«Мой жизненный отсчет начался не с нуля, а с отрицательных чисел» (с)
Жизнь в Подземном городе сулила слишком много страданий и слишком мало радостей для существ, которым «посчастливилось» родиться там. Приход Леви Аккермана в этот мир стал явлением ошеломляющей борьбы хрупкого живого существа за свое право присутствовать в нем. Мальчик родился настолько безнадежным в физическом плане, что в отделении больницы для бедных, где лежала его мать, акушерки изначально посчитали это существо обреченным. Следствием образа жизни Кушель Аккерман, к которому её принудили нищенские условия существования, стало то, что Леви понятия не имел, кто его отец, а представление о «ремесле» матери остались довольно смутными и весьма противоречивыми. Пожалуй, Кушель и сама была не совсем уверена, кто конкретно являлся отцом её ребенка, что не помешало ей одарить сына материнской любовью. Нищета в данной местности была столь беспросветной, что жители не могли обеспечить себя самым необходимым. Приходилось выкручиваться за счет государственных пайков, которые выдавались раз в неделю, но их содержимого было так мало, что самые отчаявшиеся стали предлагать на продажу свои органы. Особенно хорошим был спрос на почки. Так называемые «миротворцы» с верхнего мира, молодые люди из достаточно обеспеченных семей в поисках «развлечений», иногда спускались в Подземелье, предлагая женщинам и детям предаться с ними плотскими утехами в обмен на продовольствие, и ежели получали отказ, тогда начинали осаживать местные бордели, где получали желаемое сполна. Вот кто-то из таких молодых людей, и стал отцом Леви. И когда хрупкому кусочку плоти все вокруг предрекали быструю смерть, он, неожиданно для самой Кушель и её брата, уговаривающего сестру избавиться от нежеланного ребенка, вырвался из объятий потустороннего мира и, обретя поистине удивительный иммунитет, вдохнул жизнь вопреки мрачным прогнозам. Но радость его от существования в таком мире длилась недолго. Бесконечные стрессы, неблагоприятные условия проживания, унизительная «профессия», отсутствие другой альтернативы бытия, вскоре сделали свое дело, в душе Кушель что-то надломилось и, предоставив сына самому себе, больше не могла выполнять свои материнские обязанности. Ей не было тридцати, когда Кенни, узнав о помешательстве сестры, поместил её в санаторий для лечения психического расстройства, где спустя пару месяцев она скончалась от кровоизлияния в мозг, что не могло не повлиять на психику ребенка, который с неослабевающей тревогой следя за угасающей матерью, догадывался, что она скоро умрет, и он останется совсем один. Панический страх оказаться отверженным и также вакуум чувств стали причиной его безумной робости, так что когда Кенни, встретившись с племянником после смерти сестры, ещё долго не мог вытянуть из него внятного слова, посчитал мальчика слегка «пришибленным», а то и вовсе свихнувшимся. Похороны Кушель прошли неплохо. Церемония, за которую Кенни отдал немало кровных, была отличной: священник помахал кадилом над гробом, на том все и закончилось. Оставив племянника в часовне рядом с гробом, Кенни отправился на скачки и, удачно поиграв на тотализаторе, успел там же подцепить какую-то молодую побл*душку, вспомнив о существовании своей новой «обузы» в виде ребенка лишь на следующий день. По правде сказать, он никогда и не умел обращаться с детьми, и не имел ни малейшего представления о том, как следовало их правильно воспитывать, но раз уж племянник свалился ему на голову нежданом, с ним надо было что-то делать. День, когда он отвел его в ясли для дошкольников спец-группы, где в основном, учились дети с синдромом Дауна, ДЦП-ники, аутисты и олигофрены первой и второй степени, стал для Леви знаменательным. Воспитательница, уже немолодая, но довольно представительная для своих лет дама, окинув недоумевающим взглядом ребенка с не по-детски серьёзным выражением лица, долго не могла понять, почему его хотели отдать на обучение именно сюда, когда он мог спокойно посещать заведение, предназначенное для детей с нормальным развитием. Увы, Кенни Аккерман, так и не разобравшись до конца со странностями поведенческой линии замкнутого племянника, считал иначе. И когда воспитательница задала ему вопрос, почему тот решил записать своего «сына» именно сюда, (сказалось сходство родственников), когда мальчик, на первый взгляд, производил вроде бы адекватным, мужчина ещё долго не мог подобрать подходящих аргументов, чтобы ответить на такой непростой вопрос. Маленький Леви редко когда говорил, а если у него и возникала необходимость по какой-то причине вступить в контакт с окружением, то отвечал он обычно односложными ответами, которые в силу его тихого голоса ещё надо было расслышать. На тот момент ему едва исполнилось четыре, и его в самый раз можно было определить в старшую группу дошкольников, но