Если бы...

Красноватый песок с тихом шелестом двигался, образуя новые барханы. Бриан де Буагильбер настолько привык к этому не смолкающему шёпоту песка, что временами ему казалось, что пустыня поёт величественную, еле слышную, загадочную песнь. Наподобие тех песен, что иногда мурлычет себе под нос его нежная. С трудом оторвавшись от созерцания пустыни, Бриан перевёл взгляд на виднеющиеся вдали стены и башни Иерусалима. Священный город. Сколько раз твои стены обагрялись кровью христиан и неверных? Сколько криков побед и воплей поражений ты слышал? Пройдут века, а ты всё так же будешь яблоком раздора для народов? Построенный народом, поклоняющийся Ваалу, захваченный сначала иудеями, затем спесивым Римом, затем ордами арабов, отбитый христианами и вновь отданный арабам. Сколько же знамен развевалось над твоими древними башнями? И скольким ещё предстоит? Бриан невольно улыбнулся, предоставив на секунду, что из–за этих земель начали бы соперничать евреи и арабы. Бред, реалистичнее представить Бомануара на оргии в окружении целого сонма обнаженных красавиц. – Мой господин, всадники. – почтительно вмешался в размышления прецептора один из его сопровождающих. Он не взял с собой своих обычных оруженосцев только рыцарей. И сейчас пять тамплиеров смотрели на приближающихся всадников под знаменем Саладина. Все пятеро были лучшими из лучших, прошедшие не одну военную компанию, Бриан специально взял с собой опытных воинов. Так что опасений, которые могли бы быть у крестоносцев возле стен Иерусалима, не было. Сарацины остановились в нескольких шагах от них, старший по званию впереди, за ним полукругом ещё четверо, Буагильбер мысленно отметил количество встречающих, равное количеству прибывших и счел это хорошим знаком. Так оно и оказалось. – Великий султан, Салах–ад–дин, шлет тебе своё благоволение, воин Храмовой горы. – поклонился в седле глава отряда, храмовник так же приветствовал слова султана. – В добром ли здравии великий султан, да продлит Аллах его дни на десять тысяч дней? – Святые хранят его здоровье. – несколько уклончиво ответил сарацин – Он получил твоё послание и велел нам сопровождать тебя до его покоев. – Я последую за тобой. – можно считать, официальное разрешение он получил, аудиенция назначена. Пока они ехали к городу, Бриан невольно вспомнил, как был в Иерусалиме в последний раз. Тогда вместе с де Сабле они ещё перед крестовым походом Ричарда приезжали забрать остатки своих архивов из Тампля. Султан был настолько великодушен, что позволил им забрать не только спрятанные бумаги ордена, но и разрешил забрать главную святыню, найденную храмовниками в подземельях Иерусалима и которую они не успели вывезти. А так же лично преподнёс Роберу и Бриану по ковчегу с частью креста на котором был распят Спаситель. Тогда два товарища крепко поспорили, Бриан считал, что вряд ли крест настоящий, уж если они, рыцари Соломонова Храма, точно не знали, где искать места смерти, захоронения и воскрешения Христа, а раскопки и поиски велись весьма интенсивно, то мусульмане и подавно об этом не ведают. Робер же напротив, уверял, что раз сарацины живут тут дольше, чем они, христиане, то и знать должны больше их. Что бы там ни было, собираясь в Иерусалим, Бриан надел на шею и тот ковчег. Иерусалим был в разы больше Тортоза, а посему более шумный и более пёстрый. Рыцари тамплиеры здесь были такой редкостью, что многие прохожие с любопытством оглядывались на это чудо: белоснежные плащи со знаком креста и зеленые плащи, ехавшие рядом. Сарацин, которому было велено проводить гостей до дворца, поглядывал на одного из легендарных воинов– крестоносцев. Ему не терпелось самому задать несколько вопросов, но гордость не позволяла первому начать разговор, да и неизвестно ещё зачем приехал господин Тортоза. Бриан прекрасно видел эти мучения и его это позабавило, впрочем он прекрасно понимал спутника, сам бы вряд ли смог сдержать любопытство. Но начинать разговор первым – ниже его достоинства. Поэтому он молчал, предоставляя берберу, а воин судя по типичному строению лица, все же бербер, мучиться неизвестностью. – Скажи, великий воин, – не удержался сарацин – правду говорят, что ты поклялся умереть, но не сдаться великому султану под стенами Тартуса? – Под стенами стоял великий султан, я же давал эту клятву в самом городе. – возразил Бриан, чей