Если бы...

На восточных берегах Средиземного моря, в графстве Триполи располагался легендарный Тортоз. Более умеренный, чем в глубине Палестины, климат и близость воды делало этот довольно жаркий для европейцев оплот христианства наиболее привлекательным. Каменный донжон, выстроенный тамплиерами практически сразу после передачи им города, возвышался на берегу в трёх лье от острова Арвад, последней твердыни ордена. Впрочем, прецептор Тортоза при подобных словах неизменно гневно сверкал взглядом черных глаз и надменно отвечал: – Не последняя, а первая крепость христианства на этих землях. – возможно он был и прав. Ведь город–крепость, обнесенный толстыми стенами, как и остров–крепость, были первыми, куда попадали паломники, приехавшие на поклон Гробу Господнему через Триполи. В конце двенадцатого века Тортоз, знаменитый тем, что смог выстоять после падения Иерусалима, оставшись один на один с войском султана Саладина, был весьма шумным городом. Он был пестрым, точно платок цыганки и многокультурным, как восточный базар. Бесконечные улочки мусульманских кварталов перемежались с более роскошными кварталами еврейских общин, а те, в свою очередь, могли спокойно соседствовать с кварталами христиан. Тут и там можно было увидеть часовенку с колокольней или синагогу со степенным раввином, минарет, призывающий верующих на намаз и знамя Босеан, развевающийся над капеллой. В городе, как и в самом замке храмовников, был свой уклад жизни. Люди привыкли и научились жить вместе если не в мире, то в относительном согласии. Разумеется, людей в белоснежных одеждах с нашитыми на них красными лапчатыми крестами было много, но каждый житель–мирянин знал, что в случае нападения на Тортоз именно эти воинственные рыцари встанут плечом к плечу на защиту, как было уже не раз. Поэтому на многие отступления хозяев города, в частности на тот факт, что некоторые рыцари, живущие в городе, имели не просто любовницу, но практически законных жён и детей, смотрели сквозь пальцы. Впрочем, сами тамплиеры так же снисходительно относились к национальным слабостям представителей других народов, живущих бок о бок с ними. Таким был город– прецептория ордена Сионского Храма в 1194 году – шумным, многолюдным и богатым на события. Лето этого года с самого своего начала выдалось особенно жарким, и к середине июля температура достигла своего апогея. С высоты башен можно было даже рассмотреть как замерли в горячем воздухе знамена ордена госпитальеров над воротами плавящегося под солнцем замка Маркаб (ну или Маргат, как её называли крестоносцы), ближайшего соседа города. В самом Тортозе было тихо, население пряталось по домам, в ожидании благословенной вечерней прохлады. Только изредка на улочках раздавался цокот копыт и всадники в белых плащах с крестом проносились, точно вихрь, неизвестно откуда, непонятно зачем и лучше не спрашивать куда. Сам замок, немного возвышающийся над городом был так же тих и спокоен, точно отдыхающий воин. Часовые безмолвно скользили по стенам, зорко вглядываясь вдаль, во внутреннем дворе замка, прохожего на парижский Тампль, никого. И тем контрастнее по сравнению с этой сонной безмятежностью прозвучал полный ярости крик, от которого испуганно порхнули в разные стороны птицы, до этого отдыхающие в тени башен: – Я сказал нет, Ревекка! Один из часовых чуть не оступился, но его вовремя успел поддержать товарищ и собрат. – Святая Дева Мария, опять наш командор гневается на свою черноокую гурию. – пробормотал он, осенняя себя крестным знаменем. – Можно подумать, ты со своей Гюль не ссоришься. – заухмылялся его напарник – А кто мне давеча рассказывал, что самое сладкое в ссоре - это примирение? – Ой, да мало ли что я рассказывал. – порозовел от смущения довольно молодой тамплиер – Вот найди себе женщину и проверяй мои слова на деле. – Да зачем мне женщины? Старый я уже, скоро половина века минет, это ты ещё молодой, вот кровь и кипит. А в одной из келий, чьи окна выходили как раз на тот участок стены, где стояли двое часовых, лежал на узкой кровати Гуго, укрытый по пояс лёгкой простынёй. Одна рука его была забинтована от запястья до локтя, а на правом плече красовалась свежая отметина от мусульманской стрелы, рана уже была сшита и Ревекка только лишь хотела сменить пропитанные кровью бинты, когда ей помешали. Болдуин, сидящий у дверей, меланхолично перебирал струны лютни, подбирая мелодию к только что сочинённым виршам, и почти не обращал внимание на очередную ссору своего господина и его возлюбленной. - Почему нет, Бриан? – спокойно спросила девушка, разворачивая вымоченные в целебным бальзаме полоски холста. - Потому что я запрещаю тебе лечить мужчин! Ты ко мне не прикасаешься, ещё не хватало, чтобы твои руки прикасались к посторонним мужчинам! – Это не мужчина, это Гуго! – возразила Ревекка, Бриан мрачно глядел на еврейку, мысленно поражаясь собственному терпению. – Ревекка, Гуго уже давно не ребенок. Я пошёл навстречу твоему желанию исцелять и облегчать страдания больных, потому что знаю, что твоё милосердие не позволяет тебе пройти мимо чужого горя, но я сразу оговорился, что это касается только лишь женщин и детей города. И ты с этим согласилась. Для мужчин тут есть врач, а если он не справится, мне ничего не стоит отвезти Гуго в Маргат. – Нет ничего зазорного в том, что я сменю повязку, сшила же я вчера его раны! – Бриан замер и медленно перевёл взгляд с лица любимой девушки на физиономию оруженосца. Гуго кивнул, подтверждая ее слова, однако увидев выражение лица храмовника, тут же замотал головой, рискуя растревожить рану. А потом и вовсе перекрестился и зажмурился, в ожидании худшего. – Что ты сказала? – тихо, но с угрозой потребовал прецептор города и даже стоявший под дверью лекарь, который собственно и доложил главе ордена в Палестине о том, что не он пользует раненого, и тот изрядно струхнул. – Буагильбер, у тебя нет причин для злости. Это мой долг, как врача. Гуго не первый мужчина, чьи раны мне приходится лечить. И до сих пор это не вызывало нареканий. – До сих пор ты жила в доме отца, который тебе слишком многое позволял. Будь я твоим отцом, давным давно бы выпорол дочь, глазеющую на полуобнаженных мужчин. – Я не глазею. И ты мне не отец. Не брат и не супруг. – С последним проблема не во мне. – проворчал Бриан, Ревекка же придвинулась к Гуго и скомандовала, совершенно не обратив внимания на