The memories ease the pain inside, Now I know why. Within Temptation — Memories
Будущее. О чем думает подросток в свои семнадцать? Явно не о том, кем он станет буквально лет через пять. Государство, равно как и общество в целом, слишком рано требуют от них принятия столь важного решения. Увы, в силу непредвиденных обстоятельств многим приходится определяться в спешке, надеясь таким образом спасти шаткое положение своей семьи. Незрело, необдуманно и опрометчиво. Так рождаются отвратительные специалисты, серая масса, лишенная всякого стремления к самосовершенствованию. Потерянные в пространстве и времени, лишенные возможности найти себя в погоне за ускользающим временем и деньгами. Беспечное счастливое детство. Разве захочет кто-то променять его на суровые реалии взрослой жизни? Никто, но кого это, черт побери, волнует? Чонгуку повезло родиться в числе тех, кто мог до старости лет не заботиться ни о чем. Сын состоятельного бизнесмена, которому прочили роль преемника. Идеальный расклад без забот и хлопот. Он лишь плыл по течению, получая необходимые знания, заводя нужные знакомства, растягивал то и дело губы в яркой улыбке и смеялся в нужные моменты, уже тогда осознавая собственную привлекательность, нагло пользуясь ею, а в конце дня возвращался домой, падал навзничь на кровать, закрывал глаза и не слышал ничего, кроме звона от усталости в ушах. Ни мыслей, ни желаний, ни планов, ни-че-го. Пустышка, кукла, послушная марионетка в чужих руках без права голоса и выбора. С раннего детства подавленная воля, растоптанные в крошево мечты, избалованность вниманием с ворохом льстивых комплиментов и дорогие игрушки в яркой обертке, от которых высыхали слезы на щеках, собственное мнение задвигалось в дальний ящик, и с каждым разом все больше тускнел взгляд. Пресыщение настигает каждого. Спас переходный возраст, когда в голове что-то щелкнуло и появилось необъяснимое желание найти себя и противоречить всему миру. Правда, пока что тайно. Первый поцелуй с девчонкой, что не принес ожидаемого чувства удовлетворения, первое свидание, первый секс. И все впустую. Только растущие злость и непонимание. Вещи, от которых, казалось бы, нужно ловить кайф в семнадцать лет, вызывали лишь чувство отвращения. Это сбивало с толку и заставляло ощущать себя надломленным и неправильным. Бракованная игрушка. А потом Гук открыл для себя танцы и будто рухнул с большой высоты вниз. Такого восторга и всепоглощающего счастья он не испытывал даже тогда, когда любая прихоть исполнялась сиюминутно. Радость, волнение и сладкое осознание запретности деяния помогали каждое утро открывать глаза, выполнять ставшие ненавистными процедуры. Они давали слабую надежду на то, что Чон не зря родился на свет. Наконец-то среди окружения парня появились близкие ему по духу люди — друзья. Чем дольше продолжались кошки-мышки, тем сильнее крепла в нем уверенность в собственных силах. Характер, так долго дремавший в недрах подавленной воли, вспыхнул искрами бунтарства, добавляя родителям Чонгука проблем. Теперь любая беседа заканчивалась если не скандалом, так уж точно ссорой отца и сына в борьбе за первенство и правоту отстаиваемой точки зрения. Мать, хоть и не одобряла подобное, но сама втайне гордилась им, понимая, что тот наконец-то начал взрослеть и понимать, что не все в этом мире смогут решать за него. Заигрался, вошел во вкус и окончательно съехал с катушек. Пошел в разнос, не оглядываясь назад, умудряясь, при этом, держать марку перед влиятельными людьми, что вечно не спускали с него глаз. Как не подсел на наркотики, одному Богу известно. Танцы пьянили лучше всякого алкоголя, даруя ощущение завершенности и полноценности. Словно недостающая деталь мозаики встала на свое законное место в общем паззле. Ему прочили великое будущее известного танцора, а, может, даже хореографа. Зазнался настолько, что гордыня взяла верх, отодвинув на задний план все остальное. Игры в прятки кончились для него в тот роковой день в машине. Зажатый между братом и спиной отцовского сиденья, что сместилось назад, больно сдавив ноги, Гук захлебывался собственной паникой, пытаясь понять, что же только что произошло, почему папа молчал, в лобовом стекле зияла огромная окровавленная брешь, а мамы не было в салоне. Самоуверенный хамоватый паренек пропал, а его место занял всхлипывающий мальчишка, тихо зовущий на помощь и отчаянно пытающийся пошевелить отчего-то занемевшей левой рукой, но та отказывалась слушаться. Ремень безопасности больно впился в живот, царапал тонкую кожу шеи при любом неосторожном движении. В тот день Чонгук впервые столкнулся лицом к лицу с жестокой реальностью. Последствия аварии сильно ударили по бюджету семьи. Чтобы оплатить лечение брата, ставшего инвалидом, и матери, впавшей в кому, отцу приходилось выкладывать немалые суммы на их лечение. Заблуждение о перспективном будущем в роли управляющего фирмой развеялось, оставив после себя ослепляющую решимость. Плутавший, словно слепой котенок, брюнет наконец-то прозрел, поняв, чем хотел бы заниматься в жизни. Окрыленный вдохновением, он решился попробовать себя в медицине. Новость, впрочем, не возымела на родителя должного эффекта. Мистер Чон, чья компания находилась на тот момент уже на грани банкротства, был вне себя от ярости. Дом Гук покидал со скандалом и скудными сбережениями, что, впрочем, не так сильно расстраивало, как путешествие в одиночку. До аэропорта в полной тишине наедине с собственными мыслями и отвратным настроением, а дальше — мучительные часы перелета. Страх. Вот что парень ощутил, ступив на чужеродную землю сухого и знойного города Америки — Сент-Луиса. Одинокий, потерянный, брошенный. Ни родных, ни друзей, ни близких. Лишь тяжелая сумка в руке и горечь неприятного расставания. Впереди же — нечто новое, пока что пугающее и будоражащее одновременно. Университет встретил его пестротой красок, людей, интересов и взглядов. Мечта, воплощенная в реальность. Крыша над головой — маленькая комнатушка в общежитии. Бурная студенческая жизнь очаровывала, заманивала в свой безумный ритм, не давая возможности беспокойству взять верх. Никогда ранее Чонгук не ощущал такой потребности чего-то достичь. Мечта, которая преследовала брюнета отныне, — спасти двух дорогих сердцу человек. Чтобы сохранить нетронутым скудный запас сбережений, парень устроился официантом в один из маленьких ресторанчиков недалеко от университета, где проработал с переменным успехом почти год, а после был уволен за неприятный инцидент. Кто же знал, что виновник его провала окажется довольно милым молодым человеком, с которым они после столкнулись вновь. Правда, на этот раз в стенах учебного заведения. Гук и там умудрился отличиться, уронив на Николаса, именно так звали того несчастного, собственный поднос с едой. Уже отчищая завтрак в туалете с одежды несчастного, Чон понял, что встретил если и не родственную душу, так уж точно близкого по духу человека, с которым можно поговорить обо всем на свете. А не об этом ли мечтал каждый из нас? Быстро завязавшаяся дружба скрасила чуждые серые будни. Казалось, черная полоса неудач наконец-то закончилась. Жаль, что брюнет не подозревал, что то и были его светлые деньки скоротечного и быстро угасающего счастья.۞۞۞