в силу того, что в свои четыре он своего выглядел на все два, среди дошкольников подобного возраста он с легкостью сходил за здешних. Его первым другом стал мальчик-аутист. Сначала Леви был удивлен его излишней болтливостью: у парня была странная привычка громко разговаривать, смеяться невпопад, даже когда ничего смешного вокруг не несло комической нагрузки, но когда он быстро усек, что этому типу в принципе, все равно с кем разговаривать, с воодушевленными предметами, с самим собой, со стенами или животными, то приревновав его к ним, Аккерман младший прекратил с ним всякое общение. Однако новый приятель утешился быстро, отыскав его замену в виду двери, с которой он любил периодически обмениваться мыслями, когда двум остальным его приятелям, вечно драчливых олигофренов третьей степени, было не до него. Пообещав вечером забрать «сына», Кенни отправился на заказное «дело», заплатив за один день пребывания племянника в специализированном «интернате» столько, что этой суммы хватило с лихвой на то, чтобы оплатить обучение пару действительно умственно-отсталых детей. — А какие сказки рассказывает тебе дядюшка на ночь? — после ухода Аккермана старшего расспрашивала мальчика воспитательница, пытаясь наладить с ним «контакт». — Я знаю только одну сказку. — после непродолжительного молчания изрек тот. Услышав его голос, женщина напрягла слух. — И какую же? — Про Людоеда. — Ну, расскажи нам её. — Ну, шел-шел мальчик по лесу, — начал он издалека, — Людоед его нашел и съел. — И все? — удивилась воспитательница, впервые столкнувшись со столь безжалостным, а главное реалистичным финалом в такой «детской» сказке. — И все. — простодушно ответил мальчик, невольно удивившись, зачем у него это спрашивают. — А сказку про «Колобка» или «Курочку Рябу» ты знаешь? Леви лишь отрицательно кивнул в ответ. Других сказок Кенни ему не рассказывал. То ли сам их не знал, то ли считал, что племяннику, чтобы познать всю несправедливость устройства общества, достаточно знать и этой одной, а забивать парню голову всякой слащавой «чепухой» наподобие сказок, где все обязательно заканчивается «хэппи-эндом» не считал нужным. Пусть ребенок знает, что жизнь несправедлива, и чтобы что-то получить, за это надо изрядно побороться, а не ждать, пока оно упадет тебе на голову само. После непродолжительного диалога ему дали пирамидку, и попросили собрать кольца в заданном порядке, (типичное задание для детей двухлетнего возраста), но Леви на тот момент было все четыре. Как и ожидалось, игра эта ему очень быстро надоела, и кое-как набросав пластиковые фигурки на шест, он вскочил с места и принялся носиться по всей комнате, так что довольно длительное время с ним никто не мог справиться, и заставить вести себя тише. Так и не давшись в руки посторонним, мальчик проявил необыкновенную для своего возраста прыть и, выскочив на этажерку с книгами, принялся взбираться по ней на самый верх. Все закончилось тем, что свалившись оттуда, он разбил себе голову, а когда Кенни вернулся обратно, то застал весьма удивительную картину: его племянник, чья голова была измазана лейкопластырем, уже сидел на диване, и воспитатели, копошась вокруг ребенка, пытались оказать ему первую помощь. Впрочем, если бы «странности» маленького Леви ограничились бы только неуправляемым поведением… Будучи ребенком достаточно самодостаточным, он не мог даже есть в присутствии посторонних, и когда детям во время обеденного перерыва насыпали суп или манную кашу, он, так и не прикоснувшись ни к одному из блюд, наблюдал за тем, как его сосед по парте с аппетитом поедает запасы. Так ничего толком и не поев, и не попив, кроме чая, он мог сутки напролет ходить голодным, не обращая никакого внимания на странные ощущения в пустом животе. Да тот воробей на его месте мог склевать куда больше, нежели он съедал во время завтрака или обеда. На тот момент его эмоции и ощущения взаимодействия с остальными были настолько притуплены, что он, казалось, не нуждался особо ни в первом, ни во втором. А когда начинался урок хореографии, и воспитательница приказывала встать в хоровод, и взяться за руки, Леви, испытывая некую брезгливость в плане прикосновений к липким и холодным ладоням других людей, оставшись на прежней позиции, и скрестив руки на груди, продолжал следить за танцующими одногруппниками дальше, считая себя достаточно «взрослым» для подобных глупостей. Также не поддавался его пониманию и послеобеденный сон, который был обязательным для детей такого возраста. Не привыкнув ни дневному, ни к ночному сну, (Кенни усыплял его ночью с трудом, и то при помощи палки, что уже говорить о светлой поре суток), поначалу маленький Леви устраивал воспитателям открытый бунт, отказываясь укладываться спать в строго определенное время, к тому же в светлую пору суток, когда он был ещё полон сил, и в отличие от остальных