Не забудь проснуться

      Морф хрипло вдохнул и прыгнул. Одновременно вице-адмирал с разворота вытянул руку ему навстречу.       Голубое сияние полыхнуло в раззявленной пасти, зубы лязгнули уже не по руке — по мгновенно наросшей от локтя до кисти ледяной глыбе.       Пенгвин едва успел убраться подальше: вице-адмирал широко размахнулся, стряхивая с себя зверюгу вместе со льдом. Черное лысое тело улетело за монахиню, пропахало колею, утянув за собой кучу обломков досок.       — Хитрая зверюга, — оценил дозорный, аккуратно ощупывая запястье. На черной ткани пиджака Пенгвин заметил пару глубоких разрезов. — Закрыла глаза, задержала дыхание и шла на цыпочках, чтобы ее было не видно и не слышно.       Пенгвин вздрогнул. Он почти не успел рассмотреть зверя, но увиденное в сумме с услышанным заставляли с ним считаться. Если бы морф смог остаться незамеченным, вице-адмирал дозора лишился бы головы.       Из темноты доносилось тяжелое копошение поднимающегося зверя. Потом вдох, миг тишины и неприятное хрусткое чавканье.       — Лед сожрала, — пояснил вице-адмирал, косо глянув на Пенгвина. — Значит, не смогла вытащить зубы.       По полу что-то металлически звякнуло.       «Нож? — удивился Пенгвин. — Откуда там нож?»       Потом звякнуло еще раз, и еще. Звяканье сопровождалось движением зверя в темноте, но не ближе к людям, а между стенами. Потом звяканье исчезло, но движение осталось.       — Парень, — вдруг окликнул вице-адмирал, — если ты еще не понял, оно уже знает, что в темноте я его не вижу, а видишь только ты. Так что метить оно будет в тебя. Если хочешь пережить этот день, скажи мне, где оно, иначе оно оторвет тебе голову слету.       Вдоль хребта пробежал неприятный морозец. Пенгвин сглотнул. Еще паршивее стало, когда он понял — все перемещения зверя действительно были нацелены на поиск такого места, с которого было бы удобно напасть на Пенгвина, минуя при этом дозорного. И самое паршивое осталось на закуску — зверь уже нашел такое место.       — По диагонали вправо за монахиню, — скороговоркой выдал Пенгвин. — Метр вправо, четыре вглубь.       Вице-адмирал коротко кивнул, и тут же весь подвал озарился синей вспышкой там, где сказал Пенгвин. Из пола вверх рванул ледяной сталагмит, черная тень шарахнулась от него, вновь слившись с темнотой.       Пенгвин ничего больше не видел. Как ни приглядывался, как ни рассматривал холодную, словно вязкую темноту.       — Где он? — похоже, устав ждать, спросил дозорный.       — Не вижу, — едва смог выговорить Пенгвин. На плечи и спину давил ледяной страх — зверь сидит под завесой темени, притаился и ждет, и когда ему вздумается напасть, неизвестно.       — Отходи назад, — велел дозорный. — И смотри за подвалом с другой стороны от плиты. Черт его знает, какие тут есть обходные пути.       Следующие несколько минут Пенгвин почти не запомнил. Он смотрел в темноту и ждал хоть чего-нибудь — шевеления, шороха лап по полу, тяжелого дыхания, но ничего не происходило. Он чувствовал, что за спиной точно так же ждет дозорный, и точно так же не может дождаться. Отчего-то наличие именно этого человека позади внушало уверенность, что оттуда никто не нападет. Если бы сзади стоял Ло или Шачи, Пенгвин вряд ли смог спокойно следить исключительно за своей частью подвала.       Иногда Пенгвин слышал вялое шкрябанье пальцев монахини по льду. Тогда тело напрягалось само собой, но обернуться и упустить приближение зверя Пенгвин никак не мог.       Между ним и темнотой были целых три метра плиты, приподнятой над полом на ледяных колоннах, у дальнего ее края лежал Ло, дальше серебрилась ледяная лестница, а дальше земляной пол убегал в кромешную темень. И как Пенгвин в нее ни вглядывался, его глаза не могли различить ничего.       Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем его внимание стало рассеиваться. На деле могло пройти меньше минуты, но для Пенгвина оно растянулось до невозможной, напружиненной бесконечности. И в конце этой бесконечности он знал только три вещи: у него совершенно заледенели пальцы на ногах, ему нечеловечески хотелось есть, и еще он никогда больше, ни за что и никуда не пойдет с Ло.       Последняя, прозвучавшая явно на повышенных тонах мысль совпала с неприятным визгом из-за спины. Пенгвин вздрогнул, обернулся, еще не зная, надо ли бежать, успеет ли он скрыться.       Прямо перед носом несколько раз клацнули зубы в узкой вытянутой пасти. Пенгвин отшатнулся, запнулся о край плиты, во второй раз за полчаса повалился на нее. И только оттуда понял, что бояться, в общем-то, было нечего — морф при всем желании не смог бы до него достать.       Самым большим и примечательным в этой зверюге оказалась ее пасть. Пенгвин понятия не имел, сколько зубов в ней помещалось, но навскидку казалось, что их число сильно больше, чем у обычной собаки. Впрочем, возможно, вся загвоздка была не в количестве, а в размере — четыре клыка выступали сантиметров на пятнадцать из черных воспаленных десен. По сравнению с пастью и зубами тело выглядело крошечным — не больше средней дворняги, и задняя часть этого тела сейчас была намертво вмурована в ледяную глыбу в полутора метрах над полом. Похоже, дозорный перехватил морфа в прыжке, когда тот внезапно напал.       Зверь безуспешно пытался выбраться. Лапы неуклюже били воздух, упирались в лед, но раз за разом соскальзывали, и зверь повисал головой вниз.       — Не приближайся к нему, — предупредил дозорный, краем глаза заметив, что Пенгвин встает с плиты. — Оно хочет, чтобы мы поверили в его беспомощность и потеряли бдительность. С морфами хищников сплошная морока, — удрученно поскреб пальцами затылок. Потом словно бы встряхнулся, по-видимому, для себя что-то решив. — Хмм... Я бы на твоем месте сейчас отвернулся.       Пенгвин помедлил всего пару секунд, пытаясь понять, зачем нужно отворачиваться, чего именно может стесняться кто-то типа Кудзана. Но тут всё прояснилось само собой.       Внутри распластавшегося на ледяной глыбе зверя что-то захрустело. Морф взвизгнул, на передних лапах вдруг показались острые загнутые когти, тут же вцепились в лед. Хруст усилился. Черное тело дернулось, мелко задрожало, визг сорвался низким хрипом. Из спины медленно и тяжело вылезло окровавленное узкое и длинное ледяное лезвие, почти разорвав тело вдоль хребта. По глыбе вниз зазмеились красные ручейки, замерзая на морозе.       Вице-адмирал долгое мгновение смотрел на неподвижного зверя, затем отвернулся:       — Сдохнет через пару часов, если никому не вздумается его снять, — сказал так, словно рассуждал вслух.       А Пенгвин никак не мог отвести взгляд от разодранного тела морфа. Оно пыталось срастись, кровь сворачивалась на глазах, рубцевалась рана. Но срастись оно не могло, пока ледяное лезвие оставалось внутри.       Отвести взгляд его не заставил даже окрик сверху:       — Вице-адмирал Кудзан, у вас все в порядке? Мы спускаемся!       Пенгвин не запомнил внешности медиков, что уложили Ло на носилки и утащили наверх. В памяти не осталось и лица того дозорного, что пришел с ними, запомнилось только, что он передал вице-адмиралу большую и очень тяжелую коробку.       