Убегая из дома, Чонгук не знал, что проблемы последуют за ним. Те, как назло, напомнили о себе в самый неподходящий момент. Свалились как снег на голову. На втором году обучения брат буквально огорошил новостями: отец банкрот, а матери стало хуже. И все. Вышка. Хрупкий мыльный пузырь счастья лопнул, вынуждая Чона искать новый источник заработка. Как назло, Николас будто испарился, не оставив после себя ни записки, ни звонка, ни даже смс. Возможно, у того тоже наступила черная полоса, только вот у Гука не было времени разбираться с этим, разгребая ворох чужих проблем. Пытаясь хоть как-то помочь семье, брюнет устроился танцором в стриптиз-клуб. Благо платили там сносно, да и толпа обезумевших возбужденных дамочек оставляла неплохие чаевые. Напряженный учебный график, практика в больнице и ночная подработка выжимали из парня все соки. К концу полугодия он походил на измученного пленника, который, несмотря на это, сумел накопить требуемую на лечение сумму. Жаль, что та так и не была использована по назначению. Отец, к тому моменту начавший пить, не просыхая, попросту сбежал с деньгами, бросив мать и брата на произвол судьбы, решив, раз Чонгук высылает средства, значит, и семью обеспечить сумеет. Наверное, тогда в Гуке что-то сломалось. Вера в «долго и счастливо» пошатнулась, покрывшись мелкими трещинами. Заглушая боль в баре в компании алкоголя, Чон впервые осознал, насколько несправедлив и жесток мир. Как много в нем живет бессердечных гадких людей. Словно кто-то наконец-то снял с него розовые очки, демонстрируя серые и неприглядные краски жизни. Потерянный, сбитый с толку и напуганный, как никогда ранее. Совсем один в ставшем ненавистным городе, потерявший смысл дальнейшего существования. Страх лишиться самых дорогих сердцу людей душил его, вынуждая повышать градус в крови, дабы забыться хотя бы на время. Тогда-то он и понял отца, что попросту струсил, решив сбросить с себя груз ответственности. На смену отчаянью пришла поначалу злоба, а после и ненависть. Гук презирал слабость. Не мог так же легко и просто сдаться и сбежать. Наверное, это и есть та самая восхваляемая писаками сила любви. Простая истина — дети расплачиваются за грехи родителей. Погруженный в мрачные мысли, забывшийся в алкогольном дурмане, Чонгук пришел в себя лишь тогда, когда симпатичный светловолосый парень увлек его из клуба в подворотню. Поток возражений потонул в требовательном мокром поцелуе. В голове шумело, а мир предательски вращался. Чьи-то сильные руки настойчиво надавили на плечи, вынуждая встать на колени, измазав брюки уличной грязью, а слух уловил хриплую просьбу: — Сделай папочке приятно, — не отдавая отчета собственным действиям, Чон дрожащими руками потянулся к ширинке блондина, различая перед собой размытый силуэт. Кое-как справившись с пряжкой ремня, он расстегнул сначала пуговицу, а после и молнию, надавив ладонью на выпирающий через ткань боксеров бугорок возбуждения. Чужие пальцы небрежно прошлись по загривку, зарываясь в смоляные волосы, небрежно перебирая тонкие пряди. Поощренный незамысловатой лаской, вызвавшей рой мурашек вдоль позвоночника, танцор приспустил штаны незнакомца вместе с бельем, заворожено наблюдая за наполовину эрегированным членом, находящимся аккурат на уровне глаз брюнета. Неизвестное ранее чувство неловкости затопило с головой. На щеках выступил слабый румянец, а в горле встал ком, который ни в какую не хотел сглатываться. Никогда не пробовавший ничего подобного с представителями своего пола, Гук не знал, с чего начать. Видя его растерянность, парень надавил ладонью на затылок Чонгука, шепнув насмешливо: — Давай, малыш, возьми его в ротик, — Чон с недоверием глянул на толстый ствол с сочащейся белесой смазкой и осторожно подался вперед, неуверенно лизнув головку. Предэякулят горчил на языке и никак не способствовал появлению желания продолжать. Тем не менее, подстегиваемый тихим стоном, он обхватил рукой возбуждение, сделав пару плавных движений вверх и вниз. Тот лишь нетерпеливо подался бедрами вперед, призывая к более активным действиям. Находясь словно в тумане, брюнет старался представить действо со стороны. Словно надрачивал самому себе. Осмелев, юркий язычок скользнул по стволу, обводя контур выступающих венок. Самоконтроль улетучился, когда танцор сомкнул губы на раскрасневшейся головке. Толкнувшись глубже, Чонгук тут же отстранился, закашлявшись от сдавившего горло спазма. Это лишь на первый взгляд казалось простым, а на деле — рвотный рефлекс взял верх. Впрочем, спустя минуту, Чон вернулся к своему занятию, довольно причмокивая, заводя за щеку и пытаясь не царапать зубами чувствительную кожу. Уж чего-чего, а старательности ему было не занимать. — Какой ты молодец, — хрипло шептал незнакомец, с силой надавливая на затылок, вынуждая сильнее заглатывать член. Гук, поначалу недовольно мычащий и сопротивляющийся, вскоре сдался, позволяя блондину задать собственный ритм. Грубый, быстрый и рваный. Ощутив полную свободу действий, тот начал вдалбливаться в горячий влажный рот, несмотря на рвотные позывы танцора. Чужая похвала жутко заводила, а ощущение беспомощности добавляло остроты. Довольные низкие стоны ощутимо били по нервам. Стараясь удержать равновесие, Чонгук вцепился в шероховатую ткань на брюках блондина. Ноги болели от неудобной позы, а колени горели от слишком тесного контакта с асфальтом. На глаза то и дело наворачивались слезы. Раскрасневшийся от напряжения брюнет мог лишь смаргивать их, смотря на мир через искривленную призму солоноватой воды. В какой-то момент волна алкогольного опьянения спала, оставив Чона наедине с растерянностью, страхом и незнакомцем, грубо имеющим его в рот, оттягивая голову за сжатые в кулак пряди на затылке, используя те в качестве рычага. Больно, неуютно, страшно и стыдно. Вот до чего докатился. Быть использованным в подворотне — это прямое падение на самое дно. Грязь въелась определенно не только в одежду, но и в тело, под кожу, в самое сердце. А главное — совершенно никакой возможности освободиться, прервать пытку. Сиплые хрипы, пара сбитых с ритма толчков, и тот наконец-то кончил, изливаясь в рот беззащитного Гука. Горячая вязкая жидкость