Не забудь проснуться

      — Пенгвин-сан, он ведь не из нашей команды? — нахмурившись, спросил Сид, рассматривая лицо не приходящего в сознание незнакомца.       Это был мужчина чуть за тридцать, темноволосый и смуглый. На первый взгляд Нина не нашла на нем никаких заметных ранений, разве что гематома на виске внушала опасения.       — Нет, — коротко согласился Пенгвин.       Сид хмыкнул.       Нина почувствовала себя неудобно. Нет, она, конечно, всё понимала — после того как человек настолько сильно утонул, ему обычно делают искусственное дыхание. Она даже помнила, что ей самой его делал именно Сид, когда в первый свой день здесь она ухитрилась немного утонуть. Но оказалось, что одно дело — принимать участие, а совсем другое — наблюдать со стороны. И по всему выходило, что второе — куда как неудобнее. От этого понимания хотелось как следует приложить чем-нибудь по собственной пустой голове, чтоб мысли не смели больше убегать в каком попало направлении. Жаль, нечем было. Даже руки и те были заняты мокрой тряпкой, которой Нина уже минут десять пыталась убрать лужи с палубы.       Отто занимался перевязкой раненой ноги Пенгвина, хотя, на вкус Нины, гуманнее было ампутировать. Эту самую ногу Пенгвину почти оторвало. Во всяком случае, в ране Нина успела заметить осколок кости, после чего старалась даже не коситься в сторону сидящего у борта мужчины. Странно, что этот человек вообще еще был в себе. Как он смог не только проплыть пару метров до лодки против волн, но и сделать несколько шагов в лодке, чтобы спасти Отто, Нина не понимала.       По всей видимости, оставшиеся силы Пенгвина уходили как раз на то, чтобы оставаться в сознании и хоть как-то направлять действия Отто, который не то чтобы боялся, но выглядел совершенно потерянным и не знающим, что вообще с такими ранами полагается делать. Десяти минут коротких реплик Нине хватило, чтобы обзавестись десятком седых волос. И чем дальше, тем более хриплым становился голос, а реплики — короткими.       Наконец, Нина не выдержала. Спустилась в трюм, зачерпнула большой деревянной кружкой воды из бочки. Потом подумала и захватила с собой чайник.       Но стоило подняться назад на палубу, как идея тут же перестала казаться такой замечательной. Нужна ли вообще Пенгвину ее помощь? Он ничего не просил у нее. Не будет ли хуже? Впрочем, нет, не должно быть. Ничего ведь страшного не произойдет, если она предложит ему воды. Не захочет — слово «нет» уж точно осилит. Она ведь ничего особенного не сделает — просто подойдет и отдаст ему кружку. И сразу вернется к мокрой тряпке и лужам. И уж наверняка не будет подставляться под его до костей пробирающий взгляд.       Для храбрости пришлось еще раз себе напомнить, что это всего лишь сон, и Пенгвин-сан, соответственно, ей тоже всего лишь снится.       — Пенгвин-сан, — она присела рядом. Протянула кружку.       Внимательные серые глаза смерили ее с ног до головы. Потом на запястье легла рука и сжалась — не сильно, но так, что легко не сбросишь.       Нина поняла, что отойти и спокойно заняться прежним делом она уже не сможет.       Голова у Пенгвина была тяжелой — похоже, на ее правую руку он облокотился всем весом. Нина старалась лишний раз не шевелить даже пальцами — в конце концов, она сама подложила руку ему под голову, когда увидела, что в некоторый момент, всего на миг теряя сознание, он с силой стукнулся затылком о борт.       Перед глазами маячили выбритые на виске спирали. Одна большая, под ней две маленькие, словно завивающиеся побеги диковинных растений. В них упирался стебель — черная, очень яркая татуировка.       — Всегда хотел, чтобы у нас в команде было больше девушек, — вдруг сказал Пенгвин.       — Почему? — не то чтобы Нине было очень интересно. Но уж лучше о чем-то говорить, чем просто сидеть почти в-обнимку.       — Все раны быстрее проходят в объятьях девушки, — охотно пояснил Пенгвин.       