взгляд скользил по людям и зданиям, храмовник знал, как превратна судьба и этот визит может стать последним, и сейчас жадно запоминал виды Иерусалима. – Меня не было под стенами жемчужины побережья. – с сожалением в голосе поведал сарацин – Но мой старший брат, Насыр, был там. Помнишь ли ты его? – да, храмовник помнил этого настырного воина, который первом бросался в атаку, последним покидал поле битвы. Пока не попал в плен. И почти два месяца он провел в донжоне. Бриан вернул ему свободу не за выкуп, а просто в знак уважения к султану, когда войска Саладина покидали долину. – Он ещё жив? Он здесь в Иерусалиме? – Он здесь, но уже год как его завернули в саванн и похоронили. – Жаль, он был достойным воином и противником. – Он тоже часто вспоминал твоё благородство, что не позволило заковать его в цепи, точно пса, а поверить ему на слово. – Нас отличает только одежда и религия, в остальном мы все создания Господа. – пожал плечами храмовник. Так за разговором они доехали до места своего назначения. Дворец султана когда–то был дворцом Болдуина. По слухам, султан настолько проникся уважением к прокаженному королю, что даже не стал ничего менять в его покоях. И Бриан, проходя по длинным коридорам, верил в это, потому что ничего не изменилось с тех пор, как пал Иерусалим. Казалось, что ещё немного и можно услышать голос королевы Сибиллы, услышать быструю французскую речь. Ему даже покои отвели те же самые, что он занимал, пока жил в Иерусалиме. Саладин действительно всегда с вниманием относился к послам. Сама аудиенция была назначена на сегодняшний день, это означало, что гостю дадут возможность привести себя в порядок, а потом томиться в ожидании, ибо вызвать могут уже в любой момент. Но зная султана, можно предположить, что сильно долго ждать не заставят. Так оно и случилось. Едва прецептор Тортоза успел искупаться с дороги и одеть чистую одежду, которую оставили ему взамен пропыленной дорожной, как пришёл слуга и с поклоном пригласил славного воина разделить трапезу с султаном. Трапеза должна была пройти в бывших покоях короля Болдуина, когда Бриан вошёл в просторную комнату, там ещё никого не было. Прецептор Тортозы подошёл к окну и через узорную решетку глянул во двор. Внизу была группа мужчин в ярких восточных одеждах, они столпились почти под окнами и криками подбадривали всадника, гарцующего на красавце вороном. – Ничего не меняется со временем, верно? – раздался недалеко от Буагильбера голос султана. Бриан чуть наклонил голову, давая знать, что услышал. Да, ничего особенно и не изменилось с тех пор, как осенью 1187 года Балиан отдал Иерусалим. Сам Бриан в это время был в Тортозе, однако узнав, что город в осаде, собрал небольшую армию, сколько смог, и двинулся к Иерусалиму. Он не успел, когда группа тамплиеров, порядка четырехсот воинов, добрались, город уже сдали. Буагильбер только смог забрать некоторых беженцев в Тортоз. Через год под стены прецептории пришёл Саладин и сломал об крепость зубы. – С течением времени меняются только люди, но не их развлечения, великий. – Хорошо сказано. – в голосе знаменитого полководца была слышна улыбка и когда Бриан повернулся к говорящему, то увидел эту улыбку на бледном изнеможённом лице. – Я привёз тебе подарок, надеюсь ты примешь его. – подарок уже был в руках султана, дамасский клинок в богатых ножнах, и тонкие узловатые пальцы поглаживали великолепной ковки сталь. – Несгибаемый клинок в дар от Несгибаемого клинка. – султан быстрым движением согнул подарок в колесо и отпустил. Сталь тихо зазвенела, распрямляясь. – Как видишь он гнется, хотя и не ломается. – В отличии от тебя, он гнется. Скажу тебе откровенно, я бы предпочёл, чтобы твой клинок служил мне опорой, но ты на это не пойдешь. – Не пойду. – согласился Бриан, султан хитро прищурил глаза. – А вот я даже не знаю, что подарить тебе, тамплиер. Есть ли у тебя что–то такое, чего бы ты очень хотел заполучить? – У тебя есть колдун, который может наколдовать любовь женщины? – Женщина. – задумчиво протянул султан – Это всегда сложно и одновременно удивительно легко. Сядь, раздели со мной еду и питьё, воин. Я расскажу тебе одну историю. – Бриан был не любителем историй, но насколько он знал, султан был прекрасным рассказчиком. Сев напротив него, Бриан принялся за еду – В далекие времена жила в оазисе девушка, прекрасная