен направляется в сторону лестницы. А Микки, ненавидя весь мир, идет на кухню и подогревает молоко, приносит ему в кровать, с облегчением отметив, что тот выполнил его приказ. Йен морщится, но выпивает молоко, а потом откидывается на подушки и устало вздыхает. — Я посплю немного, хорошо? Микки кивает. — Я… если что, я рядом, — еще несколько секунд он следит за ним, а потом выходит из комнаты, оставив дверь открытой. Его комната прямо напротив Йена, и он оставляет открытой и свою дверь. Завтра все будет окей. Он повторяет это про себя несколько раз. Но на следующее утро становится только хуже. Йен почти не открывает глаза, его кожа блестит от пота, а влажные пряди слиплись на лбу. — Твою ж мать, Галлагер, — Микки мечется по комнате, пытаясь понять, что ему делать. Потом он проверяет все шкафчики в ванной и гостиной, силясь найти какое-то лекарство. Черт. Микки не помнит, когда у него последний раз была простуда. Или когда была простуда у Мэнди или кого-то из братьев. На самом деле, он даже не помнит, чтобы кто-то в их семье когда-то пытался лечиться. Разве что от ножевых и пулевых ранений. Блять. Несколько часов он меряет шагами комнату Йена, ловит его тяжелое дыхание, вытирает пот со лба. Ему хочется кричать. Биполярки показалось мало, и ебучая вселенная подослала им еще это. Когда Йен в беспамятстве начинает метаться по кровати, Микки принимает решение съездить в аптеку. Он боится оставлять его одного, но бездействие сжирает его изнутри. Поглощает маленькими кусочками с каждым резким вдохом Йена, с каждым его тихим стоном. Твою мать. Это же гребанная простуда, Милкович, почему же тебя так ломает? Микки натягивает куртку, хватает ключи, выскакивает на улицу и садится в машину. Пятнадцать минут он пытается убедить себя, что она все же заведется. Но безрезультатно. Ебучая колымага или окончательно сдохла, или замерзла так, что не желала двигаться с места пока не наступит весна. Микки в бессилии падает головой на руль. И что ему делать? В гребанном лесу, с больным Йеном и отсутствием даже простейших лекарств? — Водка. — Что, блять? — Водка. Растирание водкой. Старый русский метод лечения простуды. — Голос Светланы абсолютно спокоен. Она абсолютно никак не реагирует на истерику в голосе Микки. Всю ночь она сторожила Терри, боясь упустить момент его пробуждения. Сейчас ей блядски хотелось спать и совершенно не хотелось думать о ебучем муженьке, который не может проследить за своим парнем. — Сделаешь это, и утром он будет как новенький, — она отключается. Микки находит водку на кухне. Он совершенно не в курсе, откуда в таком идеальном доме может быть что-то крепче соевого соуса. Потом он поднимается в комнату Йена и касается его лба. Его кожа, кажется, стала еще горячее. Микки осторожно снимает с него одеяло и принимается за футболку, стягивает ее через голову и замирает. На одну только секунду позволяет себе скользить взглядом по его торсу, аккуратным соскам и бледной коже. Татуировка темным пятном горит на ребрах, подчеркивая эту бледность. И Микки так хочется провести по его соскам языком, собрать пот с его груди. Но он осторожно смачивает салфетку в водке, как учила Светлана, и начинает аккуратно водить по коже. Йен тихонько стонет, и приоткрывает глаза. Он пытается поймать взгляд Микки. — Все окей, слышишь? Моя ебучая женушка придумала, как поставить тебя на ноги, Галлагер, — Микки сжимает его руку, продолжая обтирать его тело влажной салфеткой. Йен снова закрывает глаза и тихо выдыхает. Микки старается не пропустить и миллиметра его кожи, не сдерживается и проводит по шее пальцами. По его коже сразу бегут мурашки. Йена снова начинает знобить, и Микки, закончив обтирание, накрывает его одеялом и встает с кровати. Но тот снова открывает глаза. — Ляг со мной, Мик. Пожалуйста. Секунду Микки медлит, но потом выполняет его просьбу, забираясь под одеяло, чувствуя жар и влажность его кожи. Запах водки щекочет нос. Микки прижимает к себе Йена и целует его в мокрый висок. Несколько минут они лежат так, и, кажется, что Йен уже заснул. Микки