Play Hard

— Скажи, я что-то вообще значу во всем этом дерьме или нет? Мирон давится чаем, который успел заварить, чтобы промочить горло после долгой репетиции, и смотрит на Евстигнеева, как на психа. Парень весь день был нервным, курил больше, чем обычно, а на репетиции часто психовал и срывался. И вот, наконец, прорвало. — Что-что, прости? — переспрашивает Мирон, надеясь, что все-таки ему послышалось. — Я нужный? — вопрос сокращается всего до двух слов, и это совершенно не упрощает ситуации. Ваня так делает, когда очень зол. Очень. — Ты выжрать где-то успел? — задает еще один вопрос Мирон. Он все еще не въезжает в тему вопроса, да и вообще в то, зачем Евстигнеев его задал. — Блять, я трезвый! — не выдерживает Ваня и со всей силы швыряет микрофон в стену напротив. — Просто ответь, блять, на мой вопрос! Мирон озадаченно почесывает затылок. Дела... — Конечно, нужен, — отвечает тут же Федоров, ничуть не сомневаясь в своих словах. — Ты лучший бэк-эмси, фотограф и друг! Конечно, ты, блять, нужный! — Я так не считаю, — Ваня говорит так тихо, что кажется, будто он сейчас просто встанет и молча убьет кого-нибудь. — Что произошло, ты можешь сказать? — Мирон аккуратно ведет Евстигнеева к дивану. — Случилось. — Мирон вопросительно смотрит на парня. — Мои предки, вот, что случилось, — бурчит Ваня и натягивает капюшон до подбородка. Мирон обреченно стонет. Что, неужели снова? — Чего они хотели? — Сам знаешь, — Ваня усмехается и достает пачку сигарет. Мирон хочет напомнить, что в студии они не курят и не пьют, но сейчас можно сделать исключение. А про родителей Ивана он знает даже больше, наверное, чем о своих собственных. Вариантов развития событий великое множество — выбирай любой по вкусу. Евстигнеев молчит и делает несколько затяжек. Федорову такая игра в молчанку совсем не нравится. — А подробнее? — «Возьмись за ум, тебе скоро тридцать!», «Ты думал о семье и детях? Часики тикают! Найди нормальную работу, будь как все», — начинает перечислять Ваня стандартный диалог его беседы с родителями. — А знаешь, что самое дерьмовое? Мирон хмурит брови и наклоняется чуть вперед. — Они сказали, что все, что мы делаем — просто никому ненужное дерьмо. И я — ненужное дерьмо, мною все пользуются, манипулируют, а я такой дурак не иду «по течению». Я им такой не нужен, понимаешь? — голос срывается на последней фразе. — Я им просто, блять, не нужен. Рудбой замолкает и снова глубоко затягивается. Слова матери до сих пор стоят в его голове непробиваемой стеной. А ведь он звонил не для этого. Он звонил сказать, наконец признаться, что нашел свое место, нашел близких ему людей, нашел гребаного Мирона Федорова, который сносит ему чердак во всех смыслах этого слова. А в итоге парень сидит и мечтает сдохнуть прямо на месте. Тихое сопение в ухо вытягивает Ваню из мыслей. Он оборачивается к Мирону, который уткнулся в его шею. — Прости... — будто это Федоров виноват и поэтому извиняется за себя, ну не дурак ли, думает Ваня. — Идиот, — выдыхает Евстигнеев и тушит бычок о пол. — Я люблю тебя, это не твоя вина, и ты это знаешь. Мирон вздыхает и тянет Ваню на себя, просто чтобы самому собраться с мыслями и сказать то, что так хотел услышать парень в самом начале диалога. — Знаешь... Я бы пережил уход любого человека в своей жизни, — начинает Федоров, слегка поглаживая Рудбоя по плечу и спине. — Вы все — моя семья, и все мне дороги... Ваня тяжело вздыхает и кладет голову на плечо Мирона. Сейчас голос Федорова не агрессивный, а спокойный, домашний, настоящий. Его хочется слушать вечно. Мирон что-то говорит еще, но Ваня улавливает лишь последнюю фразу, из-за которой внутри все опускается. — ...но если уйдешь ты, я просто не переживу. Я тоже тебя люблю, придурок... За закрытыми дверями стоит гробовая тишина. Не слышно возни, редких вздохов между поцелуями. Ты можешь потерять всех, но у тебя всегда буду я... — Ты самый важный человек в моей жизни, Евстигнеев, — громко говорит Мирон. — Я надеюсь, ты об этом еще нескоро забудешь.