сверстников, был готов играть хоть до поздней ночи, но быстро смекнув, что одним противостоянием ничего не добьешься, решил применить хитрость, и едва нянечка объявляла детям «тихий час», он, прикинувшись спящим, ждал, пока болтливые сверстники утихомирятся и заснут, после чего тайком выбравшись из постели, в чем есть, то бишь в майке и трусах, отправлялся в коридор, где находился шкафчику с его одеждой и, наскоро одевшись, мчался во двор, чтобы перебравшись через стены, удрать из ненавистного детского сада домой. Впрочем, ни одна из этих вылазок ничем хорошим так и не закончилась. Мгновенно распознав в скрытной натуре мальчонки животрепещущие черты бунтаря, воспитательница обычно умудрялась поймать его задолго до того, как он умудрялся перескочить за решетку и, отчитывая его по дороге в комнату, где спали его сверстники, не переставала удивляться уровню его настойчивости: «Все дети как дети, а этого — все за стены тянет». И как не пытался педагогический коллектив данного заведения загнать неприступного ребенка в рамки принятых параметров поведения, сделать его более «общительным», отзывчивым, и привить ему чувство эмпатии к окружающим, мальчик, словно раз и навсегда отграничив себя от остальных, категорически отказывался вступать в контакт с себе подобными. Причем такое его отношение касалось всего: он отказывался с ними есть, и ложиться спать во время обеденного перерыва, а уж о том, чтобы выполнять физические упражнения, требующие грубого тактильного взаимодействия с окружающими, не могло быть и речи. Не признавая никаких авторитетов, он также плохо поддавался «дрессуре» со стороны старших сверстников, которые пытались взять его в оборот, и отучить от показной «надменности». И когда один из мальчиков параллельной группы, почти вдвое выше его ростом, и достаточно мощным по массе тела, взобравшись на качели, подозвал его с целью, чтобы тот помог ему их раскатать, Леви, отказавшись повиноваться приказу, продолжил с сосредоточенным видом копаться лопаткой в песке, незнакомец, не выдержав к себе такого отношения, подхватил камень с земли и, швырнув в него своей находкой, повторил свою просьбу, только в этот раз погромче. Оставив игру с песком, Леви подошел к качелям, и не став дожидаться повторного приглашения, молча их пнул, словно пробуя на прочность размах собственной силы. Обрадовавшись такому повороту событий, мальчик приказал ему усилить скорость. Будущий «воин человечества» отнекиваться не стал. И когда качель снова приблизилась к нему, он оттолкнул её от себя, только в этот раз посильнее, в результате чего все закончилось тем, что раскатавшись не на шутку, и потеряв всякое ощущение пространства и времени, сверстник зацепился челюстью за трубу и, выбив себе передний зуб, свалился на землю. Дикий рев боли, огласивший тогда весь двор детского сада, Леви запомнил надолго. Но отчитывать его за этот проступок воспитатели не стали; они были и так по горло сыты его каждодневными вылазками за стены заведения. Этот же день пребывания в детском саду стал для него и последним. Сменив за столь короткий срок немало заведений, «прижиться» в коллективе, (как ни угрожал Кенни за его нелюдимость оторвать ему голову), Леви так и не удалось. Поэтому прикинув в уме, что пожалуй, ничего хорошего из затеи сделать племянника «удобной» для общества личностью, не получится, он, забрав мальчика из шестого по счету детского сада, решил обучить его всему, что знал, сам, пока его не вальнули со снайперской винтовки. На тот момент Леви было уже пять лет, и хотя выглядел он на всего лишь три, соображал парень на все девять, потому и дядюшкина «наука» далась ему без особых проблем. В конце концов, наступает момент, когда даже самые близкие родственники стараются переложить тяжкую ношу воспитания на чужие плечи, наивно полагая, что лишь среднее учебное заведение в состоянии завершить непростой процесс взращивания чужого ребенка. Но прежде чем отдать племянника в школу-интернат, Кенни, избавив мальчика от хипстерских лохмотьев, переодел его во что-то более брутальное, а потом вооружившись ножницами, несмотря на оказанное сопротивление, отстриг ему патлы стиля а ля «Армин Арлерт», и чтобы окончательно лишить сходство его внешности с девичьей, выбрил ещё и затылок. После чего вручив племяннику рюкзак, набитый книгами, на следующий день приказал отправляться в школу. Очутившись один на один с неизвестностью, то есть став посреди школьного двора, покрытого непролазной грязью, Леви ещё долго не мог понять, куда надо было идти, чтобы наткнуться на здание школы. Встретив древнюю старуху, (это как раз и была его первая учительница младших классов), он поплелся за ней через засранный двор, пока та не остановилась напротив какой-то картонной хибары. Как выяснилось впоследствии, это странное строение впоследствии и оказалось той самой