Если бы...

Ревекка очнулась от тяжелого забытья в небольшой, но уютной комнате. Несколько минут девушка просто скользила рассеянным взглядом по тяжелым занавесам и плотным гобеленам, коими были обтянуты стены, по низенькому восточному столику, на котором в маленькой простой вазе стояли цветы, по тяжелому поставцу, на нём аккуратной стопкой лежало несколько книг. На книгах еврейка проснулась окончательно, с трудом (в теле до сих пор была разлита слабость) соскользнув с высокой постели и тут же ступив босыми ногами в ворсистый мягкий ковер, она с трудом добралось до вожделенных книг. Книги были в Англии XII века, пожалуй, самой большой роскошью. Их писали в монастырях по нескольку лет на превосходном пергаменте, украшали гравюрами и сшивали, переплетали в массивные обложки из дерева и металла, украшенные резьбой и полудрагоценными или драгоценными камнями. Обычно это были священные писания, и сейчас Ревекка ожидала увидеть именно Библию, но была удивлена, поняв, что к духовной сфере содержимое книг так же близко, как и упрямый храмовник близок к богу. Две из пяти книг были справочниками по травам, написанные на латыни, но явно переведенные с древнегреческого языка, с красивыми гравюрами и в благородных кожаных переплетах с застежками. Подобные книги были такой редкостью, что Ревекка не могла поверить глазам, рассматривая рисунки описываемых растений и оглаживая кончиками пальцев чуть шероховатые страницы, исписанные каллиграфическим почерком монастырского писца. Остальные три были, как это ни странно, сборником сказок и сборником баллад на французском языке, а так же томик стихов на арабском. Из него, кстати, и выпал небольшой листок с письмом. Почерк и стиль послания оказались таким же как и его характер: резкий наклон букв, твердость точек над «и» и апострофов, размашистость подписи, полное нежелание признавать реальную действительность их отношений. «Моя прекрасная леди, – писал храмовник – моя самая неприступная крепость, ты в безопасном месте. Некоторое время тебе придется пожить тут, пока скандал, связанный с твоим исчезновением, не уляжется. Я же вынужден сопровождать гроссмейстера, однако, через месяц или два я буду вновь у твоих ног. В шахматы тебе играть в моем убежище не с кем, поэтому я велел привезти тебе книг. Три из них мои собственные, а две одолжил у одного знакомого приора. Зная, как ты жаждешь новых знаний, могу сказать: одно твоё слово и одна твоя улыбка – и эти книги твои, чего бы мне это не стоило. Береги себя, моя леди, и помни: внутри дома ты полноправная хозяйка и в полной безопасности, за его пределами тебе грозит новый суд, ибо тебя разыскивают по всей Англии. Будь благоразумной, моя гордячка, не испытывай судьбу. Твой Бриан». Ревекка задумчиво сложила листок и сунула его между страниц одного из справочников по травам. Глупо было надеяться на чудо. Конечно, именно он, человек повинный в... Тут девушка сама запнулась на своих мыслях. В чем же повинен храмовник больше всего? В своих необузданных страстях, в своих стремлениях потакать собственным прихотям? В своих чувствах к ней? В неумении совладать с ними? Ах, Уилфред Айвенго, сэр Десдекадо... Знал бы ты, что сейчас с той, которую ты обещал никогда не отпускать. Девушка машинально открыла первую попавшую книгу на том месте, где была закладка и невольно возмутилась варварству владельца этого сокровища: две строчки тщательно выписанные рукой неведомого мастера каллиграфии были подчеркнуты жирными линиями тёмных чернил: «К тебе взывать в разлуки жгучий час, Желание небес, что думают о нас...» Не оставалось ни малейшего сомнения в том, чьей рукой были подчеркнуты строки, эти и ещё одни на следующей странице. «Ты нежен, цветок аниччама, не спорю, но много Нежнее любимая мной недотрога» И совершенно неожиданно для себя, девушка взяла именно его, сборник стихотворений восточных поэтов, забралась вместе с ним обратно в постель и погрузилась в чтение. Прав был древний мудрец, сказавший, что женщина охотнее слушает о любви в разлуке. Ревекка читала рубаи, с непонятным даже ей нетерпением отыскивая подчеркнутые храмовником строки: «Любовь– как ученье. Чем дольше любви я учён, Тем больше незнаньем своим удручён... С любовным недугом я тщетно пытаюсь бороться: От черпанья только полнее колодцы... Бескрайнее море – любовь предо мной разлита, Но нет у меня ни ладьи, ни плота...» Она уже давно поняла, что не так уж и страшен этот свирепый воин Тампля. Он мог быть жестоким, как мор, холодным, как лёд, необузданным, как огонь пожара, но если он дал слово, то держал его. Ревекка не боялась сэра Бриана, они провели достаточно времени бок о бок и он ни разу не преступил своего обещания. Он уговаривал, доказывал, требовал, порой злился и пару раз даже угрожал, но дальше слов и осторожных, почти робких прикосновений его сильной, мозолистой от меча и копья, руки к нежной коже ее лица, не заходил никогда. Ревекка знала его историю, за бесконечными шахматными партиями в Темплстоу, он рассказал о том, как однажды умерло его сердце. И в ту минуту ее собственное сердце сжалось до размера игольного ушка. Ей было искренне жаль его, такого сильного, прожившего бурную, насыщенную событиями жизнь, но в сущности несчастного и одинокого. Ревекка была доброй