точно пери. Многие юноши и зрелые мужи приходили к порогу ее дома с богатыми дарами, но ни один не тронул ее сердца. Шло время и всё меньше женихов стало приезжать в ее дом. Поняла гурия, что своей холодностью отпугнула мужчин, да и годы, что вода, быстро утекает сквозь пальцы и оставляет лишь морщины. И приехали к ней сразу трое женихов: правитель той стороны, прославленный в битвах полководец и знаменитый поэт. И стала девушка думать, как быть. Стать ли ей женой хана, но у него в гареме столько красавиц, да и чувства ли привели правителя к ней? Тогда, может выйти замуж за воина, тогда ей стоит только бояться того, что она в любой момент как вдова перейдет в гарем его брата. Стать ли ей музой и спутницей жизни поэта? Но век славы певца поэзии короток, к тому же поэт был слишком молод, мог встретить другую музу. – Сложный выбор. – усмехнулся Бриан – И кого же выбрала капризная дама? – Соседа, который был влюблён в неё с детства. – султан невозмутимо сунул в рот кусочек паштета из гусиной печени, Бриан же поперхнулся. – Неожиданный выбор. – признался он, откашлявшись – Почему не воина или поэта? – Что мы знаем о женских мыслях? По большому счету, только Аллах может понять, как и почему женщина совершает поступок. –Я понял, – после минутного раздумья произнес храмовник – она выбрала того, в ком была уверена, так? – Эта история хороша тем, что каждый, кто слышит ее впервые, находит в ней ответ именно на тот вопрос, который его интересует больше всего. Лично меня весьма интриговало, как поступил правитель. Я знаю, что подарю тебе, сын Европы. – султан что–то шепнул слуге, которого подозвал жестом руки, тот выслушал пожелание повелителя, поклонился и бесшумно выскользнул из комнаты. Бриан напрягся, ожидая какой–нибудь пакости, так и оказалось. Слуга вернулся довольно быстро, ведя закутанную в паранджу женщину. Представ перед мужчинами, прелестница сбросила паранджу на ковёр. Бриан скользнул по ней равнодушным взглядом. Довольно юная, белокурая, с пышными формами (на Востоке ценилась полнота женщины), почти голая, ну не считать же эти полупрозрачные тряпки на ней одеждой – Она достаточно красива, чтобы возбудить ревность в той, кого ты хочешь завоевать. И достаточно искусна, чтобы угодить тебе, если ты пожелаешь забыться. – Ты даришь мне гурию из своего гарема? – с тоской спросил Бриан, вспоминая о том, что по законам гостеприимства не имеет права отказаться от этого белокурого счастья. – Друг мой, я не стал бы дарить тебе женщину, которую познал сам. Эта насверлённая жемчужина воспитанница моей старшей жены. Девица благородного происхождения с далекого Севера. – Благодарю тебя, великий султан. – думая о том, что у него и в Тортозе имеется своя «насверлённая жемчужина» и собирать из этих жемчужин ожерелье, как-то не хочется, проговорил Бриан. Султан дал отмашку и девицу вновь укутали по самые уши, после чего мужчин оставили одних. – Власть это то, к чему стремится мужчина, но если рядом с ним сильная и умная женщина, путь к цели становится легче. – назидательно изрек султан – Почему твой орден официально пренебрегает продолжением рода, ведь европейцев и так очень мало? – Эти правила придумал не я. И не мне их менять. – Однако, вы нарушаете эти правила. – Бриан опустил испачканные пальцы в специальную чашу с водой. Он не торопился с ответом, обдумывал его. С Саладином стоило быть достаточно дипломатичным в разговоре. – Я не могу ответить за всех, но возможно всё дело в том, что здесь, на Востоке мы вольно или невольно впитываем другую культуру, рискуя ежедневно своими жизнями, нам нужно более весомое подтверждение того, что мы всё ещё живы, нежели молитва. – Я знаю о том, что совсем недавно, до того, как ты покинул Тартус, было нападение на крепость Маркаб. – резко свернул тему султан. – Хуже всего то, что нападающие были под твоими знаменами, а договор о перемирии ещё не истёк. Но зная, как ты щепетилен в подобных вопросах, мы решили сначала удостовериться в том, что ты не отдавал подобный приказ. – И что думаешь по этому поводу ты сам? – Что мамлюки хотят рассорить наши и без того враждебные народы. – Когда я захватывал Иерусалим, прости, если этой фразой оскорбляю твою гордость, крестоносец, мамлюки были необходимым злом. – сарацин задумчиво постукивал ногтем по краю своей пиалы, вспоминая штурм города – Скажу откровенно, сейчас они угроза и для меня, мы, как и вы, сильно ослаблены. Но я могу поклясться на священной Каабе в том, что не нарушал перемирия. – Мне достаточно твоего слова, великий султан. – Саладин пытливо глянул на тамплиера. – Ты готов поверить на слово правоверному? – Почему я не должен верить воину и правителю, который никогда не нарушал своих обещаний? Только потому что мы с ним разной веры? – Ты приехал для того, чтобы убедиться? – Ты достаточно мудр, чтобы понимать, что я не могу говорить от имени всех христиан. – Я достаточно мудр, чтобы понимать: ты никогда не станешь договариваться, если сам не можешь дать гарантий для своих соплеменников. Это я понял ещё по Акре. – Да, если я выступаю порукой, то должен быть совершено уверен в том, что никто из европейцев не нарушит договор. – Я бы хотел, чтобы в следующем году ты так же входил в состав мирной делегации. Это будет одним из условий. – Я буду рад вновь приехать сюда. Если ты позволишь, завтра я бы хотел поклониться нашим святыням, могу я взять в провожатого того же воина, что сегодня сопровождал нас до дворца? – Саладин согласно наклонил голову, едва сдерживая улыбку. Провожатого, а точнее охрану и наблюдение за тамплиером, всё равно бы отправили, даже если бы он гневно отверг подобное предложение. Сейчас же всё выглядело так, точно на всё была его собственная воля. Благороден, осторожен и дипломатичен. Умеет сочетать и гордость и хитрость. Эээх, как жаль, что подобный воин не принадлежит султану. – Как пожелаешь, воин Храма. Составишь мне компанию за шахматной доской? – С удовольствием. Разошлись они только через пару часов, весьма довольные друг другом. Тем более, что за шахматной партией всё же смогли договориться о некоторых послаблений как со стороны сарацин, так и со стороны священных братств христианства. Обговорили десятки интересных тем. И только когда Бриан ушёл, султан устало опустился на подушки. – Говори. – приказал султан, тяжелая занавесь колыхнулась, пропуская почтенного старца в белых одеждах и зеленой чалмой. – Мой повелитель дал мне мало времени, но всё же кое что узнать удалось. Несгибаемый привёз из Европы девушку иудейской веры. Один из твоих верных слуг поведал мне о том, как его мать везла тяжело больного ребёнка в Латакию, где по слухам живет целитель. Женщину приняли на ночь в Тартусе и там ребёнка исцелили в замке тамплиеров. По слухам, она возлюбленная этого воина и он ее оберегает с невероятным для их народа рвением. – Дама сердца? – предположил султан, визирь отрицательно качнул головой. – Я поговорил с самой почтенной женщиной, она от природы весьма любопытна, так что многое подметила. Эта девушка, целительница, не просто дама сердца, он искренне привязан к ней. Даже живет она в покоях воина, что недопустимо для воинов креста. – Значит, с подарком я угадал. – рассмеялся султан – Пусть рабыня сегодня же войдёт в его покои. И если он отвергнет ее, тогда слухи верны. – Зачем нам этот воин, мой повелитель, он преступает собственные законы, нарушает клятвы, данные собственному богу. Если он с такой легкостью идёт на отступничество, он может предать и тебя. – У него свой кодекс чести и только ему он неукоснительно следует. Он хороший воин, стойкий боец. Он способен с легкостью увлечь за собой людей в самую жесткую битву. И если уж у него есть теперь слабое место, которое к тому же, вне закона у его народа, он на многое пойдет, чтобы сохранить ее. Я могу дать ему возможность жить здесь, в Иерусалиме, открыто называя возлюбленную женой, они были бы под защитой моего слова и его меча. Так почему бы мне этого не сделать? Я даже не буду настаивать на том, чтобы он принял ислам. Вся Храмовая гора будет в его распоряжении. – А если он не согласиться? – Время покажет. Однажды, выбор перед ним всё же встанет. И что–то подсказывает мне, что от своей женщины он не отречётся. – Страсть может и угаснуть. – Страсть может, но не любовь. Ты не принимаешь в расчёт того, что он уже в том возрасте, когда чувства становятся глубокими и полными, свободные от ветрености юности и нерешительности молодости. В любом случае, мы можем попытаться. Бриан довольно долго не мог уснуть. Самые различные мысли мелькали в его голове. Ревекка, Саладин, мамлюки, орден, командор Маргата, снова Ревекка, предстоящее возвращение, рабыня эта, чёрт бы ее