школой-интернатом, куда устроил его дядюшка. Распахнув ветхую дверь, болтавшуюся на одной петле, мальчик осторожно переступил через потрескавшийся порог. В классе от силы находилось десять учеников. Первый день учебы для будущего «воина человечества» прошел не совсем удачно. Мало того, что Леви умудрился перепутать классы, так ещё и, наткнувшись после большой перемены, наконец, на «свой», и познакомившись со сверстниками поближе, пришел к выводу, что чужой класс, с которым успел проучиться первые три урока, нравился ему все-таки больше. Увы, выбор был уже сделан, и до середины пятого класса ему пришлось проучиться с коллективом, состоявшего, в основном, из олигофренов, латентных шизоидов, и парой лиц с не до конца пока изученным наукой девиантным отклонением в поведении. Нормальные и адекватные люди со здоровой самооценкой и психикой в такой школе напрочь отсутствовали. Мрачное одиночество, сковавшее его детство льдом безразличия на долгие годы, вдохновили мальчика на поиск альтернативной модели обитания, потому что никакого другого способа выжить в столь безумном мире, кроме как существовать в какой-то своей «выдуманной» реальности, либо свихнуться здесь от безумной тоски, не существовало. С одной стороны у него и не оставалось никакой другой альтернативы, кроме как жизни в себе: полоумные и не совсем сверстники отказывались принимать в свою среду это в высшей степени замкнутое «существо», много чего о себе возомнившее, но мало приспособленное к взаимодействию с себе подобными. Учась в такой школе, Леви никак себя особо не проявил. Даже наоборот, по отзывам педагогов слыл несколько заторможенным мальчиком, ибо чтение и навыки грамматики давались ему с трудом. Учителя считали его тугим для восприятия любых наук, а Кенни и вовсе был уверен, что его племянник безнадежный тупица и амеба, из которого в будущем вряд ли получится что-то путное. Третий класс. Урок рисования. Одноклассники, если не едят краски, то все как один рисуют воображаемые деревья, животных и солнце. Солнце, которого ни разу не видели, а если видели, то помнили довольно смутно. И то время как вокруг кипела «жизнь», и одноклассники, прикалываясь друг над другом, набрасывали цвета на бумагу, Леви, застыв напротив белого холста с непроницаемым выражением лица, старался на него даже не смотреть, не говоря уже о том, чтобы что-то нарисовать там. — Послушай, Аккерман, — сделала ему замечание учительница, потеряв уже всякое терпение, — ты долго ещё будешь сидеть и таращиться на чистый лист? Изобрази уже хоть-нибудь, и не сиди, как истукан. — Я кисточки дома забыл. — неохотно оторвавшись от своих дум, проронил сероглазый мальчик. — Мне нечем рисовать. — Ничего страшного, я одолжу тебе свои, — сняв очки и, потирая переносицу, добавила женщина, кое-как вместив свою широкоформатную тушу за узкий стол, — только будь добр, верни мне их после занятий, иначе мне придется снова поставить тебе двойку за семестр. Приняв решение разделаться с занудным занятием как можно скорее, Леви взял в руки акварель и, пододвинув холст поближе, скользнул взглядом по краскам. Перед ним находилась целая палитра самых разнообразных цветов, так что казалось, бери, смешивай и рисуй что хочешь, но выбрав то, что было ближе ему по духу, а именно, сделав выбор в пользу краски угольно-черного цвета, он зачерпнул её слегка пальцами, и, воспользовавшись вместо кисточки рукой, принялся размазывать черноту по всему холсту. — А что это ты рисуешь? — спросил одноклассник, чей внешний вид имел отдаленное сходство с внешностью персонажа некой Хитч, проходившей стажировку с Марло в Военной полиции. Такая же круглая форма лица с курносым профилем, и поросячьи глазки, унаследованные от недалекого предка рабоче крестьянской среды. Вот Леви с его псевдо-аристократической внешностью как раз и «повезло» просидеть два года за одной партой именно с таким мальчиком. Продолжая с равнодушным видом ерзать ладонью по холсту, будущий «воин человечества» даже не обратил внимания на его вопрос. Только Леви умел создавать рисунки наощупь, совершенно не глядя на них, а полностью сосредоточившись на собственных ощущениях. Нарисовав что-то по центру, спустя время он принялся дорисовывать от него в разные стороны какие-то завихрения, отражавшие, очевидно, всю суть душевного состояния самого «художника». — Что-то не могу понять… — почесав макушку, с недоумением отозвался одноклассник, пытаясь расшифровать его рисунок. — Это случайно не ежик? Бросив в его сторону хмурый взгляд, Леви снова потянулся за черной акварелью. — Тогда может, крокодильчик? Мальчик с глазами цвета пепла отмалчивался. Он был и рад подсказать ему идею своего рисунка, но ему было лень. Леви терпеть не мог что-то объяснять другому. — Это вообще что-то из животного?! — напрямую переспросил навязчивый одноклассник, теряя последнее терпение. «Сильнейший