девушкой. Нет, не так, как подразумевают люди, говоря: вот это добрый рыцарь или добрый христианин, имея в виду подчас совершенно чудовищный фанатизм или непомерную жесткость к врагам и противникам. Она была по–настоящему доброй девушкой, не умеющей долго злиться, прощающей обиды и пытающейся понять людей и их поступки. Бриана она понимала. Иногда. Но иногда ей казалось, что она совершенно его не знает. Зрелый мужчина, достигший достаточно высокого положения и славы, но готовый отречься от всего ради неё. Неужели она действительно настолько дорога ему? Или все же едва храмовник утолит свою страсть, как начнёт сожалеть об утраченных им возможностях? Эгоистичный в своих желаниях и часто неразборчивый в средствах их достижения, однако имеющий достаточно тонкую душу, чтобы увлекаться поэзией (ведь не монаху же, знакомцу храмовника, принадлежит книга со стихами). Один из рыцарей Храма, больше воин, чем монах, как же получилось, что для него так мало значит слово его церкви, что он называет его «детской сказкой», но одновременно с этим, в нём достаточно веры, чтобы призывать небеса в свидетели? Ревекка нахмурилась и решительно захлопнула книгу. К чему эти мысли, дочь Исаака? Тебе ли, оторванной от отца и рода твоего, жертве обстоятельств и жестокого времени, предаваться мыслям о назарянине, в угоду своим прихотям перевернувшем твой спокойный и относительно безопасный мирок? Жалеть тамплиера, человека без совести, без жалости, без принципов? Или забыла ты заветы бога Израиля? Разве сердце твоё, ещё недавно бившееся ради одного христианина, теперь тоскует по другому, более недостойному? Не ты ли сама должна осудить себя за такую ветреность собственных мыслей? Или может ты забыла привитые тебе с детства заветы отцов народа иудейского? Может, храмовник и тебя заразил своим безбожием? Дверь тихонько стукнула, открываясь, и в комнату вошла седая, как лунь, угрюмая женщина в строгом чёрном платье, которая скользнула по Ревекке равнодушным взглядом и чуть отступила в сторону, пропуская Гуго, оруженосца храмовника, держащего в руках поднос. Он задорно улыбнулся еврейке, точно доброй знакомой и поставил свою ношу на край столика. - Доброе утро, – буркнула вошедшая женщина – Я Матильда, смотрю за прислугой в этом доме. А это… - Не утруждай себя, тётушка. – ещё шире улыбнулся Гуго – Хоть господин и не представил нас друг другу в замке Торкилстон, но мы знакомы. - Я знаю тебя. – спокойно отозвалась Ревекка – Ты оруженосец при храмовнике. Могу я узнать, как оказалась здесь? - Охотно. – кивнул Гуго с чисто детским энтузиазмом – Сэр Бриан знал, что найти защитника тебе не удастся, поэтому он усыпил тебя специальным зельем, а потом мы уложили тебя в телегу с сеном, которая привезла тебя сюда, в деревню. Мы недалеко от Темплстоу, примерно полдня езды верхом. Завтра господин уезжает с гроссмейстером, велел привезти тебе книг и сообщить о том, что твой отец в добром здравии покинул прецепторию. - И ни у кого не возникло вопроса зачем вы вывозите сено из прецептории в деревню? – изумилась девушка, Гуго пожал плечами – Меня уже ищут? - Бросили клич по всем прецепториям ордена. – Гуго немного замялся, соображая стоит ли ей рассказывать о причинах такого переполоха. Решив, что всё же стоит рассказать ей, медленно начал говорить, тщательно подбирая слова – Тебе сейчас лучше не стоит выходить за пределы этого дома, господин очень переживает, что ты можешь попытаться сбежать. - Он написал, что мне грозит новый суд. - Думаю, на этот раз всё и без суда пройдёт. – вздохнул юноша и, зажмурившись, выпалил на одном дыхании:– Теперь у ордена есть неоспоримые доказательства того, что ты колдунья. - Я не колдунья! – возмутилась Ревекка, всплеснув руками – Это всё лживый навет! - Мы с господином знаем! Просто… - Просто, - вмешалась молчавшая до этого момента Матильда – господин посчитал, что будет лучше, если твоё исчезновение свяжут с дьяволом и знатно наследил колдовскими символами в той келье, где тебя держали, еврейка. И уж лучше бы он этого не делал, потому что теперь, если тебя найдут, то казнят без суда. У Ревекки потемнело в глазах, зашумело в голове и ослабли руки, она медленно осела обратно на пуховую перину, уставившись невидящим взглядом в пространство. Храмовник отрезал ей все пути возвращения к отцу. «А чего ты ожидала от него? – ехидно спросил разум – Благородства? Он сам говорил, что всегда добивался целей, поставленных перед ним, а сейчас его цель – твоя душа. Уж не думала ли ты, что его сердце смягчится, а помыслы станут чистыми, точно родник?» - Ну зачем вы так, тётушка Матильда! – огорчённо воскликнул Гуго, глядя на потерявшую сознание Ревекку – Неужели нельзя было как-то помягче?! Вот что я теперь скажу господину?! Вот что?! - Правду. – сурово припечатала Матильда, подходя к лишившейся чувств еврейке, неловко погладила её по волосам и покачала головой – Бедная девочка, и господина жаль, говорила я ему двадцать лет назад: не надо кидаться в этот орден, как в спасенье Божие, найдёшь ты ещё своё счастье. - Ну он и нашёл. – обиженно буркнул Гуго. - Найти-то нашёл. Только толку теперь: она еврейка, он храмовник. - Господин что-нибудь придумает. – с уверенностью произнёс юноша, Матильда лишь сверкнула на него взглядом чёрных глаз.