Не забудь проснуться

      Всего миг невесомости, за который Пенгвин полностью потерял ощущение верха и низа, а потом был короткий и тяжелый удар. Не то чтобы он оказался больнее предыдущего, просто темнота в глазах продлилась чуть дольше.       По плечу садануло чем-то тяжелым, приводя в сознание. В считанные мгновения Пенгвин понял, что лежит на спине на все той же плите, и что прогнившему полу церкви, который и так едва держал крышку колодца, хватило одного несчастного удара, чтобы провалиться. Точно над головой зияла неровная дыра, в которую лился тусклый желтый свет.       Хотя, наверное, Пенгвину повезло, что слабым звеном оказались доски пола, а не несущие балки — если бы обломилась балка, рухнуло бы все, включая колодец, и выжить в этих завалах никто не сумел бы.       — Эй, Пенгвин, Ло, вы там целы?! — в дыре показалась голова Шачи. Пенгвин не видел его лица, но вопрос прозвучал тревожно.       — Да, более-менее, — собственный голос показался хриплым. Пенгвин прочистил горло и замолчал, ожидая, когда откликнется Ло.       Прошла секунда, другая, но никакой реакции не было.       — Ло? — позвал Пенгвин, поднимая голову. Очень хотелось отлежаться хоть немного, но молчание этого ненормального нервировало не хуже темноты за пределами круга желтого света рядом с плитой.       Опять никакой реакции.       Пенгвин понял, что нужно вставать и разбираться, куда делся пятнистый псих, не мог же он с концами исчезнуть.       Сесть удалось не без труда, по спине еще ползала тянущая боль. Но, по крайней мере, двигаться ничего не мешало. От сердца отлегло: если со спиной всё в порядке, значит, самого страшного не произошло, а с остальным можно справиться. Хотя не видно было ни черта — из-за света сверху зрение никак не могло перестроиться на ночное.       — Ло? — еще раз неуверенно позвал Пенгвин.       Тишина, только Шачи возился наверху. Это копошение навело на еще одну мысль.       — Шачи, фонарь у тебя? Кинь мне его.       Еще немного шевеления, и:       — Лови, — серебристый корпус фонарика блеснул в желтом свете.       Конечно, белый тусклый луч мало помог, но, по крайней мере, позволил оценить ситуацию. Пространство под полом в высоту было метра четыре, и самым удивительным теперь казалась мягкость падения и отсутствие переломов. Справа возвышалась глухая стена — наверное, стенка колодца, влево до противоположной стены укладывалось метров пять. От стен веяло лютым холодом, даже Пенгвин, уже привыкший к сорокоградусным морозам и замотанный с ног до головы, испугался окоченеть в этом подвале.       Плита приземлилась примерно по центру свободного пространства, а вокруг нее со всех сторон земляной пол усыпало обломками досок, щепками и древесной трухой.       И тут Пенгвин увидел Ло. Сначала луч выхватил откатившуюся почти до правой стены пятнистую шапку, потом Пенгвин посветил ниже и невольно вскочил, напрочь забыв про боль в избитом теле. Потому что, если сам он пришел в себя на плите-крышке, то Ло был виден лишь наполовину из-под этой плиты.       Он лежал навзничь, подложив правую руку под лоб, а все тело ниже пояса и кисть левой, вытянутой вдоль туловища руки оказались под бетонным саркофагом.       — Ло! Эй, Ло! — Пенгвин бросился к нему, свалился рядом на колени. Никакого ответа. Ло был без сознания. Хорошо еще, что жив остался, — подумалось Пенгвину. Хотя пульс на шее бился так быстро, тихо и неровно, что сомневаться не приходилось — тут нельзя медлить.       — Что там, Пенгвин?! Пенгвин! — только удостоверившись, что Ло жив, Пенгвин понял: Шачи, не способный разглядеть ничего внизу, а потому изводившийся в неведении, уже некоторое время пытался до него докричаться.       — Ло придавило плитой, — откликнулся Пенгвин. — Я не смогу его вытащить, тут надо приподнять плиту.       