***
Мучительные дни до суда были худшими в моей жизни. Эрик отвязывал меня лишь три раза в день для похода в туалет и душ; есть приходилось с пола, да и то, что Лидер швырял мне, как собаке. Но я равнодушно и как со стороны наблюдала за собой — сломленной, раздавленной, униженной. Все чувства атрофировались — видимо, сработала защитная реакция организма, иначе я бы точно сошла с ума. В эти самые черные дни моего существования, меня поддерживала и грела единственная мысль: нужно бежать отсюда и подальше, туда, где будет Тобиас. Я отправлюсь к Изгоям. Лучше я буду есть объедки, будучи свободной, чем сидеть здесь и терпеть, страдать, мучиться. Спина и руки болели до невозможности. Приходилось спать на полу, пока в это время Эрик нежился в постели. Если бы можно было повернуть время вспять, я бы никогда не сбежала. Никогда! Я сама создала себе проблемы. Мужчина прав: я самая глупая набитая дура. Долгожданный час наступил слишком быстро, но я не готова: не хочу врать на суде и обрекать Фора на верную гибель. Все же из-за меня; из-за меня страдают люди. Лучше бы я умерла тогда в душе, лучше бы Эрик не возвращался домой. Никогда. Набитое поролоном сиденье в бронированном автомобиле кажется мне мягкой колыбелью по сравнению с бетонным полом квартиры. Легкие неровности дороги приятно укачивают, что хочется спать. До Искренности мы добрались быстро, что я и не заметила, как проспала всю дорогу. Эрик не вытаскивает меня из внедорожника, а, открыв дверь, подает руку. Помедлив, опасливо вкладываю свою ладонь, ощущая поднимающиеся внутри волны отвращения — мне противно, каждый участок его тела мне противен, но выбора нет. Слабость и недосып дают о себе знать, хотя я пользуюсь его минутной любезностью в своих целях. Он же лишь боится быть наказанным за все, что сделал со мной… С Маркусом, с Фором. Лицемер и лжец! На входе в здание суда стоит Джанин и, завидев меня, мчится навстречу с распростертыми объятиями и насквозь лицемерной улыбкой на лице. — Девочка моя, мне так жаль, — говорит она с поддельным сожалением в голосе и проводит по шраму пальцем. — Я считаю, что изгнание — слишком мягкое наказание для такого человека. Эрик смотрит на нас внимательно, вглядывается мне в лицо, пытается понять, буду ли я играть отведенную мне роль. А разве у меня есть выбор? Киваю в ответ и опускаю глаза. В зале суда практически нет мест и я различаю среди присутствующих печальное лицо отца. Он поднимает руку, тем самым дает знак, что заметил меня. Я лишь натянуто улыбаюсь. Не самое удачное место для обмена любезностями, но, кажется, я схожу с ума. Лидер держит меня за талию и усаживает на стул в центре зала — специально отведенное для нас место. Когда в помещении появляется Тобиас, руки которого закованы в наручники, в компании двух конвоиров, в горле встает тугой ком от обиды на саму себя. Лишь моя глупость и недальновидность, эгоизм и неумение видеть на два шага вперед, обрекли этого замечательного парня на этот ужас. — Тобиас Итон, — голос Кана, лидера Искренности, громкий, практически оглушительный. — Вы обвиняетесь в убийстве Калеба Прайор, Натали Прайор и Маркуса Итона. Вы признаете вину? — Признаю, — звонко, уверенно и убедительно отвечает Фор. — Тобиас Итон, — все тот же строгий тон обращает на себя внимание всех, — Вы обвиняетесь в похищении и нанесении тяжких телесных повреждений Беатрис Прайор. Признаете вину? — Признаю, — отвечает парень и смотрит прямо на меня — он отыскал меня среди кучи людей в черных одеждах. — В связи с тем, что подсудимый полностью признал свою вину, я отменяю смертную казнь, — Кан выходит на свет, в центр, где стоит Фор. — Снять все полномочия и привилегии с Тобиаса Итона. Суд признает его виновным в двух преступлениях, и приговор об изгнании вступает в силу немедленно. Стараюсь сдержать слезы, но не выходит. Фора выводят из зала. Теперь можно считать его мертвым. Что я натворила? Пока все поспешно покидают помещение, пытаюсь прорваться к отцу, но сильная рука хватает меня за запястье и тащит к черному выходу из зала, где стоит внедорожник, в котором я сюда приехала. — Куда собралась? — твердит Эрик. — Я тебе сказал не дёргаться. — Я просто хотела поговорить с отцом, — шепчу и он набирает воздуха в легкие, чтобы что-то сказать, но сдерживается, лишь скалясь, как зверь. Мне нужно бежать отсюда, но для этого придется стать рабыней Эрика. Это мой единственный шанс не потерять себя окончательно. Не потерять Тобиаса. Если у Эрика вышло подставить инструктора, имеющего свое слово в Бесстрашии, то не представляю, что ждет меня, когда Макс и Джанин добьются своей цели и я стану им не нужна. От осознания того, что Лидер знает мой секрет, становится жутко. Никто и не вспомнит Дивергента Трис, когда меня казнят без суда и следствия.Часть 15