побрал! Его взгляд рассеянно блуждал по комнате, ни на чём не останавливаясь. Стоило подбить итоги сегодняшнего дня. Разговор с Саладином оказался достаточно продуктивным, султан развеял его последние сомнения, да и некоторые послабления для крепостей тамплиеров он всё же получил на довольно выгодных условиях. Завтра он с утра пройдется по знакомым улочкам Иерусалима, поднимется в храм Соломона. Надо будет ещё зайти в пару лавок, известных ему ещё с тех пор, когда Иерусалим был христианским, может удастся найти книг по медицине для Ревекки? К драгоценностям она довольно равнодушна, но новые знания для неё бесценны. При мысли о любимой он не мог сдержать улыбку. Думает ли о нём его прекрасный цветок Израиля? Соскучилась ли? Буагильбер ничего не пожалел лишь бы знать наверняка, что она ждёт его. Вода камень точит, в сотый раз напомнил он себе, терпение, терпение и ещё раз терпение. Они созданы друг для друга и они будут вместе. Стоит ли торопиться сейчас, если потом у них будет вся оставшаяся жизнь? Храмовник закрыл глаза, уже послезавтра утром они покинут Иерусалим и как можно быстрее помчаться в Тортоз. Почти две недели пути и он может вновь увидеть своё сокровище, спорить и ссориться с ней, вдыхать ее запах и мучиться от неразделенных чувств... Тихий шорох у дверей заставил его вынырнуть из мыслей и насторожиться. Убийство посла это не в манере Саладина, но бережного бог бережёт. Правая рука нырнула под подушку и сжала рукоять клинка. Нужно дать противнику подойти поближе и нанести удар первым, разбираться можно и потом. Едва вошедший склонился над храмовником и коснулся его плеча, Бриан, подобно резко опущенной пружине, выкинул вперед свободную руку, одним рывком перекидывая противника через себя, уперся коленом в грудь нападающего и едва не перерезал ему горло. Точнее ей. Сталь замерла в паре миллиметрах от шеи блондинки, которая с таким ужасом взирала на него, что ее глаза были похожи на два голубых блюдца. –Ааа, – протянул Бриан – насверлённая жемчужина. И что тут делает невинная дева? – она хотела бы ответить, но мужское колено так придавило девичью грудь, что девица дышала–то через раз. Бриан немало не стесняясь того, что из одежды на ней всё те же прозрачные тряпочки, обыскал невольницу, нашёл один маленький кинжальчик и несколько тонких острых шпилек – Негусто, это оружием назвать можно с большой натяжкой. Так зачем ты пришла? – мужчина спрыгнул с ложа и отошёл к окну. Девушка же расправила на себе одежду и гордо ответила: – Я твоя рабыня, господин. И мой долг служить тебе и почитать все твои желания. – Бриан рассмеялся. – Хотел бы я услышать это от одной юной леди. Тебя прислали по поручению султана Салах-ад-дина? – девушка кивнула – Как тебя зовут? - Сули. – Бриан поморщился, какая же непонятливая. - Я не имею в виду, какую кличку тебе дали здесь, как тебя звали до того, как ты попала сюда? - Клодина де Гайтан. – Буагильбер не знал таких, хотя прекрасно помнил многие родословные. Впрочем, если она с Севера, неудивительно. Южане, как правило, не изучали родословные своих северных соседей. - Вот что, Клодина, сейчас ты встанешь с моей кровати, выйдешь за дверь и никогда больше не войдёшь в мои покои. – вот теперь глаза были не как блюдца, а как круглые арагонские подносы, на которых обычно испанки приносят своим мужьям завтраки – Можешь сказать тем, кто послал тебе сюда, всё, что угодно. Что всё было волшебно, или, что я дикий зверь, мне всё равно. Но если ты ещё раз переступишь порог моих покоев, я закончу начатое и твоя шея обзаведётся весьма безобразной раной. Вон! – рявкнул он так, что девушка подскочила, точно ошпаренная кипятком, торопливо натянула покрывало и вылетела из опочивальни, точно болт, выпущенный из арбалета. Бриан же проверил после неё дверь и со спокойной совестью снова растянулся среди шёлковых подушек. Может, ему и стоило воспользоваться услугами этой блондинки, тем более, что женщины у него не было уже давно, с турнира при Ашби, а потребности никуда не делись. Но с некоторых пор его привлекали исключительно высокие, завораживающе прекрасные, ужасно упрямые и непреклонные брюнетки иудейского происхождения. Точнее, одна девушка. Сули же была так напугана, даже не словами, нет, а холодной, враждебной интонацией его голоса, презрительным взглядом и свирепым выражением лица храмовника, что