Он балансировал на краю больной апатии. И он не смог бы сказать с уверенностью, что именно послужило ей причиной — вряд ли смерть морфа была самым ужасным из того, что ему пришлось увидеть и почувствовать за вечер. Скорее всего, она стала лишь последней каплей, с концами отключившей способность бояться и удивляться, заставившей разум сфокусироваться на тех вещах, с которыми еще можно было как-то сладить. На больной спине и болезненном, горячем скрежете в груди, например. Или на том, что, возможно, пальцы ног отморожены.       Очнулся Пенгвин только на улице. В Фар-ден-форте шел снег, белые хлопья сыпали с темно-серого, словно затянутого дымом неба. Но засыпать следы, множество человеческих следов в монастырском дворе, снегу было пока не под силу.       Только там, надышавшись свежего ледяного воздуха, Пенгвин осознал, что дозорный уже пару минут пытается что-то до него донести.       — Мальчик, ты меня понимаешь? — неприятно, чуть визгливо говорил длинноносый человек, закутанный в платки так, что ничего кроме носа разглядеть было нельзя. — Катился бы ты отсюда домой к мамке. Господин вице-адмирал, конечно, сказал мне следить, чтоб тебя никто не слопал, но, ей богу, не понимаю, на что ему сдалась твоя вшивая шкура. И ежу ведь ясно, что из бедняков.       Пенгвин, пытаясь не замечать крепких пинков в спину, которыми замерзший человек старался погнать его к закрытым воротам, оглядывался. Никого, пусто. Нет ни медиков, куда-то унесших едва живого Ло, ни Шачи, живого или мертвого. Даже дозорных почти нет, только две высокие фигуры в белых плащах у ворот — часовые.       — Куда они унесли Ло? — он обернулся к дозорному.       Тот закатил глаза:       — В госпиталь, конечно же. Тот шпаненок сдохнет без нормальных медиков. И чем вы так угодили господину вице-адмиралу, хотел бы я знать.       — А Шачи? — не отступал Пенгвин. — Вы нашли Шачи?       — Кого?! — дозорный вылупился на него как на идиота. — Что за чушь ты мелешь? Мы тут не в игрушки играем, знаешь ли. А ну пошел вон!       Последний пинок все-таки сдвинул Пенгвина с места, заставил пройти несколько шагов к воротам.       Хотелось развернуться и дать этому носатому в его длинный нос так, чтоб искры из глаз посыпались. И Пенгвин непременно сделал бы это в каких-нибудь других обстоятельствах, но сейчас ему все еще нужно было знать, где Шачи, поэтому пришлось проглотить обиду и идти вперед. Если не получается ничего узнать у этого отморозка, еще можно попытаться расспросить часовых.       — Куда?! — дозорные на воротах оказались вполне ответственными — тут же перекрыли дорогу, стоило Пенгвину приблизиться. — Скит, это кто такой? Велено никого не впускать и не выпускать.       — Господин вице-адмирал приказал выпроводить его отсюда, — пробубнил носатый из вороха платков. — Так что давайте, открывайте ворота поскорее, его, небось, мамка заждалась.       Часовые переглянулись.       — А не врешь? — подозрительно спросил левый. — Знаю я тебя, ты же с ним пойдешь. Безопасность обеспечивать. А потом в казармах отсидишься, пока мы тут мерзнем.       — Да у меня приказ, олухи! — Скит очень реалистично захлебнулся праведным гневом. — От вице-адмирала! Если мешать надумаете, сразу под трибунал загремите!       Пенгвин переводил взгляд с носатого на часовых, постепенно осознавая, что у него не просто есть шанс узнать, где Шачи, но и увидеть всё собственными глазами — либо живого мелкого, либо растерзанное тело.       Капитан Блэк часто говорил — в дозор берут одних трусов. И в море всегда казалось, что дела обстоят именно так: корабли дозора доблестно обстреливали «Змея» издали, но стоило хоть немного, хоть самую капельку запахнуть ближнем боем, как бело-синие паруса поднимались, и мужественные блюстители мирового порядка давали дёру. А вот теперь получалось — в дозоре далеко не все трусы, и трусов тут не любят столь же сильно, сколь в пиратских командах.       