воин» отрицательно кивнул. — Хочешь сказать, это человек?! Запнувшись, тот принялась перебирать по памяти сходство со всем школьным коллективом, тщетно надеясь отыскать сходные черты субъектов с тем, что нарисовал этот загадочный Аккерман. — Ты знаешь, на нашу учительницу очень похоже… — выдержав паузу, молвил, наконец, одноклассник. — Особенно глаза, рот. — Это не она. — отрицательно кивнул Леви, и чтобы парень не отнимал попусту ни его, ни свое время, отпущенное на завершение рисунка, предложил ему сдаться. Но одноклассник, оказавшись достаточно упрямым в силу своего характера, сдаваться так просто не собирался. — Да погоди ты! — сказал он, нервно потирая подбородок. — Может, еще угадаю. И ещё раз сосредоточив свой взгляд на странном изображении, которое не поддавалось никакой шифровке, не выдержав, с хмурым видом добавил: — Нарисует всякую ерунду, а ты сиди и угадывай... — Ну, что сдаешься? — переспросил Леви, не переставая недоумевать с того, как можно НЕ угадать самое простое. Одноклассник, почесав бровь с таким видом, будто почти был готов сдаться, но что-то до последнего удерживало его от столь опрометчивого шага. Сделав выбор за него, Леви взглянул на свою мазню и, сделав финальный штрих пальцами, чтобы придать рисунку больше естественности, спокойно отозвался: — Это «Солнце безумия». С испуганным видом покосившись на нарисованный вихрь, курносый мальчик повернулся к учительнице и, скорчив страдальческое выражение лица, вдруг заорал на весь класс не своим голосом, указывая на Леви: — Начальник, бл*дь, уберите от меня этого Дали! Я НЕ БУДУ С НИМ СИДЕТЬ! Четвертый класс. Репетиция утренника. Выстроившись в один ряд на двух скамьях, дети на всю горланили строки, пытаясь попасть хотя бы в одну ноту композиции, исполняемой на расстроенном рояле пожилой учительницей музыки, и едва очередь дошла до Леви, тот, подхватив следующий куплет своим тоненьким голосом, не сразу обратил внимание, что один из одноклассников хочет над ним подшутить. Одолжив у соседа ветку, он соорудил над головой «сильнейшего» рога и, услышав за спиной какой-то хохот, Леви резко обернулся. Заметив ветки над своей головой, он ударил его кулаком в живот и, потеряв равновесие, одноклассник улетел со скамьи на пол, после чего вслед за ним, по принципу домино, попадали вниз и остальные. От перевеса на одну сторону скамейка внезапно поднялась верх ногами и, зацепившись ножкой за провод, подключенного к бутафорной секвойи, так называемой пародии на лес Гигантских деревьев, вырвала с корнем его крепление. Избавившись от железных пут, бутафорное дерево полетело вниз и, приземлившись прямо на голову сидевшей за роялем пожилой учительнице, снесло её на землю, так и не дав возможности бедной женщине доиграть свою полифоническую «симфонию» до конца. Через пару часов музыкантшу увезли с сотрясением мозга на скорой, а репетицию утренника пришлось перенести на следующий день. Вызвав к себе Кенни Аккермана, директор вынудил его заплатить штраф за нанесенный племянником школе ущерб. Возложенное на него обещание мужчина выполнил, но опосля, вооружившись хорошим кожаным ремнем, как следует всыпал своему недомерку, стараясь в очередной раз привить ему навыки послушания. С одной стороны Леви рос необычайно замкнутым и флегматичным ребенком, с другой — был не менее самостоятельным, демонстрируя удивительные способности выживания в достаточно хищнической среде. Будучи недостаточно высоким для своего возраста, он тем не менее не стеснялся драться со сверстниками наравне, и словно не боясь противопоставлять себя обществу, дрался с таким остервенением, словно от результатов схватки зависела его жизнь. В целом, так оно порой и было. Девятый класс. Лабораторная работа по химии. — Пятый раз читаю: «Укажите окислительно-восстановительные реакции... — удерживая в одной руке учебник, во второй — колбу с каким-то веществом, Леви процитировал тому самому однокласснику с «поросячьими» глазками текст задания. — «Что такое окислитель? Что такое восстановитель?» Устремив взгляд в сторону ученика, преподаватель во избежание ЧП, на всякий случай, осадила юного химика: — Аккерман, я тебя лично прошу, ты только не взорви нас тут всех, хорошо?! Спокойный на вид подросток, для этой школы-интерната с первого дня обучения стал настоящей «ходячей проблемой»: все, что проходило сквозь его руки, либо ломалось, либо взрывалась, что конечно же не могло радовать самого Кенни, которому каждый раз приходилось сюда наведываться в связи с очередной оплатой штрафа. Но почему так происходило, и какая сила заключалась в теле ребенка, найти ответ на этот вопрос так никто и не сумел. Впрочем, преподавательский состав давно заподозрил, что юного Аккермана преследует что-то роковое, но в чем заключался феномен этой «силы», вела ли она к чему-то хорошему или плохому, понять они так и не