Не забудь проснуться

      В том их первом настоящем бою команда «Змея» поредела на три четверти. Из команды напавшего на них «Реверса» в живых не осталось никого — раненных добили, с корабля забрали все ценное и пустили дрейфовать по штормовому зимнему морю.       «Реверс» превратился в корабль-призрак.       После Пенгвин пережил много боев, таких, о каких вспомнить бывало страшно, после которых он сам казался себе долбанутым маньяком, но всегда в кошмарах после ранений ему виделся именно тот, первый бой, скрюченное тело с ножом в животе и серые обвислые паруса погибшего «Реверса». Иногда ему казалось, что он до гробовой доски забыть этого не сможет.       В ночь после боя почти никто не спал. На верхней палубе о покореженный абордажными мостиками борт стучали молотки, Пенгвин сперва помогал старшему плотнику, только под утро совсем обессилил, и его отпустили в каюту спать, сжалившись над ребенком. Но сон не шел, несмотря на валившую с ног усталость.       Пенгвин лежал, слушал дыхание Шачи из соседнего гамака, вздрагивал, когда Ло резко говорил что-то во сне, когда скрипел его гамак от тяжелого вялого движения. Пожалуй, именно в ту ночь Пенгвин стал ненавидеть Ло чуть меньше. Это было похоже на внезапное чувство благодарности — не за спасение от вражеской команды (Пенгвин не сомневался, что даже если бы их с Шачи взяли в плен, капитан Блэк сумел бы их отбить) и уж тем более не за демонстрацию быстрого убийства. Скорее за то, что Ло тоже спал паршиво и с кошмарами, не оставив Пенгвина наедине с бессонницей.       Один только Шачи выбрался из того боя как сухим из воды. Отоспался, спокойно позавтракал, спрашивая, отчего Пенгвин не ест, словно ничего не произошло. Наверное, у мелкого действительно были крепкие нервы, раз он без труда смог пережить бой, после которого даже Ло несколько ночей спал беспокойно.       В ту зиму все пиратские банды Норс Блю жили по принципу «ты или тебя». Нападали со спины, под покровом ночи, подбирались тихо и пожирали друг друга, заглатывали, не жуя, торопливо, как полярная лисица пожирает кур в деревенском курятнике. Норс Блю делили, как завоеванный трофей, уже не боясь гнева семьи Донкихот, пушек и бомб Джермы.       Пенгвин знал, «Змею» просто повезло в ту ненастную зиму. Капитан увел свою крошечную команду далеко в море, надеясь, что мороз и шторм защитят их от людей, получивших наконец волю, а потому куда более опасных. О резне на острове Ласточка они узнали из газет — там в бою сошлись четыре сотни человек из двух пиратских альянсов. Говорили, остров покраснел от крови, покраснело и море, куда сбросили трупы.       Иногда Пенгвин думал, что будь капитан Эдвард Блэк хоть чуточку более амбициозным, о пиратах Сердца никто и никогда бы не услышал — мальчишки-юнги просто не пережили бы кровавый год Норс Блю.       В конце января мороз заставил «Змея» причалить в ближайшем порту и надолго там задержаться — море замерзло, до горизонта поползли тонкие белые льдины. А мороз свирепел, крепнул лёд, и вскоре стальной борт «Змея» не смог сломать белый панцирь матово-черного вязкого моря.       Порт Фар-ден-форт растянулся длинной прибрежной полосой несколькими градусами ниже полюса. Город тускло светил лучинами, но зеленое цунами северного сияния заливало его неустанно, выкатываясь из-за острых пиков снежно-белых гор.       