20 августа 2016 г. в 17:12
Очнуться мне приходится от ощущения отечности во всем теле и жуткой сухости во рту, как было тогда, после инцидента с моей неудачной попыткой суицида. Открыть глаза удается не сразу, слабость в мышцах сковывает даже веки. Чувствую запах до боли в груди мне знакомый. Смесь мыла, сигарет и пригоревшего масла. Кажется, что в этот момент я со стороны похожа на кусок бесформенного нечто, валяющегося на чем-то твердом. Внезапная волна ледяного холода и сырости заставляет дернуться и закричать, но от резкого движения в запястье впивается веревка — я понимаю, что рука крепко связана и закреплена. Меня совершенно точно окатили ледяной водой, в которой еще были кусочки льда. Ледяные осколки, попав под одежду, неприятно жгут кожу. Вспоминаю, что нога была прострелена, но никаких болевых ощущений я не чувствую. С большим усилием открываю глаза и, замерев от ужаса, вижу перед собой сидящего на полу Эрика, медленного курящего свою мерзкую сигарету.
— Я устал с тобой бороться, — вздыхая, говорит он. От этого тихого, лишенного эмоций голоса, по телу бегут мурашки. — Нужно принять меры. Знай, что я этого не хотел.
Бросив сигарету в пепельницу, лежащую на тумбе рядом, мужчина начинает медленно приближаться, а я не верю своим глазам — в руке Эрика боевой нож. Его лезвие подобно бритве, а оказаться так близко к нему не хочется совсем. Застонав, отчаянно пробую отползти, борясь со слабостью во все еще плохо повинующемся мне теле. Эрик опасен сам по себе, а уж если взял оружие… Лидер поднимается и наступает ногой мне на руку. Слабость не хочет меня покидать, в связи с чем я практически ничего не чувствую, но морщусь от хруста суставов. Одной рукой он зажимает мне рот, вдавливая головой в стену, из-за чего я не сильно ударяюсь затылком о бетон. Лезвие ножа резко и мучительно пронзает кожу возле уха. Стараюсь закричать, но жесткая ладонь давит с такой силой, что скрипит челюсть в попытке открыть рот. От ужаса начинаю дергаться, вырываться, стонать в плотно прилегающую ладонь все сильнее, но это его не останавливает. Мужчина проводит лезвием ножа практически до самого уголка губ, оставляя глубокий порез на щеке. Это невыносимо больно, адски больно. Верчу головой и вновь пытаюсь вырваться, ничего не видя от нахлынувшего потока слез. Укол в бедро и уже неизвестная мне жидкость оказывается внутри моего тела. Боль уходит внезапно, но кровь не перестает течь по кисти Лидера, которой он держит меня.
— Посмотрим, кому ты будешь нужна с таким лицом, — шипит Эрик, вытирая руку о мою футболку, и добавляет с издевательской заботой: — Прижми рану.
Он пренебрежительно бросает мне кусок влажного бинта. Свободной рукой стараюсь остановить кровотечение, но, дрожа от ужаса, делаю только хуже, раздражая свежую рану. Кровь неудержимо струится по лицу, капая на пол. Кажется, что на душе скребется тысяча кошек, когда я думаю о том, что он изуродовал мое лицо. Специально это сделал. Но я знаю, чувствую, что Фор не отвернется от меня и примет любой. Если, конечно, мне удастся выйти отсюда живой. Убираю повязку с лица и осознаю, что крови больше нет. Чудо-изобретение Эрудитов. Я уверена. Такие лекарства выпустили целой партией для Бесстрашия на случай, если разразится война. Глупая мера предосторожности. Поднимаю глаза на Эрика, но лучше бы я этого не делала. Эта уродливая складка между бровей и сжатые в тонкую линию губы пугают, раздражают, злят. Ненавижу.
— Через несколько дней твоего ненаглядного осудят за тройное убийство и похищение, — говорит он и садится на кровать, рядом с которой я прикована к трубе. — Будешь кивать и все подтверждать.