смогли. — Мне кажется, или сейчас бабахнет… – пролепетал курносый одноклассник, наблюдая, с каким бесстрашием Леви, добавив в колбу с агрессивным веществом какой-то раствор прозрачного цвета, продолжает пристально следить, что же произойдет дальше. И грядущее событие не заставило себя долго ждать. В следующую секунду внутри колбы что-то закипело, её стенки лопнули, и одноклассники, опасаясь наихудшего поворота событий, с воплем устремились под парты, пытаясь скрыться от последствий внезапного взрыва. Сняв книгу с головы, которую ей туда вынесло путем взрывной волной, учительница с подозрением уставилась на подростка, у которого был сейчас вид, будто сквозь него пропустили двести два вольт; даже челка Карлсоном стала, чего раньше за ним такого не водилось. — А что вы на меня так смотрите? — возмутился Леви, поставив остаток колбы, точнее остатки её дна, на стол. — Как в школе очередное происшествие, так сразу я во всем виноват, да?! Скорчив хмурую физиономию, учительница посмотрела на него так, что он все понял без слов. Её внешний вид говорил сам за себя. Действительно, у всех на уроках получалось, как надо, даже у самых бездарных, а вот стоило коснуться химических реагентов именно ему, как неведомое «проклятие», заключенное в его теле, тотчас давало о себе знать, оказывая влияние на результаты его работы, от которой он, мягко говоря, был не в восторге. Именно по этой причине Леви вскоре отстранили от лабораторных занятий, и перестали вообще допускать к реагентами, чтобы он опять чего-то там не намешал, и не подорвал школу, пусть даже если в мыслях никогда и не преследовал подобной цели. Закон Подземного города позволял жителям приобретать огнестрельное оружие, и перестрелки в школах тех районов были явлением обыденным. Впервые столкнувшись с вооруженным человеком, вначале Леви был жутко напуган, а вот видеть оружие во второй раз было уже не так страшно. Во время третьего столкновения с опасностью пушка для него не значила ничего. Впрочем, уличная шпана быстро привыкала к подобному образу жизни, и так просто отказаться от него не могла, даже если понимала, что впереди, при таком раскладе дела, их ждет только одно будущее: либо тюрьма, либо ранняя гибель в перестрелке, либо смерть от передозировки наркотических веществ. Наблюдая за жизнью, точнее выживанием своих соотечественников, он рано пришел к выводу, что готового «счастья» на блюдечке никто не принесет, а это означало, что всего придется добиваться самостоятельно и, постараться вырвать у жизни как можно больше. У него не было отца, который мог подсказать ему верный путь, мать умерла, опекуна в любой момент мог уничтожить снайпер, поэтому в этой жизни оставалось надеяться только на себя. До сих пор он оставался всего лишь беспокойным скитальцем, не руководившим собственной жизнью, то тонущим, то выплывающим в безбрежном море безнадежности, но впервые взглянув на себя с другой стороны, почувствовал, как в его душе зародилась иная перспектива изменений. Пока ещё он точно не знал, когда именно это должно было произойти, но в одном юноша был уверен: задуманное рано или поздно воплотиться. Он ещё ухватит свое. Года обучения в школе прошли незаметно, и когда выпускной, и собственно, вручение аттестатов, было почти на носу, Леви слишком поздно спохватился, чтобы прийти на данное мероприятие в чем-то приличном. Одноклассники, у которых были родители, ходили в школу в более менее приличной одежде, (некоторые даже умудрились прийти на выпускной вечер в настоящих фраках), и только один Леви Аккерман, независимо от степени торжественности мероприятия, всегда был одет в одно и то же — драную футболку, «хиппстерские» рваные джинсы, и настолько древние башмаки, что гвозди и осколки бутылок, на которые он наступал, шагая по улицам, постоянно впивались ему в подошвы. После того, как его бросил Кенни, финансовое обеспечение парня сильно просело и, будучи вынужден выкручиваться из безнадежного состояния самостоятельно, он заранее приучил себя к мысли обходиться всем по минимуму. В те времена его рост был настолько низким, что даже на общих фотографиях с одноклассниками Леви почти нигде не было видно. Несмотря на неоднозначность своего характера, к концу обучения он стал довольно популярным в своей школе, но осознание этого факта так и не расшевелило его эмоций. Он продолжал жить в каком-то своем мире, где отсутствовали всякие ощущения, включая время. Подавшись в один из местных баров, где компания отмечала свой выпускной, одноклассники заказали в тот вечер столько тары, что её можно было спокойно распить на месяц вперед. Отец одного из выпускников оказался весьма успешным торговцем, и тот, поднажав на своего родственника, устроил своим одноклассникам бесплатную раздачу выпивки. Леви, никогда не стыдившейся выпить за чужой счет, в тот вечер перепробовал спиртного