Осознание

       Что значит «сжечь душу»?..       Означает ли это полное уничтожение, возможно даже медленное и мучительное, вследствие нанесения смертельной раны безжалостным словом или поступком? Через адскую боль, через безумные крики, разрывающие горло, через сжимающие виски последние мысли, постепенно обугленными обрывками рассыпающиеся у ног, или же через безмолвное смирение и долгожданное избавление? Сжечь душу… Сначала медленно, заигрывающее, даже лаская, согревая окоченевшее сердце, словно даря надежду… Затем неожиданно нападая и с устрашающим треском заключая в свои смертельные объятия. Пламя ненасытно, оно не остановится, даже если упасть на колени и умолять. Оно сожрет все, целиком. Так и останется лишь живое тело, теплое, здоровое, но пустое внутри. Душа сгорела, навсегда? И даже после физической смерти тела мир Духов не получит ничего?.. Звучит устрашающе.       Но разве такова природа огня? Разве способен огонь уничтожить что-либо бесследно? Разве что-либо, утонувшее в тянущихся к небу волнах пламени, не становится чем-то другим?.. Пеплом. Но что есть пепел? Разве на горстях древесного пепла не прорастают цветы? Разве пепел, оставшийся после души, не поможет вырасти чему-то новому? Чему-то другому, чему-то живому? Но… какой будет эта новая душа? Что ее породит?.. … — Я жду тебя только с уловом! — журчит ее мягкий голос, а теплая рука гладит детскую щеку. — Но ведь уже поздно, скоро стемнеет! — капризничает ребенок, пытаясь увильнуть от вечернего похода на реку. Утром неумелые ручки так и не смогли выудить ни одной рыбешки из бегущей воды, а в надвигающихся сумерках ничто не предвещало успеха. — Если будешь бежать от трудностей, то так и не научишься! Мы не можем питаться одной травой… Тебе ведь она не нравится, — женщина опускается перед мальчиком на колени и крепко обнимает, ласково проводя теплой ладонью по маленьким плечам и спинке. — Я пойду утром… — все еще отнекивается мальчишка, положив крохотную ручку на ее хрупкое плечо, укрытое золотистыми волосами, словно шалью в прохладный вечер. Женщина отрывает голову от его груди и поднимает глаза, полные слез. — Пожалуйста, ступай сейчас, — шепчет она, а по щеке медленно катится одинокая слезинка. Мальчик вздрагивает при виде этого и принимается запачканным пальчиком стирать блестящую в лучах уходящего за горизонт солнца тропинку, оставляя на белой коже едва заметную темную полосу. — Не надо, пожалуйста, не плачь! — почти кричит ребенок, суетливо гладя ее волосы у лица, длинными светлыми прядями убегающие за спину. Женщина грустно усмехается и улыбается. — Неужели мне нужно заплакать, чтобы ты исполнил мою просьбу? — в ее голосе скользит теплая улыбка, словно мгновение назад слезы не оросили ее щеки. Мальчик утирает нос и виновато улыбается. — Я сделаю все, что ты хочешь, только не плачь, — заявляет он, украдкой поглядывая на уже темнеющую тропу, ведущую к реке. Женщина снова крепко обнимает его и целует в лоб. — Я хочу, чтобы ты нашел самое укромное местечко, там будет очень много рыбы! — шепчет она. Мальчик тяжело вздыхает. — Но уже поздно. И темнеет, — напоминает он, кивая в сторону тропинки. Женщина снова тихо смеется. — Не бойся, мужчины должны быть смелыми. И стойкими. Ты ведь знаешь, что я всегда буду рядом с тобой, что бы ни случилось. Словно те души, что кружат вокруг нашего дома. Их никто не видит, но мы-то знаем, что они здесь. Так и я незаметно пойду с тобой, слившись с твоей тенью.       Мальчик кивает и отстраняется. Он должен поймать хотя бы одну рыбешку. Ведь ему действительно не нравится трава… и ей тоже, он знает. Он делает несколько шагов в сторону тропинки, затем оглядывается. Женщина, уже поднявшаяся на ноги, лучезарно улыбается и машет рукой. Ее волосы плавно развеваются на легком ветерке, лаская плечи. Мальчик машет рукой в ответ, затем убегает. Чем раньше уйдешь, тем быстрее вернешься.       