Weapon

«Divinum opus sedare dolorem» –

«Божественное дело – успокаивать боль».       Услышав в ответ короткий свистящий вздох, Алексей понял, что не ошибся. Он почувствовал, как тепло от предвкушения грядущих удовольствий разлилось внутри, и умолк наконец терзающий его червь сомнений. Он почти заглушил мысли, крутившиеся у него в голове по дороге сюда, сосредоточившись на человеке, который стоял перед ним и чью руку он держал в своей так, словно это была величайшая в мире ценность.       Несмотря на возбуждение, плавно и неспешно собиравшееся с периферии к центру, Алексей отдавал полный отчет своим действиям и не был намерен торопиться. Не в случае с Ваней, когда половину воодушевления ему придавал тот факт, что ему выпал редкий шанс, насколько это было в его силах, осчастливить человека, который был так отчаянно одинок.       Отняв губы от его пальцев, Алексей обнаружил, что Ваня, покрывшись смущенной краской, смотрит ему прямо в глаза. Он перехватил его ладонь и крепко прижал к себе, на что Иван прошептал со странной интонацией:       – Кажется, я выпил лишнего. Мне мерещится то, чего не может быть на самом деле. – Подумав немного, он добавил: – Или я сплю, и мне снится очень приятный сон.       Последнее замечание было таким неожиданным, что доктор Литвинов тихонько засмеялся.       – Не лишнего, в самый раз, – успокаивающе сказал он, не замечая, что говорит с Ваней теплее, чем с кем-либо, кто ранее оказывался в его постели. – Происходящее вполне реально. Я надеюсь, ты это понимаешь.       Иван вспыхнул и натянуто улыбнулся. Невольно отдернул руку, словно не поверил сказанному, но Алексей удержал его, переложив его ладонь к себе на плечо, а свободной рукой медленно провел по его спине, по тонкой клетчатой ткани, постепенно превратив прикосновение в объятие. Очень сдержанное и благопристойное, но тем не менее даже отдаленно не похожее на дружеское. Они стояли так некоторое время, прислушиваясь к дыханию друг друга. Сквозь тонкую ткань рубашки Алексей ощутил, как бешено заколотилось Ванино сердце, когда он переместил руку со спины на шею и легко погладил кожу в вырезе воротника. На ощупь она оказалась такой же тонкой и гладкой, как ему представлялось, и очень горячей; кончиками пальцев он буквально ощущал жар, исходящий от нее, и ему хотелось, наплевав на всю последовательность, приложиться губами к пульсирующей на этой шее артерии, но он сдержал себя.       Вместо этого рука его плавно переместилась к Ваниному лицу, к той его половине, которая была пересечена глубоким застарелым шрамом. Он не мог не заметить, что Иван напрягся, с трудом заставляя себя не сопротивляться, хотя Алексей был уверен, что его прикосновения не были ему неприятны.       – Могу я? – деликатно спросил Алексей и понял, что не узнал свой собственный голос, глухой и глубокий от возбуждения. Это удивило его и придало происходящему новый, обольстительный оттенок.       Получив немое дозволение, он мягко прошелся большим пальцем по щеке вдоль шрама, задержавшись на самой выступающей его части, и в ответ на это Ваня прикрыл глаза, издав неожиданный легкий стон. Алексею оказалось достаточно этого, чтобы предположить, что он готов к более решительным действиям, и пока Ванино внимание было отвлечено на свой изъян, Алексей приблизился к его губам, на долю секунды задержавшись, словно сантиметровое расстояние между ними было своеобразным последним рубиконом, перейдя который, он уже не смог бы вернуться назад, после чего поцеловал его. Прикоснулся почти невесомо, чтобы не оттолкнуть, не напугать.       Ваня вздрогнул, еще сильнее, чем в предыдущий раз. Он никогда не делал этого прежде – Алексей догадался о его неопытности по тому, как напряженно сжались его тонкие сухие губы, но он и не ожидал, что Иван будет все уметь. Глаза его оставались плотно зажмуренными, и он не спешил отвечать на поцелуй, очевидно, не зная, как к этому относиться; Алексею не следовало забывать, что Ваня был воспитан в детском доме, где отношения между двумя парнями едва ли могли существовать безнаказанно. Ему следовало быть очень осторожным, и терпеливым, чтобы не нанести Ване еще больших душевных травм.       Он перехватил губами Ванины губы и испытал радостное облегчение, почувствовав наконец его несмелую ответную реакцию. Обняв его крепче, он углубил поцелуй, стараясь, однако, чтобы он не казался слишком пошлым: неспешно оглаживал языком внутреннюю поверхность губ, щек, как бы случайно задевал теплый и влажный язык, пока еще бездельно покоящийся в глубине рта. Прошло уже немало лет, с тех пор как доктору Литвинову доводилось целоваться с кем-то таким же неопытным, но в себе он не сомневался. Он знал, что, если дать Ване немного времени, он непременно ответит на его ласку, и уже через несколько доверительных, особо нежных касаний, он ощутил, что Иван движется ему навстречу. Пусть неуверенно и не так искусно, как он привык, зато очень искренне и страстно; страстно настолько, что Алексей начал чувствовать себя крайне неуютно в застегнутых джинсах.       