Нина не нашла, что ответить. Только мысленно фыркнула и понадеялась, что не фыркнула вслух. Снизу послышалось сопение Отто, — похоже, поганец посмеивался.       — У нас в команде всего одна девушка, — продолжал Пенгвин. — Ее зовут Эни. Как я понимаю, тебя зовут не так?       Нина не успела отвести глаза. Даже отстраниться не успела. И встретилась с ним взглядом — да что там, почти нос к носу столкнулась. Дернулась назад, запоздало поняла, что отшатнулась слишком резко и не стоило этого делать.       Что он хочет? Знает ведь, что она не из его команды. А смотрит так, словно ждет какого-то признания, которое, по меньшей мере, перевернет весь мир вверх дном. Красивые глаза — мельком и некстати отметила Нина. Цветом на ее похожи, но светлее, почти серебряные. А взгляд холодный и цепкий.       — А-кха!       На этот раз вздрогнули все — даже Пенгвин и Отто — так жутко прозвучал голос.       Нина повернулась на звук. Второй утопленник вяло шевелился, пытаясь то ли сесть, то ли перевернуться на бок.       — Сид, — позвала гиганта Нина. — У меня тут чайник с водой, и ковш вон там валяется, — кивнула на заметный красный ковшик по другую сторону от Пенгвина. — Только забирай сам.       Пробуждение второго мужчины будто бы чуть разрядило атмосферу. Пенгвин отвернулся, дав, наконец, возможность нормально вздохнуть. И спокойно поразмыслить над тем, что же он хотел узнать. Да, в общем-то, и понятно было, что. Но кто же так спрашивает?..       — Меня зовут Нина, — усмехнувшись, представилась Нина его виску.       — Очень приятно, — кивнул Пенгвин. — Ты с Тиса?       Ожидаемо. Нина косо глянула на Сида, отпаивающего незнакомца водой, на Отто, надеясь, что, может быть, они объяснят своему командиру, как она появилась в лодке. Но те демонстративно не смотрели в ее сторону.       — Нет, — безнадежно выдохнула Нина. И опять замолчала. Что говорить дальше, следовало обдумать.       — А откуда? — Пенгвин, похоже, решил докопаться до правды сразу.       — Город, где я родилась, называется Москва, — аккуратно ответила Нина.       Пенгвин некоторое время молчал, что-то вспоминая.       — Ни разу не слышал, — признался наконец. — Где он находится?       — В Евразии, — очень тянуло улыбнуться, но Нина сдерживалась. — Это далеко, там даже о Гранд Лайне ни разу не слышали.       — И еще это материк, — едко вклинился Сид. — Так, кажется?       Желание улыбаться пропало, как не было.       — Так, — спокойно согласилась Нина.       Пенгвин удивленно глянул на нее.       — И еще она каждый вечер исчезает, — решил добить Сид. — Мы пока не знаем, куда.       «Предатели чертовы», — раздраженно подумала Нина.       — Домой возвращаюсь, — голос прозвучал даже слишком недовольно на ее вкус. — Я вам, вроде бы, не раз это говорила. Когда я засыпаю, я оказываюсь тут, у меня сейчас ночь, я сплю. Когда просыпаюсь, естественно, исчезаю. Мне кажется, это вполне нормально.       — Нормально? — скорее спросил, чем согласился Пенгвин. Потом перевел взгляд на Сида. — Вы, вроде, говорили, что вас тут четверо? Где еще один?       Нина удивленно моргнула. Она ждала насмешки, обвинения во лжи, попытки силой узнать какую-то другую «правду»... Но Пенгвин-сан просто взял и спросил о четвертом. Он... поверил? Да нет, это вряд ли. Скорее, признал, что даже с учетом исчезновений она недостаточно опасна, чтобы реально считаться с ней как с врагом.       Вот только Сида такое развитие событий отчего-то не удовлетворило.       — Где Ве-тян? — вопрос прозвучал так, словно это Нина самолично куда-то дела вешалку, и теперь отказывалась ее возвращать.       — А я откуда знаю? — Нина дернула плечами. За этот импровизированный допрос она гиганту еще отомстит. Совершенно точно отомстит. — Я была в трюме, когда началась качка. Когда вылезла, вешалки тут уже не было.       — Вешалки?.. — в голосе Пенгвина слышалось растущее непонимание происходящего.       — А она за борт улетела, когда первой волной нас чуть не опрокинуло, — вклинился Отто. — Сейчас закончу, сплаваю за ней, я видел, куда она упала.       — То есть, вы хотите сказать, что вашим четвертым является вешалка? — уточнил Пенгвин.       — Вешалка, которая поглотила Дьявольский фрукт, — почти гордо поправил его Отто. — И Нина, кстати, тоже фруктовик. Только она не хочет рассказывать ничего.       От продолжения допроса Нину спас раздавшийся хриплый смех.       Недоутонувший незнакомец нервно смеялся, морщился от боли, но перестать смеяться не мог.       — Вас тут четверо, — выдал наконец. — Из них одна — это вешалка, другая исчезает каждый вечер, ну и вы двое — несовершеннолетний парень и матрос. Пенгвин, мне говорили, что у пиратов Сердца ненормальная команда, но я не думал, что настолько.       Отто откровенно надулся — обиделся на «несовершеннолетнего», взгляд Сида стал неприятным. Нина кожей чувствовала его раздражение, оно снежной крупой крутилось в воздухе и кололо холодком в жаркий солнечный день.       — А ты сам кто такой, утопленничек? — едко спросил гигант.       Сгустилось неприязненное молчание — вот-вот разорвется, улыбка сползла с лица мужчины. Пенгвин поджал губы — явственно ощущалось, что он не в восторге от такого начала совместного плавания. Накалявшуюся тишину разрезала его короткая фраза:       — Это Рейнальд Стейдж, если я не путаю фамилию.       — Не путаешь, — кивнул тот, с долей иронии глянув на Сида.       Гигант хмурился, услышав имя.       — Больно знакомая фамилия, — протянул без уверенности. — Не помню, где слышал.       — Из газет, — еще тише сказал Пенгвин. — Месяц назад было сообщение, что коммандер Рейнальд Стейдж получил повышение до капитана за поимку Дикаря Болдуина с наградой в сто двадцать миллионов. Мы еще обсуждали этот инцидент.       Сид и Отто на миг остолбенели, потом гигант посмотрел на человека перед ним совсем другими глазами. И Нине вдруг захотелось оказаться очень далеко отсюда, чтобы точно не услышать ничего из того, что будет сказано дальше.       Увы, проснуться по своему желанию ей пока не удавалось.       — Дозорный, — выплюнул гигант. — Так и знал, что не нужно было тебя спасать, ублюдок.       — Полегче, — Рейнальд Стейдж прищурился. — Я ведь могу вспомнить о своих обязанностях.       Нине на миг показалось, что его глаза стали какими-то другими. Пенгвин дернулся:       — Рей! Сид, следи за словами. Этот человек меня спас.       — Пенгвин-сан, — взвился гигант, — он дозорный! Ублюдок из тех, кто напал на Тис! Его не спасать надо было, а топить раз и навсегда! Закрыть в трюме, чтоб точно не выбрался! Зачем вы сказали его спасти?! Еще воду на него тратили...       Мелочность последней фразы больно ударила по желанию хорошо думать о пиратах Сердца. Словно Нину вдруг ткнули носом в зловонную лужу, а после — отмывайся, не отмывайся — запах никогда до конца не сойдет. Да, это Морской Дозор напал на пиратов Сердца, да, убил капитана. Но ведь за дело. Никто теперь не сможет сказать точно, что происходило на Тисе, но даже одного того, что пираты Сердца являлись пиратами, вполне хватало для решения по меньшей мере их арестовать. Они и до Тиса, наверняка, грабили, убивали, разоряли поселения. У них была какая-то там война с Кайдо. Сколько мирных людей было ими убито? Этим Пенгвином-сан, например?       Правая рука под головой Пенгвина дрогнула. Тот словно почувствовал всё, что успело промелькнуть в голове у Нины, и отодвинулся, освобождая ее руку. Он ничего ровным счетом не говорил, наблюдая из-под полуприкрытых век.       — Его надо убить, отомстить за наших! — продолжал убеждать гигант. — В конце концов, где гарантии, что он не шпион? У девчонки, — Нина вздрогнула, когда в ее сторону грубо ткнули пальцем, — ничего не вышло, так они решили этого на подмогу выслать.       