Слушая наше дыхание

Всё будет вскользь. Кто сильный — тот истерзан, Ещё больней — от мысли, что живой. Но ты теперь До радости, До рези, До тишины, До трепетности — Мой.       Ночь накануне свадьбы Ирка проводила у Фулоны. В небольшой квартирке снова, как и несколько месяцев назад, было тесновато. Миниатюрная Гелата сидела на кухонном столе, болтая ногами. В гостиной оруженосцы Ильги и Фулоны играли в шахматы. Валькирия серебряного копья примостилась рядом, поправляла их, подсказывала, как ходить, за что, в конце концов, была изгнана на кухню, «к женщинам». Рядом с «гроссмейстерами» развалился Антигон, с интересом разглядывая в журнале схемы для вязания. Валькирия-одиночка Даша о чём-то шепталась в углу с Максом, здоровенным оруженосцем Гелаты. Эссиорх, заехавший на полчаса, попил чайку, обнял Ирку, а потом унёсся на чихающем мотоцикле к жене и сыну. Дафна с Мефодием изучали библиотеку Фулоны, изредка делясь друг с другом интересными находками.       И все время от времени с веселыми улыбками посматривали на Ирку. Сегодня с ней обращались как-то по-особому, осторожнее и ласковее. В этой уютной компании не хватало только Багрова — его Фулона с Ильгой выпроводили несколько часов назад, мол, «нечего жениху с невестой до свадьбы видеться».       — Ничего, что мы уже несколько лет живём под одной крышей? — резонно возразил некромаг, на что Фулона только фыркнула и развернула его к двери, приговаривая что-то насчёт традиций. На том, чтобы Ирка провела эту ночь у неё, тоже настояла валькирия золотого копья.       Ближе к полуночи оруженосцы стали расходиться, дабы не мешать «девичьему девичнику»; последним ушёл Меф и увёл с собой Дафну. В конце концов на маленькой кухоньке остались только хозяйка квартиры, Ирка, а также валькирия-одиночка Даша, Ильга и Гелата. Девушки решили остаться, чтобы утром помочь Ирке собраться и не тратить время на дорогу с другого конца Москвы. «Девичий девичник» был скромным, но душевным: Фулона заварила чай с мятой, Ильга достала из холодильника заранее купленный торт, который предусмотрительно спрятали на самую верхнюю полку. Обнаруженный оруженосцами, до вечера он бы не дожил. Торт, разумеется, был низкокалорийным, и кусочек, который отрезала себе валькирия серебряного копья, можно было разглядывать под увеличительным стеклом. Они пили крепкий чай из больших разнокалиберных кружек и много смеялись.       Часа в два ночи все разошлись по кроватям, погас свет, и квартира погрузилась в тишину. Ирке, по её собственной просьбе, постелили на раскладушке в кухне. Постельное бельё у Фулоны было своеобразное — на кислотно-зелёном фоне летали укушенные фиолетовые пчёлы с выпученными глазами. Ирка посочувствовала тому, кто придумал эту «красоту» — здесь налицо были все признаки шизофрении. В квартире было душно, раскладушка была старая и скрипучая, и сон никак не шёл. Ирка пересела на подоконник, обхватила колени и взглянула на тёмный горизонт. Её окутывали тёплые и домашние запахи кухни. Сквозь открытую форточку, не защищённую сеткой, с лёгким писком то влетали, то снова вылетали комары.       Она невеста. А завтра уже будет женой. Жена. Повернув голову, Ирка всмотрелась в платье, висевшее на кухонной двери и белым пятном выделявшееся во тьме. Она так привыкла всё анализировать, пропускать каждое мало-мальски важное событие через призму своего опыта и убеждений, и вот теперь, в самую главную и волнительную ночь её жизни, голова на удивление пуста. Замолкли многолетние шепоты, звучавшие в ней, не было больше терзаний и сомнений, неотступно сопровождавших каждый шаг и каждое решение. Всё теперь было так, как должно быть.       Ирка думала о своём прошлом, о своей болезненной любви к Мефодию, которая теперь трансформировалась в нечто правильное, теплое, спокойное. Так любят брата. С Матвеем всё иначе. В её любви к нему нет и никогда не было той душевной одержимости, бесконечной боли и самокопания, сводящего с ума накала чувств. Хотя, накал есть, но иного рода. Подумав об этом, Ирка смутилась и спрятала лицо в ладонях. В животе несколько раз что-то провернулось, скрутилось узлом. Она ждала завтрашней ночи. Ждала и немного страшилась. Но всё же… больше ждала. С восторгом, трепетом, с предвкушением того таинства, что им с Матвеем предстояло разделить. Ей хотелось кричать: «Посмотри, небо, он мой!».       Девушка не заметила, когда горизонт едва заметно посветлел. Медленно наступало раннее июньское утро. Ирка понимала, что стоит поспать, но ей не хотелось пропускать такой волшебный рассвет. Она нагнулась, стянула с раскладушки подушку в наволочке невообразимой расцветки и подложила её под голову, кое-как умостившись на узком и неудобном подоконнике. Постепенно сизые летние сумерки развеялись, и щека девушки окрасилась золотом, пролившимся от восходящего за многоэтажками солнца. Но Ирка этого уже не увидела — она крепко спала, чему-то улыбаясь во сне.