последнюю реплику храмовника: – Приподними его, пожалуйста, только ради бога, осторожнее. – храмовник одарил ее долгим тяжелым взглядом и, поняв, что она всё равно настоит на своём, наклонился к Гуго. Приподняв юношу так, чтобы еврейке было удобнее перевязать рану, он не удержался от того, чтобы не высказаться: – Ты упряма, как мул, Ревекка. – Когда два дня назад появился отряд сарацин у стен госпитальеров, ты ведь бросил всё дела и помог иоаннитам, хотя они не принадлежат твоему ордену. – Это мой долг, как христианина, как рыцаря и как командора Тортозы. – Врачевать так же мой долг. – тут тамплиер предпочел не ввязываться в дискуссию, тем более, что его волновало на данный момент другое. – И как же ты, слабая женщина, ворочала этого здоровяка позавчера? – Болдуин пришёл за моей помощью, он же и поддержал Гуго, когда я вытаскивала наконечник стрелы. – Ах, Болдуин, ну конечно, кто же ещё. – пробормотал Бриан, коротко глянув на старшего оруженосца. Тот молча поклонился, не выпуская лютню из рук. Два дня назад под стенами Маргата появился достаточно большой отряд вооружённых сарацин численностью в почти четыре сотни воинов, они потрясали и вызывали на поединок всех рыцарей Иоанна. И возможно госпитальеры просто осыпали бы пришельцев стрелами с высоты стен, если бы не осадные машины, которые были у сарацин. Едва Буагильберу, главе штаб-квартиры тамплиеров в Палестине, сообщили о том, что над башнями соседей взвился Босеан, условный знак между городом и крепостью, как решение было моментально принято. Отряд храмовников под предводительством самого прецептора незамедлительно выехал из города, в то же время госпитальеры совершили вылазку со своей стороны и неприятель оказался зажат с двух сторон воинами двух орденов. Схватка была короткой, сарацины позорно бежали, рыцари не стали бросаться вдогонку, зная об этом маневре, как о постоянной тактике мусульман: выманить противника подальше от укреплённых стен и заманить в ловушку, где была либо засада, либо основное войско, во много раз превосходящее силой. Только Гуго, сдуру сунулся следом за ними, был остановлен Брианом, получил затрещину от своего господина и прощальный подарок от сарацин, стрелу, впившуюся в его плечо. Потери христиан были невелики, всего трое убитых с обоих орденов, но раненных было несколько десятков. И Буагильбер оставил своих раненных собратьев в госпитале Маргата, а вот Гуго под опекой Болдуина, отделавшегося парой синяков и ушибов, был отправлен в Тортозу. Кто же знал, что старший оруженосец, привезя в замок тамплиеров младшего товарища вместо того, чтобы позвать лекаря, кинется за помощью к госпоже? Вот и Бриан не знал, да и некогда ему было, он вообще вернулся в Тортоз только на следующий день. И если бы лекарь ордена не сказал сегодня о том, что творит своенравная упрямица прецептора, Бриан бы и дальше оставался в неведении. - Наказание Божье. – вздохнул Бриан, опуская Гуго обратно на кровать – Право слово, Ревекка, мне проще договориться с Саладином, чем с тобой. И кстати, Болдуин, где этот горе-эскулап? - Только что ещё скребся за дверью, точно мышь в амбаре, мой господин. – сдал лекаря оруженосец, Бриан молча дошёл до двери и распахнул тяжёлую створку. Лекарь, уже пожилой и седовласый араб, невольно попятился под взглядом прецептора. - Ступай, я благодарю тебя за твою службу. – изрёк Буагильбер и захлопнул дверь перед носом врача. Тот сглотнул и поспешно засеменил дальше по коридору, бормоча себе под нос: - И чего ему не хватало в тех девах, что делили с ним ложе раньше? Та же христианка из Палермо, или пленница-турчанка из Латакии, или красавица-гречанка из Никосии. Да хотя бы та рыжая бестия, ревнивая точно тигрица, с Кипра. Кроткие, покладистые, слова ему поперёк никогда не говорили. И ведь любили его непонятно за что. А эта иудейка?! Привёз подобие себя в женском платье! Настырная, самовольная, и двери в свою опочивальню держит всегда на замке, даже от него. Вот зачем нужна женщина, если она противиться воле своего господина? О Аллах… - Фаррух. – окликнул спешащий ему навстречу тамплиер – Ты не видел нашего отца, господина прецептора? - Ваш отец и господин вместе с вашей матерью и госпожой в комнате вашего брата Гуго. – ядовито ответил лекарь, даже не останавливаясь. А вот храмовник сначала кивнул: - Ага, спасибо. – а потом резко остановился, недоуменно глядя в след арабу – Ээээ, в каком смысле с нашей матерью? - Сами разбирайтесь в степени родства! – взорвался лекарь – А господин ещё хлебнёт горя с этой девчонкой! Помяните моё слово! Тамплиер сморгнул и уже не так поспешно продолжил свой путь, закончившийся у дверей кельи Гуго. Постучав и получив разрешение войти, мужчина первым делом поклонился прецептору, а вторым исподтишка оглядел Ревекку, собирающую бинты и медикаменты. - Чего тебе, Тома? – прецептор терпеливо держал сумку, куда еврейка осторожно клала баночки с мазями и отварами. Тома поспешно отвёл взгляд в сторону и наткнулся на сидящего Болдуина с лютнёй. Оруженосец всё так же продолжал терзать струны и ни на кого не обращал внимание. - К вашему преподобию приехал настоятель церкви Богородицы, просит аудиенции. – торопливо проговорил тамплиер, стараясь не смотреть на еврейку. Когда три недели назад вернулся прецептор Буагильбер, присутствию за его плечом хрупкой девичьей фигурке в широком алом плаще никто не удивился. Мало ли, кого опять подцепил по дороге их глава? Но вот то, что её поселили не в городе, как обычно, а в самом донжоне заставило тамплиеров удивиться. Девушка пользовалась большой свободой передвижения, как в самом замке, так и в городе, где, по слухам, у неё был отец. И поначалу тамплиеры, решив, что это взбалмошная пустышка, непонятно каким образом вскружившая голову Буагильберу, приготовились к молчаливому сопротивлению. Ибо спорить с Буагильбером бесполезно, да и, пожалуй, опасно, а он явно принял бы сторону своей новой любимой. Однако, всё оказалось не так плохо. Девушка вела себя скромно, но с достоинством, одинаково учтивая и спокойная со всеми, Ревекка порхала по замку, с нескрываемым любопытством слушала истории о нём, занималась в архиве с многочисленными бумагами и, наконец, оказалась весьма толковым врачом. Правда, последнее Буагильбер быстро пресёк, мотивировав это тем, что нечего юным девицам смотреть на обнажённые мужские тела, да и вообще нечего тут в искушение