Внутри поднималось раздражение. Нина знала, она выглядит подозрительно. Но... они плавали вместе пять дней, почти неделю. Она помогала им спасаться от морского чудища, готовила им, убиралась в лодке. Помогала спасать Пенгвина-сан. Она сидела с ними за столом, боялась вместе с ними потеряться и потерять Тис, переживала их горе. Они вместе говорили, смеялись, удили рыбу.       Всё это время они считали ее шпионом. И пока она не могла сказать точно, что же было неприятнее — то, что подозревали, или то, что делали это втихомолку, скрытно, не высказывая ничего в лицо.       — Больно надо за вами следить, — съязвила Нина, поднимаясь. — Можно подумать, такие большие люди.       — А ты вообще молчала бы! — вызверился Отто. — Думаешь, я не посчитал, когда ты у нас появилась?! Думаешь, забыл?! А вот хрен тебе! — и показал «хрен». — Ты здесь появилась ровно десятого июня, когда твои командиры напали на Тис! Так что выкуси! Ничего ты у нас не вызнаешь!       Нина закусила губу. От мальчишки всё это выслушивать почему-то было вдвойне паршиво. Оставалось надеяться только, что ей удастся хоть немного убедительно сымитировать презрение:       — А потом на нас еще морское чудище напало. Это тоже я его подговорила. И штиль — тоже моих рук дело.       Жаль, что из лодки нельзя было уйти, хлопнув дверью — недалеко уйдешь в открытом море. Но трюм никогда еще не казался таким привлекательным. И возможность проснуться без будильника — тоже. А еще очень тяжело было держать спину прямо под чьим-то почти осязаемым изучающим взглядом. Из семи шагов до люка каждый растянулся морскими милями и дался тяжелее велопохода по большому кругу.       — Эй ты, мы еще не закончили! — в спину ударил окрик Отто, но показался совсем уж незначительным в довесок к этому взгляду.       Какое-то движение колыхнулось и оборвалось голосом Пенгвина:       — Ты еще не закончил перевязку. Закончишь — иди на все четыре стороны.       А потом был полутемный трюм и голоса сверху:       — Но она же говорила мне вас бросить! Бросить накама! Вы же сами слышали!       — Я ей не накама, сегодня впервые встретил.       — Но вы могли умереть!       — Это вряд ли, адреналин, все дела. Сид, если ты еще раз попробуешь сделать что-то подобное, я ручаюсь, Рей порвет тебе глотку.       — Да если бы вы только знали, что эти ублюдки сделали!..       Тихий звериный рык.       — Сид, это приказ!       — Пенгвин-сан, не дергайтесь, я шью! Ах ты ж...       И долгая тишина, такая многообещающая и о многом говорящая.       — Сид-сан, если вы еще раз попробуете воткнуть мне это в спину, я, клянусь вам, немедленно вспомню приказ начальства и приступлю к исполнению.       — Пенгвин-сан, простите! Пожалуйста, простите!       — Да плыви ты уже... за вешалкой!       Над головой сияли звезды, мерцали белым, синим, сиреневым, опиумным порошком сыпались в наклоненную тонкую чашу растущего месяца. Пенгвин помнил, бабка говорила ему: «Посмотри на месяц. Если месяц выгнулся, словно полукруг буквы „р“, значит, он растущий, если изогнулся как короткая палочка буквы „у“ — значит, убывающий». Пенгвин смог выучить, как пишется буква «р», только с помощью растущей луны.       Звезды сегодня казались ближе — протяни руку и схватишь полную горсть. Это морфий приблизил звезды, обратил луну опрокинутой чашей, расцветил небо. Морфий забрал боль, но Пенгвин знал — утром она вернется, а возможности усыпить ее уколом не будет до самого вечера. Вторая инъекция за сутки могла превратить его в наркомана, и, хотя выгнать его из команды было некому, Пенгвин сам ушел бы: наркоманам не место в море.       Под рукой шуршали газеты. Пенгвин прочел их всех от первой страницы и до последней, но даже теперь, когда газеты так настойчиво мешались под рукой, всей душой хотел бы верить, что они тоже часть опиумных видений.       Не верилось, что на «Синей чайке» он видел Ло в последний раз.       