брызнула в горло, вынуждая Чонгука закашляться. Парень отстранился, кривя лицо в брезгливой гримасе. Сперма горчила на языке, стекала по подбородку на шею и ниже, пачкая рубашку, скользила в глотку, вызывая рвотный рефлекс то ли из-за вкуса, то ли из-за отвращения к густоватой сторонней субстанции, которую пришлось проглотить, чтобы не захлебнуться. Утирая рукавом белесые разводы с губ, Чон бросил мимолетный взгляд на мужчину. Голова все еще немного кружилась от выпитого, и картинка перед глазами то и дело расплывалась. Он уловил лишь кривую самодовольную усмешку-оскал, глухой звук падения чего-то шуршащего прямо к ногам да холодный блеск в бездонных зрачках. — Ты неплохо потрудился, — лениво растягивая слова и немного шепелявя, заговорил незнакомец, приводя в порядок одежду. Гук отвернулся, чувствуя себя как никогда отвратительно. Тяжелая ладонь опустилась на затылок, растрепав и без того находящиеся в беспорядке волосы. От небрежной ласки Чонгук рефлекторно отшатнулся, однако головы не повернул, слушая удаляющиеся шаги. Лишь поняв, что остался в подворотне совершенно один, смаргивая подступающие слезы, Чон подобрал пачку купюр, лежащую неподалеку, дрожащими пальцами и, опираясь о стену, наконец-то поднялся с грязного асфальта. Казалось, что теперь-то уж падать точно некуда. Вот оно — дно, полное унижения и осознания низости поступка. Уж чего-чего, а минета он никогда раньше не делал, не говоря уже об обстоятельствах. Черт, да даже мальчики его не интересовали. По крайней мере, до недавнего времени. А теперь волна стыда, от которой нет спасения. Она душила, вытягивая воздух из легких. Зачем? Для чего? Ни одной умной мысли. Чон не знал, как добрался до дома. В память врезались лишь отвращение, бесконечный поток рвоты, скручивающей до судорог желудок, резь в горле, горечь на языке и бесконечный поток слез. После — пустота, измождение и зияющая дырка где-то в груди. Одинокий, несчастный, почти сирота без цели в жизни, без желания жить. Он ощущал себя грязным, но, сколько бы ни тер себя мочалкой, не мог отмыться. Содрал до крови нежную кожу, расцарапал до обжигающей боли, и все напрасно. Уж лучше бы не уезжал, остался дома рядом с теми, кого любил и кто заботился о нем. Теперь же только голые стены в тесной комнатушке общежития и спасительная затягивающая в свой плен темнота. И никто не услышит, не поможет и не утешит. Наутро Чонгук проснулся совершенно другим человеком.۞۞۞
От себя не убежишь. Такая мысль преследовала танцора на протяжении целого месяца, а то и больше. Как бы сильно не хотелось, а оправдания здесь не помогут. Можно выдумывать, искать виноватых и все равно, в конечном счете, прийти к исходному варианту. Сложно признаться самому себе в нетрадиционной ориентации, особенно когда полжизни провел в заблуждении, стараясь ухлестывать за девушками. Гук не знал, что было ужаснее: сам факт отсоса, унизительная толстая пачка денег, оставленная в качестве платы за удовольствие, или волна возбуждения, каждый раз накатывающая от воспоминаний. Теперь, завидев где-либо белобрысую макушку, Чон пугался, опасаясь столкнуться со своим незнакомцем среди бела дня. Темнота скрыла черты лица, что только усиливало паранойю. Кто знает, возможно, они даже учились в одном университете, а прослыть жалким «педиком» танцору совершенно не хотелось. Впрочем, это не помешало ему устроиться на работу в другой клуб. Как бы паршиво Чонгук себя ни чувствовал, мать с братом нуждались в нем. Сдаться сейчас, бросив их на произвол судьбы, — непозволительная роскошь. Когда удалось зализать душевные раны, списав ночное приключение на мимолетную прихоть, жизнь преподнесла новый сюрприз. Черная матовая визитка, кричащие красные буквы с глянцевым обсидиановым теснением: «Kumamonʼs House» А ниже — пара строчек: «Хозяин частного загородного клуба: Мин Юнги» Его кривая усмешка и цепкие черные глаза выбивали из колеи. В тот день Чон сбежал, так и не дав ответа на заманчивое предложение — работать танцором у этого парня, от которого за километр веяло опасностью. Вот только блондин оказался настойчивым, став постоянным клиентом в заведении, где танцевал Гук. Прожигающий насквозь взгляд сильно бил по нервам на пару со звонками из больницы, где врачи то и дело твердили, что помочь матери смогут лишь профессионалы закрытых частных клиник. Юнги, как назло, не унимался, каждый раз встречая после работы и провожая на авто до дома, шептал вкрадчивым голосом обещания решить все проблемы. Нужно только сказать «да». Упрямство никогда не было сильной стороной Чонгука. В этот раз парень проявил не свойственную ему выдержку. Справиться самому — дело чести. Никто никогда не делает ничего бесплатно. Правило, усвоенное давным-давно. Как очередной гвоздь в крышку гроба, известие о кончине брата. Авария, несчастный случай. Водитель не увидел инвалидной коляски, не успел затормозить. Или не захотел. Словно кошмар, все по замкнутому кругу: танцор вяз в дегтярной черноте отчаяния. Измучился, потерял себя настолько, что происходящее виделось будто со стороны. — Я согласен, — на пороге чужого кабинета, сломанный, но не сломленный, он принял предложенные правила игры, готовый на все, лишь бы спасти единственного оставшегося в живых любимого человека. Когда дело касается семьи, вопросы личных желаний отодвигаются на второй план. Псевдокапитуляция не столь плоха перед страхом новой потери.۞۞۞
Высокооплачиваемая работа, практически заброшенный к концу года университет и радостное известие о пришедшей в себя матери. Несмотря на беспомощное парализованное тело, разум остался по-прежнему ясным. Пара дней, проведенных в родной стране, позволили Чону привести мысли в порядок и вновь воспрянуть духом. Как глоток свежего воздуха. Настораживали только недвусмысленные взгляды, что то и дело бросал на него Юнги. Пожирал, раздевал и одновременно имел далеко не дружеский интерес. Чужое внимание волновало, будоражило и, несомненно, льстило, но смущало и сбивало с толку. Черт знает, что толкнуло Гука на безумство: интерес, любопытство, благодарность или же нечто другое. В любом случае, о жарких мокрых поцелуях, украденных тайком в полумраке душных клубных коридоров, о чувственных дразнящих прикосновениях и неприкрытых довольных стонах они не говорили вслух. Кружилась голова, сердце рвалось из груди и в паху сладко ныло от такой мимолетной близости. Глупый мальчишка, падкий на комплименты и обожание, он, будто мотылек, необдуманно летел на огонь, разжигаемый Мином, совершенно не замечая гнилого смрада, умело скрытого за чарующими словами, темными зрачками и кривой усмешкой. Конец года оказался богатым на сюрпризы. Договорившись с совестью, Чонгук все же смог принять неизбежное — свою