промчалась по коридору, не глядя под ноги. И врезалась в первого же встречного человека. Визирь оглядел перепуганную девушку, отметил, что с одеждой и волосами у неё всё в порядке, да и вообще не похоже, что она только что возлегла с мужчиной, сделал выводы и усмехнулся. - Ступай к себе. – повелел он, девушка вздрогнула всем телом, а потом упала ниц, умоляя: - Повелитель, я согласна на сто плетей, только не отдавайте меня этому ужасному человеку! – визирь озадаченно оглядел её ещё раз, вроде бы всё нормально, даже следов побоев нет. - Я не могу решить это, дочь шайтана, дай мне пройти! - Зарубите меня прямо здесь, только не надо отдавать мою юность и красоту этому грубому храмовнику! - Да нужна ты ему, у него в Тортозе видимо такая красотка, рядом с которой ты и не стояла. – пыхтел визирь, пытаясь выпутать полу своего тёмного халата из цепких пальчиков невольницы, та взвыла в голос – Да пойми ты, это приказ великого султана, не может же он взять обратно свой подарок! – снизошёл визирь до объяснения, но кто бы его тут слушал? - Я молю вас, милостивый господин!!!!!!! – от этого вопля мелко зазвенели занавески, сделанные из нанизанных на длинную тонкую проволоку хрустальных фигурок - Да отцепись ты от меня, дочь ослицы и ишака! – завопил визирь не менее громко – Да сократит Аллах дни твоей жизни! Пусти моё платье, иначе, клянусь, зарублю тебя прямо здесь и не посмотрю на то, что ты невольница нашего гостя! – грозил визирь, наконец стражники отодрали плачущую невольницу от одежды сановника и унесли на женскую сторону дворца – Вот же вцепилась, как пиявка в плоть! – возмущённо покачал головой визирь – Однако, и этот храмовник зверь лютый, ведь и четверти часа там не побывала, видно, что он и пальцем к ней не прикоснулся, побрезговал, наверное, но напугал эту дочь ифрита знатно. Что же тогда за бриллиант у него в Тортозе, что он отверг этот сапфир? Наутро никто не обмолвился о ночном инциденте. Ни султан, пригласивший храмовника разделить с ним утренний приём пищи, ни Бриан, согласившийся с приглашением, ни визирь, присутствующий при завтраке. После завтрака султан лично вложил в руки тамплиера небольшой свёрток и пояснил: - Это для твоей красавицы, слышал я, она неплохой лекарь. – Бриан невольно глянул на визиря. А от кого ещё Саладин мог услышать подобное? – Пусть же эти инструменты будут для неё полезны. И помни, если однажды тебе придётся бежать вместе с ней от гнева сынов Христа, Иерусалим для тебя всегда открыт. Ты и твоя избранница найдёте здесь безопасный приют вашей любви. Ведь и я могу тебе многое предложить, как воину и полководцу, а ей, как лекарю и травнику. - Я подумаю над твоими словами. – после минутного молчания, ответил Бриан. После этого прощания (султан куда-то уезжал к вечеру, а у Буагильбера были свои планы на день), он поспешил уйти в свои покои, где, хмурясь, развернул свёрток. Несколько особой формы ножниц и иголок, скальпели. Да, Буагильбер понял зачем этот подарок, но за каким дьяволом Саладин бросил ему эту приманку о безопасном для Ревекки убежище здесь в Иерусалиме? В любом случае, менять веру храмовник не собирался, не тому чтобы он был особо ревностным или фанатичным католиком, он вообще считал, что самая большая человеческая глупость, это церковь. Бога нужно хранить в душе, если есть душа, конечно, а не нести эту свою веру, точно жертвенного ягнёнка, в церковь, где под бормотание молитв полу невежественными монахами и звон монет возлагать религию на алтарь лжи и обмана. Решив, что не стоит, в конечном итоге, придавать особое значение словам султана, Бриан начал воплощать в реальность все свои вчерашние планы. Посетил бывшую штаб-квартиру ордена, погулял по городу, заглянул на рынок и нашёл для Ревекка кое-какие книги. Уже почти уходя из шумного многолюдного базара, храмовник заприметил небольшую лавочку, над дверью которой висело несколько лоскутов тончайшей ткани. Бриан решил всё же зайти, хотя сумма денег была ограниченна, как-то не рассчитывал он ещё и на отрез. Старый араб, кинувшийся было навстречу покупателю, резко затормозил, увидев белоснежную тунику с крестом, надетую поверх кольчуги, и спрятался за высокой лавкой, заваленной тканями, с опаской следя за покупателем с безопасного расстояния. На беду храмовника, араб этот был из Дарбсака, крепости, которую тамплиеры