вводить ни себя, ни членов ордена. Когда же оказалось, что по какой-то непонятной причине девушка до сих пор невинна и прецептор бережёт эту честь как зеницу ока, для многих запрет Бриана стал понятен. «Это страсть. – с улыбкой переглядывались рыцари – Опасается за неё». И теперь младший рыцарь рассматривал еврейку и думал про себя: «Неудивительно, что прецептора так задело. Девица чрезвычайно хороша собой и наверное он весьма к ней привязан, что и сам не трогает и другим не позволяет». Наконец сумка была собрана и Бриан повернулся к подчинённому. - Где сейчас наш святейший собрат? - В зале для приёмов, ожидает вас. - Ступай, я сейчас приду. – храмовник вновь поклонился и вышел за дверь, Бриан же бросил предостерегающий взгляд на Ревекку – И чтобы подобное было в последний раз. - Я не могу сейчас передать лечение в руки почтенного Фарруха. - Почему же? - Потому что не может больной переходить от одного врача к другому, точно игрушка из рук в руки детей. Это может нарушить жизненные процессы и не приведёт к быстрому выздоровлению. Не говоря уже о том, что мне не хотелось бы передавать свои лекарства в чужие руки. Позволь мне продолжить лечение, Бриан! - Ему всего лишь нужно менять повязки. – возразил прецептор, Ревекка отрицательно качнула головой – Не упрямься, Ревекка. - Я не перестану выхаживать Гуго. - Господи! В чём я был так грешен, что ты послал мне эту строптивую девушку! Договорим после, меня ждут. Ты сегодня едешь к отцу? - Да, хотела поехать прямо сейчас, чтобы успеть к вечерней перевязке. – Бриан с шумом выдохнул. Иногда у него возникало прямо-таки непреодолимое желание побиться головой о ближайшую стенку. Тонкие пальчики коснулись его рукава – Пожалуйста, Бриан. – мягко попросила девушка, Бриан окинул её угрюмым взглядом, и когда это она научилась этому женскому коварству? Знает же, как трудно ему отказать ей и пользуется этим. - Поговорим об этом по дороге, мне тоже следует кое-куда съездить, так что дождись меня. – всё же не сдал он своих позиций. И едва за ним закрылась дверь, Болдуин наконец подал голос: - Вот, послушайте, что я сочинил в честь Ревекки и господина: На свете храмовник живал, он храбр был и смел, И враг позорно отступал пред ним, так драться он умел. Был грозным рыцарем, суров был взгляд его, И с Несгибаемым клинком султан сравнил его… Да, да, я знаю здесь хромает рифма – пожал он плечами, видя, как дружно поморщились Гуго и Ревекка – Но слушайте дальше, ещё не всё потеряно: Однажды деву повстречал, прекрасней в мире нет. И для неё в тот час забыл суровый свой обет. Еврейкой девушка была, но для него милей Был вид и голосок её, что сладостный елей. И падал гордый рыцарь ниц, молил: «Люби меня, Позволь коснуться твоих уст, дыханье пить… эээ, вот тут я пожалуй пропущу строчки три, потому что это не для девичьих ушей и вообще безнравственно. – проигрывая мелодию дальше, слегка покраснел старший оруженосец, Ревекка и Гуго понимающе переглянулись Сказала дева, вздёрнув нос: Не трогай губ моих, Не для тебя тут красота, и не для глаз твоих. Ты можешь угрожать, молить, но непреклонна я, Семнадцать лет не для тебя хранилась честь моя. Уйди, бесстыдник, не позорь носимый тобой крест!» Вскочил храмовник, разъярясь, взял деву под арест, Привёз на край земли, в Тортоз. Скрыл от людской молвы. С тех пор так и живут вдвоём. Но в разных комнатах, увы. - Знаешь, Болдуин, ты совершенно не умеешь сочинять баллады. – наконец вымолвила Ревекка – И не вздумай эту песенку петь кому-либо ещё. Потому что если это дойдёт до ушей Буагильбера, я даже представить боюсь, что он с тобой сотворит. - Нет пророка в собственной стране. – фыркнул Болдуин, девушка пожала плечами, подхватила сумку и вышла, сказав Гуго, что навестит его вечером – Думаешь, у неё получится переупрямить господина? - До сих пор удавалось. – улыбнулся Гуго – А давай ты споёшь мне своё творение ещё раз, только с теми тремя строчками, что пропустил, а? - С удовольствием. – вновь заиграл вступление Болдуин. Буагильберу же было в этот момент не до шуток и дурачеств. Едва он вошёл в приёмный зал, аббат, старик лет шестидесяти с красным от жары лицом, поклонился ему в знак приветствия. После обмена любезностями два высоких духовных лица прошли несколько шагов до удобных скамеек в одной из ниш. Престарелый священник, итальянец по национальности, был страшным ханжой и деспотом, перед которым трепетали и прихожане, и служители его церкви. Ещё когда Бриан в 1184 году стал прецептором Тортозы, или как любили называть город в армии Ричарда, Антартуса, первое с чем столкнулся Буагильбер, так это с нелепыми притязаниями святого отца Матиаса Анчелли, который считал, что с высоты своего сана и возраста имеет право указывать тридцатидвухлетнему прецептору, что ему надлежит делать. Но город и остров принадлежали ордену Сионского храма, поэтому Бриан довольно быстро разобравшись куда клонит аббат в своих высказываниях, в один день велел освободить церковь Богородицы Тартусской для нужд ордена. А заступиться за отца Матиаса было некому, так достал он всех родовитых и влиятельных жителей своими притязаниями. Помыкавшись с неделю по крошечным церквушкам здесь и там разбросанным по всему городу, ему пришлось смириться и идти на мировую. Мнения жителей тогда разделились, одни считали, что новый прецептор излишне суров, не чета прежнему, убитому в одной из вылазок против сарацин, вторые считали, что так и положено, в конце концов, хозяевами Тортозы были храмовники. И эти волнения, тщательно подогреваемые самим аббатом грозили перейти в бунты, когда через два года после назначения Бриана прецептором в нескольких милях от башни Сафета, что господствовала в долине, в замок Маграт не приехали госпитальеры. Тогда особым указом Буагильбер обязал Матиаса всячески способствовать иоаннитам в скорейшем восстановлении цитадели. И ладно бы просто указ, но ведь Буагильбер поставил надсмотрщиком над финансами церкви одного из своих самых преданных собратьев, тоже итальянца, тоже Матиаса, но молодого, хваткого и не стесняющего задавать самые различные вопросы. Таким образом, церковь стала подконтрольна ордену, что страшно не устраивало Анчелли, ведь почти после каждой проповеди, где он клеймил храмовников за их богатства, гордость и, о ужас, сожительство многих братьев с женщинами, Буагильбер на следующий же день вызывал старика в капитул ордена и в