ориентацию. Сорвав не видимые ранее барьеры, брюнет с головой окунулся в неизведанное. Наслаждаясь маленькими открытиями и не скупясь на эксперименты. Заигрался, увлекся, а в себя пришел на утро после ночи, проведенной в постели с Юнги. Поясница ныла, отдаваясь тупой болью в позвоночник, напоминая о минувших событиях, а тело украшали многочисленные засосы, медленно, но верно превращающиеся в разноцветные гематомы. Хрупкая надежда на нормальную жизнь зародилась в тот день. Наивный дурачок, выросший в аквариуме с акулами, так и не научившийся быть хищником, но не растерявший веры в высокие чувства. Какая беспечность. Новый год, с горем пополам сданные экзамены, изнуряющая работа и, как ни странно, тусклый взгляд. Переоценка ценностей произошла вместе с хлесткими и холодными словами Мина, что обнаружился в постели с новым пареньком. Симпатичный, смазливый. Просто секс. Просто очередная игрушка на одну ночь. Просто случайная интрижка. Просто без привязанностей жить легче. Чон поначалу бесился, страдал, а потом перегорел, поняв, что ему ничего не обещали, клятв верности не давали, и перестал заморачиваться на этот счет, игнорируя уязвленную гордость и щемящую боль в груди. Не любовь, но очень близко. Чего брюнет точно не ожидал, так это столкнуться вечером в дверях ресторана с Николасом. — Ну рассказывай, — наконец заговорил Гук, когда молодые люди успокоили бурный поток радостных возгласов в адрес друг друга. Крепкие объятья, немного неуклюжие, но искренние и теплые. Почти позабытые черты лица, по-прежнему упрямая кудрявая рыжая шевелюра, россыпь веснушек на щеках, матовый серебристый блеск радужки и широкая улыбка. Теперь, видя перед собой Стюарта, танцор все же признался самому себе, что сильно скучал по тому, несмотря на обиду в связи с неожиданным исчезновением. Любопытство пересилило негативный клубок воспоминаний. — Да нечего рассказывать, Гуки, — губы растянулись в грустной усмешке, больше похожей на гримасу. Виновато взглянув на брюнета и неуверенно растрепав волосы, Николас продолжил. — Я проходил курс лечения в частной клинике, — и, видя недоумение, мелькнувшее на лице Чона, добавил: — У меня ВИЧ, Чонгук, — в воцарившемся молчании посторонние звуки, исходящие от других посетителей, звучали теперь особенно громко. Если постараться, то можно было услышать, о чем шептались официанты на кухне. — И давно? — наконец заговорил танцор, стараясь переварить новую для себя информацию. Он не знал, что нужно говорить в таких случаях и как реагировать на подобные заявления. Страх перемешался в нем с растерянностью, а в голове не осталось ровным счетом никаких мыслей. Предположения о том, как именно мог заразиться Ник, не желали оставлять в покое. — Всю мою сознательную жизнь, — охотно пояснил Стюарт, видя, как выбила Гука из колеи новость. Как бы ни храбрился, а дрожащие руки выдавали с головой. По правде говоря, парень боялся реакции друга, опасаясь, что тот не поймет, отвернется и уйдет прочь. Это намного ужаснее оскорблений — отвращение в глазах того, кем дорожишь. В конце концов, пара месяцев дружбы и пропасть длиною в год совершенно не способствовали зарождению тесных и теплых отношений. — Я приемный. Моя биологическая мать страдала от наркотической зависимости. От нее-то и передался ВИЧ. Подарок на день рождения, так сказать. Знаешь, — затараторил Ник, будто замолчи он, и его не захотят слушать, — всю жизнь опасаться малейшей простуды и терпеть насмешки одноклассников — та еще пытка. Мы не виделись год, потому что обследование затянулось. Я умудрился словить какую-то заразу и вместо положенного месяца провел все двенадцать. Прости, что не предупредил, просто… — Ты думал, что если я узнаю о твоем диагнозе, то отвернусь от тебя? — закончил за него Чонгук. Тот растерянно кивнул, опустив глаза в тарелку. Впрочем, Николаса можно было понять. Выросший среди ненавистников себе подобных и терпящий насмешки день ото дня, что еще он мог ожидать от нового знакомого? Желая немного приободрить друга, Гук накрыл широкую бледную ладонь своей. Молодой человек испуганно вздрогнул от неожиданного прикосновения и поднял взгляд на собеседника. — Ник, мне все равно, есть у тебя ВИЧ или нет. Я по-прежнему хочу быть твоим другом, — в подтверждение своих слов Чон лучезарно улыбнулся Стюарту, стирая с лица парня остатки недоверия. — Но соком все равно делиться не буду, даже не проси, — замечание окончательно развеяло напряженную обстановку и заставило соседа напротив наконец-то рассмеяться. У Николаса словно гора с плеч упала. Так долго терзаемый страхами, он почувствовал небывалую легкость в груди. Неимоверное облегчение и плечо, на которое можно теперь опереться. Увлеченный непринужденной беседой, опьяненный сладким вином, Чон тоже решился на откровение, изливая душу. В кои-то веки не пришлось скрывать эмоции за натянутой улыбкой. Вся боль, все унижения, тревоги и переживания, что терзали на протяжении года, вырвались наружу через слезы, тихие всхлипы и теплые объятья, согревающие лучше любой одежды. Будто открыли невидимую заслонку. Поток слов полился с языка подобно воде из сорванной плотины. Гук выговаривался впервые за долгие месяцы, обнажал свою запятнанную душу. Брюнет отказывался верить в сказанное Ником, не считал себя человеком, заслуживающим прощения, и уж тем более не верил в то, что рано или поздно личный ад закончится. Успокоился лишь к середине ночи, когда выпитое наконец-то ударило в голову, отключив мысли и позволив сознанию погрузиться в успокоительное забвение. Таким танцора и пришлось тащить Стюарту прочь из ресторана. Сумрак опустился на город подобно вуали, струящейся с округлых женских плеч, когда Николас дотащил до дома Чонгука, уснувшего на его спине. Аккуратный подбородок врезался в ключицу, размеренное дыхание приятно щекотало основание шеи, заставляя повести плечами от мурашек, пробежавших под клетчатой рубашкой, окрашенной в бледно-розовые и голубые тона. — Гуки, мы пришли, — слишком тихо, чтобы развеять даже беспокойный пьяный сон брюнета. Парень и произнес-то фразу, скорее, для приличия, дабы на законных правах с полминуты вглядываться в детские черты лица ровесника, сдерживая желание проверить, насколько мягкие его приоткрытые сухие губы с привкусом алкоголя, будто случайно цепляя маленькую родинку под ними. Прикосновение к едва различимому шраму на левой щеке казалось запретным плодом, так заботливо предлагаемым чужой беспомощностью. О чем он точно не сказал своему другу, так это о неизменной тяге, которая даже спустя год ни черта не угасла, а только усилилась. Но разве признаешься в таком с легкостью? Особенно когда тебя не воспринимают всерьез. Да и неподходящее время для подобного рода откровений. Быть