Play Hard

— Вы оба меня заебали, поняли, долбаебы мягкотелые?! Я не знаю, сколько Порчи учил эту фразу, и кто ему её перевёл, но звучит она довольно угрожающе. Он пришел ко мне в начале декабря. Да, он долго продержался. — Ты сейчас о ком? — уточняю на всякий случай, ибо мало ли. — Ты и Мирон, — отвечает Порчи, а я лишь непонимающе на него таращусь. Дальше Порчи не говорит. Он просто хватает меня за рукав и тащит в неизвестном направлении. — Погоди, куда ты меня тащишь-то?! Восклицать было бессмысленно. Порчи не слушает и просто идет вперед, таща меня на буксире. Только когда он доволакивает меня до студии, меня прошибает пот. Блять, нет. Только не очная ставка! — Не, не, я на это не подписывался, слышь! Упираюсь в асфальт обеими конечностями, но Дарио спокойно волочит меня дальше, будто я и не сопротивляюсь вовсе! Гребаный португалец. И откуда в нем столько силы взялось?! Затолкав меня в комнату-студию, где раньше мы все вместе писали музыку, он закрывает её со своей стороны и уходит. Минут через двадцать он возвращается. И не один. — Объясни, какого ху... Мирон ошарашенно застывает на пороге, пялясь на меня. А я — на него. Пользуясь нашим замешательством, Порчи захлопывает входную дверь. Отлично. Мы оба в капкане. И в каком сопливом фильме Порчи подсмотрел такой метод примирения? — Ну... Привет? — спрашивает Мирон и как-то бегло меня оглядывает. — Новые татуировки? Киваю головой. Как он, блять, заметил их? Они мелкие, так, набил от нечего делать. Их никто почти не заметил, ибо таких на теле дохера. — Крутые, — добавляет Мирон. Он все ещё возле двери, переминается с ноги на ногу. И это, блять, все? Поприветствовал, заценил татухи и все — можно по домам?! Нихуя себе, блять, все так просто, оказывается! — Как ты? — выдавливаю из себя, перешагнув все допустимые уровни гордости. — Нормально, а ты? — Ты размазал меня по стенке, как думаешь? Он сутулится и опускает голову. Неужели нашему мистеру Совершенство стыдно? — Вань, я... — Олень? Ну, вполне возможно. Конченный долбаеб? Бум, в десяточку. — Прекрати. Нет. Мне хочется язвить и плеваться желчью. Я хочу отыграться за все прошедшее время, за эти ебаные восемь месяцев ада. Мне хочется его так унизить, как никто и никогда не унижал. Даже на Версусе. Плотно сжимаю кулаки и разжимаю. Надо успокоиться, собраться. Нас не для этого сюда упекли. — Ты доконал Порчи? — спрашиваю я уже более спокойным тоном. — Походу, да... — отвечает он. — Видимо, то, что произошло после последнего выступления, вывело его из себя. — А что там было? — А он тебе не сказал? Конечно, не сказал. Он ласково сказал, как мы ему оба дороги и поволок сюда. Но боюсь представить, что там могло быть. — Ты засосал эту пародию на меня прямо за сценой, да? — спрашиваю я, усмехаясь, хотя это, блять, нихуя не смешно. — Или что похуже? Молчит. Черт, вот ненавижу, когда он молчит. Это значит... — Ты трахнул его. Я даже не спрашиваю. И так все понятно. Между тем Мирона, кажется, можно собирать по кусочкам. — И как он? — Прекрати! — восклицает он, перебивая меня. — Хватит язвить! Хочешь сделать меня виноватым?! О’кей, я виноват. Во всем! И всегда был виноват! Я не знаю, что на меня нашло, понятно?! Я просто представил, что он — это ты! Я смотрю на него и только сейчас вижу, как он изменился. Впалые щеки, кажется, намертво всосались вовнутрь, мешки под глазами, взгляд одичалой собаки, которая вроде и рада видеть бывших хозяев, но все равно боится подойти. И, кажется, сейчас последняя капля упала в чашу его терпения. Он больше не может притворяться... Почему-то становится паршиво. От всего. Понимаю, что мы оба — ненормальные идиоты. Один слишком гордый, чтобы признать неправоту сразу, только потом, когда прижмут к стенке. И второй не лучше. Тоже гордый идиот, который не вернется сам, пока его не позовут, пока не упадут на колени, моля о прощении. Идиоты. Ненормальные. Пока я размышляю, его голос становится громче. — Я не спал нормально с мая месяца! Не было ни дня, чтобы я не жалел о том, что с нами произошло! Доволен?! Ты это хотел от меня услышать? Так слушай еще, гордый ты ублюдок! Наша империя без тебя рушится! Ты был главным звеном в моей жизни, и я конченый долбаеб, что отпустил тебя! Он шумно вдыхает воздух и так же выдыхает. — Почему мы оба такие упрямые? — спрашиваю тишину, возникшую в эту секунду. Действительно... а почему? Делаю шаг вперед, а он рывком пересекает половину студии и оказывается вплотную. — Жалел, говоришь? — говорю будто не я, а кто-то другой. Голос севший и хриплый, будто наждаком терли. — Каждую, блять, секунду, — выдыхает он и наконец-то, блять, господи, обнимает меня. В нос ударяет тысяча запахов, которые я так старался забыть. Одеколон, сигареты, жвачка, запах кожаной куртки, только новая, а не та, что пылится у меня. Кажется, мы оба ненормальные, не от мира сего. И, скорее всего, это уже не лечится.