Сколько вообще он знал Ло? Лет десять? Наверное, больше. Пенгвин был тогда юнгой на корабле Эдварда Блэка, уже два года плавал. Всякого нагляделся и казался себе самому очень взрослым, и, конечно, ни о чем еще не жалел. И не вспоминал еще дом темными ночами, вкалывая себе дозу морфия.       Дома отец собирался оставить ему в наследство церковный приход — Пенгвин был старшим из трех братьев и двух сестер, и по закону острова двухэтажный коттедж при церкви и сама аккуратная белая церковь должны были перейти ему. Тогда Пенгвин еще носил имя Джон Саммер. Тогда он просыпался каждое субботнее утро от стука гравия по окну — это его друг Генри звал его гулять. Тогда с позолоченного креста их белой церкви над городом разносился крик горлицы: «Идиии-те! Идии-те!», расползшийся по стене дома виноград лез салатовыми побегами в окно кухни, и мать, ворча, обрезала его первым попавшимся под руку ножом. Тогда Пенгвин ходил в церковную школу, но на уроках делал бумажные кораблики — он знал целых пятнадцать схем на память! — и читал приключения под партой.       Отец, даром, что работал священником, был мастером на все руки. Уже после, на корабле капитана Блэка, Пенгвин был ему очень благодарен за ранние побудки по воскресеньям и слова «в сарае прохудилась крыша, мы идем ее чинить» или «ты когда-нибудь видел, как запаивают дыры в чайниках?» Собственно, Пенгвин с удовольствием и не видел бы ничего подобного по утрам воскресенья, но его никто не спрашивал.       Жизнь Пенгвина текла размеренно и неторопливо, перебираясь от книжки к книжке, растягиваясь до бесконечности на уроках в школе и мелькая искрами фейерверка в компании друзей. Наверное, однажды он просто прочитал какую-то неправильную книжку. Настолько неправильную, настолько не по-привычному реалистичную, настолько захватывающую, что не побоялся в компании друзей заявить:       — Не хочу быть священником. Наверное, сбегу из дома.       А Генри возьми, да и скажи:       — Да тебе слабо! Ни за что не поверю, что ты рискнешь.       И Пенгвин рискнул.       Он ушел через две недели. Тянул так долго только потому, что не хотел красть деньги у родителей, а потому сидел в школе без завтраков и обедов, откладывая деньги на дорогу. Потом это казалось таким наивным. Он ведь собирался стать пиратом. Или наемником. Или охотником на пиратов. Всё равно, кем. Но, главное — чтобы море. Чтобы шторм и чайки, темная глубина под килем, буревестник в тучах.       С того дня он ничего не слышал ни о сестрах с братьями, ни о родителях. Не знал, как долго его искали. Не знал даже, живы ли мать с отцом. Сначала просто не думал об этом, а потом стало стыдно заявиться в их дом спустя столько времени. Его лицо смотрело с листовки, за него давали награду. И баламутить родной тихий город, пачкать белый порог дома илом с армейских сапог, пугать горлицу, с утра и до вечера зовущую идти куда-то, он больше не имел права.       Дорнбург, приморский город его родного острова, встретил Пенгвина полным незнанием, что делать с каким-то мальчишкой, а потому — закрытыми дверями, презрительными взглядами и отказами, отказами, отказами... Джон Саммер был слишком маленьким и щуплым, ему было всего двенадцать лет, и вообще для дорнбургцев он был непоправимо сухопутной крысой из процветающего тихого городка. В первый же вечер у него отобрали теплую куртку, ботинки и все деньги, а взамен оставили фингал под глазом и ноющие бока. Пенгвин продрог на ветру с моря, но всё, что смог сделать — это забиться в грязный переулок и уснуть у теплой стены дома. Потом-то он понял — это было его счастьем, что его не пустили переночевать даже в сарай, и что он выбрал именно этот переулок, а не соседний.       Утром его разбудил громкий бас:       — Эй, парень, не слишком ли вонючее место ты выбрал для сна?       