немало, но ничего по-настоящему его так и не «пробрало». У него даже захмелеть толком не получалось. И когда часть одноклассников уже замертво валилась на пол от передозировки алкоголя, другие бросались в драку, пытаясь выяснить, кто сильнее, а третьи, хватая микрофон, напевали что-то в караоке, совсем не беспокоясь, попадают они в ноты или нет, Леви, тихонько сидя за столом, продолжал осушать одну рюмку спиртного за другой, наблюдая за происходящим с таким видом, словно являлся всего лишь прохожим, которого в сей человеческий «зоопарк» занесло совершенно случайно. В те времена он пил все подряд, словно стараясь уложить себя самого в нокаут, и увидеть, наконец, Бога, но сколько бы он ни выпил, явление Господа почему-то постоянно откладывалось. И отдаляясь с каждой выпитой рюмкой все дальше и дальше от компании, с которой его никогда ничего не связывало, Леви чувствовал себя совсем потерянным, но без душевного надрыва. А когда после полуночи бар закрылся и все разошлись по домам, он обнаружил, что потерял где-то свой ключ от квартиры и, оставшись, в одной футболке, и «хипстерских» джинсах, которые совершенно не спасались его от пронзительных сквозняков подземелья, Леви забрался на заднее сидение автобуса, которого еле дождался на остановке и, стараясь не привлекать к себе внимание пассажиров, основную часть которых составляли рабочие сталелитейного завода, и шахт, катался туда-сюда, пока водитель не объявил конечную остановку. Передумав за это время о многом, в частности, о том, что ему делать дальше, и куда пойти учиться, он по привычке уставился в окно, как вдруг его взгляд зацепился за кусок прикрепленного к спинке переднего сидения полустертого объявления, суть текста которого гласила следующее: ".... в 15:00 в Доме культуры состоится референдум граждан, по вопросам самообложения, сбор которых пойдет на благоустройство кладбища. Примите участие. Это касается каждого!" Увы, участие в референдуме по вопросам «самообложения» его не особо заинтересовало, но опустив взгляд чуть-чуть пониже, наткнулся рядом ещё на одно: "Такого ещё не было!POV Леви
Получив приглашение на кастинг, откладывать с визитом я не стал и, собрав свои нервы в коробочку, направил стопы в заведение, где уже вовсю проходил отбор будущих «шахидов» для участия в смертельном шоу. Добравшись до копии договора, где были расписаны «от» и «до» условия отборочного тура, я, дочитав его до середины, слегка выпал в осадок, и просидев в таком состоянии за столом свыше двух часов, сверля пронизывающим взглядом стену напротив, «очнулся», когда мне в ноздри ударил запах пригоревшего супа, который я поставил накануне на слабый огонь. Чуть позже, ворвавшись на кухню, я обнаружил, что сгорел не только он. Сгорело все. Даже розетка. Но не будем о грустном. Интуиция подсказывала, что нельзя так глупо игнорировать знаки Фортуны, и коль она преподнесла мне их в неограниченном количестве, значит, следовало сделать определенные выводы, и воспользоваться отпущенным мне шансом. Осталось только набраться духу, и невзирая на странности собственного характера, пойти на… Нет, не в эротическое путешествие, а на кастинг «полюбившегося» мне шоу, и послушать, что там народ бузит. С подачей своего образа придиравшегося ко всему и каждому жюри я особо напрягаться не стал. Использовал то, что было под рукой. Остальные же участники вырядились, во что бог послал. А судя по тому, что на них было надето, то послал он их далеко и надолго. Одежду я подобрал себе сам. Не Гальяно конечно, но местный магазин «Аркадия», (один на весь наш район), насколько мог, настолько и удовлетворил запросы плебейской молодежи Подземного городка, если не в качестве одежды, то хотя бы в широком спектре «хитов» уходящего сезона, что и представлял собою ширпотреб, спущенный к нам под видом «секонд-хэнда» из верхнего мира Приодевшись как следует в черные брючата, белую рубашку и вишневого цвета жилет, я прихватил с собой распечатанный номер «555» и, закинув в чулан свой прежний «хипстерский» наряд, который окончательно превратился в тряпку для швабры, я помчался навстречу «судьбе». И она, надо отметить нужное, меня не обманула. Но кратко предыстория. Добравшись до здания загса, где как раз и должен был состояться кастинг будущих «жертв» ипподрома «Голодных игр», я уже приготовился было взлететь по лестнице на «крыльях любви», как вдруг наткнувшись по пути на преграду в виде пьяницы, валявшегося прямо посреди дороги, я, слегка сбавив обороты полета, был вынужден остановиться, и став напротив лежащего тела, изучить его. МуДчина невменяемого возраста, в безобразной позе «в трусах» лежал прямо на асфальте и, не обращая никакого внимания на народ, проходивший мимо него, с умиротворенно-удовлетворенным видом горланил во всю какие-то песни, разбирать смысл которых у меня не было ни времени, желания. Он просто