присутствии практически всего капитула требовал отчёта по всем пунктам расходов церкви, а были там расходы и на маленькие слабости самих священников. Так они и жили, точно пауки в банке, всё больше и больше волнуя город. Тем более, что народ и так был взволнован тем, что настоятель города-прецептории точно одержимый, в предчувствии беды, спешно укреплял стены и донжон Тортоза, Сафита и при этом помогал госпитальерам. Неизвестно чем бы всё закончилось, если бы не падение Иерусалима, а затем в долину пришёл Саладин. Полгода держалась осада, полгода упрямый и гордый прецептор не подпускал врага ближе, чем на одно лье к стенам. Саладин нёс страшные потери, большие потери были и в Тортозе, но на робкое предложения Матиаса сдаться на милость победителя, Буагильбер рыкнул что-то малоцензурное и велел с неделю держать отступника в сыром каземате. Запасы продовольствия, воды и оружия позволяли Бриану успешно отбивать атаки на протяжении этих тяжёлых шести месяцев, но вот пополнения гарнизона хоть и производилось, но не так полно и скоро, как хотелось бы. Однако даже мысли сдаться у храмовника не возникло, Тортоз уже был для него собственностью. Говорят, что после одной битвы, особенно жестокой и кровавой, султан Саладин объезжал усеянное телами своих погибших воинов поле перед воротами города, поднял голову и увидел страшно уставшего, чёрного, точно головёшка, от копоти пожаров, в пропылённой и залитой кровью простой военной одежде, рыцаря. И опознал в нём прецептора Тортозы. Их взгляды встретились и, несмотря на расстояние, несколько минут мужчины пристально рассматривали друг друга. Кто знает, о чём каждый из них думал, но вернувшись в свой лагерь и услышав отчёт об очередном проигранном сражении, султан сплюнул на ковёр и сказал: - Этот человек, точно клинок: несгибаем, остёр и смертоносен. Даже взятие Иерусалима мне обошлось дешевле. – после чего осада была снята, султан ушёл вместе со своим войском. Вот это окончательно перевесило чашу симпатии жителей города на сторону тамплиера, отец Матиас хоть и продолжал периодически выступать против него, но делал это аккуратно и тихо. И до последнего времени Буагильбер и сам не подавал поводов. Да излишне резок и строг, но ведь положение обязывает, да жесток, но разве не эта жестокость позволяет спокойно жить населению? Да, в конце концов, славится своей невоздержанностью и прелюбодействует, но все женщины жили в городе, никогда не появляясь в стенах замка и видимость приличий были соблюдены. Но не в этот раз. – У меня немного времени, отче, какая нужда привела вас в замок? – предпочел не ходить вокруг да около Буагильбер. Священник же напротив любил в разговоре зайти издалека и эта прямолинейность, если не сказать, грубость его изрядно покоробила. Тем более, что храмовник, не переносивший сладких приторных запахов, кои были слабостью настоятеля церкви Богородицы, старался всё время отодвинуться и отвернуться, что тоже не способствовало разговору. – Хорошо, я буду краток, сын мой. – отеческим тоном начал священник. У Бриана изумленно изогнулась бровь, вторая из–за шрама осталась неподвижной. – Слушаю, брат мой во Христе. – До моих ушей дошли слухи о том, что в твоих покоях здешней обители живет женщина. – фактически, не совсем в его, но вообще да, две комнаты из своих покоев Бриан выделил своему нежному цветку. И каждый вечер с замиранием сердца прислушивался к тому, что дверь, соединяющая комнаты, откроется. А о чем ещё он думал очень хорошо выразил в своих трёх строчках Болдуин, но какое до всего этого было дело этому старому ханже? – Я понимаю, что тяготы военной жизни не позволяют вам в полной мере умерщвлять свою плоть и гасить столь непристойные желания в своих чреслах. Но осквернять стены этой святой обители сожительством с женщиной, тем более иудейской веры – богопротивно и недостойно вас, как христианского мужа, воина и духовного сановника. Я понимаю, что эта девица, Ревекка, красива и соблазнительна для мужских глаз, но вспомните о своём положении. Возможно, что ваша страсть, столь преступная для человека вашего звания и положения, вызвана неестественным путем. – Что? – глухо спросил Бриан, вспомнив разом позорное судилище в Темплстоу. Если бы самодовольный церковник поднял глаза от пола, то увидел бы бешенство, сверкающее в глазах храмовника и, судорожно сжимающие рукоять меча, пальцы. Но он этого не видел, находя удовольствие в призрачном ощущении власти над тамплиером. – Я готов выступить посредником между вами и Господом нашим всеблагим. Выслушаю вашу исповедь, наложу епитимью... – Не наложи в свои штаны, лицемер. – прорычал храмовник, поднимаясь так резко, что часть его белоснежного плаща хлестнула по лицу аббата. Меч с тихим звоном выскользнул из ножен и уперся острым кончиком в шею побледневшего старика – Повтори–ка ещё раз, негодяй, что ты там вещал о неестественности природы чувств? – священник сглотнул вязкую от страха слюну и предпочел промолчать, понимая, что вспыльчивый храмовник заколет его мгновенно – Ну? – острие меча впилось так, что пропороло кожу на горле и из ранки брызнула кровь. – Я духовное лицо, прецептор! – просипел отец Матиас. –Я так же являюсь духовном лицом, причем мое звание выше твоего. И ты, наглый лжец, пришёл в мою обитель для того чтобы угрожать мне и поносить чистую, невинную девушку? В чем ты ее обвиняешь? В прелюбодеянии? Любая повитуха может опровергнуть твои слова и тогда я велю повесить тебя на воротах города. В чем ещё ты дерзаешь обвинять ту, на которую недостоин даже смотреть? В чародействе? В волхвовании? Я самолично вырву твой язык и брошу его псам. Так что же ты молчишь, еретик? – при каждом слове Бриан давил на меч всё сильнее и аббату приходилось отклоняться всё дальше и дальше, до тех пор пока не прижался затылком к прохладной стене. Но сказать уже что–нибудь он не решался – Видит бог, я долго терпел твою мышиную возню, но сейчас ты перешел всякую грань. Не тебе, низкому трусу, указывать рыцарю Храма, что ему надлежит делать, а что нет. – наверное, храмовник действительно дошёл бы до конца в этой истории, если бы от одной из колонн не отделилась низкорослая фигура, задрапированная в широкий плащ и с надвинутым на лицо капюшоном. Человек подошёл к нише и замер в двух шагах от духовников. Если, когда новое действующее лицо этой драмы только появилось, аббат и питал надежду на