Наверху молчали некоторое время.       — Он жив? — наконец, спросил Шачи.       — Да, но если мы его не вытащим, это ненадолго, — пришлось признать очевидное. Хотя даже это не дало бы никаких гарантий — если у Ло раздроблен позвоночник, он в лучшем случае останется калекой.       Пенгвин не знал, за что хвататься. Нужно было думать, изобретать хоть сколько-нибудь адекватный способ вытащить Ло из-под плиты. Но руки тряслись, а мысли прыгали как взбесившиеся от августовской жары кузнечики. Некстати вспомнилось — лет десять назад они с отцом, матерью и с тогда единственной младшей сестрой ездили за город на пикник. Отец с матерью сидели на клетчатом покрывале на лугу, ветер гнал волны по островкам метелок, а трехлетняя сестра прыгала по проселочной дороге, подражая кузнечикам. И полуденное небо погожего дня было синее-синее.       «Думай, черт возьми», — одернул себя Пенгвин. В одиночку плиту ему не поднять, но можно попытаться вытянуть из-под нее Ло, если подпереть ее и зафиксировать в одном положении. Обломки досок вполне подойдут, главное не торопиться и сделать всё аккуратно.       — И кого вы тут собираетесь вытаскивать, мальчики?       Незнакомый голос заставил остолбенеть. Пенгвин не слышал ни звука шагов его обладателя, не почувствовал его присутствия. Успокаивало лишь одно — голос был женским.       — Что там, Пенгвин, что случилось? — всполошился Шачи.       Едва справившись с дрожью, Пенгвин обернулся, посветил фонарем в темноту, откуда только что говорила неизвестная.       Белый луч упал на темное одеяние до пола. «Монахиня. Монастырь все-таки действующий», — с облегчением понял Пенгвин.       Но стоило ему поднять фонарь выше, мало-помалу дойти до лица, как стало ясно — облегчение оказалось преждевременным.       Вместо лица у монахини кровоточила одна сплошная язва. Под левым глазом вздулся чумной бубон, под правым во всю щеку чернел содранный и загнивший струп, гниение разъело губы до кровавого месива, в котором белели корни зубов. Только под поразительно чистым белым лбом светились не тронутые болезнью желтые глаза.       С удивительной ясностью Пенгвину открылось: эта монахиня пришла сюда вовсе не проявлять милосердие. Словно в подтверждение из складок одежды вынырнула рука с ножом.       — Шачи, быстро беги за подмогой, — не сводя глаз с женщины, кинул Пенгвин.       — Что у вас случилось?! — похоже, мелкий по-настоящему запаниковал. — Пенгвин, а как же ты?       — За подмогой, быстро! — взревел Пенгвин, едва сдерживая желание запустить чем-нибудь тяжелым в маячащую сверху голову Шачи.       Голова сразу исчезла, послышался звук быстрых шагов, переходящих в бег.       — Он не сможет убежать, — уверенно и безразлично сказала монахиня. — Зачем вы сюда пришли?       — Мы нечаянно, — попытался Пенгвин. — Мы заблудились, зашли в церковь, а там пол провалился. Честно, мы не собирались никуда идти, это случайность.       В голове билось: надо тянуть время. Тогда, возможно, у него будет шанс — если Шачи сможет добежать до своих, если подмога придет достаточно быстро, если они смогут справиться с этим чудищем.       — Вы нечаянно открыли склеп? — по-прежнему ровно спросила монахиня, делая медленный шаг вперед. — Как именно можно было нечаянно поднять двухтонную плиту, если сейчас один из вас придавлен ею к полу? Ты сильнее его?       — Нет, — Пенгвин помотал головой, отползая. Налетел на что-то, удержался только потому, что и так сидел на коленях. Обернулся. Сзади оказалось плечо Ло.       