Спустя несколько часов в кромешной темноте ребенку удается выхватить из ледяной реки серебристую рыбешку. Сердце, до краев залитое простой детской радостью, улыбка от уха до уха, одежда, сырая и местами выпачканная мокрым береговым песком, растрепанные волосы, и скользкая рыбешка, уже переставшая трепыхаться, зажатая, словно в тисках, в руках маленького мальчика. Он мчится обратно к дому, который остался далеко позади, ведь он должен был найти укромное местечко. Он бежит, смеясь и напевая песенки, известные еще с раннего детства, когда нежный голос, словно одеялом, накрывал его с головой перед сном.       Но впереди не привычная ночная темнота и тишина деревни… Необычайно светло, словно какой-то праздник. И весело. Все смеются и кричат. Мальчик чувствует, как сердце ускоряет ритм. Он идет вперед, чувствуя неладное — сегодня не должно быть праздника…       … Дом, который он покинул не так давно, охвачен огнем. Языки пламени, искрясь и шумно шипя, вздымаются в небо, разламывая ветхую крышу и бумажные стены. — Была Лиса, да нет Лисы! — Туда ей и дорожка, мерзкое отродье!       Мальчик подходит ближе, заворожено глядя на величайший костер, какой он когда-либо видел, и все еще не понимая, все еще не веря… — А вот и сын Лисы! — кто-то грубо толкает его в спину. Ребенок роняет до сих пор прижимаемую к груди рыбу и падает на колени перед пламенем, стремительно пожирающим его единственное пристанище. Вокруг смех и удобрительные возгласы. — Ну что, гаденыш, нет норы у Лисы теперь! И Лисы самой нет! Давай же, демонское отродье, зови своих! Мы их всех сожжем!       Вокруг кто-то кричит, кто-то пренебрежительно толкает ногами в бок и в спину ребенка, сжавшегося в комочек посреди всего этого представления, кто-то плюет в его сторону, сыпля проклятиями. Но малыш не может ничего делать, кроме как смотреть на ненасытное пламя и утирать льющиеся нескончаемым потоком слезы, и не может вымолвить ни одного слова, кроме разрывающего душу «Мама!..».       К рассвету от теплого уютного дома и любимой матери остался лишь пепел. Огромные горсти, в которых невозможно было угадать, чем они были до пожара. Теперь это просто пепел. Это пепел души маленького мальчика.       Душа сгорела. Не осталось ни любви, ни мечтаний… Бесформенная горстка пепла, сохранившая в себе память, отныне являющая миру лишь ненависть.       Зерно новой души, брошенное в эту горстку случайно встретившимся демоном, единственным, кто проявил заботу о ребенке. Но лишь одного зерна недостаточно. Нужна сила, подобная солнцу, чтобы оно проросло.       Рейши — то солнце, которое взрастило новую душу, дало надежду и смысл существованию. И первый росток возвысился над пеплом в ту секунду, когда впервые кровь врага оросила лицо и тело маленького мальчика. «Ты ведь знаешь, что я всегда буду рядом с тобой, что бы ни случилось…» — она обещала, но отчего же тогда мальчик не в силах отыскать душу матери вот уже тысячу лет? А может душа женщины по имени Асаноха… она действительно сгорела? Без остатка? Навсегда? Это ли значит «сжечь душу»?..       Обрывки прошлого, за одно мгновение пронесшиеся в памяти Хао, как ни странно, постепенно унимали бушующую внутри ярость. Перед глазами все еще стояла мать, такой, какой он видел ее в последний раз: улыбающаяся. Гнев, окружавший шамана словно плотный туман, рассеивался, не исчезая, а лишь скрываясь от посторонних глаз в крепко сжатых кулаках.       Хао почувствовал, как защипало глаза, и моргнул, чтобы избавиться от наваждения.       Асаноха с ее длинными развевающимися на ветру волосами и глазами, полными нежности, исчезла. Теперь перед Хао стояла девушка, глаза которой таили в себе угрозу и вызов, словно она была пантерой, готовящейся к прыжку. Анна была готова бороться даже несмотря на то, что ее четки, уложенные в маленькую сумку, валялись на камнях где-то позади шамана.       Длинные темные волосы тяжелой завесой упали на плечи и рассыпались по спине и обнаженной груди. Хао закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы хрупкая видимость его спокойствия окрепла. Анне еще не следует знать больше, поэтому яркие эмоции следует приглушить. — В чем дело? — раздался звонкий голос девушки. Анна, минуту назад наблюдающая весьма будоражащую картину, теперь находилась в полном недоумении от того, как за какие-то секунды Асакура снова приобрел привычный вид. Оставалось лишь позавидовать уровню его самообладания. И это снова была непонятная реакция, природа которой оставалась для Анны загадкой.       