Серый, запорошенный метелью, дымящий печными трубами город говорил на сотне наречий, давал приют равно и пирату, и торговцу в ненастное время, когда солнце не поднималось в черном небе над белесым стылым покровом моря. Зимой в Фар-ден-форте без труда можно было отыскать охотника на пиратов, выпивающего в пабе вместе с пиратами, несколько десятков дозорных, все еще пытающихся соблюдать видимость дисциплины, но откровенно мерзнущих в тонких казенных мундирах, а оттого бойкотирующих утренние построения. Зимой Фар-ден-форт, как и многие города Норс Блю, становился временной нейтральной территорией, где люди всех профессий объявляли негласное перемирие. Потому что вместе теплее, легче найти очаг и нет необходимости его делить.       В ту зиму порт Фар-ден-форта был битком набит судами — от мачт в глазах рябило. Наверное, не один только капитан Блэк посчитал, что чем севернее, тем безопаснее.       Матросы собирались в пабах, занимая время выпивкой и байками, только шпана вроде Пенгвина и Шачи слонялась по заледеневшим улицам. Они лазали по заброшенным домам, на чердаках пугали тощих помойных кошек и распушившихся голубей.       На третий день стоянки в Фар-ден-форте Пенгвин примерно представлял себе карту города и чем дальше, тем она казалась ему более странной. Вот только в чем именно заключалась странность, понять он не мог, что-то постоянно ускользало от внимания.       После полудня тридцатого января горизонт впервые за зиму чуть посветлел. Пенгвин с Шачи сидели на самом верху заброшенной водонапорной башни, но Пенгвин смотрел вовсе не на темно-синий восток, а на растянувшуюся вдоль моря восточную часть города. Странный город, что-то в нем было не так.       — Здесь хоть видно, что рассвет близко, — вдруг сказал Шачи. — Был бы свет, даже не заметили бы.       Свет?       Пенгвин моргнул, всмотрелся в белые змейки заснеженных улиц, в черные нагромождения зданий.       Нигде не было света. Ни огонька, ни лучинки. Мертвые фонари на улицах сгорбились, точно тощие старцы в черном, из пустых окон смотрела холодная темнота.       — Шачи, света нет, — Пенгвин не сдержал удивленного возгласа.       — Ты, что, еще не привык к темноте? — мелкий косо глянул на него. — Я все вижу, еще с начала зимы, когда дня не стало.       — Да не, — отмахнулся Пенгвин. Схватил мелкого за рыжие космы на затылке, заставил опустить взгляд на город. — Нигде нет света. Вся восточная часть города темная.       — Ну и что? — Шачи только плечами пожал. — Я давно уже заметил, поэтому и пошел сюда смотреть на небо. Тут видно, а в западной части слишком много фонарей.       — Дурень! — досадливо ругнулся Пенгвин. — Почему не сказал? Ты вообще понял, что это значит? — и тяжело вздохнул, встретив совершенно непонимающий взгляд. — Шачи, восточная половина города полностью заброшена. Там нет людей. Вообще нет. Видишь, на улицах сугробы лежат, везде темно. Это странно.       В гостиницу они вернулись, извозившись в снегу. Пройти целый квартал в сугробах оказалось непростой задачей, но Пенгвин, невзирая на нытье Шачи, на насквозь промокшие штаны и сапоги и холод, который только сейчас стал ощущаться в полной мере, решил наверняка убедиться в правильности догадки. Из семнадцати домов восемь оказались запертыми на замок, пять — разграбленными подчистую, даже стены кое-где были разломаны, в четырех обнаружился полный беспорядок, словно хозяева очень спешили, уезжая. И нигде — ни цепочки следов, ровная снежная гладь на улицах, от калиток и до крыльца. Словно даже мыши избегали сюда забредать, одни только глупые голуби нет-нет, а следили там, где снега было поменьше.       Когда Пенгвин с Шачи добрались до гостиницы, вода на штанах превратилась в корку льда, а зубы стучали так, что Пенгвин боялся отстучать ими язык. Хотелось только одного — забраться куда-нибудь поближе к камину и просидеть там пару часов и уж точно не оправдываться перед доктором или капитаном. Но стоило им ввалиться с мороза в общий зал гостиницы, как их окрикнул знакомый голос. И тон окрика был такой, что сомневаться не приходилось — гроза близко.       — Где вас носило? — капитан Блэк оглядел юнг, неприятно прищурившись. — Решили воспаление легких схватить?       — Прррошу пррростить, — едва простучал зубами Пенгвин.       — Быстро переодеваться! — оборвал его капитан. — И чтоб до завтра носа из кроватей не высовывали!       Собственно, Пенгвин с Шачи и не собирались, разве что среди ночи кто-нибудь особо шумный из бара придет, в темноте навернется, а потом поднимай его с пола и до кровати тащи. Тяжело бывает выспаться, если делишь гостиничный номер с тремя младшими матросами.       Когда Пенгвин вылез из душа, вымотавшийся и продрогший Шачи, похоже, уже спал, но в комнате нарисовался Ло. Он сидел на единственном в номере стуле, пододвинув его к широкому подоконнику, разложив перед собой три высокие стопки продолговатых книжиц, и переписывал из них что-то в большую толстую тетрадь.       Пенгвину стало любопытно. Худой, очевидно долго недоедавший Ло всегда казался ему одним из тех парней, что всё детство провели в глухой северной деревне, где никто, конечно, не заботился об их умении читать и писать. В пользу этого говорили и те обноски, в которых он появился на «Змее» и которые носил до сих пор: потертые валенки, тулуп из собачьей шкуры, что был ему велик. Тем страннее было видеть Ло, быстро и внимательно что-то записывавшего.       Не на шутку заинтересовавшись, Пенгвин постарался неслышно подойти со спины, заглянул через плечо. Продолговатые книжки на деле оказались медицинскими картами, а тетрадь — чем-то вроде журнала учета израсходованных лекарств. У Ло был острый, отрывистый, но понятный почерк.       — Решил в докторы податься? — удивился Пенгвин, забыв, что вообще-то хотел подглядывать тайком.       Ло даже не вздрогнул.       — Я работаю в центральном фарденфортском госпитале, — обернулся, посмотрел недовольно, словно говоря «вот я — работаю, а вы целыми днями прохлаждаетесь с риском для здоровья и бюджета команды».       Пенгвин неловко перемялся с ноги на ногу. Все-таки взгляд у пятнистой сволочи был тот еще, особенно в минуты раздражения.       — Что, доктором работаешь? — переспросил неуместно и недоверчиво.       Теперь Ло смотрел на него как на идиота.       — Пробирки мою, — наконец, соизволил ответить. — И учет лекарств беру на дом, — и отвернулся, принимаясь за прерванное дело.       Пенгвин еще некоторое время постоял у него за спиной, потом отошел к кровати, намереваясь лечь. Но вдруг неожиданно даже для себя заявил:       — А мы в восточной части города были.       Ло замер. Словно раздумывая, прокрутил ручку между пальцев, очень медленно отложил ее в сторону и наконец повернулся к Пенгвину всем корпусом.       — И что? — в вопросе, казалось, не было интереса, но Пенгвин мысленно поставил плюс балл в свою пользу. Ло никогда не спрашивал, если ему было не интересно.       — Как думаешь, почему в восточной части Фар-ден-форта нет людей? — Пенгвин сел на кровати, не отрывая взгляд от Ло. — От чего они все могли сбежать?       — Не знаю, — тот пожал плечами. — Там точно никого нет?       — Мы целый квартал обошли, — донеслось из-под одеяла Шачи. — Ни одного жилого дома, — одеяло зашевелилось, выпуская на поверхность взъерошенную голову. Заспанным мелкий не выглядел, скорее — необычно задумчивым.       — Ты что-то знаешь? — Пенгвин решил, что надо брать быка за рога, пока Ло вообще с ними говорит. — Тоже что-то заметил?       Ло помолчал недолго, должно быть, раздумывая, стоит ли говорить. По всей видимости, доводы «за» перевесили.       — Когда нанимался на работу, — он кивнул. — Город делится на три округа — Западный, Центральный и Восточный. Хозяин гостиницы мне сказал, что госпиталь есть в каждом. Если смотреть только по адресу, идти от нас мне удобнее всего до госпиталя в Восточном, но, когда я это сказал, мистер Буффало принялся меня отговаривать. Оказалось, что госпиталь Восточного округа закрыт, а жители обслуживаются в Центральном. Я работаю там четыре дня, а еще не видел ни одной карты жителя Восточного округа. Может быть, слишком мало времени прошло, но это странно, учитывая погоду и количество больных.       Пенгвин внимательно выслушал, переглянулся с Шачи.       — Сходим туда завтра, — решил, получив молчаливое согласие мелкого. — Проверим, есть ли кто-нибудь на других улицах.       — Не сходите, — Ло вдруг усмехнулся.       — Это с чего вдруг? — возмутился Пенгвин такой наглости. — Можно подумать, ты за нас решать будешь!       — Завтра вы оба будете лежать с простудой, — Ло, ничуть не впечатлившись, отвернулся к подоконнику, взял ручку. — Послезавтра поймете, что лекарства мистера Изи почему-то не действуют, — ехидно прошелся по их корабельному доктору, — и попросите меня принести что-нибудь из больницы. Через два дня вам станет лучше. По такому случаю вы получите выговор от капитана и запрет выходить из комнаты на сутки. Это четвертый день. За это время я либо увижу хотя бы одну карту жителя Восточного округа, либо на пятый день мы пойдем туда вместе.       И Пенгвин мог сколько угодно возмущаться, сколько угодно грозиться вышибить мозги, но на следующий день его нос был красным и заложенным, горло драло болью, а сказать что-либо стало непосильной задачей. Шачи выглядел не лучше, шмыгал носом, обложившись десятком носовых платков, и смотрел на мистера Изи из-под трех одеял красными слезящимися глазами.       На второй день гордость и упрямство не дали Пенгвину ни о чем попросить Ло. Когда тот вернулся с работы, Пенгвин только одеялом с головой накрылся, даже «привет» не сказав.       Утром третьего дня терпение Шачи истощилось.       — Слушай, — когда все разошлись, хриплым шепотом позвал он. — Пенгвин. Ты спишь? Пенгвин!       Отвечать очень не хотелось, но мелкий всегда был настойчив.       — Что? — пришлось повернуться, сделав вид, что его только что разбудили.       — Помнишь, Ло говорил, что может принести нам какое-то лекарство? — почти воодушевленно начал Шачи. — Надо только попросить...       — Да ни за что в жизни! — перебил его Пенгвин. Получилось не особо внушительно, учитывая писклявый севший голос.       — Ну Пенгвин, — заканючил мелкий. — Ну чего тебе стоит...       «Гордости», — подумал Пенгвин. А вслух сказал:       — У мистера Изи хорошие лекарства. А Ло просто хочет самоутвердиться за твой счет, когда ты будешь его просить. Лежи в кровати, пей таблетки и не высовывайся, тогда выздоровеешь.       Шачи ничего не говорил, только тяжело дышал, и Пенгвин стал было надеяться, что никакого ответа уже не будет, когда услышал тихое:       — Пенгвин, а почему тебе так не нравится Ло?       Этого вопроса стоило ждать. Взаимную неприязнь двух юнг не заметил бы только глухой слепец, а Шачи, хоть и не отличался наблюдательностью, то и дело уплывая в свои мысли, дурнем не был. Ответ стоило получше сформулировать, чтобы хоть в глазах мелкого не упасть — в своих-то падать было уже некуда.       — Ло все время пытается сделать так, чтобы окружающие чувствовали себя от него зависимыми, — наконец очень медленно произнес Пенгвин сформулированное. — Он не хочет помочь — он хочет, чтобы мы попросили его о помощи, чтобы он почувствовал себя кому-то жизненно необходимым. Если бы он хотел только помочь, он не стал бы говорить нам, что надо о чем-то кого-то просить. Он бы просто принес лекарства. Но ему нужно чувство собственной значимости. У него есть Дьявольский фрукт, он считает себя сильнее всех нас, и сейчас он хочет, чтобы мы своей просьбой лишний раз показали ему, что от него зависим. Если мы о чем-то его попросим, он всегда будет смотреть на нас сверху вниз.       