Он знал, если сейчас бросить Ло, это даст ему самому несколько минут, которые, возможно спасут его жизнь. Такие, как эта монахиня, не удовлетворяются одним смертельным ударом. Она будет бить Ло, пока от той его части, что торчит из-под плиты, не останутся одни кровавые ошметки. А сам Пенгвин сможет убежать и спрятаться. Возможно, даже вылезти наружу сможет. Ло все равно обречен — даже если его вытащат, наверняка его ноги раздроблены — он точно больше никогда не будет нормально ходить. А если раздроблены позвонки — даже пальцем шевельнуть не сумеет. Не лучше ли теперь перелезть через тело и спасти хотя бы себя, не пытаясь спасти калеку?       Монахиня шла медленно, Пенгвину хватило бы времени, чтобы вскочить и бежать. Он уже поставил было ногу, готовясь сорваться с места, но тут понял: он совершенно точно не может этого сделать. Ло не был ему другом, Пенгвин ни разу даже в мыслях не назвал его «накама», но было в их взаимной неприязни нечто очень ценное, совершенно незаменимое, нечто такое, что придавало плаванию на «Змее» дополнительный смысл. И теперь Пенгвин не смог бы бросить Ло, даже если бы на них надвигался тираннозавр, а не больная монахиня.       — Я знаю, зачем вы пришли, — а она в это время перехватила нож поудобнее. — Все сюда приходят за ним, но я никому не позволю и пальцем к нему прикоснуться. Вы зашли слишком далеко, я не могу вас отпустить. Вы не выйдете отсюда и никому ни о чем не расскажете.       Ее рука тяжело и медленно поднялась.       — Постойте! — зачастил Пенгвин. Промерзшие мозги активировались ощущением реальной опасности, мысли потекли стройно и ровно и сплошь в сторону способов спастись. Да, монахиня выглядела жутко, но, тем не менее, это была всего лишь уродливая женщина, истощенная болезнью — она казалась очень опасной, но вряд ли в действительности таковой являлась. Если найти хоть какое-нибудь оружие, с ней вполне можно было сладить. — Я не знаю, о чем вы говорите! Мы просто провалились сюда, мы ничего не стремились найти!       Пальцы правой руки наконец нащупали нож за голенищем сапога. Повезло, что морская привычка никогда не давала сбоев — Пенгвин по утрам на автомате запихивал нож в сапог.       Монахиня уже ничего не ответила, но Пенгвину это было не нужно. Одним движением он подорвался на ноги, поднырнул под медленно опускающуюся руку. Нож легко вошел в тонкую шею над левой ключицей, прошил вены и артерии.       Монахиня замерла, словно не понимая, что только что произошло. Пальцы левой руки дотянулись до шеи, тронули рукоять. Пенгвин ждал, что сейчас из раны хлынет кровь, а женщина свалится на пол, но та, как ни в чем не бывало, схватилась за рукоять и резко дернула, швырнула нож в сторону.       «Быстро», — Пенгвин не уследил за движением, только услышал звон металла по стене.       Крови не было. Ни фонтана, ни даже ручейка. И если ее отсутствие еще можно было списать на темноту и черную одежду, то, что женщина осталась на ногах, объяснению не поддавалось.       — Тебе лучше не сопротивляться, мальчик, — ее голос звучал по-прежнему ровно. Пенгвин отступил, роняя фонарь. В голове сломанной пластинкой крутилось: «почему оно не дохнет?!»       Замаха Пенгвин не увидел. Но удар по ребрам сбоку перекрыл дыхание, в ушах раздался громкий хруст, и тут же Пенгвин врезался спиной в стену.       В глазах потемнело, на миг почудилось, что сломалось сразу всё — все ребра, позвоночник и лопатки. Когда темнота чуть прояснилась, он уже сидел на полу, всё вокруг плыло, а круг желтого света у плиты походил на арену цирка перед смертельным номером. Собственно, именно он там и происходил — монахиня вплотную подошла к бессознательному Ло и уже занесла нож.       «Не успею», — мелькнула бредовая мысль.       Куда тут успевать — самому бы подняться и хромать отсюда как можно дальше! Но голова кружилась, и свет резал глаза. Единственное, что Пенгвин смог сделать — это зажмуриться.       