Хао открыл глаза и, посмотрев на девушку, привычно улыбнулся уголком рта. — Говоришь высокие слова, но что ты, в сущности, понимаешь, Анна? — нарочито медленно, словно сдерживаясь, проговорил шаман, подходя ближе. Он все еще был зол на нее за все те слова, что всколыхнули в нем боль утраты, хотя и принял решение свести их ссору на нет. Девушка почувствовала, как по обнаженным плечам пробежал холодок. — Не нужно обладать глубокими познаниями, чтобы отличать добро от зла, — с вызовом произнесла она, сделав шаг навстречу Хао. Шаман усмехнулся. — Ты еще так наивна, словно дитя… Все, что случилось с Кейко, — последствия ее собственного выбора, который в итоге и спас ее от сумасшествия, ведь ей не пришлось губить собственного ребенка, — проговорил он, подойдя почти вплотную и опустившись к уху девушки. — Все, что происходило потом, — лишь борьба за жизнь. И здесь тебе не в чем меня упрекнуть, ибо ты это делала куда интереснее, чем я…       Анна нахмурилась и оттолкнула шамана от себя, но Хао схватил ее за все еще ноющее запястье. — Ты ничего не знаешь… — прошипела она, рывками пытаясь освободиться, но лишь причиняя при этом себе боль. — Спорим, и ты не знаешь многого о себе самой. Но у меня больше жизненного опыта, чтобы разглядеть кровь на твоих руках, — прошептал он, подняв ее совершенно чистую белую ладонь вверх, ближе к лунному свету.       Анна опустила голову, почувствовав себя загнанной в угол. — Я сделал даже больше, чем сохранил душу Кейко… Я сохранил жизнь ее второго невинного сына. Только представь, если бы первым родился Йо…       Анна подняла голову и посмотрела на Хао, на губах которого блуждала недобрая улыбка. — Раз уж ты так безгрешен, то отчего же тогда едва не спалил все вокруг? — вкрадчиво прошептала девушка, приблизившись к лицу шамана. Хао отпустил ее запястье и сложил руки на груди. — Мне не нравится, когда мне приписывают то, чего я не совершал. Особенно нечто гнусное, — быстро нашелся он, снова улыбаясь. Анна повела бровью, потирая запястье. Заметив это, Хао запоздало подумал о том, что из-за нахлынувших сильных эмоций утратил чувство меры, и даже уловил мимолетное раскаяние в собственном сознании. Ведь он в действительности не хотел причинить ей боль. — То, что ты придумал себе оправдание, никак не освобождает тебя от ответственности за все случившееся, — безапелляционным тоном произнесла девушка. Хао еле заметно нахмурился, ощущая колющее раздражение где-то внутри. Еще мгновение назад робко журчащий в его душе ручей сожаления о своем импульсивном поступке теперь стремительно испарялся, чувствуя наступление в разы превосходящего по мощи пламени, разгоравшегося теперь с новой силой. — Видишь ли, не так, чтобы меня слишком волновало то, что ты обо мне думаешь, — Хао чувствовал, как гнев снова обуревает его. Анна пожала плечами. — Не ты ли просил доверия? — удивилась она. — Ты уже мне доверяешь несмотря на свои суждения, — проговорил Хао, снова саркастично улыбнувшись, наблюдая за ее реакцией. Анна нахмурилась и возмущенно вскинула брови. — Что ты несешь? — почти смеясь, воскликнула она. — Ты скоро сама поймешь, — произнес Хао, собирая с камней свои вещи и уже намереваясь уйти. — Утром возвращайся в Деревню.       Анна вцепилась в его руку. — То есть? — недоумевающее проговорила она, глубоко в душе надеясь, что их сотрудничество на этом завершено. — Я позову тебя, когда захочу. Как ты и говорила, у меня нет желания проводить с тобой круглые сутки.       Анна удивилась, насколько искренне были произнесены эти слова, но не подала виду, молча следуя вслед за Хао. Он был зол, хотя и пытался это скрыть за маской присущего ему обычно безразличия. Анна заметила недобрый огонек в его глазах. И дело было вовсе не в необоснованном обвинении в совершении чего-то гнусного.