Weapon

      Последние часы на дежурстве тянулись медленно, словно расплавленная резина, и доктор Литвинов нетерпеливо подергивал ногой под рабочим столом, обдумывая события предстоящего вечера. Навряд ли это было справедливо по отношению к его пациентам, многие из которых после операции находились в тяжелом состоянии и были подключены к аппаратам жизнеобеспечения, но, в конце концов, именно с этим и приходилось иметь дело в отделении интенсивной терапии. В этом и заключалась его работа, которой доктор Литвинов был безукоризненно верен, так что он подумывал о том, что ничего страшного не произойдет, если сегодня он уделит своим подопечным чуточку меньше внимания, чем обычно.       Он сдерживал себя, конечно, пытаясь сконцентрироваться на написании истории болезни, и притворялся, что участвует в беседе коллег, когда на самом деле его мысли были сосредоточены на одном конкретном человеке. Алексей соврал, если бы сказал, что случайно дал Ивану поручение, дабы разделить обязанности в подготовке к вечеру. Эта просьба, которая, он знал наверняка, поставила Ивана в затруднительное положение, была адресована ему с одной целью: позволить ему самому принять решение. Заявить, чего хочется ему самому, а не чего ожидают от него другие, даже если это касается такого пустяка, как выбор пива.       Все дело было в том, что с недавних пор Алексею о Ваниной жизни стало известно намного больше, чем тот себе представлял: неизбежные сплетни маленькой больницы маленького города дошли и до его ушей, хоть он и не выказывал ни малейшего желания знать о том, во что не был посвящен лично. В общем-то, он и сам догадывался о происхождении Ваниного шрама на щеке и прочих трудно скрываемых увечий, а летавшие по больничным коридорам шепотки лишь подтвердили его догадки. Но это знание ничего не изменило. Алексей предпочел, чтобы между ними все оставалось, как прежде: Ваня не выдавал страшных тайн своего прошлого, Алексей не выдавал, что знает его тайны, и терпеливо ждал, когда Ваня доверится ему настолько, что захочет поделиться сам.       В каком-то смысле это смиренное ожидание увлекало его, скрашивало однообразные будни, заполняло голову мыслями о том, как могли бы развиваться отношения между ним и Иваном. Алексею хотелось познать его; открыть для себя, как новое, прежде неизведанное впечатление, и узнать, какие сокровенные мысли и мечты, желания и страхи прячутся под этой, на первый взгляд невзрачной, оболочкой.       Домой он шагал быстрее обычного, курил, и свежий морозный воздух слегка обжигал легкие, но ему это даже нравилось, потому что он знал, что скоро окажется в тепле, в компании интересного ему человека. Он мысленно пробежался по блюдам, которые возможно было приготовить из имеющихся в холодильнике продуктов, в поисках чего-то домашнего, вкусного, но не сильно заморочного, и пришел к выводу, что лучше традиционных закусок к пиву подходит только жареная картошечка с луком, мастерство приготовления которой за годы холостяцкой жизни Алексей отточил до совершенства. Однако коварное время, которое еле волочилось, пока он был на работе, попросту летело на его кухне, и он едва успел снять сковородку с плиты, когда раздался короткий неуверенный звонок в дверь.       Иван переоделся, очевидно, для того, чтобы выглядеть более нарядным и соответствовать поводу, по которому они собрались. Алексей не видел в этом особого смысла, ибо оказалось, что под черным поношенным пуховиком на нем была надета очередная кошмарная рубашка в клеточку в сочетании с толстовкой на молнии, от тоскливого вида которых Алексею хотелось выть, но он вполне мог с этим примириться. Ваня вызывал у него интерес, будучи самим собой, и едва ли его одежда и внешность играли в этом значительную роль.       Алексей взял у него пуховик и шапку, убрал их в шкаф и пригласил Ваню пройти. Помявшись некоторое время посреди прихожей, тот робко проследовал за ним на кухню, неся в руках пакет с шестью бутылками светлого «Козела». Изысканный и свежий «Хугарден» с долькой лимона пришелся бы им обоим по вкусу больше, но, по крайней мере, пиво было светлым, а не темным; оно всегда казалось Алексею чересчур сладким. И раз уж Ивану до сегодняшнего дня вообще не приходилось совершать подобный выбор, Алексей принял пакет у него из рук с искренними словами одобрения. Они уселись за маленьким кухонным столом друг напротив друга, и Ваня молчал, опустив глаза в большую кружку, в которой пивные пузырьки медленно взлетали со дна к поверхности.       – У тебя здесь очень уютно, – сказал он, наконец оторвав взгляд от кружки.       – Правда? – спросил Алексей устало. – Не знаю, не задумывался. Я здесь почти не бываю.       – Это потому что такие, как ты, нужнее на работе.       – Какие такие? – Алексей в очередной раз улыбнулся Ваниной восторженности. – Я не делаю ничего сверхъестественного, просто выполняю свои должностные обязанности. Врачи, между прочим, тоже люди. Самые обыкновенные.       – Вам, ну, то есть, тебе это, наверное, виднее. Но все равно очень странно находиться с тобой вне больничных стен, есть жареную картошку с пивом, просто разговаривать.       Алексей рассмеялся.       – Вот видишь, я, оказывается, умею не только наркоз давать и ларингоскопом орудовать, но и могу иногда позволить себе побыть простым смертным. – Он слегка склонился и понизил голос: – Разумеется, когда никто не видит.       – А как же…       – Ты не в счет, – шутливо пояснил Алексей, и по тому, как уголки Ваниных губ довольно поползли наверх, он догадался, что тот понял его именно так, как следовало.       – Тайна раскрыта, – сказал Ваня после недолгой задумчивой паузы и правой рукой (потому что левую он неизменно прятал в кармане толстовки) поднял тяжелую пивную кружку, чтобы чокнуться ею с кружкой доктора. Алексей снова рассмеялся, и это был самый искренний смех, который ему доводилось слышать от самого себя за долгое время.       Ваня ел с большим аппетитом и очень хвалил картошку, как будто ничего вкуснее в жизни не пробовал. Это доставляло Алексею заметное удовольствие по причине, которую он затруднялся сформулировать.       Разговор между ними протекал сперва подчеркнуто вежливый, фразы звучали односложно и неуклюже, как у людей, познакомившихся пять минут назад. Впрочем, это было вполне объяснимо: едва ли их можно было назвать близкими знакомыми после нескольких случайных встреч в больнице. Алексей не отчаивался и не подавал виду, что замечает, как от волнения Ваня то и дело прикусывает нижнюю губу и не знает, куда деть свои руки.       Они пили, ели, закусывали пиво слабосоленой красной рыбкой, и постепенно Ваня оттаял: хорошая еда, некрепкий алкоголь и обаяние Алексея сделали свое дело. К тому времени, как они перебрались из кухни в комнату, служившую хозяину и гостиной, и спальней, он стал более разговорчивым и уже почти без стеснения расспрашивал Алексея о том, что было ему интересно: о медицине, учебе в университете, городах, в которых тот жил. И только тень внутреннего напряжения, проскальзывающая в его жестах и чересчур эмоциональной мимике, подтверждала, что светская беседа – это не то, с чем ему часто приходится иметь дело.       Незаметно разглядывая его светлые ресницы, мягкие волосы, примятые шапкой, и пульсирующую на шее артерию, Алексей томился от любопытства: не соблазнялся ли кто-нибудь этой хрупкой, нетипичной красотой? Но, конечно же, он не спрашивал, заранее предполагая ответ.       – Так как тебя занесло работать в больницу? – спросил он у Вани, делая звук на телевизоре тише.       – Ну, так же, как и всех, через отдел кадров, – Ваня улыбнулся. – А вообще, я хотел стать доктором.       – Это я уже понял, – кивнул Алексей, похлопывая по карманам домашних штанов в поисках сигарет. – Ты же не...?       – А, нет, – Иван помотал головой и потупил взгляд. – Мне нельзя, по здоровью.       – Ясно. Тогда и я потерплю.       Алексей вернулся и снова сел на диван, на этот раз ближе к Ивану; случайно или преднамеренно, он еще не разобрался, но ему определенно не было неприятно прикосновение тонкого угловатого плеча.       – Ну и каким доктором ты хотел стать?       – Наверное, кардиологом. Или хирургом. Или кардиохирургом. – Ваня рассмеялся и обреченно покачал головой. – В любом случае, уже слишком поздно, чтобы это сделать.       – Неужели? Сколько тебе?       – Двадцать шесть. Исполнится в марте.       Алексей хмыкнул.       – Я думал, ты моложе.       – Все так думают, я привык.       – Это не всегда плохо, ты знаешь, – Алексей ободряюще подтолкнул Ваню в плечо, и не удивился, когда тот не оказал сопротивления, а, напротив, растаял под этим прикосновением. Подперев подбородок, он что-то пробормотал себе под нос, а когда Алексей не расслышал, Иван коротко вздохнул, поднял на него свои светлые, скорее серые, нежели голубые глаза и серьезно, со всей важностью повторил:       – Вот вы для своих лет выглядите просто потрясающе.       Алексей прикусил губу, чтобы не разулыбаться, и снисходительно мотнул головой. Он уже догадался, что пара бутылочек пива слегка развязали Ване язык, и все, что он говорил, нельзя было воспринимать всерьез. Или можно?       Прикрыв глаза, он откинулся на спинку дивана и на несколько мгновений провалился в задумчивую дрему, пока Ваня увлеченно смотрел на экран телевизора, где шел какой-то незамысловатый рождественский фильм. С закрытыми глазами, он, разумеется, не мог видеть, что Иван увлечен вовсе не фильмом; он с восхищением, почти не дыша, рассматривал его самого, и теперь, наконец, мог делать это свободно, не боясь быть замеченными и неверно понятым...       Несмотря на Ванины протесты, Алексей настоял на том, чтобы проводить его до дома, подозревая, что поздним вечером компания в этом районе может встретиться не самая дружественная. Молча преодолевая путь до Ваниного подъезда, они представляли собой довольно странную пару: они шагали несколько поодаль друг от друга и расступались, пропуская меж собой редких встречных прохожих, словно были незнакомцами.       Иван молчал, потому что боялся расплескать по дороге то драгоценное, невесомое и оттого практически нереальное ощущение, подобное счастью, которое он испытал сегодняшним вечером.       Алексей хранил молчание совсем по другой причине: прошедший вечер вдруг показался ему очень странным и неправильным. Его тревожило предчувствие, что он не сможет вовремя остановиться и как всегда «наломает дров», а в случае с Иваном он просто не имел права так поступить. Ему искренне хотелось привнести в Ванину жизнь что-нибудь хорошее, но он также понимал, что куда разумнее будет не добавить в нее плохого.       На прощание он пожал Ивану руку, теплее и крепче, чем прежде, словно пытался вложить в это рукопожатие то, что он мог бы ему дать, но не даст, и зашагал в сторону дома с твердым намерением более не вмешиваться в его жизнь, в которой и без того было слишком много безответственных людей.