лежал себе посреди двора, и никто из будущих конкурсантов даже не пытался сдвинуть его с места, чтобы он никому не мешал. Пришлось эту инициативу взять на себя, хотя мысль о прикосновении к отвратному телу не вызвала у меня особого восторга. Засучив рукава рубахи как можно повыше, и засунув в укромное местечко свою тягу к чистоте, я подошел к мужчине и, опустившись перед ним на колени, посмотрел в его закрытые глаза. Один из незнакомцев, проходивший мимо нас в этот момент, оценив мои действия со стороны, сказал, что лежащий на дороге мудак вроде к счастью, (ну, приблизительно как дождь пассажиру в пути или что-то вроде этого), потому и не стоит происшедшее принимать слишком близко к сердцу. Так оно, в общем-то, потом и получилось… Став ему ногой в область солнечного сплетения, я переступил через тело, и снова очутившись на земле, зачикилял в сторону входных дверей. Пребывая как обычно в своем попутанном состоянии, я занял место среди остальных конкурсантов, и когда администратор, выглянув из-за кулис, назвал мой номер, я даже не сразу сообразил, что речь идет обо мне. Так что если бы в тот момент меня не толкнул в бок какой-то высокий шатен, я бы простоял в этой очереди до самого утра, удивляясь, почему за все это время меня до не вызвали на сцену. Мое явление «огням рампы» не произвело на присутствующих особого впечатления, потому что в их глазах я получился настолько филигранно-миниатюрным, что для того, чтобы меня разглядеть, жюри пришлось надеть очки с диоптриями стекол «минус десять». Давить на жалость железобетонной аудитории мне не хотелось, поэтому задвинув «слезовыжимающий» рэпертуар в подкорочку своего сознания… до луДших времен, я принял решение «засандалить» наждачкой по «фибрам» душ этих тварей, исполнив радикально настроенную песню с не менее радикальным названием «Про Армию». Поправив микрофон, и окинув взглядом многочисленную публику, внимательно следившую за каждым моим шагом, я сделал рукою звукорежиссеру знак, чтобы он сделал звук погромче. «Ты чьих будешь?» обратился ко мне ведущий, первым нарушив тишину. «Я сам по себе, — сдуру выдал я, добавив при этом: — СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ» «Так не бывает, — отрицательно мотнул головой организатор шоу, — чтобы дети были сами по себе. Дети обязательно должны быть чьи-нибудь!» Я возражать не стал. Каждому со своей стороны виделась своя правда, тем более вступать лишний раз в спор с дураком не хотелось. Иногда броня пох@изма защищает надёжнее выпущенных колючек агрессивности. «Давай, расскажи немного о себе» попросил меня ведущий, смерив мою скромную персону надменным взглядом, на что я ему ответил: «Когда я начинаю говорить людям правду о себе, они тотчас от меня сбегают, a врaть вроде неприлично, поэтому когда мне задают подобный вопрос, я всегда отвечаю: «Зaгaдочный я» «Ну, ладно, — хмыкнул мужчина, окончательно смирившись с моей странностью, — а ты где-нибудь вообще работаешь, «загадочный» наш?» «Нигде» «То есть?» «ПЛЫВУ по течению. На удачу, короче» «А какую работу ты хотел бы в жизни?» «Лежать на диване, и чтобы деньги мне сыпались с потолка» «Хорошо, а теперь объясни нам, почему мы все должны за тебя проголосовать?» принял «эстафету» по пыткам моей персоны какой-то жиртрест в очках. Я задумался, и выпалил первое, что стукнуло мне в голову: «Потому что я красавчик» «И не поспоришь ведь» иронично проронил ведущий, взглянув на меня в этот раз, как смотрят, например, на жеребца на выставке или на раба, выставленного перед алчными взорами покупателями живой силы. «Сам себя не похвалишь, никто не похвалит» поджав свои жабьи губы, ядовито проронила одна из женщин, находившейся в составе жюри. Убеждать её в обратном я тоже не стал, потому что чувствовал с её стороны ненависть в свой адрес. Я не понравился ей почти с первого момента появления на сцене. Причем не понравился именно своей наглостью и безграничной самоуверенностью, которой не хватало, очевидно, ей самой, чтобы говорить о таких вещах перед многотысячной аудиторией, поэтому забив на её мнение, попытался сосредоточиться на следующем вопросе ведущего, и не прогадал. «А что сделаешь в случае выигрыша?» допрашивался меня любопытный мужчина. «Есть вариант сбухаться. А есть вариант уехать куда-нибудь, — неопределенно махнул я рукой, словно
На дворе настала осень, ёпсель-мопсель,
пришла осенняя пора
Всех хлопцев в армию забрали: наркоманов, распезд*Ив,
Пришла и очередь моя, (горя моя).
А я парнишка лет 16-20-30-может больше
Поеду на Херманский фронт, просто так для интерЭсу,
посмотреть, есть там титаны, али нет…
Бежит по полю Афанасий 8 на 7
в больших кирзовых сапогах, 45,
на босу ногу,
чтоб подмышками не тёрло.
А я парнишка лет 16-20-30, может больше,
а друг с оторванной ногою,
челюсть рядом, нос в кармане,
и притворяется будто больно,
он блин реально как малыш…