Weapon

      Нет, в самом деле, эта история с иглой – и есть простое совпадение. Ваня даже знает, как использованная игла очутилась у него под диваном: пару недель назад Алексей, как и обещал, решил научить его делать внутривенные инъекции и принес с работы весь необходимый инвентарь. В тот вечер они расположились в комнате, за прикроватным столиком (ну, не на кухне же им было устраивать «эксперименты» с кровью), и поочередно вводили по вене друг другу обыкновенный физраствор, доктор Литвинов – демонстрируя, как это следует делать, а Ваня – прилежно повторяя за ним. Ох и «налопал» же он Лёше вен за весь вечер! Но тот ничего – терпел, и даже похвалил в конце, сказав, что однажды все будет получаться без осечек. Позже именно Ваня прибирался на столе и, наверное, случайно обронил иглу, которую впоследствии сам же запнул под диван. Никакой загадки в этом не было, и все же...       Когда Люда передала ему Машкины сплетни – в ту самую минуту, когда Ваня услышал от нее сомнительную и, вместе с тем, вполне взаправдашнюю историю про морфин – что-то произошло. Он сам не знал, что именно, а если бы и знал, то не решился бы назвать вслух: так неприятна и страшна была для него эта мысль. Как яркий свет автомобильных фар вдруг освещает комнату среди ночи, и непроглядная тьма внезапно проясняется настолько, что становятся видными очертания мебели, цветочных горшков на подоконнике и даже названия книг на полках, так Ваня, услышав рассказ Люды, вмиг привел к одному все случайные факты. Вспомнились ему даже такие мелочи, которые, казалось, вообще не должны были осесть в памяти. Теперь он изо всех сил гнал прочь свои мучительные догадки – они ведь вполне могли оказаться правдой!       И все же Ваня сомневался. У него имелись безусловные, как ему казалось, доказательства «против» этого неприятного открытия. А какие были доказательства «за»? Вот именно, почти никаких! Ведь все эти домыслы про анестезиологов-наркоманов – такой же нелепый бред, как и бородатые байки про патологоанатомов-алкоголиков и гинекологов-импотентов. Ваня не собирался верить ни им, ни какой-то там медсестре Машке с чересчур длинным языком. По крайней мере, не собирался верить им больше, чем человеку, с которым вот уже несколько месяцев он делил свои вечера и постель. Человеку, который появился в его жизни как раз тогда, когда Ванино одиночество стало практически невыносимым. Который ухаживал за ним, когда Ваня был болен, и тратил свое время на то, чтобы обучить его чему-то новому (например, уколам в вену), пускай оно ему даже никогда не пригодится. Так не ведут себя люди, которым наплевать на себя и на других. Так не ведут себя прожженные наркоманы.       Конечно, у них бывали трудности... «Конечно, у вас бывали трудности, – зашипел Ване на ухо коварный голосок сомнения. – И вы их преодолевали. Но трудности ведь бывают разные. Одно дело, если речь идет о том, что кто-то, например, взял дополнительное дежурство и не сможет прийти к тебе на ночь, или что этот кто-то наотрез отказывается говорить о своих родителях, хотя ты выложил ему всю неприятную правду о себе. С этим можно примириться. Но когда кто-то не появляется уже неделю, и любая твоя попытка выйти с ним на связь наталкивается на непробиваемую стену отчуждения, это изматывает. Сильно изматывает, правда? И при том – совершенно напрасно. Вы не стали ближе. Ты ничего о нем не знаешь. Тебе даже неизвестно, где он сейчас, а ему не интересно, где сейчас ты...»       Ваня поставил плеер на паузу, потому что понял, что совершенно не следит за развитием событий в сериале. Вскочив с дивана, стянул с себя майку и спортивки и снова надел джинсы и свитер, которые полчаса назад убирал в шкаф. Пуховик застегивал уже на ходу, сбегая вниз по грязным ступенькам своего подъезда. Взглянул на часы на экране телефона – двадцать минут девятого. Если Лёша сегодня не дежурит, он давно уже дома.       В подъезд Ваня зашел за компанию с одним из жильцов, следовательно, не смог ни предупредить хозяина о своем визите, ни узнать, дома ли он. Поэтому в Лёшину дверь он звонил нетерпеливо и долго, почти совсем не чувствуя неловкости за свое позднее вторжение. «Сейчас или никогда. Он должен знать, что мне не все равно», – думал Ваня, нервно нажимая и отпуская кнопку звонка.       