спасение, вскорости эта надежда растаяла без следа – Брат мой, тебе я поручаю этого лицемерного пса. Брось его за ворота и наблюдай за ним. Ты знаешь, что делать дальше. Об этом человеке в плаще ходило много различных слухов, разумеется, не самых безобидных. Никто кроме самих тамплиеров не знал, кто именно скрывается под капюшоном, но все непосвященные сходились в одном: этот человек приводил в исполнение тайные приговоры ордена Храма. Аббат Матиас жалко пискнул, когда тяжелая рука в железной перчатке схватила его за шиворот и безо всякого почтения повлекла к выходу под взглядом Буагильбера. О дальнейшей судьбе прелата Бриан больше не волновался, тем более, что у него были дела и поважнее, к примеру предстоящая поездка к настоятелю иоаннитов. Выйдя из залы, храмовник прошёл по длинной галерее до небольшого балкона, нависающего над внутренним двором, оттуда можно было без помех любоваться на то, как визитёра грубо сволокли по лестницы и погнали по двору, свита аббата, четверо священников Тартусской Богородицы, в растерянности жались у стены, держа лошадей под уздцы и не зная, как реагировать на появление своего начальства. Начальство наконец дотащили до ворот, ворота открылись и что там происходило дальше Бриан уже не мог видеть. Шелест шёлковых одежд рядом с ним и тихий дрожащий вздох заставил его чуть вздрогнуть, не ожидал Буагильбер, что она так скоро соберётся. Оглянувшись на закутанную в длинный плащ с капюшоном фигуру девушки, прецептор пояснил: - Это был настоятель церкви Богоматери. – лицо Ревекки было скрыто за вуалью и он мог видеть только её глаза, но и по глазам понял, что она осуждает – Ты просто не знаешь, зачем он приходил. - Зачем бы он не приходил, нельзя так непочтительно высказывать своё отношение к нему. - Ну хорошо. – вздохнул Бриан – В следующий раз я с поклоном перережу ему глотку, если ты так просишь. - Подобного я у тебя никогда не попрошу. – возразила Ревекка – Хотя бы потому что кровь и война это не женское дело. Да и почтенные седины этого прелата… - Клянусь небом, душа моя, вот кого-кого, а этого пса тебе точно не стоит жалеть. – усмехнулся Бриан – Поехали, я провожу тебя до дома Исаака, моя милосердная и сострадательная, точно сама Матерь Господня. - Меня воспитывали в уважении к старшим. – нахмурилась девушка, однако охотно последовала за Буагильбером. - Да? – не поверил Бриан – А почему же тогда ко мне у тебя нет никакого уважения? Уж я-то тебя всяко старше. – Ревекка закусила губу, не зная, что ответить и до самых ворот замка хранила молчание. У ворот уже ждало сопровождение, семь всадников, среди которых Ревекка заметила и Амета с Абдаллой. Так же здесь уже ожидали и лошади для Ревекки и Бриана. Замор приветственно заржал, встречая хозяина и Бриан ласково потрепал коня по шее, однако животина всхрапнув потянулась к Ревекке, та ловко достала из небольшой вышитой сумы, перекинутой через плечо яблоко и протянула Замору. Бриан невольно улыбнулся, надо же, а его, Буагильбера, это прелестное создание так не балует. – Иногда мне кажется, что тебе он рад больше, чем мне. – Это вряд ли. Ведь я просто подкармливаю его лакомствами, а ты чистишь его и заботишься. Замор понимает, кто его настоящий господин. – второе яблоко досталось ее молодой кобылке, которая с хрустом разгрызла фрукт. Бриан легко закинул девушку в седло. – Ты ведь не хочешь признать во мне своего господина. – Мне нечего тебе ответить. – призналась девушка, храмовник вставил ногу в стремя и взлетел в своё седло с легкостью воина, привыкшего к верховой езде. – Поехали, у меня самого ещё ожидается одна встреча. – еврейка благоразумно промолчала. Кавалькада ехала неспешной рысцой, всё время сворачивая на север города к еврейским кварталам. Ехавшая рядом с Буагильбером во главе отряда Ревекка смотрела на неспешную жизнь вокруг, было уже далеко за полдень, но солнце ещё даже не думало клониться к закату, поэтому людей всё ещё было немного. Девушка поймала себя на мысли о том, что ей нравится Тортоз, со всеми своими колокольными звонами и криками муэдзинов, шумом людских голосов и разнообразием национальностей. – Ты улыбаешься. – негромко проговорил Бриан, подъехав к ней так близко, что белый хлопок его плаща касался алого атласа ее одеяния – Хоть твое лицо скрыто этой плотной тряпкой, но по твоим глазам я вижу, что ты улыбаешься. О чём ты думаешь? – Ты всегда стремишься узнать мои мысли. – не то упрек, не то простое замечание. Однако храмовник решил пояснить: – Ты чаще всего молчишь, пока я не спрошу. А о своих предпочтениях вообще стараешься не упоминать. Мне остаётся только догадываться самому. – Мне нравится этот город. – без перехода проговорила Ревекка – Мне кажется, что лучше этого города ничего нет. Он удивительный. Здесь не чувствуется давление твоей церкви и даже присутствие ордена воспринимается как защита, а не как угроза. – Бриан молчал, обдумывая ее слова. – Я живу здесь последние десять лет, у меня много воспоминаний, но самые яркие связаны с этим местом. Ты права, он удивительный. – Бриан протянул руку и поправил завернувшийся наверх капюшон любимой – И мне особенно отрадно знать, что и ты смогла полюбить город. Согласись, в Англии, когда ты так отчаянно не хотела сюда приезжать, ты и подумать не могла, что тебе здесь будет спокойно. – Ревекка молча наклонила голову в знак согласия – Пожалуй, это первый раз, когда ты со мной согласилась. Я–то думал, что небо разверзнется, если это случиться, но вроде бы тихо. – По–твоему я упрямый ребенок. – с досадой повернулась к нему девушка. Храмовник так глянул на неё, что она предпочла пришпорить лошадь, лишь бы избавиться от этого взгляда. Остальные всадники так же ускорили бег своих коней и к дому Исаака отряд прибыл весьма быстро. Дом купца был хоть и небольшим, однако весьма хорошо благоустроен. Вот уж воистину, Исаак умел обращать в золото всё, до чего дотрагивался, подобно древнему царю Мидасу. И это при том, что делать заём, давать деньги под проценты, да и вообще любые денежные манипуляции, было строжайше запрещено в Тортозе, где абсолютной монополией владел сам орден. Исаак увидевший в окно, как во внутренний дворик его дома въехала на белоснежной кобылке дочь, торопливо засеменил встречать ее, однако увидев рядом с Ревеккой храмовника, замер на ступеньках, не рискуя подойти. Бриан же бережно снял с седла своё сокровище и опустил на каменные