Чавкнул нож, пробивая плоть, потом еще раз и еще. На четвертом влажном хлюпе Пенгвин проклял свою интуицию — это она, сволочь такая, с самого начала твердила, что перед ним никакая не больная женщина, и что чудище это не успокоится, пока не превратит всех в кровавую кашу. Сначала — Ло, а потом, еще ударов через пять, примется за Пенгвина.       Как жаль, что он не потерял сознание от удара в стену. Теперь что зажмуривайся, что нет — не скроешься от боли, от страха, от отвратительных желтых глаз на изъязвленном лице.       На пятом чавке глаза открылись сами.       Монахиня всё ещё стояла у плиты, перед ней всё еще лежал Ло, вот только чавкал вовсе не нож. Это прямо из пола со всех сторон выныривали кинжалы-льдины и с отвратительным хлюпаньем насквозь прошивали женское тело. Первая льдина выросла из-под плеча Ло, пробив монахине грудь и удержав ее чуть склонившейся вперед, но так и не успевшей никого ранить. Льдина справа вошла ей в бедро и вышла над тазовой костью, слева — в подмышку, а вышла у уха.       «Как бабочка на иголках», — вдоль спины Пенгвина прошла липкая дрожь. Бабочка эта все ещё жила, скрюченные пальцы в черных пятнах гниения скребли синий лед, словно пытались проковырять в нем разломы. Рот ее широко, но совершенно беззвучно разевался — должно быть, последняя льдина, почти оторвавшая изуродованную голову, уничтожила голосовые связки.       — Ара-ра, да вы живы, мелюзга, — Пенгвин еще не успел прийти в себя от увиденного, а из дыры в полу вниз потянулась синяя ледяная лестница. Нога в черном лакированном ботинке уверенно шагнула на первую ступень. Следом показалась идеально отглаженная штанина брюк со стрелкой, а дальше — широкая пола белого плаща.       Пенгвин, ничего не соображая, смотрел, как одетый в парадный пиджак человек, засунув руки в карманы брюк, лениво спускался по ледяной лестнице, и синие ступени сплетались из тонких морозных узоров под его ботинками.       Незнакомец аккуратно обогнул бетонную плиту, никак ее не потревожив, огляделся.       Пенгвин забыл, как дышать. Потому что он точно знал, кто сейчас стоит в подвале заброшенной церкви, это лицо то и дело смотрело со страниц свежих газет, этого человека капитан Блэк просил опасаться.       — Мы с мэром слушали арии, тебе и твоему другу очень повезло, что я никогда не выключаю свою ден-ден муши, — смотря точно на Пенгвина, проинформировал самый сильный вице-адмирал Морского Дозора. — Правда, мадам Мерседес это, наверное, очень не понравилось, она так не любит, когда что-то звучит во время ее партий, тем более так громко и на таких высоких частотах. Цветы, конфеты, — вице-адмирал Кудзан звучно поскреб пятерней макушку. — Ара-ра, где достать в Фар-ден-форте цветы, ты не знаешь, мальчик?       Пенгвин, лишившись всякого самообладания и дара речи, только головой помотать сумел.       — Ну да ладно, — на удивление легко смирился вице-адмирал. Огляделся еще раз. — О, да у вас проблемы.       «А мы-то и не знали», — не к месту проснулся сарказм. Пенгвин возблагодарил всех богов, что сдуру не ляпнул ничего такого вслух.       Бетонная плита буквально взмыла в воздух, поднятая четырьмя толстыми ледяными колоннами. Дозорный обогнул ее, присел на корточки рядом с Ло, аккуратно взяв за предплечья, вытянул подальше от плиты. Монахиня рядом рычала и извивалась, тянула скрюченные пальцы, но вице-адмирал не обращал на нее ровным счетом никакого внимания, словно не сомневался — даже если она выберется, у нее не будет ни единого шанса навредить.       И Пенгвину вдруг стало спокойно. Настолько спокойно, насколько, наверное, еще ни разу не было после отплытия с родного острова. Да что там, и дома такое редко бывало, лишь в самые погожие летние дни под ивами на речке, когда теплые волны, набегая на берег, лизали босые ступни, и солнце глядело в лицо сквозь рваную завесу узких листьев.       