отверженным совершенно не хотелось. Как назло, а, может, на удачу, ключи отчаянно не хотели находиться, чтобы не разрушить интимную атмосферу. Затерялись в бездонных карманах джинс. Словно чувствуя свою вину от тихой ругани рыжего, они зацепились за музыкально длинные пальцы, тихо позвякивая и отдаваясь эхом от пустых стен. За дверью, запертой на два оборота, скрывался сине-серый мрак прихожей. Даже подхваченный вновь на руки брюнет никак не отреагировал, лишь уткнулся носом в приятно пахнущую ягодами ключицу. Поднимаясь по лестнице, Николас чувствовал себя Гераклом, укравшим цербера. Впрочем, свою ношу отпускать не собирался, даже запнувшись на последней ступеньке и едва не проехавшись вниз на Чонгуке. Очнись тот, перед ним бы предстала до комичности странная картина. К счастью, обошлось. Сквозь сон Гук ощущал, как его осторожно несли непонятно куда, а после аккуратно уложили на что-то мягкое и пушистое. Щелкнула, закрываясь, дверь, повторяя на бис звук через несколько минут. Переодевшись в домашнюю одежду, рыжий вспомнил, что бросил парня на ковре-футоне. У того, в отличие от хозяина дома, не было возможности сменить свой гардероб. Стоя около слегка приоткрытой двери, Стюарт пытался убедить себя в том, что не делает ничего странного или ненормального. Глубокий вдох и слабый толчок по деревянной поверхности. Чонгук сладко спал, умостив голову на сложенные ладони, и его, в отличие от Николаса, наличие одежды ничуть не беспокоило. Ник в нерешительности потоптался у порога, а затем шагнул в комнату. Шурша шортами, он опустился в нерешительности рядом с тихо посапывающим брюнетом. Усталость и обида подмывали закинуть Чона в ванную и хорошенько полить ледяной водой из душа, чтобы гость мигом протрезвел. Да, Стюарт бы определённо отвел душу, наслаждаясь гневными воплями друга, который разбудил бы если и не весь дом, так его большую половину уж точно. Молодой человек ясно представлял себе эту картину. Танцор убрал бы со лба слипшиеся чёрные пряди, недовольно поморщился, вылезая из ванной и борясь со стойким желанием зарядить старому знакомому в челюсть. Белая рубашка оказалась бы насквозь мокрой, не скрывая соблазнительного рельефа и затвердевших от холода бусин сосков. По-прежнему находясь во власти алкоголя, Чонгук без стеснения стянул бы с себя тряпки и, пошатываясь, вернулся бы в комнату, завалившись спать дальше. Тряхнув головой, чтобы избавиться от смущающих мыслей, Ник шумно сглотнул. На этот раз воображение рисовало милого невинного парня с детскими чертами лица, что пришел утром на кухню. Он лениво тер глаза, стараясь разлепить тяжелые от недосыпа и похмелья веки. Безразмерная майка, еще с вечера оставленная на тумбе заботливым хозяином, то и дело спадала с узких плеч, оголяя плавный изгиб ключиц. Хриплый голос нарушил бы тишину уединения просьбой стакана воды, дабы заглушить пульсирующую боль в висках и утолить жажду. Образы, рождающиеся в порыве буйства фантазии, сжимали сердце костлявой рукой тоскливого запрета. — Это просто твой друг, — шепнул парень сам себе, а подсознание, услышав подобное заявление, расхохоталось. Живот скрутило в тугой узел волнения, ладони вспотели, а орган, нервно отбивающий дробь по ребрам, пропускал удар за ударом, желая или замереть навечно, или выпрыгнуть из груди. Какой из вариантов лучше, неизвестно. Лунный свет проникал сквозь незашторенное окно, бросая на Гука серебристые блики, кляксами оседающие на лице и одежде. Дыхание сбивалось, и щеки заливались краской смущения от взгляда на пухлые бледно-розовые губы, аккуратный орлиный кончик носа, подрагивающий во сне, пушистый веер ресниц, полуприкрытую ложбинку между ключиц. Ник протянул было руку, но сразу же одернул в нерешительности. Надо бы раздеть Чона да завернуть в футон, вот только неловкость и учащенное сердцебиение не позволяли исполнить желаемое. Он вел себя, будто маленькая четырнадцатилетняя девочка, впервые оставшаяся наедине с предметом воздыханий. Впрочем, сейчас складывалась немного иная ситуация. Виновник низменных желаний и мокрых снов лежал рядом, дразня всем своим видом. Каких-то жалких полметра отделяли Стюарта от цели, пьяной настолько, что вряд ли сказала бы «нет». Этот аргумент окончательно разрушил крупицы здравого смысла. Склонившись над гостем, Николас убрал чрезмерно отросшие угольно-черные прядки со лба. Чонгук от столь незамысловатого жеста нахмурился, недовольно пробурчал что-то неразборчивое, но не проснулся. Раскинув руки в разные стороны, танцор перевернулся на спину, счастливо вздохнул и продолжил свое путешествие по царству Морфея. Ник замер, весь обратившись в слух. Казалось, молодой человек даже дышать перестал из страха быть обнаруженным. Но Гук по-прежнему сладко спал, наплевав на внутреннюю борьбу друга. Пуговицы, как назло, поддавались с трудом, выскальзывали из влажных от волнения пальцев. Две оставшиеся скрылись за поясом брюк, лишая возможности распахнуть шелковую рубашку полностью. У хозяина дома даже уши покраснели от волны смущения, захлестнувшей из-за бесстыдного обнажения брюнета. В горле же настолько сильно пересохло, что малейший глоток свежего воздуха приносил адский дискомфорт. Николас, уставший сдерживаться, припал с жадным поцелуем к шее Чона, вырвав тем самым тихий всхлип. Ладони осторожно заскользили по груди, наслаждаясь бархатистостью кожи. Слабый цветочный аромат геля для душа едва ощущался, смешавшись за день с потом, собственным запахом Чонгука и алкоголем. Образы, будоражащие воображение буквально недавно, развеялись вместе со смущением, отдавая пальму первенства похоти. Жадные прикосновения невольно разжигали костер возбуждения в спящем госте, вынуждая того беспорядочно метаться по футону и сбивчиво дышать. Пряжка ремня обреченно звякнула в унисон неразборчивому пьяному бормотанию, заглушенному лязгом металла ширинки. Не заметив никакого сопротивления, Стюарт осторожно приспустил брюки Гука, покрывая грудь танцора горячими поцелуями. Ладонь же накрыла пах, настойчиво поглаживая чувствительную плоть сквозь тонкую ткань белья. Первый гортанный стон сорвался с губ парня, когда молодой человек запустил руку под резинку боксеров, сжимая наполовину возбужденный член Чона. — Никки, — восторженно захрипел брюнет, подаваясь навстречу умелым ласкам. Ловкий язык умело кружил вокруг сосков, вынуждая того жалобно хныкать и просить большего. Ник же словно не слышал мольбы, продолжая дразнить. Он поднял голову, встречаясь с мутным горящим взглядом обсидиановых глаз, подернутых дымкой возбуждения. Неспешно облизав губы, будто провоцируя, Чонгук раздвинул ноги, чем заставил Стюарта окончательно потерять голову. Слабо понимая после сна, что происходит, ему хотелось лишь