Но вместо ожидаемого доктора Литвинова, безупречного, обаятельного и одновременно чуточку снисходительного, для которого, собственно, и была заготовлена Ванина небольшая речь, дверь открыл помятый мужчина с недовольным, замученным лицом и неизменной дымящейся сигаретой в руке.       – Привет, – еле выговорил Ваня, удивленным взглядом рассматривая и не узнавая своего доктора.       – Здравствуй. Который сейчас час? – спросил, в свою очередь, Алексей, и голос его прозвучал так, словно на самом деле он спрашивал: «Зачем ты пришел, если я тебя не звал?»       – Половина девятого.       – Ясно, – доктор крепко затянулся и выдохнул дым в сторону. – Зайдешь?       Ваня кивнул и, не сводя с Алексея озабоченного взгляда, переступил через порог, попутно снимая шапку и расстегивая пуховик. Должно быть, Алексею это показалось излишним, потому что, сделав еще одну затяжку и разогнав ладонью сизый дым, он склонил голову набок и негромко сказал:       – Вань, мы вроде не договаривались, и сегодня не самый удачный день для встречи...       – Что-то случилось? – перебил его Ваня, по большей части из-за того, что не хотел, чтобы Алексей договаривал эту фразу.       – Не знаю. Как-то неважно себя чувствую.       – Да уж. Еще и в квартире куришь. Хозяйка не заругает?       – Не знаю... – повторился Алексей. – Я ничего не знаю.       С этими словами он удалился в комнату и, судя по раздавшемуся оттуда мягкому полувздоху, прилег на кровать. Недоумевающему Ване ничего не оставалось, как проследовать за ним и, опустившись на корточки рядом с кроватью, слегка погладить Лёшу по руке, привлекая его внимание.       – Ты устал на работе?       – Вроде того, – ухмыльнулся доктор Литвинов, нервно пожевывая губы. – От жизни устал.       Ваня насторожился.       – Ты это серьезно? Серьезно, Лёш?       Прошло, наверное, секунд двадцать, показавшихся Ване невероятно долгими, прежде чем Алексей несколько раз отрицательно мотнул головой и, развернувшись к нему лицом, попытался улыбнуться своей привычной улыбкой.       – Нет, конечно. У меня ужасная бессонница, не сплю нормально уже несколько дней. Поэтому и хожу, как... ну, ты видишь. Не хотел портить тебе настроение, потому и не звонил.       – Ты бы не испортил, – заботливо улыбнулся Ваня, поглаживая пальцами его запястье.       Алексей придвинулся ближе и долго смотрел на Ивана, словно видел его впервые, а затем, не отрывая от него потухшего взгляда, взял его ладонь в свою и подул на пальцы теплым дыханием.       – У тебя опять руки ледяные, – сказал он. – Останешься со мной?       – Ты хочешь? – спросил Ваня, склоняясь над лицом Алексея и невесомо целуя его в выдающуюся скулу.       – Да. Может, с тобой у меня получится заснуть.       Ваня кивнул и поднялся, чтобы погасить свет в коридоре. Прислушался. Ни из подъезда, ни с улицы не доносилось ни звука. Абсолютная тишина – и только они вдвоем. Он вернулся в комнату и, не раздеваясь, лег на кровать рядом с Алексеем. Тот сразу заключил Ваню в объятия, хотя прежде, кажется, не был сторонником постельных нежностей. Ваня был уверен, что не заснет так рано, но заставил себя закрыть глаза, прижался к теплой Лёшиной груди, пригрелся – и тут же провалился в сон.       Наверное, он спал совсем немного – минут двадцать, может, полчаса. Открыв глаза, он медленно повернул голову и посмотрел на Лёшу. На удивление, тот спал, слегка нахмурившись, и темные ресницы подрагивали в тревожном сне. Согретый мыслью, что у Алексея действительно получилось уснуть только в его компании, Ваня некоторое время продолжал лежать, чтобы не спугнуть его сон, но потом понял, что очень замерз. Балконная дверь была распахнута – они не потрудились ее прикрыть – и с улицы задувал крепкий морозец.       Прошло еще десять-пятнадцать минут... Нет, он больше не мог терпеть этот холод! К тому же, ему нужно было в туалет. Когда он вернулся обратно в комнату, Алексей уже не спал, а возвышался длинной темной тенью рядом с комодом, сонно разыскивая что-то в ящике.       – Блин, я снова тебя разбудил? – виновато прошептал Ваня. – Прости, пожалуйста.       – Нет, это не ты. Я сильно замерз.       – Да, и я тоже.       – Я догадался, – Алексей коротко кивнул. – По тому, как ты ерзал.       – Так ты не спал?       – Почти. На вот, надень – моя толстовка и теплые штаны.       Они оба немного утеплились и начали согреваться. Ваня рассказал Алексею о том, что ему удалось встретиться с Людой и вручить ей подарок, и что он ей очень понравился, умалчивая, однако, о предмете разговора, ради которого она пришла. Потом они выпили чаю в темной кухне и снова немного поговорили (Алексей в основном молчал и курил), а потом снова легли в постель, до подбородков накрывшись одним одеялом. Из окна уже не тянуло холодом, и только огромная яркая луна на темно-бордовом, как кровь, небе напоминала им о том, что на улице не лето. Потом они заснули.       Кровать на съемной квартире доктора была очень удобной, и поначалу Ваня спал хорошо, но потом сон Лёши стал тревожным: он поминутно вздрагивал, что-то громко бормотал и хмурился, и Ваня, конечно, пытался не обращать на это внимания, но оставаться безучастным тоже не мог. Вот почему, когда Алексей, все еще спящий или уже пробудившийся от кошмарного сна, теснее притянул его к себе и мягко прижался губами к основанию его шеи, Ваня инстинктивно подался ему навстречу, подставляясь под поцелуй. За ним последовал еще один, и еще, уже более настойчивый и долгий, так что стало понятно, что Алексей определенно не спит. Одной рукой он обнял Ваню за талию, а другой отогнул край капюшона и ворот толстовки, не переставая покрывать влажными поцелуями его шею и выступающие позвонки и тяжело дышать ему на ухо, шепча нечто похожее на «Позволишь?». Ваня не вполне понимал, что именно он должен позволить ему, но, ощущая теплый прилив желания, что случалось с ним почти всегда, стоило доктору лишь прикоснуться к нему определенным образом, уже заранее был согласен на многое.       Проворные руки Алексея скользнули ниже, огладили сквозь трикотажную ткань штанов Ванины маленькие округлые ягодицы, которые почти целиком помещались в этих красивых широких ладонях; огладили нежно, и вместе с тем – властно. «Это – моё. Ты принадлежишь мне». По Ваниному телу пробежала невыносимо приятная дрожь. Несмотря на освежающую прохладу в комнате, ему захотелось немедленно избавиться от одежды, чтобы в полной мере ощутить прикосновения этих рук. Наверное, их с Алексеем желания полностью совпадали, потому что очень скоро Ваня почувствовал, как длинные ловкие пальцы забираются под ткань и медленно – так, что волоски встают дыбом от предвкушения – стягивают по бедрам сначала спортивки, а затем белье. Он нетерпеливо задвигался, слегка подаваясь назад и задевая ягодицами крепкий возбужденный член доктора, но у того, кажется, было немного больше самообладания, чем предполагал Иван. Его пальцы вновь скользнули вверх, прошлись по животу, забрались под толстовку и вернулись вниз, поглаживая лобок и бедра. Пусть эти ощущения и казались потрясающими, Ваня был уже не в силах терпеть долгие полночные прелюдии; ему хотелось узнать, что будет дальше. А дальше Алексей все тем же эротичным шепотом, который в общем-то был его обычным, естественным шепотом, попросил его свести бедра и сжать их насколько можно плотнее. Иван повиновался без лишних вопросов и замер в ожидании. Алексей раздел себя и снова прижался к нему всем своим разгоряченным телом. Затем, судя по характерным звукам, он обильно смочил ладонь собственной слюной и сунул руку обратно под одеяло, и Ваня, почувствовав между сомкнутых бедер упругий и горячий член, задышал глубоко и прерывисто. Страстно желаемая рука доктора, наконец, сместилась кпереди и нащупала теплую и влажную плоть, чтобы немедленно обвить ее пальцами и привести в синхронное движение с неглубокими тягучими толчками между Ваниных бедер.       От этих прикосновений Иван задрожал и выгнулся всем телом навстречу Алексею, доверительно запрокинув голову ему на плечо, а через несколько мгновений, осмелев, принялся сам направлять его руки, чем в конечном счете довел и себя, и его до практически одновременной крышесносной разрядки.       В такой необычной для него позе их секс больше всего похож на «настоящий», и Ваня не может отказать себе в удовольствии развернуться к Алексею лицом и по-настоящему поблагодарить его за доставленное удовольствие.       – Я люблю тебя, – почти беззвучно шепчет он, и утыкается полураскрытыми влажными губами в его шею. Вместо ответного признания Алексей лишь обнимает его крепче и надеется, что искренних объятий будет достаточно, чтобы избежать неискренних слов.       Однако когда безумная волна оргазма схлынула, а Алексей, сбросивший, наконец, все накопившиеся душевные тяготы, умиротворенно заснул, Ваня понял, что сам он совершенно перехотел спать. Ему вдруг стало смертельно грустно и тревожно, словно наутро должно было произойти нечто плохое, то, чего нельзя ни предотвратить, ни исправить. И хуже всего было странное скребущее предчувствие, что этот полуночный секс, который они с Лёшей отыграли безупречно и «с огоньком», был их последним актом любви; оттого-то и вышел таким хорошим. «Таких совпадений не бывает... Всё к одному...» – думал он и досадливо кусал свои губы.       С этой необъяснимой тревогой Иван промучился полночи, и единственное, чего он добился – ему удалось ненадолго провалиться в сон, приглушив тем самым необъяснимую – не физическую! – саднящую боль в груди. Утром он проснулся от того, что лежал в довольно неудобном положении на самом краю постели, с прижатой и напрочь затекшей рукой. Болезненно потянувшись всем телом и размяв руку, Ваня с грустью взглянул на пустовавшую вторую половину кровати. Он поднялся с постели, и, следуя за терпким запахом табачного дыма, обнаружил Алексея на кухне.       Доктор сидел на стуле перед распахнутым настежь окном. Небрежно закинув босые ноги прямо на подоконник, он делал вид, что наблюдает за происходящим на улице, но на деле взгляд его неподвижно завис в одной точке. Правой рукой он держал полупустую бутылку с минералкой, а в левой дотлевала сигарета, к которой он почти не притронулся. Это была по-настоящему пугающая картина, и вовсе не потому, что своей мертвенной неподвижностью доктор напоминал скорее восковое изваяние, нежели живого человека. Страшно Ване стало из-за того, что, увидев Алексея таким, он не смог больше обманывать самого себя. Очень хотел, и очень старался – ради них, ради их любви, или дружбы, или бог знает чего! – но не смог. Он, наконец, всё понял.       – Так что же... – начал он медленно, нарочно растягивая слова и время. – Получается, что это правда?       Алексей вздрогнул от звука его голоса; пепел сигареты осыпался на пол, и он размазал его по линолеуму босой подошвой.       – Что правда?       Иван молчал. Губы у него напряженно дрожали и совершенно не хотели складываться в звуки и слова. В глубине грудной клетки безнадежно ухало и трепыхалось сердце.       – Что правда? – повторил Алексей неестественно спокойным тоном.       – У тебя на руках синяки. Ты мучаешься от бессонницы и ночных кошмаров. Поэтому ты избегал меня, ну, чтобы я не смог увидеть тебя таким. А еще...       Ваня судорожно выдохнул и попытался проглотить ком, неудобно засевший в горле и мешавший ему говорить, но ком остался там, где был.       – А еще ты берешь наркотики, предназначенные для пациентов.       Доктор Литвинов кисло улыбнулся. Его красивое мужественное лицо исказила гримаса разочарования. Он кивнул головой и достал из пачки новую сигарету.       – Значит, уже донесли. – И так как Ваня промолчал, он закурил и добавил: – Позволю себе внести поправку: я никогда, подчеркиваю – никогда! – не действовал в ущерб пациентам. Если я и позволял себе брать наркотики с рабочего места, то исключительно в тех случаях, когда они уже не были необходимы для лечения.       Алексей отвернулся и продолжил курить, выпуская тягучий дым в окно, а Ваня... Ваня просто не мог поверить, что все это происходит на самом деле. Ему остро захотелось подбежать и со всей силы встряхнуть Алексея за плечи – мол, что ты такое говоришь! – однако он остался стоять на месте, с отчужденностью случайного зрителя наблюдая за тем, как его хрупкий мирок в очередной раз разбивается на осколки. Господи, это так на него похоже: доверять – и обманываться, всей душой влюбиться – и оказаться преданным человеком, без которого он уже не представляет своей жизни. Он так жалок!.. Или жалок вовсе не он?       – Это что, все? – неожиданно для самого себя воскликнул Ваня. – Все, что ты можешь мне сказать? Какое-то... – он собрался с мыслями и набрался решительности. – Бросаешь мне какое-то жалкое пояснение, и сразу отворачиваешься в окно, чтобы не смотреть на меня?       – А что ты хочешь услышать, Вань? – пренебрегая банкой-пепельницей, доктор Литвинов выбросил окурок в окно и вновь повернулся к Ивану лицом. – Мои оправдания? Может, слова раскаяния? Или жалостливую историю о том, как добропорядочный доктор случайно, – на этом слове он горько усмехнулся, – пристрастился к наркоте? Их не будет.       Противный ком все грубее скреб по Ваниному горлу, и ему казалось, что он не выдержит и вот-вот расплачется, точно маленький мальчик, которым он, почти двадцатишестилетний, по сути и являлся. Мальчик, который верит в старую-добрую сказку о том, что его обязательно полюбят «за просто так», напрочь позабыв, что реальная человеческая жизнь – это всё же не розовая сахарная вата.       – И всё? Вот так просто?       – Это никогда не просто. Но ты не первый и, боюсь, что не последний, кому мне приходится признаваться в этом. Прости, если разочаровал. Этого я точно не хотел.       – Но я не понимаю... – прошептал Ваня, вцепившись взглядом в поникшее лицо Алексея. – Ты молодой, красивый и успешный. Ты помогаешь людям, спасаешь их жизни, но почему...       – «Но почему ты губишь свою собственную, и почему не избавишься от зависимости?» – раздраженно перебил его доктор Литвинов. – Ты это хотел спросить, Вань? Думаешь, что и это я слышу впервые?       – Но если не впервые – то почему..?       – Почему... – Алексей нервно передернулся. – Да потому что я не хочу ничего менять! Потому что я такой! И нет, в моей жизни не случалось ничего ужасного: мои родители живы и здоровы, любимая женщина не бросала меня ради другого, и я не впадал в депрессию.       – То есть ты употребляешь наркотики, просто потому что тебе это нравится? – Ваня удивленно заморгал, пытаясь отыскать в этом безумии хоть крупицу смысла. – Просто так?       – Послушай, я не жду от тебя понимания. Ни от тебя, ни от кого бы то ни было. Если бы ты только знал, сколько раз отец пытался загнать меня на реабилитацию...       – Надо же, теперь ты заговорил об отце.       – Мы не общаемся уже много лет. Поэтому я ничего тебе не рассказывал. Поэтому я и сейчас не хочу говорить о нем.       – Но ведь ты убиваешь себя...       – Вот только не надо! – Алексей вскинул голову и так резко поднялся со стула, что Ваня невольно отпрянул назад, впрочем, не веря, что доктор сможет причинить ему вред. – У отца ничего не вышло. И у тебя не выйдет.       ...Пару минут они молча стоят по разным углам кухни, не уходя и не позволяя друг другу уйти, а затем Ваня, не вполне отдавая себе отчета в том, что он делает, садится на табурет и, схватив со стола бумажное полотенце, принимается судорожно рвать его на мелкие кусочки.       Белая бумага, белые от страха пальцы...       – Нет, знаешь, а это все-таки несправедливо! – начинает Ваня дрожащим голосом. – Почему одному дается все, а другому – ничего? Я с детства, с самого рождения считаю себя никем, ничтожеством, не заслуживающим права на жизнь – и все же я живу!       Восемь кусочков, шестнадцать...       – Мне иногда кажется, что судьба ошиблась, и я должен был умереть еще тогда, в больнице, после того, как отец отходил меня кулаками. Да что говорить, я ведь и сейчас могу умереть. Ты же врач, ты сам знаешь... Но я очень хочу жить! У меня швы на груди, швы на животе, швы на сердце – и я хочу жить.       Клочья, клочья, клочья...       – А у тебя есть все, абсолютно все, о чем я могу только мечтать: благородная профессия, признание коллег, внешность, обаяние. Но ты, обладая всеми этими достоинствами, вместо того, чтобы жить долго и счастливо, предпочитаешь ежедневно убивать себя сам. Какая глупая растрата... Ты, конечно, прав – это твое личное дело, вот только почему ты считаешь, что можешь использовать в своих целях других людей?!       Ваня умолкает и, не поднимая взгляда, оттого что всерьез боится пустить слезу, сгребает в кучку мелкие бумажные клочки. С силой сжимает их в ладони, так что рука у него напряженно трясется, а костяшки становятся совершенно бескровными, и с такой же силой отшвыривает их в сторону и вверх, под потолок.       – Вот что ты сделал со мной!       ...Словно рассыпается по кухне бутафорский белый снег. Такой же фальшивый, как и их дружба.