Судя по откровенной неприязни часовых, Скит был из категории признанных трусов, а потому выпускать его раньше срока из опасной заварушки никто не хотел. И Пенгвину в этой ситуации достаточно было всего-навсего занять выгодную себе сторону.       — Господа, — сначала тихо позвал он часовых. Ожидаемо, никто его не услышал — трое дозорных были очень заняты взаимными оскорблениями. — Господа! — позвал он погромче.       — Да заткнись ты, шпаненок! — отмахнулся носатый, похоже, очень недовольный тем, что мальчик, с помощью которого так удобно было бы смыться, подал голос.       К счастью, часовые оказались даже более ответственными, чем Пенгвину показалось сначала.       — Чего тебе, мелкий? — тот самый дозорный, что заподозрил Скита во лжи, посмотрел выжидающе.       — Если вам нельзя меня выпустить без прямого приказа начальства, я готов подождать тут рядом с вами того, кто может отдать этот приказ, — постаравшись напустить на себя самый безобидный вид, предложил Пенгвин. — Если кто-то попытается обвинить вас в невыполнении приказа вице-адмирала, я скажу, что сам отказался уходить.       — Я кому сказал заткнуться?! — от предназначавшегося ему тумака Пенгвин увернулся. Может быть, опрометчиво, если уж взялся разыгрывать простака, но даже ради достоверности не хотелось получить удар по больному.       Часовые вновь переглянулись.       Наверное, если бы Скит не стал выказывать недовольство столь явно, их решение могло быть иным. Но присущее каждому злорадство над беспомощной яростью отвратительного всем в отряде человека не оставило выбора.       — Хорошо, — решил правый. Похоже, по званию он был выше левого. — Ты останешься здесь, стой рядом со мной и даже не думай отходить. Если я почувствую, что ты куда-то собрался, сразу пущу пулю в лоб. Понял?       — Да, — Пенгвин кивнул, подошел к стене справа и остановился, действием показывая, что и в самом деле понял.       С этого места двор просматривался замечательно — ни один морф не подкрадется. И с Шачи точно не разминутся, наверняка ведь его к воротам отведут.       Или отнесут. Но об этом думать не хотелось.       Скита часовые спровадили быстро, и он, ссутулившись, побрел через двор куда-то. Наверное, искать своих. Его черная фигура без следа растворилась в метели.       За белыми мухами снегопада неровным желтым огоньком мерцал открытый вход в церковь, как давнишнее воспоминание из детства — тусклое, едва теплящееся, словно произошло это не с Пенгвином вовсе, а с каким-то другим мальчиком по имени Джон Саммер.       В его городе так часто шел снег. За ночь, случалось, на пороге наметало сугроб, и отец утром не мог открыть дверь. Тогда он подбирал сутану и выбирался в окно, брал в сарае лопату и за считанные минуты все разгребал. Отец вставал очень рано, и часто зимой Джон Саммер просыпался до будильника от скрежета лопаты по камням.       Мерзлый, черно-белый Фар-ден-форт был ничуть не похож на родной город Пенгвина. Но желтый свет за пеленой снегопада казался таким знакомым — словно там, впереди, была вовсе не заброшенная оскверненная церковь покинутого всеми города, а белая церковь с золотым крестом, где служил священник Саммер.       — Эй, парень, не замерз? — окликнул Пенгвина ближний к нему, правый дозорный.       Пенгвин вздрогнул. Видения из прошлого разлетелись хлопьями снега.       — Нет, — помотал головой, всматриваясь в черно-белую пустошь двора. Хотя пальцев на ногах он давно уже не чувствовал. С другой стороны, из-за холода боль в груди нисколько не беспокоила, напротив, от ее влажного и скрипящего очага по телу расходилось тепло.       — Ага, — дозорный посмотрел как-то странно. — Ты вообще на кой черт попросился остаться? Правда что ли в наше положение вошел?       Пенгвин молчал некоторое время, пытаясь заставить словно заледеневший язык слушаться.       — Со мной был рыжий мальчик, — наконец, смог выговорить, шепелявя на букве «р». — Адмирал отправил людей его искать. Я жду, когда его найдут.       — Так, я слышал, они кого-то уже нашли, докладывали по муши, — подал голос второй часовой. — Живого в тяжелом состоянии.       Пенгвин криво усмехнулся, кивнул в знак благодарности. От слов легче не становилось, хотелось увидеть всё своими глазами.       Он не знал, сколько времени прошло. Сознание провалилось словно в полусон, и к реальности он вернулся, только услышав знакомый голос:       — Ара, разве я не приказал вывести его за ворота?       Пенгвин едва смог разлепить веки.       — Вице-адмирал, — голос хрипел. — Они нашли Шачи? Он жив?       Вице-адмирал Кудзан смерил его долгим нечитаемым взглядом. По всей видимости, он только что подошел — его белый плащ еще не замело снегом, не было снежинок и на коробке, которую дозорный держал очень аккуратно, словно боялся уронить.       — Твой друг жив, — ответ заставил облегченно выдохнуть. — Но тебе нельзя с ним встретиться сейчас, его отвезли в реанимацию. Что же касается тебя... — он нахмурился, потер лоб. — Шел бы ты отсюда, — потом задумался снова, что-то промычал себе под нос. — А, впрочем, нет, погоди. Эй, дайте мне мушифон!       Пенгвин наблюдал, как дозорный набирал номер, и безуспешно силился понять, что именно он собрался делать. Не в гостиницу же звонить, в самом деле, и не предупреждать же капитана Блэка, что его юнга ранен.       — Ну? — басистый голос принявшего звонок был Пенгвину незнаком. — Я выслал вам десять человек. Мало?       — Онигумо, — перебил вице-адмирал, — Мор у меня, завтра утром отходим в Маринфорд.       — Вот это другой разговор! — мимика улитки излучила усиленный заряд радости. — А то «подмогу пришлите, умираем». Давно бы так. Доберемся, и я в отпуск. За полгода в холодном аду начальство просто обязано обеспечить мне месяц в тропиках.       — Погоди ты, — отмахнулся вице-адмирал. — Мы уходим, когда Фар-ден-форт битком набит пиратами. Ты считал флаги в порту? В городе по меньшей мере пятнадцать команд, пятьсот человек. Я тут подумал, что нам не стоит оставлять их без присмотра.       — У тебя есть добровольцы, которые согласятся тут мерзнуть? — хохотнули на той стороне связи. — Мои ребята объявят бойкот, если я хоть намекну им, что кому-то придется остаться.       — Верно, — вице-адмирал едва заметно улыбнулся. — Но если мы уплывем и оставим всё, как есть, весной остров разорят подчистую, заберут всю провизию, молодых или растащат по командам, или угонят в рабство. Я думаю, нам стоит принять меры.       Чем дальше Пенгвин слушал, тем сильнее росло в нем недоумение. Он понятия не имел, зачем вице-адмирал затеял этот разговор при нем. Будто дал возможность подслушать и не позволил от нее отказаться, заставил ощущать себя оказавшимся не в том месте и не в то время. И от последних слов, спокойного и холодного «принять меры», стыло на душе.       — Я слушаю, — поторопил Онигумо. — Чего тянуть?       — Подключи муши к городской муши-сети, — приказал вице-адмирал. — И передай экстренное сообщение. У всех пиратов, что сейчас находятся на острове, есть выбор. Либо они добровольно сдаются в плен и принимают причитающееся наказание, либо завтра утром мы зачистим город. Пленных брать не будем, все, кто спрячется, будет убит. Всех мирных жителей попроси оставаться дома до утра и иметь при себе документы, чтобы не случилось никаких неприятных накладок.       — Есть, — ответил человек по имени Онигумо. — Отбой.       Пенгвин смотрел на вице-адмирала и не мог отвести взгляда. Точно под гипнозом. Всё отошло на второй план, исчезли боль и холод, а разум нацелился на одно только ожидание, на полную неизвестность и непредсказуемость. Он не знал, что делать, какой реакции ждут от него, зачем велели остаться. Есть ли в этом умысел, или вице-адмирал дал ему подслушать разговор из прихоти.       Дозорный, не глядя на Пенгвина и ничего больше не говоря, вернул муши часовому. Тот как-то грустно посмотрел на мелко дрожащую от лютого мороза улитку и тут же спрятал ее во внутренний карман белого пальто.       — Это ведь шутка, да? — Пенгвин сам не понял, зачем это сказал. Так, сморозил глупость, не успев вовремя себя одернуть.       — Ничуть, — серьезно ответил дозорный. — Я обещал тебе, что не дам умереть в церкви. Я исполнил обещание, ты все еще жив. Но ты все еще пират. Поэтому мое распоряжение относится и к тебе, и к твоим друзьям. Будем считать, что твои друзья осознали свои преступления перед Мировым Правительством и теперь ждут суда и наказания. Как только они поправятся, им выставят официальные обвинения и будут судить по закону. С тобой все гораздо сложнее. Так вышло, что ты спас мне жизнь, и я, вроде как, тебе обязан. Поэтому, если хочешь, можешь уходить, куда тебе заблагорассудится. Откройте ворота, — он сделал знак часовым.       — Сэр, — запротестовал левый, — какой в этом смысл? Не проще ли...       — Открывайте, — оборвал его вице-адмирал.       Но Пенгвин не спешил идти к на удивление легко открывшемуся выходу. Кожей чувствовал — будет подвох.       — Однако, как только ты выйдешь за ворота, не забывай — ты пират, — мгновенно подтвердил его догадку вице-адмирал. — Значит, мой приказ к тебе тоже относится. Ты можешь либо сдаться и принять наказание, либо умереть. Если хочешь, можешь выбрать сейчас. Или выгадать еще несколько часов свободы. Что будешь делать?       Пенгвин посмотрел на вице-адмирала. Потом на пустынную, заснеженную улицу за воротами.       Конечно, этот дозорный знал, что у Пенгвина сломаны ребра, такие вояки по одному взгляду на раненного понимают, как сильно и где он ранен. Он знал и то, что Пенгвин может попросту не дойти до гостиницы. И помогать, конечно, не собирался. Возможно, даже радовался, что смог под видом куцей, калечной благодарности поставить пирата в безвыходное положение. И как только Пенгвин об этом подумал, сразу пришло понимание, что делать дальше.       — Что я буду делать, не мне решать, — только вот придумать это оказалось куда проще, чем сказать. — У меня есть команда и капитан. Как он скажет, так и будет.       Первые шаги за ворота дались труднее всего. Затем ноги переставлялись словно бы сами собой, скользили по рыхлому, взбитому и истоптанному дозорными снегу.       Пенгвин не боялся, что за ним пойдут. Он, конечно, услышал перешептывания сзади, что-то вроде: «Нам стоит его арестовать?» Но он услышал и ответ. «Отставить». Вице-адмирал, действительно, его отпустил, точно зная, что никуда пиратский юнга деться не сможет и далеко не уйдет в таком состоянии.       Пенгвин думал, что ему надо спешить. Вице-адмирал не учел еще одну альтернативу, которая была у всех пятнадцати пиратских команд. Поднять все паруса и не думая ни о провианте, ни о воде бежать из Фар-ден-форта на любой другой остров. У команды капитана Блэка есть пара часов форы — пока дозорные подключатся к сети, немало времени пройдет.       И только выйдя на набережную, Пенгвин понял: никакой альтернативы не было. Во всей этой беготне он забыл о главном, привыкнув, что раньше из всех портов они могли выйти в море, когда пожелают.       