ощутить полный спектр эмоций и заглушить пожар внизу живота. Такой доступный, податливый и чертовски сексуальный. Как же давно Николас этого ждал. Одежда полетела прочь, а комнату быстро заполнили громкие стоны гостя, что впился пальцами в рыжую шевелюру, мечтая продлить сладкую пытку. Невозможно близко, запредельно хорошо. Его боготворили, ему поклонялись, а тело осыпали поцелуями вперемешку с укусами, оставляя на нежной коже багровые засосы. До ярких звезд и искусанных в кровь губ. Так хорошо Гук себя давно не чувствовал. Во рту Николаса было до одурения тесно, жарко и влажно. Воздуха катастрофически не хватало, низ живота тянуло в сладкой истоме, а кожа заблестела от первых капелек пота. Хотелось большего. Ощутить себя заполненным до краев. Жестко и с оттягом, как никогда ранее. — Никки, — только и мог прошептать, Чон, не в силах сформулировать желаемое. Вместо этого он перехватил руку молодого человека, погружая сразу три пальца в свой рот и обильно смачивая их слюной. Завороженный зрелищем, Стюарт замер и отстранился. Разнузданная шлюшка. Такого Чонгука не доводилось видеть даже во снах. В паху все ныло, требуя скорейшей разрядки. Но Ник отчего-то медлил, скользя от основания до покрасневшей головки по влажному от слюны и смазки стволу танцора. — Ну же, — нетерпеливо подаваясь бедрами вперед, захрипел брюнет. Не получив отклика, парень сам направил пальцы вниз, к колечку сфинктера, и, слегка надавив, протолкнул их внутрь, зашипев от тянущей боли. Давненько ему не приходилось вот так вот растягивать себя. Повинуясь чужому чарующему голосу, Николас толкнулся сразу на несколько фаланг, осторожно массируя нежные стенки. Их губы наконец-то встретились, кружа голову обоим. Язык проник в чужой рот, огладив нёбо, прошелся по кромке зубов, сливаясь с другим в сладостной схватке. — Да, вот так, — задушенный стон Гука в поцелуй послужил знаком к тому, чтобы действовать дальше. Если бы кто-то раньше сказал Нику, что он будет заниматься сексом со своим давним другом, от которого еще в первый день знакомства по телу прокатилась волна возбуждения, парень не поверил бы. Потому что даже не мечтал ни о чем подобном. Чонгук всегда казался несколько отстраненным и недоступным. Определенно никогда не воспринимал их дружбу как нечто большее. Изломанный изгиб шеи, плавный перекат плеч и рвано вздымающаяся грудь от сбитого дыхания. Взгляд прямо в душу. Бездонный, пронизывающий до глубины души. В ладонь лег маленький квадратик — непонятно откуда взявшийся презерватив, протянутый Гуком. Вполне красноречивый намек к дальнейшим действиям. Ощущая себя несовершеннолетним девственником, Николас в спешке раскатал латекс по члену и склонился над брюнетом. Проникновение трудное, вместо смазки — слюна, а она не столь хороший лубрикант. Первые толчки — болезненные, но оттого не менее будоражащие, потому что с Чоном иначе просто невозможно. Внутри танцора — тесно, жарко, влажно. Запредельно. Когда Стюарт наконец-то вошел полностью, то почувствовал, как постепенно начал расслабляться под ним танцор, позволяя свободно двигаться, притянул к себе, выпрашивая поцелуй. Ледяное кольцо ладоней обвило запястье Ника, вырывая из плена фантазии к захмелевшему другу в душную комнату. Последние пуговицы рубашки так и остались нетронутыми, брюки обвивали стройные ноги, а боксеры, плотно обтянувшие собственный стояк под шортами доставляли дискомфорт. Иллюзия. Дурманящая дымка вместо желаемого. Головокружительная и беспощадная, но все такая же лживая, нереальная, выдуманная. Как такое могло произойти? Что пошло не так? Следовало бы догадаться, что подобное с ним никогда не случилось бы наяву. Но разве запретишь человеку мечтать? — Пожалуйста, не уходи, — хриплый голос окончательно убедил, что всё происходившее пару мгновений назад — извращенные игры подсознания, извратившего все желания в столь пошлые картины. Легче от этого не становилось, ведь он фактически воспользовался состоянием Чонгука, чтобы реализовать грязные мысли. Отвращение к самому себе захлестнуло с головой, давя на грудную клетку грузом вины. Судя по мерно вздымающейся наполовину оголённой груди, брюнет вновь спал так же крепко, как и сжимал тонкими пальцами запястье Стюарта. Этому мальчишке требовалась поддержка, чтобы тот не сломался, словно зубочистка. И Ник хотел бы отдать ему столько тепла, сколько понадобиться. Лишь бы избавиться от горечи, прилипшей к нёбу. От себя не убежишь. Молодой человек, как и его товарищ, тоже нуждался в тихо посапывающем Гуке, что запутался в себе и потерял веру в других. Цель проста. Он не планировал одним прекрасным утром проснуться с желанием пустить себе пулю в висок. Возможно, эгоистично, зато правда. В нежных объятиях танцор прекратил бубнить, стараясь прижаться как можно плотнее к источнику тепла, совсем не заботясь о состоянии того. Благо, один взгляд на это умиротворенное личико свел на нет всю похоть.۞۞۞
Конец ноября оказался богатым на события. Комната, в которую Гука привел Юнги, поражала дороговизной, а также мрачностью красок. Огромная дубовая кровать, черные шелковые простыни, пара тумб с лампами, кофейный столик да несколько кресел. Тихо прикрыв за собой дверь, Мин остановился позади брюнета, щекоча шею прохладным дыханием и пуская по телу толпу мурашек. Руки легли на плечи, осторожно огладив плавный изгиб, спускаясь на локти, а после переходя на талию. Растерянный и сбитый с толку, Чон неуверенно облизал пересохшие губы, размышляя, зачем его привели сюда. Вот уже почти полгода их с блондином не связывало ничего, кроме деловых отношений. Теперь же — неловкость и неуверенность в происходящем. От ненавязчивых касаний тело бросило в жар. Сказывалось долгое воздержание, сводя с ума буйством гормонов. Несмотря на довольно неприятное обстоятельство расставания, Чонгук не противился бы, предложи ему начальник освежить воспоминания. Без обязательств и дальнейшего продолжения. Интрижка на одну ночь, необходимая обоим. — Нравится? — вкрадчивый шепот бил по рецепторам, вызывая головокружение, отдаваясь томительной истомой в пах. Ладони легли на живот, огладили кромку брюк, дразня и провоцируя. Смысл вопроса не сразу дошел до сознания. Гук обернулся, непонимающе глядя на ухмыляющегося Юнги. Нечитаемые черные зрачки затягивали в свой плен, гипнотизируя, порабощая. — Нравится, но… К чему все это? — осторожно полюбопытствовал Чон. Липкий холодный страх заструился по позвоночнику. Взгляд блондина не предвещал ничего хорошего. Паника захлестнула с головой, сигнализируя об опасности, однако танцор не сдвинулся с места, зажатый в крепких объятиях, сгорая от жара прижимающегося к нему тела. — Это теперь твоя комната. Будешь принимать здесь клиентов, — охотно