слушает его дыхание, надеясь, что скоро оно станет ровным и долбанный рыжик перестанет создавать ему столько проблем. Микки никогда не думал о том, что умеет так переживать. Что у него внутри столько этого сосущего чувства, которое выворачивает внутренности, стоит только подумать, что с Йеном не все в порядке. Такой слабый. Ты такой слабый, Милкович. Даже сейчас, чувствуя его кожу рядом со своей, ты не можешь удержаться, чтобы не прижаться ближе. Йен начинает ворочаться, он поворачивается на бок и Микки оказывается прижатым к его спине, чувствуя его ягодицы слишком близко к своему члену. Твою мать. Он пытается отодвинуться, но Йен, как будто почувствовав его движение, придвигается еще ближе. И Микки забывает, как дышать. Он мгновенно возбуждается. Сука, это так неправильно. У Йена температура и прижиматься к нему своим стояком сейчас — это верх наглости. Но Микки ничего не может с собой поделать и легонько трется об него. Прижимается к его шее сзади и вдыхает запах. Бляяять. Йен пахнет потом и водкой. А еще жаром. Раскаленным добела солнцем, которое обжигает рецепторы, которое сносит крышу. Сжигает его заборы, уничтожает его запреты. Из-за которого его кровь кипит, пузырится и так быстро спешит по венам, что кажется — сердце не выдержит. Микки тихо стонет и придвигается еще ближе. Он мысленно просит у Йена прощения, за то, что пользуется случаем. За то, что не может сдержаться. Внезапно Йен переворачивается на спину, и в момент его поворота Микки непроизвольно задевает рукой его пах. Это нормально, что во время простуды у больного стояк? Микки пытается убрать руку, но Йен ловит ее и прижимает к себе сильнее. Блять, Галлагер. Микки поднимает взгляд на его лицо, пытаясь понять его состояние, но в комнату уже прокрались сумерки и все, что он видит — глаза Йена все так же закрыты. И Микки сдается, он сжимает его член через ткань штанов. Возможно, Йен во сне или в бреду не до конца осознает, что на самом деле происходит. Возможно, он думает, что рядом с ним Калеб. Микки гладит его, сжимает, не выдерживает и скользит под резинку штанов, освобождая кожу от ткани. Ловит тяжелый выдох парня. Да. Все, чего ему хочется, это залезть под одеяло и взять охуенный галлагеровский член в рот. Лизать, сосать, глубоко заглатывать, купаться в его запахе. Но он не до конца уверен, что Йен понимает, что происходит, поэтому решает ограничиться рукой. Может быть, это поможет снять жар? Почему Светлана не упомянула этот вариант? Йен толкается в его руку и Микки прекращает думать о своей ебучей жене. Он проводит большим пальцем по головке, берет член в руку и начинает медленно дрочить. Йен тихонько стонет. Почти беззвучно. Твою мать, как он скучал по этим стонам. Как же он, блять скучал. Микки снова целует его виски, не прекращая движений рукой. Он собирает его пот на язык, пробует на вкус. Ускоряет темп. Йен начинает метаться по подушке, Микки ловит его голову второй рукой и прижимает к себе, путаясь губами в его волосах, в его коже, в его запахе. — Тшшш… Его движения становятся еще резче, стоны Йена глубже, Микки зарывается носом в его шею, кусает ее и чувствует как Йен, наконец, кончает. Как рука покрывается липкой спермой, и Микки все-таки не выдерживает, ныряет под одеяло и вылизывает кожу, глотает, собирает капли, чувствуя на языке вкус Йена. Охуенно. Это просто охуенно. Микки ждет пока дыхание парня восстановится, потом освобождается из его объятий, идет в туалет и яростно дрочит, вспоминая его кожу, его стоны, вкус его спермы и запах его тела. Он проклинает свою слабость. Он так обожает свою слабость. Микки надеется, что Йен ничего не вспомнит. Что это останется под корой головного мозга. А потом, когда они вернутся в Чикаго, он сможет доставать это из памяти и снова дрочить. Потому что он до сих пор чувствует вкус Йена на языке. *** На следующее утро Йену и правда становится лучше. И Микки не берется гадать, что вернуло его к жизни — водка или дрочка. Он просто смотрит на него во все глаза и пытается прочитать, разгадать и понять. Помнит ли Йен?