Море Фар-ден-форта замерзло. Над белой ледяной броней в черном небе светили зеленые всполохи северного сияния.       Пенгвин не знал, как, но он все-таки сумел дойти до гостиницы. На одной силе воли, не иначе — последние кварталы в памяти не отпечатались совершенно.       Мистер Изи громко ужаснулся, увидев его, капитан неодобрительно покачал головой. Команда ужинала, почти не обратив на юнгу внимания. Мальчишка же. Либо подрался с кем, либо залез куда и сверзился. А то что ребра сломаны — так это совсем не ново, привыкай, парень.       Где Ло и Шачи, никто не спросил. А сам Пенгвин едва смог добраться до койки и упасть в нее, на рассказы с объяснениями сил не осталось. К счастью, их не осталось и на мысли.       Он лежал, смотрел в грязно-белый потолок, слушал размеренный шелест разговоров из общего зала. Потом шелест ненадолго стих, а затем превратился в нарастающий гул, словно все вдруг заговорили одновременно, закричали, пытаясь быть услышанными.       Пенгвин уснул, думая только об одном — до утра было еще почти двенадцать часов.       Капитан Блэк никогда не был излишне амбициозным. «Змей» обходил стороной хорошо вооруженные фрегаты, груженые золотом, предпочитая добычу победнее, но подоступнее. И в этот раз капитан поступил именно так, как велел здравый рассудок.       Он не повелся на предложения сплотиться и задавить Дозор числом, как поступили три команды; не стал выгонять людей ночью на стужу, чтобы попытаться ломами разбить лед и вывести корабль в море, как поступили еще две. Вместо этого он отдал приказ разойтись по койкам и выспаться.       Капитан Блэк решил сдаться.       Что стало с теми, кто решил напасть, Пенгвин не знал. Но отчего-то ему казалось, что вице-адмирал Кудзан поступил с ними примерно так же, как с морфами — ни один пират, даже самый прожжённый, не смог бы пережить ледяной кол в сердце.       Судьба тех, кто дезертировал из сдающихся команд, тоже осталась неизвестна. Троих, что ночью сбежали из команды «Змея», Пенгвин никогда больше не видел. Вероятно, кто-то подался в горы, чтобы пересидеть бойню, кто-то заплатил местным за возможность назваться их троюродным внучатым племянником.       С теми, кто сдался, разговор был короток. Всего три альтернативы в зависимости от тяжести преступлений: либо отправка «в резервацию» на остров Ара-карра, либо заключение в Импел Дауне от года до пожизненного, либо виселица.       Пенгвин до последнего думал, что вице-адмирал Онигумо просто стращает людей виселицей, чтобы сломить всяческое сопротивление. Что наказания должны смягчить, иначе какой смысл в добровольной сдаче оружия? Но вице-адмиралы решили иначе: «воздастся каждому по делам его...»       Утром на набережной Фар-ден-форта дозорные повесили двенадцать человек, выводя каждого под перекинутую между крышами балку и методично зачитывая списки преступлений.       Тогда, стоя в толпе избегнувших виселицы пиратов и глядя на повешенных, Пенгвин для себя окончательно решил: никогда в будущем, ни при каких обстоятельствах, он не сдастся. Будет драться до последнего, даже если капитан прикажет бросить оружие.       Ему на руки надели кандалы, а на шею — табличку с номером, молодой лейтенант со шрамом на подбородке говорил, что всем им — пиратскому отродью, слабакам, на которых даже камеру в Импел Дауне тратить жалко, никогда в жизни не покинуть Ара-карру. Пенгвин уже тогда знал — он сможет бежать. Может, не сразу, может, через год или два, но он точно сможет бежать.       Потому что по всем четырем морям и Гранд Лайну еще свободно ходит вице-адмирал Кудзан, у которого перед Джоном Саммером есть один неоплаченный долг, равный одной вице-адмиральской жизни.