Let's Talk about You and Me

      У Сансы чёрные волосы, стянутые от висков змейками к затылку. У Сансы сталь в глазах смешана с россыпью звёзд на ночном небе. У Сансы галактики гематом по всему телу, путеводные млечные пути шрамов на груди и животе и россыпь синяков почти всюду. Но Сансу это более не ломает. Она чувствует, что довольна собой, когда губы Петира трутся друг о друга, а уголки их не поднимаются. Санса считает, что они с Петиром, наконец, квиты.       В очах богов Санса смешивается со всем миром. Просящие, убогие, утомленные жизнью, рабы тех, кто смог овладеть даром убеждения и заполучить в свои руки ценнейший ключик к человеческой воле — это власть.       Сансе не нужна власть. Она идёт коридорами замка, чтобы получить свои разговоры до самого утра, а потом устроить воскресный обход во дворе, она гонится за прошлым и оступается, ибо прошлого уже нет, его нет необходимости припоминать. Санса не разделяет понятий «прошлое» и «история», поэтому иногда ей вновь причиняют боль.       Когда Арья появилась в воротах Винтерфелла, Джон почти стал с ней единым телом и духом, и это в одном объятии. Почему с ней? Конечно, Санса тоже была рада сестре, она показала даже больше радости, чем могла теперь, и все же. Арья была его любимой сестрой, а Санса, видимо, нет. — Мне нравится твоё новое платье, — тихо шепчет Джон, когда Санса только затворяет дверь в его покои за своей, по обыкновению, прямой, как штырь, спиной, — не на наш манер.       Джон улыбается как-то скабрезно и не спешит упражняться в красноречии. Так было всегда, но Сансе почему-то не хватает вибрации его нежного баса в ушах, его приятно волнующего сердце голоса. Он просто смотрит на сестру, малоразличимый силуэт в танцующем пламени двух свечей, что за его спиной. Санса думает, что даже леди Мелисандра здесь более уместна в такой час, однако продолжает стоять, прижавшись спиной к двери и обхватив пальцами стальной обруч ручки. — Если бы я уехала в Долину с Петиром, ты скучал бы обо мне? — Санса едва понимает, что спросила.       В воздухе застывает протяжный вой лютоволка на улице, а потом, кажется, даже редкие пылинки прекращают вращаться вокруг. Джон поднимается со своего ложе и срабатывает «стоп».       Стоп, — и он уже на расстоянии вытянутой руки под строгим взглядом Сансы из-под вычерненных тонких чаек бровей. Стоп, — и она прижимает ладонь, холодную от стального кольца, к тонкому хлопку рубахи, когда Джон нависает над жестокосердной леди, упираясь локтем в дверь. Уголки губ Сансы даже не взлетают, во всем её существе, как в полном сосуде, плещется напряжение. Она не хочет идти дальше. — А ты скучала обо мне хоть раз за годы моей службы? — сердце ритмично, в глотке, — Знаешь ли ты, какой ценой отпускают дозорных со Стены?       Санса молча глотает ком пульса, что вертится на языке и иссушает его. Нервная дрожь прошибает тонкое, сформировавшееся тело. Нет, она, разумеется, не давала присягу пред богами и ни в чем им не клялась. Только просила. О счастье семьи, о детях и муже в сияющих золотых доспехах. Ей хочется рассмеяться в лицо себе прежней. Санса качает головой и смотрит в чёрные глаза брата-лютоволка. И этот жест отметает его сомнения как о первом вопросе, так и о втором. — Дозорный на Стене до смерти. Дозорный после смерти — это я.       У Сансы россыпь синяков на плечах, что страшно пульсируют, когда руки Джона сжимают их. У Сансы галактики гематом по всему её чертовому телу, а она думает о том, что Джон пахнет так, как пахнет мороз на восходе — бодряще, по-новому. Сансу прошибает волна дрожи, затем — ещё и ещё. У Джона шрам ядовито-алой тропой выше левой брови и на левой скуле. Санса не знает, откуда он, а вот Арья, наверняка, знает. У Джона волосы собраны на затылке, так Сансе не нравится, она осторожно заводит руки за плечи мужчины и отпускает кудри Сноу.       В какой-то момент становится интересно и важно, в какой именно день после их встречи у Сансы сердце в глотке, а душа — в пятках. Джон не боится, сказать по правде, прикоснуться к нежной сестринской коже, он просто ждёт. Стоп, — и туфли Сансы отрываются от пола, когда Джон поднимает сестру на руки, подхватив под бедра. Она смотрит на него сверху вниз, упираясь ладонями в плечи, и тень улыбки касается её губ, на мгновение возвращая девочку до Королевской гавани, когда все ещё было чисто.       У Сансы за спиной — смятая простынь, а над головой — два чёрных озера. У Сансы на губах — его губы, а в ушах — его голос. И воздух становится твердым, вколачивается в лёгкие и исчезает. И вдруг невежественно-детский поцелуй становится иным, когда язык Джона проникает в рот Сансы с её позволения. Это почти как танец, только языком. Без партнёра никак.       Санса понимает, что время разговоров прошло, когда слышит шорох своих шелковых юбок и чувствует тупую боль, когда пальцы Джона находят её слабые места, вроде шрамов. Санса думает: лютоволк заботится всю жизнь об одной лютоволчице, до её смерти, и понимает, что такой лютоволк, как Джон, знает цену этой ночи.        Санса не знает. Санса ничего не знает.