прежде чем взять у мусульман, практически утопили в крови неверных, и с тех пор ужас перед белым одеянием с красным крестом, был таким паническим, что старик ничего не мог с собой поделать. Буагильбер мало разбирался в тканях, из всех достоинств ткани своего собственного плаща, он мог только сказать, что материя белая и приятная на ощупь. Но он помнил какая нежная кожа у Ревекки и ему хотелось, чтобы ткань была такой же тонкой. Взгляд прецептора Тортоза скользнул по рядам рулонов, оглядел каскад блестящего атласа, лежащего на столе разноцветным облаком, равнодушно мазанул взглядом по пене кружев. Не то, всё не то, да яркие ткани идут ей, но вот всё это он мог спокойно купить своей красавице и в Тортозе, благо крепость имеет обширный порт, а у ордена приличный флот, который не гнушается и перевозками различных предметов роскоши. Хотелось чего-то особенного, чего-то, что могло перекликаться с ней самой. Храмовник уже было подумал, что стоит уйти, как вдруг один цвет привлёк к себе его внимание. Он шагнул к лавке, за которой съёжился от страха араб, протянул руку, и вытащил на свет один рулон. Ослепительно белый цвет с выбитыми на ткани звёздами глубокого синего цвета, тонкий и воздушный. Бриан представил, как гармонировала бы ткань с её смуглой кожей и чёрными волосами. Она обязательно должна быть обнажённой, чтобы сквозь ткань проступали очертания её тела… - Сколько? – хрипловато спросил он у араба, машинально лаская подушечками пальцев гладкую ткань. Лавочник с перепугу назвал себестоимость и храмовник удовлетворённо кивнул – Я забираю эту ткань. – заявил храмовник, ссыпав пару десятков монет на прилавок – Пусть ткань отнесёт твой слуга во дворец великого султана через час. И смотри, араб, если он принесёт не то, за что я сейчас заплатил, я вернусь сюда. – араб, который всё это время быстро-быстро кивал головой, со страхом глядя на крестоносца, при последней его фразе отрицательно замотал головой. Бриан подозрительно прищурился – Ты головой что ли слаб, старик? – араб на всякий случай кивнул и ужасный человек со шрамом на лице, наконец-то покинул его лавочку. - О Аллах! – выдохнул купец – И приспичило же моим сыновьям именно сейчас уйти за лошадьми! Если бы не это, я бы не продал за бесценок такую хорошую ткань! – да-да, среди предков этого представителя своего народа затесались и иудеи… Во дворец Буагильбер вернулся в весьма благодушном настроении. Войдя в свои покои, он даже подумал о том, что может быть стоит выехать в обратный путь уже сегодня, не дожидаясь завтрашнего дня? Ведь если он выедет на день раньше, на день раньше сможет увидеть Ревекку. Возможно, она уже оттаяла за столько-то времени. И пока Бриан думал в Иерусалиме, Ревекка в Тортозе стояла у окна и смотрела на море, которое простиралось до самого горизонта. Неделю назад она заметила за собой одну странность, ей чего-то не хватало. Казалось бы, чего? Ведь отец рядом (да, она простила родного человека, давшего ей жизнь, за его обидные и в чём-то несправедливые слова), Гуго поправлялся такими темпами, что уже через несколько дней после отъезда вспыльчивого храмовника мог спокойно ходить без поддержки Болдуина, да и само отсутствие этого беспокойного мужчины, было словно бальзам на душу. Никто не прожигал её пристальным взглядом, в котором порой вспыхивали угольки таких чувств, о которых девушка даже не догадывалась и робела, никто не командовал ею, не требовал покориться и смириться, никто не вторгался в её личное пространство, подавляя своим тяжёлым характером. Но никто так же не улыбался тёплой, чуть понимающей, чуть насмешливой улыбкой, не хмурил брови в раздражении, что несколько её умиляло и веселило, никто не держал её за руку на прогулках в городе, чтобы ни один смертный не дерзнул толкнуть девушку, и никто больше не рассказывал своим глубоким голосом бесконечные истории сражений и интриг, что тем более было интересно слушать, ведь рассказчик и сам был свидетелем этих событий. Она пробовала продолжить свой трактат, но ничего не выходило, ведь рядом с ней, практически задевая плечом не сидел один чрезмерно заносчивый и самоуверенный храмовник, чей бешеный норов вошёл в поговорку у жителей прецептории. Вот и сейчас капнув на лист пергамента уже пятой кляксой, девушка раздражённо, чего за ней никогда не водилось раньше, скомкала дорогущий лист