Вместе с покоем пришла горячая и мокрая боль в груди. Что-то внутри неприятно скрипело на вдохе, ныло и заставляло дышать коротко и неглубоко. В спине вдоль позвоночника кололи малюсенькие иголочки — остро, неприятно, изматывающе. Даже руку поднять казалось непосильным, не то что встать на ноги.       — Жить будет, — из вялого оцепенения его вывела тихая реплика.       Пенгвин вздрогнул. Какая непростительная халатность с его стороны — так расслабиться в присутствии дозорного! И какого! Вице-адмирала! Капитан, если бы узнал, точно бы отправил отстаивать вахту сверхурочно.       От тихого бульканья улиткофона в кармане вице-адмиральского пиджака Пенгвин вздрогнул еще раз, правда, на этот раз от неожиданности.       — Да? — дозорный тут же принял звонок.       — Вице-адмирал Кудзан! — страшно выпучив глаза, заголосила улитка. — Вы в порядке?! Мы во дворе церкви, расстреляли морфа собаки, он, вроде, не двигается! Лейтенант Дрейк ушел к вам с подмогой!       — Отставить, — коротко оборвал вице-адмирал. — Энсин Карлсон, по возвращении на базу вы будете понижены в звании за пренебрежение инструкциями. Ваш морф притворяется мертвым, чтобы напасть со спины.       Короткий звериный рык и чей-то вопль с того конца соединения заставили Пенгвина вздрогнуть в третий раз. Рычал там кто угодно, но не собака. Монахиня захрипела и завозилась сильнее, внутри нее что-то жутко хлюпало, но раскачиваться и скалиться она не прекращала.       — Уймись, — вице-адмирал поморщился.       Прямо из-под ног женщины вверх рванула льдина, прошила ее насквозь от промежности до плеча, теперь уж наверняка зафиксировав в одном положении. Она действительно в нем застыла, вся скрученная судорогой, но лишь на миг. А потом по ее рукам прошла дрожь, глаза вспыхнули желтым, и черные пальцы вновь ухватились за лед.       — Почему она не дохнет? — вопрос сам сорвался с языка, Пенгвин даже удивился, что вообще спросил о чем-то дозорного.       Тот посмотрел на него, словно оценивая, сел на край удерживаемой ледяными колоннами плиты, на которой на белом вице-адмиральском плаще лежал так и не пришедший в себя Ло.       «Надо же, с пола его перенес», — отметил Пенгвин. Такая забота тоже показалась странной, но не слишком на фоне всего остального.       — Она не человек, — вице-адмирал начал с очевидного. — Морф. Их невозможно убить ни одним общепринятым способом. Тебе повезло, что это морф низшей категории, — он подумал недолго, усмехнулся уголками губ. — Нам всем повезло. Ей можно открутить голову, и она все-таки сдохнет через некоторое время, день там или два. Морфов с шестой категории по девятую невозможно убить, даже если разобрать на органы.       Пенгвин внимательно выслушал и решил, что не будет больше ни о чем спрашивать. Хотелось только одного — выбраться отсюда поскорее, добраться до гостиницы и теплой постели, лечь, уснуть — желательно без снов — а наутро забыть обо всем, что произошло в подвале. Пенгвин давно перестал бояться волн в три этажа, огромных морских чудищ, и даже вооруженных тесаками пиратов из вражеских команд он уже почти не опасался. Но желтоглазая монахиня — теперь Пенгвин видел, это была совсем еще молодая девушка — пробитая вся насквозь так, что внутри наверняка не осталось ни одного целого органа, внушала ни с чем не сравнимый ужас.       И тут Пенгвин вспомнил.       — Шачи! — не сдержал выкрика.       Он ведь сам послал мелкого наружу за подмогой! А там был этот. Морф. Собачий.       — Что-то случилось? — без видимого интереса спросил дозорный.       — Когда вы шли сюда, вы не видели снаружи мальчика? — забыв о, наверняка, сломанных ребрах, Пенгвин пытался встать, держась за стену. — Рыжего, в ушанке. Он должен был только-только выйти из церкви.       