плиты двора. – С тобой останутся Амет и Абдалла. На всякий случай. Без них из дома шагу не ступать, Ревекка. И дождись, когда я вернусь, не стоит тебе сейчас ездить одной. – А ты успеешь до вечерней перевязки Гуго? – встревожилась девушка, храмовник с упреком заглянул в черные глаза любимой, надеясь найти в них хоть каплю благоразумия и послушания, но их там не было. – Послушай, красавица моя, если я ещё раз узнаю, что ты меня ослушалась, то проверь мне, я запру тебя в твоей комнате и, клянусь небом, выпущу только в старости. – девушка опустила голову – Я сам сделаю ему перевязку, если ты так уж не доверяешь Фарруху, но сама ты больше это делать не будешь. – и не подумал смягчаться Бриан, у Ревекки даже плечи опустились, столько непреклонного решения было в его голосе - Я скорее не доверила бы это тебе. Но всё же, почему нельзя? – Тут дело принципа. И моей чести. - Как такое богоугодное дело может мешать твоим принципам или чести, сэр храмовник. Тем паче, что Гуго тебе почти родственник. – она не поднимала головы, но по её печальному голосу можно было понять, как сильно её задевает такое положение вещей. Буагильбер, совершенно не заботясь о том, что в десяти шагах от них стоит Исаак, а в паре ярдов его отряд, подхватил ладонями лицо еврейки. - Посмотри на меня. – потребовал он и, когда их взгляды встретились, пояснил – Я готов идти на определённые уступки, Ревекка, но это не значит, что я буду уступать во всём. Ты можешь руководить перевязкой, но к посторонним ты больше не прикоснёшься. А теперь иди к отцу, он и так весь извёлся. – Бриан чуть наклонился и коснулся губами лба Ревекки – Я приеду до заката. Исаак молча наблюдал за дочерью. Ревекка, его маленькая Ривка, изменилась. И изменилась сильно. Она и раньше была слишком взрослой для своих лет, но после замка храмовника, после долгого плавания до города тамплиеров, Ревекка изменилась. Стала чуть раскованнее, свободней. В ней исчезла вечная напряжённость, что сопровождает на протяжении жизни любого представителя иудейского народа. И Исаак боялся даже предположить, с чем это связано. Ревекка довольно часто, трижды в неделю (вторник, четверг и обязательно в шаббат), навещала отца, и с одной стороны старый еврей был благодарен тамплиеру за это, но с другой он от всей души желал рыцарю Храма смерти. Он боялся храмовника, как любой разумный человек боится гремучую змею, и ненавидел за то, что свирепый нечестивец отнял у него его последнюю отраду в жизни. Исаак смирился с тем, что, как он считал, потеряна честь его дома, но поговорить об этом напрямую с Ревеккой не мог. Если бы была жива Рахиль, мать Ревекки, тогда возможно он и знал бы о том, что происходит за дверями покоев прецептора Тортоза, хотя и страшился этих знаний. Но прекрасная Рахиль умерла уже давно и некому было утешить и дать совет её дочери. А жаловаться отцу на супруга было бы глупостью. Да и нельзя назвать святым браком то, что было между еврейкой и храмовником. Что сделал этот страшный человек с хрупким цветком Исаака? В первое время он и вовсе с потаённым страхом осторожно проверял на руках и шее дочери наличие синяков и побоев. Но следов принуждения не было. Напротив, девушка точно расцвела и, глядя на дорогие наряды, редкие и баснословно дорогие каменья, украшающие её шейку и запястья, на все эти знаки того, что храмовник щедро балует свою любимую, можно было предположить, что Ревекка действительно дорога ему. Старик смотрел, как грубые руки этого трижды проклятого небом нечестивца хватают нежное личико Ривки, как в греховном поцелуе прикасаются эти презренные губы к её лбу, и готов был умереть. Бессильная злость и отчаянье охватывало родительское сердце. Как спасти своё дитя? Чем помочь? Слабый еврей не мог ничего противопоставить тренированному и закалённому в многочисленных боях воину. А если его отчаянный порыв приведёт к тому, что пострадает сама Ревекка? Как же так? Как мог Бог Иакова допустить такое? Как позволил ты свершиться злодеянию, когда служитель церкви опорочил невинную чистоту розы Израиля? Неужели можешь ты, справедливый, смотреть на муки отца, чьё дитя стала жертвой низменных постыдных страстей? Исаак с содроганием мог только догадываться о том, что происходит на ложе храмовника. И от мыслей, что даже он, отец, не может защитить её, становилось горько и пусто в душе. Что ждёт его девочку дальше? Прогонит ли её храмовник, едва та понесёт от него? Или натешится и оставит? Исаак видел здесь в Тортозе нескольких женщин, которые пользовались вниманием прецептора, знал, что при расставании Бриан де Буагильбер вручал им внушительную сумму денег, точно продажным девкам. «Пусть натешится поскорее, с болью молил небо Исаак, пусть как можно скорее пресытиться, чтобы моя дочь могла вернуться в дом отца своего. Не нужно нам его зачумлённых денег, проклятого, политого кровью, золота, пусть только вернёт мою Ривку!» Наконец кавалькада рыцарей-тамплиеров покинула дом и Ревекка могла броситься в объятия отца. Старый еврей крепко прижал дочь к груди, дрожащими пальцами гладя по волосам, прикрытым капюшоном. – Мир твоему дому, батюшка. – Это и твой дом, дочь моря. Я рад, что ты приехала. Идём в комнаты, дочь печали, ты, наверное, голодна. – Ревекка опустила голову, чтобы капюшон мог скрыть невольную улыбку. Почему–то отец считал, что Бриан мучает ее и морит голодом. В большом доме, который Исаак купил с неделю назад после удачной сделки, было уютно. И хотя Ревекка не воспринимала замок тамплиеров, как дом (было бы странно воспринимать по– другому казарму, где постоянно толпятся храмовники и бряцает оружие), но и дом Исаака она уже не воспринимала своим. В просторной гостевой комнате уже был накрыт стол, где среди кошерных еврейских блюд было великое множество разнообразных арабских сладостей, орешков и фруктов. Девушка не была голодна, но всё же разделила с отцом благодарственную молитву. – Ты выглядишь печальной, Ревекка. – осторожно начал Исаак, исподтишка наблюдая задумчивое лицо дочери – Этот жестокий человек тебя обижает? – вопрос был настолько неожиданным и далеким от истины, что девушка поначалу растерялась. Но отец всё истолковал по–своему – Будь проклят и он сам и его разбойничий орден. Ривка, мой последний любимый цветок, мне больно видеть, как ты томишься в плену у этого свирепого рыцаря. Давай уедем, Ревекка, я увезу тебя так далеко, как только