пояснил Мин. Отстранившись от парня, он прошел к кровати, дабы вальяжно развалиться на шелковых простынях. Гук же застыл на месте, пытаясь переварить сказанное. Его комната? Клиентов? Но для приватных танцев кабинки располагались в подвале, к чему такие шутки? — Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — честно признался брюнет, осторожно продвигаясь к начальнику, что в приглашающем жесте похлопал ладонью по мягкому покрывалу рядом с собой. Сердце билось в загнанном ритме, горло сдавило судорогой, в висках застучала кровь, а голова внезапно сильнее закружилась от резких насмешливых слов, брошенных будто невзначай. — Ты же не думал, что твоя работа заключается только в танцах? — Юнги открыто насмехался над ним, с наслаждением отмечая растерянность и ничем не прикрытый страх в угольно-черных глазах. От нехорошего предчувствия желудок скрутило в тугой узел. Стараясь сохранить самообладание, Чон опустился на черный шелк, ища ответ на свой немой вопрос во взоре напротив. Ткань приятно холодила разгоряченные участки кожи, но ожидаемого успокоения не принесла. Наоборот, лишь еще больше усилила панику. — Каких еще клиентов? — наконец, собравшись с мыслями, дрожащим голосом произнес Гук. Осознание пришло само собой. Терзаемый догадками долгие месяцы, он наконец-то понял, зачем его напарники по работе уводили зрителей на второй этаж. Не забавы ради. Часть работы, обязанность. — Мы так не договаривались! — вырвалось помимо воли, заставив блондина засмеяться. Однако вскочить с места танцору не дали крепкие руки, прижавшие того к постели. Мин навалился сверху и сцепил пальцы на горле, надавив на гортань, глядя сверху вниз на испуганную жертву. — О, отнюдь, Чонгуки, — губы мазнули по кадыку, а зубы до боли прикусили нежную кожу, оставляя на шее яркий след. Сдавленный всхлип и жалкие попытки вырваться, не увенчавшиеся успехом. Колено между ног и тихий умоляющий стон. Не капитуляция, но близко к этому. Не вырваться и не позвать на помощь. В загородном клубе все подчинялось единым правилам. Слово Юнги здесь — закон. Кричи, не кричи — тебя не услышат, если того не захочет босс. — Видишь ли, — деловито продолжил, блондин, глядя сверху вниз на Чона, чье лицо выражало презрение и зарождающиеся искры ненависти, — нужно внимательно читать то, что подписываешь. В контракте черным по белому написано: ты на законных основаниях соглашаешься быть моей шлюхой, — подозревать о своей участи одно, но слышать приговор из уст палача — совершенно другое. — А если попробуешь разорвать договор, никогда больше не увидишь свою мамашу, — угроза хуже оплеухи. Она отрезвила и заставила полностью осознать всю тяжесть обязательств, легших на плечи брюнета. — А теперь давай-ка разденем тебя и посмотрим, насколько хорош товар для твоего первого клиента, — короткая борьба и безоговорочная капитуляция вместе с порванной одеждой. Грубые прикосновения, укусы и жестокость — вот что осталось от прошлых чувственных поцелуев, ласк и чарующего шепота. Юнги взял свое силой, не особо заботясь о чувствах парня под собой, что сходил с ума от контраста острой боли и наслаждения, которое приносили рваные быстрые толчки. Ядовитая страсть, выжигающая изнутри. На утро же — тело, хранящее на себе следы грязной ночи: вереница синяков и засосов, украшающих шею, руки, живот и даже ноги, тянущая боль в раздолбанной заднице, пачка денег на прикроватной тумбе и короткая записка: «Приступаешь к новой работе с первого декабря» Смертный приговор подписан и обжалованию не подлежит. Череда унижений, которая, казалось, должна была закончиться, оказывается, только началась. Его тошнило. Снова и снова. Живот крутило судорогой, ноги дрожали, а по щекам лились нескончаемые потоки слез. Истерика во всей красе, которую не заглушить успокоительными или глотком горячего чая. Обнимая мраморного друга, Чонгук мысленно проклинал тот вечер, когда встретил Мина. Ожидаемый день настал, и вместо планируемого сопротивления — пара таблеток афродизиака, чтобы сломить непокорного, чужие руки на нежной коже, омерзительные поцелуи, от которых танцора воротило, грязные фантазии, что нетерпеливо шептал клиент на ухо, пальцы, усердно растягивающие анус, и жалкие попытки возбудиться. Бесполезно. Страх пересилил эрекцию Чона, зато неслабо завел гостя, что после трех часов жесткого траха наконец-то покинул комнату, оставив приличные чаевые. Подняться с постели удалось попытки с третьей. Сил хватило лишь для того, чтобы добежать до ванной, где он и провел уже, казалось, целую вечность. Ненависть и в то же время жалость к самому себе захлестнули с головой. Снова и снова воспоминания подкидывали размытые образы. Вспоминались прикосновения, скрипучий старческий голос, несдержанные толчки, руки, что хозяйничали по всему телу, и от этого бросало в дрожь. До чего же мерзко. Гук чувствовал себя грязным, ничтожным и беспомощным. Никто не спасет, ни обнимет и не заверит, что все будет хорошо. Вот она — жестокая действительность. Ты не нужен никому. Горькое и беспощадное одиночество костлявыми когтями царапало грудную клетку. Горло саднило от глубокого минета, что пришлось сделать, дабы доставить удовольствие «папочке». Бесчисленное количество поз, что они сменили в порыве «страсти», теперь, вероятно, будут преследовать во снах. Безропотное подчинение, о котором просил клиент. Им, танцор мог, безусловно, похвастаться. Распластанная на кафеле элитная шлюха, чью гордость растоптали, ткнув носом в условия договора. Чонгук захлебывался, тонул в водовороте отчаяния, молясь, чтобы ад поскорее закончился. Душевные терзания намного страшнее физической боли. Не убежать, не скрыться, а принимать такую участь не хотелось ни за что на свете. И как жить дальше — неизвестно.۞۞۞