Дозорный думал всего миг, потом покачал головой:       — Нет, не видел, — понаблюдал недолго за не особенно удачными попытками Пенгвина идти. — Ты-то куда собрался, герой?       — Искать его, — не понимая, в чем вопрос, выдал Пенгвин. Только бы до мелкого не успела добраться собака!       — Сиди на месте, — тон, не терпящий возражений, заставил остолбенеть. Подумалось вдруг, что этот человек просто создан для того, чтобы быть вице-адмиралом, а то и адмиралом — не выполнить его прямой приказ было совершенно невозможно. — Не пойми неправильно, — почти равнодушно продолжал дозорный, — у меня есть распоряжение защищать от возможных последствий только не морфицированных мирных жителей. Про пиратских юнг ни слова. Но вы, мелюзга, из-за своих любопытных носов неплохо облегчили мне жизнь. Мои люди здесь всё до камешка прочесали, но не нашли ни одной лазейки в святилище, мы полгода уже сидим на этом проклятом острове и не знаем, что еще можно разобрать тут по кирпичикам. Кто же мог подумать, что лаз будет прямо в чумном саркофаге, вскрывать который нам запретили. А вы так удачно и совершенно случайно проломили пол точно в святилище. Так что сдохнуть здесь я вам не позволю, а дальше как фишка ляжет, — вице-адмирал сонно потянулся, зевнул.       Пенгвин огляделся. Пока он сидел у стены, глаза к темноте кое-как привыкли, вот только в зрении своем он начал сомневаться. Дозорный называл подвал «святилищем», но на святилище он нисколько не походил. Самый обычный подвал, серые стены, балочные перекрытия. Так что оставалось только радоваться уверенности дозорного, что они попали туда, куда нужно.       Улиткофон снова коротко булькнул. И гудка пройти не успело, а вице-адмирал уже ответил:       — Да?       — Вице-адмирал Кудзан, — на этот раз говоривший был куда спокойнее. — У нас потери. Трое мертвыми, пятеро раненными. Морф обезврежен, но отойти я не могу — регенерация зверская. Лапы за полминуты прирастают на место. Ваши указания?       Вице-адмирал помолчал недолго, закусил губу.       — Хорошо, лейтенант, я понял, — сказал наконец. — Отправь ко мне кого-нибудь с контейнером, я сам заберу Мор. Только дай ему оружие поприличнее, у меня тут морф, и когда я отойду, она может буянить. Ммм... И пару медиков с носилками, если есть свободные руки. Здесь раненные дети, — он почесал пятерней затылок, словно вспоминал, не забыл ли чего. — Да, и срочно направь Онигумо запрос на подкрепление — пятнадцать человек, двое не ниже лейтенанта и он сам. И еще. Отправь кого на поиски рыжего мальчика в ушанке...       Пенгвин встретил вопросительный взгляд, сорвался с места, едва не навернулся, подскочил к динамику:       — Он рыжий, рост около полутора метров, одет в ушанку и тулуп. Черный.       — Хорошо, понял, — ответил динамик.       — Дрейк, — вице-адмирал понизил голос, не слишком довольно глядя на Пенгвина. Словно хотел бы, чтобы тот оказался где-нибудь далеко и ничего не услышал. — Не меньше трех человек. Пусть двигаются группой, не разделяются и следят за спиной. Тут точно есть еще морфы — как минимум одна собака, кроме той, что у вас. Я бы дождался Онигумо, но отправить группу надо срочно. Мальчик может быть еще жив.       И Пенгвин бы точно пожалел, что услышал это, точно бы ужаснулся. Если бы не чертово ночное зрение северянина, необычайно острое, взращенное чернотой полярной ночи.       В темноте подвала за спиной дозорного что-то медленно и совершенно беззвучно шевелилось. Словно почувствовав чужое внимание, оно замерло, но Пенгвин не отводил взгляда. Тогда оно шевельнулось снова, точно проверяя, действительно ли его заметили.       Пенгвин отступил на шаг назад, вице-адмирал прищурился, наблюдая за ним.       В темноте за плитой открылись светящиеся желтые глаза.       Пенгвин понял: они нашли еще одного морфа.