***

Вот вдруг пришла. Пусть всё возьмёт моё, Пусть сделаю, что будет безрассудно, Но пусть безумье будет обоюдно. Хочу. Горю. Молюсь. Люблю её.       В то самое время, когда Ирка засыпала на подоконнике в квартире Фулоны, Матвей Багров, качнувшись в гамаке, проснулся. Он сел, слегка повертел головой, разминая затёкшую шею, а потом подошел к окну Приюта валькирий, прислушиваясь к звукам оживающей природы. Июнь выдался знойным, и даже в этот ранний рассветный час в воздухе ощущались предвестники липкой духоты, которая накроет Москву к обеду.       Натянув шорты и обувшись, Матвей, по обыкновению, спустился к старым качелям для утренних подтягиваний. Уже неделю стояла невыносимая жара без единой капли дождя, и пыльные листья кустов и деревьев гнулись к земле. В серой дымке ещё дрожали клочья тумана, который постепенно прошивали золотые лучи взошедшего солнца. Воздух был по-утреннему влажным, и парень жадно заглатывал его, напрягая мышцы и рывками подтягивая тело вверх.       Поднявшись обратно в вагончик, Матвей скинул пропитавшиеся потом шорты и толкнул неприметную дверь. За ней оказалась душевая, появившаяся в Приюте совсем недавно. Вдоль левой стены тянулись две широкие деревянные лавки. Над ними в стены были вбиты длинные гвозди, на которых висели разномастные полотенца и один-единственный халат в зелёный горох, которым Ирка и Матвей пользовались по очереди. Справа же находился непосредственно сам душ с поддоном — сделано всё было довольно грубо и примитивно, но пользоваться им было удобно. Рядом с душем стояла колченогая тумба, а на ней — ковш для умывания и стаканчик с двумя щётками и бритвой Матвея.        Выйдя из ванной, некромаг бросил взгляд на другую дверь, которая возникла здесь только прошлым вечером. Задержавшись возле неё, Матвей уже хотел распахнуть тяжёлую створку, но в последний момент передумал. Нет, сюда он войдёт уже с женой. Жена. Называть возлюбленную этим сухим официальным словом казалось ему так же странно, как называть её Ириной. Это будто делало её немного более серьёзной и немного менее Иркой. Однако оба слова Матвею нравились. Ему нравилось думать о том, что сегодня любимая девушка станет Ириной Багровой, его женой.       Они прошли длинный путь. Такой сложный и извилистый, что, казалось, он занял у них не пару лет, а несколько десятилетий. Багров не понял, когда, в какой момент его прежняя одержимость и нетерпение прошли, уступив место спокойной привязанности и заботе. Но он знал, что такое терять Ирку, как знал и то, что больше не позволит этому случиться. До сих пор, закрывая глаза, Матвей помнит свой полный отчаяния крик, обращённый к суровым муромским соснам в один из самых тёмных периодов его жизни. Я буду беречь её. И он будет. Он будет беречь её и заботиться о ней. Он научится быть терпеливым к её капризам. Он подарит ей весь мир, а она подарит ему счастье и покой.        В груди некромага что-то болезненно сжалось от нежности и страсти. Он провел рукой по лицу. Страсть. То единственное ощущение в его самоотверженной любви к Ирке, где всё ещё горел неутолённый огонь. И нечто подсказывало ему, что огонь этот, с годами утихнув, всё же не истлеет.       Матвей Багров знал, что такое задыхаться от любви. Он задыхался от неё сейчас.