Николаса разбудила глубокой ночью трель сотового телефона. Шаря в растерянности по полу, где, несомненно, валялось устройство, парень размышлял над тем, какому идиоту могло придти в голову звонить так поздно. Яркий свет дисплея на секунду ослепил, вынуждая прикрыть глаза. Щурясь, ему удалось, наконец, разглядеть контакт. Чонгук. Они не общались всего каких-то пару недель, а по ощущениям — целую вечность. Гук словно отдалился от него, стал молчаливым, меньше улыбался, а при попытках выяснить, в чем, собственно, дело, мгновенно менялся в лице, отводил взгляд и раздосадовано кусал губу. Что-то тревожило друга, но делиться этим тот явно не планировал. Это сводило с ума, рождая в сердце Стюарта чувство беспокойства и тревоги. Тишина в трубке настораживала, заставляя первым каплям страха скользнуть по спине. — Чонгук? Чонгук, ты меня слышишь? — ответом на вопрос послужил вымученный смех на том конце телефона. — Чонгук? — что-то определенно случилось, иначе бы брюнет не стал звонить Нику в первом часу ночи. Сон как рукой сняло. Резко сев на кровати, молодой человек сильнее прижал к уху смартфон, вслушиваясь в помехи на линии. — Никки, — снова заразительный хохот на грани истерики, приправленный искрами сумасшествия. А, может, это искусно замаскированное отчаяние. — Никки, кажется, я в дрова, — шум толпы, чья-то ругань, хлопок дверью и долгожданная тишина, прерываемая лишь сбившимся хриплым дыханием. — Ни-и-икки, — Стюарт молчал, надеясь услышать что-нибудь более вразумительное, помимо своего имени. Но Чон не говорил. Жуткий грохот, звон разбитого стекла и нервный смешок как катализатор паники. — Никки, похоже, меня сейчас трахнут трое, — доверительно шепнул Чонгук. — Прямо как настоящую шлюшку. — Блять, Чонгук, — громко выругался Николас, вскакивая с кровати и беспокойно начиная метаться по комнате в поисках одежды. — Где ты? Я сейчас приеду, — но тот, как назло, не отвечал. Молчал, хрипло дыша в трубку и слабо всхлипывал. Плотину сдерживаемых эмоций прорвало. — Я н-не помню, — давясь слезами и заикаясь, пробормотал Гук. Если бы не бурлящий в крови адреналин, Стюарт, может, и присоединился бы к нему. Но сейчас его беспокоило лишь местоположение друга, которого необходимо срочно выручать, пока не наделал глупостей. — Ник, мне так страшно, — голос предательски дрогнул. — Я включил местоположение. Найди меня, пожалуйста, Никии, — а после — пугающие гудки. Чудом удержав себя от порыва разбить телефон о стену, молодой человек дрожащими пальцами проверил геолокацию. Наспех одевшись, он выскочил за дверь квартиры, захватив лишь тонкую ветровку, наплевав на двадцатиградусный мороз. Какая разница, насколько холодно на улице, если есть вещи поважнее температуры. До загородного коттеджа Николас добрался довольно быстро. Не встретив никаких помех на своем пути, ему удалось отыскать Чонгука на втором этаже в компании двух парней, намерения которых не вызывали доверия. Особенно когда беззащитный брюнет старался слабо вырваться из их настойчивых рук, которые медленно, но верно пробирались под одежду. Плеснув особо наглому в лицо коктейль, молодой человек закинул на плечо не сопротивляющегося Гука и под чьи-то громкие ругательства отправился со своей ношей прочь. Путь до машины предстоял неблизкий. Только идиоту могло придти в голову построить особняк на открытой местности, продуваемой со всех сторон ветрами. Пожертвовав другу свою ветровку, Стюарт повел пошатывающегося Чона к авто. Внутри клокотала ярость. Из-за беспечного брюнета, из-за тех мерзавцев, что хотели воспользоваться бессознательностью своей жертвы, из-за самого себя, что не уследил, списав странное поведение на плохое настроение. А ведь ему следовало понять, что что-то не так. Толку теперь воздух сотрясать? Дорога до дома прошла в тишине. Ни к чему слова, все понятно и без них. Лишь стоя на пороге комнаты общежития, Чонгук решился на объятья, прижимаясь холодной щекой к прохладной рубашке друга, что вздрогнул от неожиданности, однако не оттолкнул. В знакомом тепле ему чудилась защита, которой не хватало долгое время. Поддержка и опора, надежная, как скала. От танцора дурманящее пахло мятой, алкоголем и чем-то еще. Неповторимым, свойственным только Гуку. Голова кружилась от гаммы ароматов, в паху тяжелело от сухих губ, что по неосторожности мазнули по шее, поднимаясь выше. В какой-то миг Ник потерял контроль над ситуацией, увлекая захмелевшего друга в жаркий поцелуй. Ярость нашла свой выход, преобразившись в неудержимую страсть, что выплеснулась на столь желаемый объект. Мягкий, податливый и совершенно не сопротивляющийся, доверчиво льнувший ближе, Чон что-то невнятно бормотал. Только когда первая волна наваждения схлынула, Стюарт смог разобрать жалобное «нет». Отрезвляющее, как пощечина. — Какого черта, Чонгук? — вырвалось у него против воли. — Ты то игнорируешь меня неделями, то звонишь посреди ночи в стельку пьяный, жмешься своим телом, доводя до ручки, — Николас оттолкнул от себя задрожавшего в испуге брюнета, отчего тот ударился спиной о дверь комнаты. Руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Обида, копившаяся в нем долгие месяцы, выплеснулась через край. — Не играй со мной, блять! — в глазах напротив вспыхнули искры ярости. Кажется, Чонгук тоже не был настроен на дружескую беседу. — А что я должен тебе сказать? — сорвался на крик молодой человек, подходя ближе. Затылок ныл от тупой боли, голова слегка кружилась, но это не помешало гневной тираде сорваться с губ. Казалось, Гук решил выплеснуть все, что держал в себе до этого момента. — Что стал шлюхой? Импотентом? Что страх — единственная эмоция, на которую я теперь способен? Что каждую ночь просыпаюсь от кошмаров, в которых раз за разом переживаю злосчастную аварию, что произошла по моей вине? — по щекам лились неконтролируемые соленые дорожки слез, застилая обзор, но парень не обратил на них внимания, небрежно смахнув те рукавом рубашки. Как же гадко и обидно, когда тебя пытается использовать единственный близкий человек, расценив мимолетную слабость, как желание поддаться похоти. — Что жизнь превратилась в отвратительный театр, где я послушная марионетка, подставляющая зад любому, кто заплатит за него приличную сумму, выстанывая при этом похлеще любой бляди? Это ты хотел услышать? — с трудом сдерживаемые рыдания рвались наружу, и Чон, наплевав на мнение окружающих, закрыл лицо руками, отдаваясь на волю эмоциям. Гадко. Нестерпимо гадко от того, что даже друзья видели в нем не товарища, а объект для самоудовлетворения. — Чонгук, я, — попытался что-то сказать Николас, однако танцор не дал ему и слова вымолвить, оттолкнув сразу же, как только тот попытался приблизиться и обнять. Меньше всего сейчас хотелось слышать глупые извинения и оправдания. Надоело. До того осточертело отношение к нему как к вещи, что он отказывался верить кому-либо. — Убирайся, не желаю тебя больше видеть, — прошептал Гук. Сердце щемило от боли, а грудь сдавили незримые путы отчаяния. Захлопнув дверь прямо перед носом ошарашенного Стюарта, молодой человек, облокотившись о деревянную поверхность, медленно сполз по ней вниз. Измученно положив голову на колени, юноша наконец-то дал волю слезам. Как бы ни умолял его Ник, как бы ни просил прощения, как бы ни стучался, уговаривая открыть, брюнет оставался глух, мечтая лишь о том, чтобы заснуть и никогда не просыпаться в этом кошмаре, ставшем реальностью. Погрузившись в тревожную полудрему, Чон так и не узнал, что Николас до самого утра пребывал на своем месте, пока его не нашли без сознания и не доставили в больницу с жаром и высокой температурой. Жаль, что тогда ему не были известны последствия болезни для ВИЧ-инфицированных.