и швырнула его на столешницу, а потом подбежала к окну, распахнув его настежь. Вид моря успокаивал. Шум волн мог показаться успокаивающим шёпотом утешения, что иногда начинал ей шептать несносный храмовник, когда считал, что его птичка чем-то огорчена. Она ни с кем не говорила о своей печали и о тяжести на сердце. Разве кому-то можно доверить то, что не сказала бы даже матери, будь она жива, или раввину, кому вообще не станешь рассказывать, ибо грешно думать о мужчине христианской веры, к тому же, связавшему себя строгими обетами. Ревекка молилась, часто по ночам лёжа без сна в своей девичьей кровати, она беззвучно молила Бога Израилева смилостивиться над ней, повести по правильной дороге жизни, но небеса молчали. Только тоска, что вначале была почти незаметна, но со временем усилилась до почти физической боли в груди, сжимала её, точно в тисках. В отчаянье и злости на себя и на него, еврейка даже хотела проклясть Буагильбера, но слова проклятья не могли родиться на её языке. Предчувствие того, что оно может сбыться, заставило её укусить себя за тыльную сторону ладони почти до крови. И на какое-то время боль от ранок отрезвила. К отцу Ревекка не тому, чтобы боялась ездить, нет, ездила, но с большей неохотой, чем прежде. Её любовь к родителю вовсе не угасла и не притихла, всё дело было в том, что Исаак смирился. Да, увидев во дворе своего дома, как Буагильбер остро реагирует на малейшую призрачную обиду Ревекки, (что уж тогда говорить о настоящей?) еврей смирился с тем, что его дочь стала любовницей христианского прелата. А когда Ревекка нечаянно обмолвилась, что замуж её вообще-то звали, это она не согласилась стать мадам де Буагильбер, страданию старого еврея не было предела. Ведь для евреев целомудренность и непорочность стояла на первом месте. И тут такое! Нет, вот чего-чего, а стать женой храмовника Ревекка не хотела, даже если бы он не являлся членом капитула. С его темпераментом и незнанием законов иудеев, Ревекке казалось, что в первую же неделю он доведёт её до полного физического истощения. Но не говорить же об этом напрямую отцу. Умеренность и сдержанность Ревекки объяснялось воспитанием, привитым с детства, необузданность и порочность Бриана – его жизненным укладом, взглядом на мир и потаканию привычкам. «Мы не можем. – в сотый раз твердила себе девушка, скользя рассеянным взглядом по волнам – Идти на такое не просто грех, это проклятие на весь род до седьмого колена! Он католик, я иудейка, он храмовник, я ашкенази, осуждённая его же орденом. Я не должна скучать по нему, не должна ждать его возвращения. Наш союз будет беззаконным, грешным, проклятым и людьми, и небом. Так зачем же я думаю о нём?». Но самое страшное было не это. Гуго как-то обмолвился в своей немного развязной манере, что она не первая женщина, которая живёт в господских покоях. И первые несколько дней после того замечания, она честно делала вид, что ей не омерзительно спать на постели, на которой возможно храмовник бесстыдно предавался греху с какой-нибудь падшей женщиной. Но затем, проанализировав свои чувства, девушка наградила себя эпитетом: «Ослица!», и принялась по новой переустраивать свои комнаты с таким рвением, что позавидовали бы пчёлы. Правда, её немного насторожили таинственные победные усмешки Гуго и кошель Болдуина, перекочевавший к младшему оруженосцу, когда торговцы привезли первые отрезы тканей. Но кто будет разбираться на что поспорила в очередной раз эта парочка плутов, когда в доме полно работы?! И вот уже несколько дней, как она живёт в комнатах совершенно обновлённых (начиная с пола и заканчивая потолком), где ничего не может напомнить о том, что здесь кто-то жил до неё. Но вот мысли о том, что именно в этой комнате он мог касаться доступную, легкомысленную бабочку, никуда не делись. Ревекка закрыла глаза, смиренно прося у Бога сил преодолеть собственную слабость. Как? Неужели она сдастся? Неужели позволит осквернить себя? - Лучше смерть! – твёрдо решает девушка и невольно вспоминает его ошарашенный, немного испуганный, но весьма заинтригованный и восхищённый взгляд, когда она стояла над бездной в замке Торкилстона. Почему-то теперь она понимала, что случись такое сейчас, Бриан шагнёт в бездну следом за ней. И мысль о ЕГО смерти страшила больше, чем о собственной. Так что же всё-таки с тобой, глупая девчонка?