возможно, где никто и никогда не слышал про этого тирана. – у Ревекки округлились глаза от удивления. Тирана? – Я ведь вижу, как ты страдаешь! – Отец, – мягко проговорила девушка – ты и сам не понимаешь, что говоришь. Нас никуда не выпустят из города, не забывай, что прецептор Бриан де Буагильбер господин этого города. – Значит, ты раздумывала над тем, как бежать от этого нечестивого пса? – обрадовался Исаак – Так давай, как только этот жестокий человек поедет с очередной проверкой на строительство новой дороги, мы покинем это место навсегда. – Ревекка попыталась представить себе это и не смогла. – Мы дали ему слово, ты дал. Мы не можем нарушать клятвы, подобно назарянам – Как ты не понимаешь, этот человек настоящий демон!? Лютый зверь! – Не зверь он, батюшка. Он просто воин и слишком привык к своей силе и власти. Но он не тиран в доме. – Ты говоришь о нём, как о супруге. Одумайся, Ревекка, этот человек отнял у тебя свободу, честь. Как ты можешь оправдывать этого безбожного пса?! – Он не пёс. – твёрдо и даже немного сердито посмотрела дочь на отца – И я прошу тебя, не называй его так больше. – Исаак горестно опустил руки на стол, весь сгорбившись и точно разом постарев. – Ревекка, ты что же, смирилась с участью жалкой рабы этого клятвопреступника? Неужели моя гордая дочь могла с этим смириться? Или же ты, преступная, полюбила своего тюремщика? – Конечно же нет, отец. – она осторожно положила свою ладошку на руку отца, сжатую в кулак, Исаак казалось даже не заметил этого жеста – Не мучай себя этими ужасными мыслями, батюшка, всё не так и ужасно, как кажется на первый взгляд. – Как ты можешь такое говорить? – Исаак вскочил со своего стула и принялся в волнении метаться по комнате – Разве для гоя я растил своё дитя? Разве этому свирепому волку предназначалась твоя чистота?! Надо было выдать тебя замуж, едва подошёл срок... – Ты думаешь, его бы это остановило? – Он не посмел бы коснуться чужую жену. – Исаак был в этом уверен, а вот Ревекка, которая лучше изучила своего храмовника, сильно в этом сомневалась. – Отец, прошу тебя, успокойся, сядь. Побудь со мной, мы ведь теперь реже видимся, а мне так тебя сейчас не хватает. – Исаак остановился как вкопанный и с изумлением поглядел на Ревекку. – Только не говори, что этот ужасный человек зачал тебе дитя! – подобное высказывание настолько отличалось от действительности, что девушка рассеялась. – Нет, этого не случилось. – Хвала Моисею. – с чувством выдохнул еврей, но тут же поник – Какая разница, если это может случится в любой момент. О горе мне, горе. Нет больше чести и гордости дома моего. Бедное моё дитя... – Всё не так плохо, как кажется. – попыталась было Ревекка успокоить Исаака, но куда там. В следующие несколько часов еврея было не остановить. Он расхаживал по комнате, простирал руки к небу, то бишь, к потолку, сетовал, жаловался на злую судьбу, оплакивал своё горе, жалел Ревекку и себя, проклинал Буагильбера и весь христианский мир, призывая на голову гоя всё мыслимые и немыслимые кары божьи и в конце концов довёл Ревекку почти до истерики. Бриан же ни сном ни духом не ведавший о драме, разыгравшейся в доме еврея, спокойно доехал до крепости госпитальеров. Командор иоаннитов сам лично вышел встречать своего коллегу. И после обмена приветствиями оба представителя двух христианских орденов отправились сначала проведать раненых, оставленных здесь, а затем уединились в северной башне для разговора. – Ты смог разговорить нашего пленника? – отпивая из кубка прохладное вино, спросил храмовник. – Да, он пришёл в себя вчера вечером и сразу же попал в руки палача. – равнодушно ответил командор. Бриан исподтишка рассматривал его. Высокий, светловолосый, чуть старше тридцати лет. Об этом младшем сыне одного из многочисленных немецких князьков ходили слухи ещё более ужасные, чем о самом Бриане. И хотя сам Буагильбер понимал, что как и в случае с ним самим, эти слухи сильно преувеличены, всё же командор Маргата был опасным противником и грозным союзником. Впрочем, до сегодняшнего дня они прекрасно сосуществовали в добром соседстве. И вряд ли бы Тортоз смог выстоять несколько лет назад, если бы в тылу у сарацин не оставался бы этот рыцарь. – Наши подозрения подтвердились? – Именно, тамплиер. Это не сарацины, хотя у них и были знамена Саладина. Тяжелые времена наступили для христианства после падения Иерусалима. – Мамлюки. – вздохнул Бриан, одним глотком допивая вино – Насколько мне известно, Саладин и сам их не жалует. – Они угроза и для нас, и для него. И если они пришли к Маргату, значит их интересуют эти места. – Ты прав. – храмовник задумчиво вертел в пальцах пустой сосуд. Ещё два дня назад их насторожила некоторая нестыковка в привычной тактике нападения. И тогда ещё Бриан поделился с иоаннитом своими наблюдениями. Пленный мусульманин оказался весьма кстати, тем более, что судя по его вооружению пленник был не рядовым солдатом. – Сейчас крестовый поход невозможен. Война между Филиппом и Ричардом всё больше и больше захватывает умы в Европе. Ги и Конрад враждуют здесь за остатки Иерусалимского наследства Болдуина. Нам не на кого надеяться в Европе, и не на кого положиться здесь, Бриан. – Нужно помирить Ги и Монсерратского. – решил храмовник – Если мамлюки перешли в наступление, они не остановятся пока не вышибут нас из наших земель. Меня беспокоит только знамена под которыми они выступали. Правда ли султан находится в неведении? Или мамлюки решили не ждать ещё год, когда закончится перемирие и стравить нас раньше, точно псов. – Это может сказать только сам султан. – со вздохом признался иоаннит, и тут же встрепенулся – Послушай, Бриан, ведь по слухам, султан тебя уважает, как противника и воина. Да и к храмовникам у него особые отношения. – Нет. – отрезал Буагильбер, прекрасно понимающий куда клонит госпитальер – Я к нему не поеду. После того, как мы выступили посредниками между ним и Ричардом в Акре, а Ричард попросту казнил пленных, я не стану ездить в Иерусалим и договариваться о продлении перемирия, если есть хоть малейшая вероятность того, что какой–нибудь болван не пойдет по стопам Ги и Рено. Если бы не этот дурак, Иерусалим до сих пор был бы нашим. – Я сам поговорю с Ги де Лузиньяном. Он в довольно хороших отношениях со мной и клянусь тебе честью моего ордена, я смогу уговорить его прекратить враждовать с Конрадом и Саладином. Я даже сам