— Это ты убил Маркуса, я все видела! — кричу во весь голос, истерика накатывает слишком резко.
— А кто тебе поверит? — издевательски смеётся Лидер. — Кто ты и кто я? Жалкий кусок мяса, приманка. Мое слово здесь — закон.
— Искренность, у них есть сыворотка, а я сдамся добровольно, — вспоминаю слова Фора и смотрю неотрывно на Эрика, наблюдая за его реакцией. Но на его каменном лице ни дрогнул ни один мускул.
— Ты еще тупее, чем я думал. Ладно, для тебя разъясню, — говорит он и снова садится на пол напротив меня: — Сыворотка нужна, если подсудимый не сознается, а Фор признал себя виновным. Даже твой допрос лишь мишура для Отречения. Ляпнешь лишнего — я убью твоего отца. Знаю, что тебе в любом случае не поверят, но теперь за твои проделки будут страдать твои близкие. Сначала отец, потом Кристина…
— Я все сделаю, только не трогай никого, пожалуйста, — начинаю умолять и понимаю, что сейчас у меня точно нет выбора. — Что будет с Фором?
— Макс добился для него изгнания, — усмехнувшись, говорит Эрик, и его лицо оказывается нежеланно близко к моему. — Лучше бы казнили.
Лидер отвязывает меня и, схватив за шиворот майки, тащит в сторону больничного блока. Провожу пальцами по щеке, и в голове зарождается уверенность в том, что шрам останется на всю жизнь — слишком глубокий порез, который сам вряд ли затянется. Наверняка он ведет меня, чтобы наложить швы. От мысли, как я буду теперь выглядеть, снова трясутся руки. Уродина — мой приговор. Ужасный шрам на половину лица будет меня выделять из толпы. По пути нам не попадается ни один Бесстрашный. Из-за отсутствия окон не могу понять, день сейчас или ночь. Раненая нога постоянно подворачивалась в процессе ходьбы, и я чуть что падала, повисая на Эрике. Теперь он мне ненавистен и останется самым ужасным для меня человеком, которого я только встречала.
Пока острая иголка раз за разом пронзала мою щеку, Лидер не сводил с меня глаз, как и я с него. Ненавижу. Не устану повторять это себе. Гад, паскуда, урод, мразь. Ненавижу. Теперь нет никакого желания спорить с ним, перечить или убегать. Сам же говорил: «ненавидеть — значит, думать о тебе. Слишком много чести». Даже если Эрик убьет меня, это ничего не изменит в моей жизни. Я и так в аду.
Из больничного блока он выводит меня под руку, с преувеличенной заботой поддерживая. Прячет от окружающих свое истинное лицо садиста. Выходит, и у него есть страхи. А мне становится легче, что Лидер трясется от огласки своих слабостей и отвратительных наклонностей. Это бодрит, воодушевляет и заставляет мозг работать на полную катушку, разрабатывая новый план. Я обязательно отомщу, обязательно он поплатится за все. Зайдя в квартиру, оказываюсь на полу, а мои руки крепко обвивает та же веревка, приковывая меня к трубе.
— Гнить тебе здесь вечно, — цедит Эрик. — Сначала я думал, что убить тебя — лучший вариант, но нет. Ты провинилась, а это непростительный долг, который ты будешь отрабатывать до конца своих дней. Смирись.
— И как ты будешь с этим жить? — закипающая в жилах кровь гонит из головы все мысли и эмоции. — Только не ври хотя бы самому себе, что не испытываешь ко мне никаких чувств.
— Чувств?! Ну конечно испытываю! Ты мне противна, ты самое паршивое существо во всем Чикаго, — наклоняется он ближе. — Между тобой и самой прогнившей шлюхой я выберу шлюху, потому что она знает, что такое покорность, а ты бесполезная вещь. Вещь. Чертов Дивергент.
— Ты умрешь в одиночестве, как и я, — кричу вслед уходящему в душевую мужчине. — У тебя не будет ни жены, ни детей.
— А ты уверена? — спрашивает Эрик и, подойдя ко мне, добавляет: — Дети обязательно будут.
Нервы не выдерживают. Какой же подонок! Что есть сил пинаю здоровой ногой его в голень, и он лишь слегка нагибается, что-то неразборчиво бормоча. Схватив окровавленный нож со стола, нажимает им на вторую щеку.
— Еще одна выходка и я тебя всю изуродую! — орет мужчина мне прямо в лицо, заставляя вжаться в стену и почти раствориться в ней.