Пенгвин с трудом продрал глаза. Тело ныло, а голова раскалывалась от невыносимых запахов помойки и сточной канавы. И как он не проснулся раньше от вони?.. Плохо было неимоверно. Но стоило увидеть мощную фигуру перед ним, как сонливость испарилась.       Это был улыбчивый светловолосый бородач в тельняшке и парусиновых штанах до колен, за поясом у него торчал револьвер с одной стороны и кинжал в ножнах — с другой. Капитан Эдвард Блэк.       — Мне больше некуда идти... — прохрипел ему в ответ Пенгвин. И некстати добавил: — Сэр.       — Слышал? — капитан обернулся к кому-то, кого не было видно за помойным ящиком, хохотнул. — Сэр!       Ответом ему был негромкий смешок.       — Что умеешь делать? — спросил капитан у Пенгвина.       — Гвозди забиваю, — все еще хрипло ответил тот, еще не понимая, к чему дело идет. — Паять могу. Скамейку могу сколотить и стул. Крышу починить.       Эдвард Блэк многозначительно переглянулся с всё тем же невидимкой. Смерил Пенгвина нечитаемым взглядом. И сказал наконец:       — Вступай ко мне в команду. Испытательный срок — две недели. Если хорошо себя покажешь, возьму юнгой и назначу жалование в двадцать тысяч белли.       Тогда это казалось чудом. Да это и было чудом — что его, побитого, замерзшего, вообще увидели между помойными ящиками. Уже много позже Пенгвин понял: капитан Эдвард Блэк получил стократную выгоду с рукастого мальчишки-младшего плотника. Жалование ему, не знавшему цену деньгам, платили нищенское, а работой заваливали с утра до ночи. Зачастую Пенгвин не успевал добраться до каюты и засыпал прямо на полу в мастерской.       Капитан не скупился лишь на знания. Вот их-то в голову наивному и доверчивому Джону Саммеру вложили накрепко.       Штормовое осеннее Норс Блю не радовало штилями, а Пенгвин под руководством офицеров учился управлять парусами, вязать морские узлы, учил названия, непривычные и труднопроизносимые для него, «сухопутной крысы». Фрегат «Змей» трещал по швам, ходил ходуном. Свинцовые волны поднимались выше мачт. И выйти на палубу подчас было жутко, а после Пенгвин подолгу не мог справиться с дрожью в коленях.       На все том же «Змее» капитана Блэка Пенгвин встретил первого своего друга — по профессии, по судьбе, по мелким и совсем не мелким шалостям, друга во всём. Он сразу приметил рыжего мальчишку, но познакомился с ним лишь месяц спустя, когда ему всё же дали немного свободы от работы. Мальчишку звали Шаши Ринго, ему тогда было всего десять лет.       — Я буду звать тебя Пенгвин, — однажды, в такой редкий тихий погожий вечер, сидя у борта и свесив вниз к мягким волнам босые ноги, заявил Шаши. Пенгвин не знал, отчего мелкий всегда ходит босиком даже в совершенно невыносимый, промозглый холод северного моря. На сушу спускался — надевал ботинки. А на корабле — всегда с голыми ступнями.       — Это с чего вдруг? — фыркнул Джон Саммер. — У меня нормальное имя есть.       — Ты похож, — пожал плечами Шаши.       — Это что, ты намекаешь, что я толстый и неповоротливый?! — вызверился Пенгвин. Схватил мелкого за ворот рубахи, чтобы проучить.       — Нет, — помотал тот головой. — Ну... Ты черно-белый всегда и молчаливый. А еще у тебя прыщ на носу, а у пингвинов клюв ведь красный.       В зеленых глазах читалось такое откровенное непонимание, за что же его собираются бить, что у Пенгвина рука не поднялась ни на что большее, кроме подзатыльника.       — А меня зови Шачи, — радостно предложил мелкий.       — Это с чего вдруг?! — уже возмущенно повторился Пенгвин. — Я пингвин, а ты — аж косатка! Не велика ли честь для мелкого?!       — Созвучно, — продемонстрировал тот чудеса логики. — У меня имя созвучно с Шачи, а на другие прозвища откликаться — это надо привыкать долго.       Тогда Пенгвин думал, что через пару месяцев игра заглохнет сама собой и без тени сомнения обвинил бы во лжи всякого, кто сказал бы ему, что он будет откликаться на «Пенгвина» и в двадцать, и даже в двадцать шесть лет...