поговорю с нашим общим другом Монссератским, если уж на то пошло. Но Саладин охотнее прислушается к тебе. Бриан, ради нашего общего дела, умерь гордыню. Меня он слушать не станет, а тебя послушает. – Ни за что. – отчеканил тамплиер – Я не оставлю Тортоз сейчас. – иоаннит подошёл вплотную и с силой надавил на плечи храмовника. – Я понимаю, почему тебе не хочется уезжать сейчас. Но ты можешь взять свою чаровницу с собой. Я выделю тебе отряд своих рыцарей, чтобы они охраняли вас. – Ты считаешь, что я сам не справлюсь с защитой своей женщины? – надменно спросил Бриан – Да и не собираюсь я таскать ее по пустыне. Пусть сидит в замке. – Хорошо, я отправлю дополнительный отряд в Тортоз. Бриан, ты ведь и сам понимаешь, что поездка к Саладину – это необходимость. – Я понимаю. Но ещё больше я понимаю, что это предательство, договариваться о военном сотрудничестве и мире с неверными. – То есть путаться с сарацинками для тебя приемлемо, а договариваться с их мужчинами нет? – мужчины надолго замолчали. Бриан раздраженно, иоаннит зло. – Да с чего ты вообще взял, что меня пустят в Иерусалим? – вдруг спросил Бриан, командор, который в этот момент наполнял свой кубок, дернулся, невольно пролив на стол. – Потому что, Несгибаемый клинок, на свете немного христиан, которых он уважает. И ты в их числе. У Саладина есть своё благородство, возможно, поболее нашего. В любом случае, нужно хотя бы выяснить, что думает о ситуации сам султан. А договариваться или нет, это уже решай на месте. На данный момент, мы, рыцарские священные ордены, являемся настоящим оплотом христианства. Потому что европейским владыкам нет до Палестины дела. - Хорошо. – сквозь зубы согласился Бриан – Я поеду в Иерусалим через пару дней, мне сначала нужно убедиться в том, что я могу спокойно оставить город. - Выедем вместе, я сразу же отправлюсь к Ги, потом к Конраду. И надеюсь, Господь нам поможет. Дальше засиживаться было бессмысленно, хотя иоаннит настаивал на том, чтобы Бриан остался разделить с ним и его братством вечернюю трапезу, но храмовник слишком торопился вернуться в Тортоз. Да и всю обратную дорогу он нахлёстывал Замора, стремясь как можно скорее очутиться в своей прецептории. Мысли о предстоящей поездке засели глубоко в его голове и были сродни больному зубу: неприятно тянули, раздражали и мешали. Вот как он оставит свою черноокую красавицу, свою прекрасную жемчужину Тортоза, как её уже начали называть его подчинённые. Господь Всемогущий, его подчинённые!!!!! Как можно оставить эту гордую дочь Израиля в практически мужском монастыре? Нет, конечно, её тронуть побояться, зная о том, насколько он привязан к ней. Но а вдруг что-нибудь случиться? Буагильбер заскрипел зубами на мгновение представив, что один из его братьев в нетрезвом состоянии… Нет, нельзя её оставлять, это она духом упряма и сильна, а вот телом слишком хрупкая и беззащитная. Да с ней даже Гуго справился бы! Маленький отряд храмовников промчался по узкой улочки и въехал во двор дома Иссака. Бриан успел только спешиться, прикидывая, самому стучаться в дверь старого еврея или послать младшего рыцаря, когда эта самая дверь распахнулась и шелестящий бело-розовый смерч пронёсся к нему. Буагильбер машинально подхватил этот вихрь на руки и только потом понял, что это Ревекка. - А плащ ты решила здесь оставить, чтобы все прохожие на тебя глазели? – усмехнулся тамплиер, целуя макушку любимой. Нечасто она так кидалась ему на грудь. На его памяти всего один раз: когда в Средиземном море их корабль настиг шторм. Тогда его строгий блюститель нравов взвизгнула и спрятала лицо на груди храмовника, едва завидев, как гигантская волна накрывает корабль, стремясь поглотить. Значит и сейчас случилось что-то из ряда вон выходящее. Краем глаза Буагильбер заметил, как на крыльцо вслед за дочерью выбежал и сам Исаак. Однако завидев рыцаря, еврей остановился на пороге дома, с огромным неудовольствием глядя на то, как Ревекка всхлипывает в объятиях нечестивца. Всхлипывает?! Бриан оттянул от своего плеча голову девушки и заглянул в заплаканные глаза – Кто посмел?! – мгновенно приходя в ярость, прорычал храмовник, и взгляд его был устремлён на сарацинских невольников. Те растерянно переглянулись. - Поехали домой. – еле слышно прошептала девушка, Бриан привлёк её голову обратно к своей груди и низким от едва сдерживаемого гнева голосом, проговорил: - Кто этот будущий мертвец, что посмел огорчить тебя, Ревекка? - Никто. Ничего не случилось, я хочу уехать. - Ревекка… - начал он, но тут её плечи вновь дрогнули от рыданий и храмовник предпочёл выяснить всё в замке, когда она успокоиться. Бросив на ходу пару распоряжений младшим рыцарям, Бриан закутал в свой плащ еврейку и усадил на своего Замора. Остаток пути Буагильбер проделал, теряясь в догадках. Что случилось? Почему она в таком состоянии? То, что это было не нападение было понятно, насколько он успел заметить никаких повреждений на ней нет. Кто-то что-то сказал, а она услышала? Скорее всего. С её-то болезненной чувствительностью к чужим пересудам. В любом случае, Буагильбер не намеревался так всё оставлять, он узнает кто это был, найдёт и покарает. Сейчас главное привезти её в замок и дать время успокоиться. Однако, его ожидания не оправдались. Едва они очутились в длинных переходах донжона, Ревекка повернулась и ушла. И даже на напоминание о Гуго, девушка устало ответила: - Делай что хочешь, храмовник. - Вот те раз, - бормотал под нос мужчина, глядя вслед еврейке – мне казалось, что наше общение уже перестало быть разговором двух малознакомых людей! Бриан надеялся на то, что хотя бы на следующий день Ревекка успокоиться и они смогут поговорить, но девушка точно замкнулась в себе. Его уже начинало выбешивать это молчание в ответ на все его вопросы, точно они вновь вернулись в Темплстоу. Хотя нет, даже там у неё не было такого пустого, отсутствующего взгляда. К вечеру храмовник уже принял решение, куда можно будет спрятать его сокровище. В городе у него был собственный дом. Ничего особенного, но всё же лучше, чем оставлять Ревекку в замке или у её отца. Во всяком случае, там она может спокойно его дождаться. Тем же днём он привёз туда девушку, на попытки объяснить по какой причине она временно поселяется в господских покоях двухэтажного дома, Ревекка только пожала плечами и отвернулась. До поездки в Иерусалим осталась всего одна ночь.