Пенгвин очень надеялся, что мелкий хоть что-нибудь, хоть половину его слов поймет. Шачи молчал. То ли погиб под гнетом сложности, то ли обдумывал.       — Пенгвин, — послышалось с соседней кровати, когда Пенгвин уже всерьез стал опасаться, не наговорил ли лишнего. — А ты не думаешь, что у Ло просто такое понимание привязанности? Его близкие люди — те, кому он нужен, кто может попросить его о чем-то. Ну, те, кто просит о помощи, и те, кто после просьбы эту помощь получают, а не оказываются посланы. Просто если думать так, как ты, то выходит, что ты и мне помогаешь только затем, чтобы почувствовать собственную значимость.       И Пенгвин отчего-то не нашел, что ответить.       Пенгвин провалялся в постели целую неделю, травясь абсолютно бесполезными лекарствами, натирая платками мозоль на носу. Он так и не смог ни о чем попросить Ло, а Ло, хоть пару раз и останавливался над кроватью больного, словно хотел что-то сказать, так и не смог предложить помощь. Однако стараниями Шачи между ними словно бы установилось подобие перемирия.       Мелкий стал воспринимать Ло как друга, и Пенгвин ничего не мог с этим поделать. Не говорить же, в самом деле, «либо он, либо я». Поэтому он выжидал, присматривался и слушал.       А когда Пенгвина, наконец, выписали, капитан спутал им все планы, решив, что пора занять шалеющих от безделья юнг работой. Пенгвина и Шачи отдали подмастерьями в столярную мастерскую, куда накануне устроился их плотник, и времени думать о странностях Восточного округа не осталось совершенно. Наверное, они бы и не вспомнили о нем, если бы не случайность.       В тот день они возвращались домой необычным маршрутом. Полярная ночь медленно, но верно иссякала, в три часа дня на минутку стало почти светло, и Шачи потащил Пенгвина длинной дорогой — по дамбе вдоль города. По пути встретили Ло. Оказалось, тот всегда ходил здесь от госпиталя до гостиницы.       Они всего-навсего о чем-то заговорились, пропустили свой поворот, свернули на следующем. И десяти шагов пройти не успели, как за домом уткнулись в невысокий разодранный забор-сетку.       — Стройка? — не понял Пенгвин, оглядываясь в поисках обхода. Уже снова стояла кромешная темень, хотелось есть, и эта преграда на пути к гостинице и обеду оказалась очень некстати.       Но за забором тянулись точно такие же дома, как везде в городе, разве что вместо расчищенной дороги между ними искрилась снежная гладь. Только от дыры в заборе по ней вихляли едва заметные, засыпанные снегопадом следы.       Ло тоже огляделся, кивнул каким-то своим мыслям. И зачем-то сошел с дороги, залезая по колено в ближайший сугроб.       — Ты чего? — не понял Шачи. — От капитана попадет!       — Тут табличка, — откликнулся Ло. — Фонарь у кого-нибудь есть?       У Пенгвина фонаря не было. Он, как и все северяне, вынужденные по три-четыре месяца в году жить в темноте, привык доверять своему острому ночному зрению и обычно не нуждался в дополнительном свете. Но Шачи полез в сумку, порылся в ней и выудил небольшой карманный фонарик.       — Посвети, — Ло варежкой скрипел по железу, очищая надпись.       Луч фонаря больно ударил по глазам.       — Зона отчуждения, — наконец прочел Ло. — Вход воспрещен. Тут дата стоит, то ли двадцать семь лет назад, то ли тридцать семь, цифра почти стерта.       И тут Пенгвин понял — по всей видимости, они пришли в Восточный округ.