Он мягко отстранился и позволил Ване надышаться; во время поцелуя дыхание его сбилось и было похоже на порывистые вздохи. Доктор Литвинов сощурил глаза, стараясь не упустить ни одного нюанса Ваниной постепенно разгоравшейся страсти, без которой, по его мнению, он провел несправедливо много лет. Щеки Ивана полыхали горячим румянцем, влажные, припухшие от продолжительного поцелуя губы приобрели сочно-алый цвет. Он смотрел на Алексея из-под отяжелевших век, и взгляд этих светлых глаз сквозь пелену возбуждения казался вопрошающим. В эту минуту доктор Литвинов позабыл о его непривлекательности, которая не могла иметь для него большого значения, настолько желанным был для него сейчас этот хрупкий доверчивый человек с непростой судьбой.       Он приобнял его за плечи, а другой рукой легко провел по щеке, привлекая Ванино внимание; он хотел, чтобы произнесенное им было не просто услышано, но и осознано, потому что он действительно имел это в виду и не соврал ни в едином слове.       – Если ты позволишь, – сказал он, – я хочу доставить тебе удовольствие. Обещаю, что не сделаю ничего, что будет тебе не приятно.       Иван смущенно опустил глаза, но, судя по улыбке, остался доволен таким предложением. Впрочем, в этом деле не могло быть ничего конкретного; Алексею во всем приходилось действовать эмпирически, не зная, как обстоят Ванины дела с опытом, предпочтениями, гигиеной, и полагаясь только на собственные наблюдения. Но даже это не имело никакого значения, важно было только то, что Иван взял его за руку и пошел вслед за ним.       Алексей подвел его к разложенном дивану, усадил на край, а сам присел на корточки напротив, опустив руки ему на колени. Ванины влажные ладони сами по себе накрыли его руки сверху и слегка сжали; даже в полной темноте, царившей в комнате было заметно, что он ужасно нервничает.       – Не бойся, – негромко произнес Алексей. Его рот был так близко от Ваниного лица, что он, казалось, ощущал губами тонкие волоски на его щеке. – Ты представляешь, что будет происходить?       – Да, – прошептал Иван. – Но у меня еще никогда… – запнувшись, он замолчал.       Алексея охватило трудно скрываемое радостное волнение, связанное с тем, что он наконец-то сможет подарить Ивану то удовольствие, в котором нуждается каждый мужчина.       – Не имеет значения. Все в порядке, если это мы с тобой. – Пальцы Алексея провели по его волосам, шее и остановились на вороте рубашки. Он снова поцеловал Ивана в уголки губ, щеку, наконец, в губы, принявшись медленно расстегивать пуговицы. В какой-то момент Иван прервал их поцелуй, и прижался щекой к Алексею, шумно втягивая воздух сквозь раздутые ноздри.       Расстегнув рубашку до середины, доктор Литвинов осторожно опустил Ваню на диван, убедившись, что он не возражает, после чего не торопясь закончил начатое, смакуя каждый сантиметр тела, который открывался ему вслед за очередной освобожденной пуговицей. Его пальцы с любопытством блуждали по обнаженной тонкой коже, сверху вниз, вдоль грудины и по контурам ребер, по животу, очерчивая пупок, и снова вверх, то и дело наталкиваясь подушечками на нечто грубое, чужеродное. И каждый раз, когда это происходило, Алексей отмечал, что Ваня напрягается, замирает и старается отвернуться, чтобы не встречаться с ним взглядом. Немного привыкнув к темноте, доктор Литвинов смог разглядеть, в чем была причина: длинные уродующие шрамы – послеоперационные рубцы. Значит, не только руки, подумал он с горечью. Без рубашки Ваня выглядел как чертов атлас по практической хирургии: шрам от лапаротомии, срединный рубец на груди...       – Операция на сердце, – пояснил Иван, заглянув ему в глаза глубоким, полным уязвленности взглядом.       – Здесь? – спросил Алексей, имея в виду их больницу.       – Нет, конечно нет, – Ваня помотал головой. – В областной. Там замечательные кардиохирурги.       Доктор Литвинов кивнул и склонился ниже, проведя по шраму губами, отчего Ваня задрожал и дыхание его участилось; продолжая целовать его, Алексей ощущал бешеную пульсацию крупных сосудов под кожей.       Как он и ожидал, ввиду долгих лет воздержания Иван оказался очень чувствительным и чутким, и отвечал на его ласки откровенно: дрожью, подергиваниями, легкими стонами – едва ли сдерживая себя. Алексей вдохновлялся его реакцией, желая давать больше и больше; он провел указательный палец за ремень Ваниных джинсов и мягко погладил нежную кожу, так долго томившуюся там без внимания.       Глухой стон, который раздался в тишине комнаты, был совершенно иным, нуждающимся и чувственным. Алексей вдохнул его – самый сладкий нектар для его ушей – и опустил ладонь на вздымавшийся под тканью джинсов бугорок.       Иван крепко закусил губу, и, опасаясь, что он прокусит ее до крови, доктор поспешил накрыть его губы поцелуем, требовательным и уже более «взрослым», не переставая легко поглаживать и сжимать ладонь внизу. Он решил, что программу вечера следует ограничить до известных пределов, избегая любого пенетративного секса, чтобы не шокировать Ивана, и теперь намеревался перейти к основному действию. Приподнявшись, он умелым движением руки расстегнул ремень и освободил Ваню от джинсов, отбросив их в дальний конец комнаты. После этого он встал, скинул свой джемпер и джинсы, оставшись, как и Ваня, в одном белье, чтобы тот не чувствовал себя неловко, будучи единственным обнаженным в этой комнате. Кроме того, эрекция Алексея уже некоторое время просила настойчивого внимания, и хоть он вовсе не желал концентрироваться на себе, любая случайная фрикция могла бы оказать ему посильную помощь. Теперь, полуобнаженный и глубоко дышащий, он был больше похож на себя-занимающегося-любовью, и это придало ему дополнительную уверенность. Это была знакомая территория.       Он лег рядом с Ваней и, заключив его в объятия, притянул к себе. Широкими успокаивающим движением провел по спине, стараясь уверить, что его опасения напрасны, что это вполне естественно и не стыдно, даже если в процесс вовлечены двое мужчин, и может быть приятно для них обоих.       Его руки погладили поясницу и переместились на бедра. Кожа под пальцами была теплая, почти лишенная волос. Какой-то рубец обнаружился и здесь, но Алексей проигнорировал его и оставил ладонь на месте, вовлекая Ивана в очередной поцелуй. Он поцеловал его шею, ямочку под горлом, кожу под ключицами, вдыхая его личный запах, припудренный смесью стирального порошка и мыла. Потом он скользнул ниже, и, пока губы исследовали его тело, руки захватили напряженно дрожащий под бельем член.       Вцепившись пальцами в покрывало, Иван выгнулся к нему навстречу. Он не мог выразить ни словами, ни звуками как сильно он нуждался и желал этого. Но хотя его мысли так и остались невысказанными, Алексей угадал все, что он не сумел сказать. Сам он испытывал странное ощущение от того, что держал в руках член другого мужчины. Это было не то же самое, что ублажать себя, сбрасывая напряжение после тяжелого дня на работе. И тем не менее, это было неплохо: он знал, как доставить Ване удовольствие, знал, где ускориться, а где сделаться более нежным, и, хотя руки его скользили пока только поверх белья, Ваня уже превратился в тяжело дышащее расплавленное желе.       Губы Алексея снова припали к его губам, а рука плавно взлетела вверх, на плоский живот, очерчивая его касательными штрихами, и, когда он подцепил и приподнял резинку боксеров, пальцы принялись ласкать самое уязвимое место безо всяких преград. Там было жарко и влажно от сочившейся смазки, и Алексей вынужден был признать, что и у него в паху творилось то же самое. Прислушиваясь к Ваниным стонущим вздохам, он был словно на игле, невероятно расслаблен и опьянен, и хотел простонать в ответ: «Прикоснись ко мне, помоги мне», – но стоически молчал, закусив губу. Сначала медленно, потом все резче, беспощаднее он терзал возбужденную плоть, то сжимая в кулак, то ласково поглаживая пальцем головку, и, чутко прислушиваясь к Ваниной реакции, направлял его возбуждение к логической развязке. На последних секундах он приподнялся на локте и навис над Ваней, желая видеть его лицо, чтобы убедиться, что для него это действительно было так приятно, как он ему пообещал.       Алексей ускорил темп, и тело Вани зашлось в сладостных судорогах; дрожь не отпускала его и после того, как доктор Литвинов, с не свойственной ему посткоитальной нежностью, обнял его и легко поцеловал в лоб.       Когда все было кончено, Иван сам отстранился от него и, робко протянув руку в сторону его эрекции, посмотрел на него глазами, полными решимости и одновременно страха, но Алексей остановил его на полпути.       – А как же ты? – смущенным шепотом спросил Ваня. – Разве тебе не нужно?       Алексей покачал головой и мягко улыбнулся.       – Сегодня все только для тебя. А теперь отдохни немного, – с этими словами он поднялся с дивана и на ватных ногах направился в ванную.       Там он несколько минут рассматривал в зеркало свое раскрасневшееся лицо и думал: «Вот это случилось», – не вполне понимая, какое именно «это» и почему он сказал Ване «сегодня»: «Сегодня все только для тебя». Означало ли это, что их ждет повторение? Все может быть, и возможно в следующий раз ему достанется немного больше внимания.       ...Вспоминая Ванино лицо, его дрожащие ресницы и влажные приоткрытые губы, Алексей подставился под струи теплой воды и за несколько ловких движений довел себя до оргазма.