Хорошие мальчики попадают на небеса, плохие - куда захотят

«Я закрывал «свет» в конце тоннеля как мог. А когда переворот все-таки удался, в конце получилось ощущение… Не совсем праздника» (с)

      Леви никогда не считал себя мастером разговорного жанра, особенно если учесть минимальный уровень его словарного запаса и неумение строить грамотную речь, в которой то и дело проскальзывал сленг Подземелья. Но попав единожды в ситуацию, где пообещав людям интервью, забирать свое слово обратно было как-то не комильфо, расположившись за столом, где лично для него молоденький репортер устроил пресс-конференцию, заставив прицепить на воротник своей одежды маленький микрофон, принялся ждать вопросов, которые этот тип пообещал ему подкинуть, чтобы выведать все тайны его загадочной личности. Однако прежде чем настроиться на долгий разговор в официальном стиле, который в силу тех или иных причин мог затянуться, «сильнейший», проигнорировав рукопожатие оператора, настраивавшего камеру, закинув ногу на ногу, попросил у очкастого зажигалку и косяк. Для начала надо было слегка расслабиться, чтобы избавиться от ощущения скованности, всегда досаждавшей ему в незнакомой обстановке, с условиями которой ещё надо было свыкнуться, и когда его желание наконец было выполнено, Леви, сделав с непривычки хорошую затяжку, (последний раз он курил ещё в далекую пору юности времен подземелья), почувствовав спустя пару секунд легкое головокружение, тотчас ухватился за стол.       — Я извиняюсь, это косяк?! — зажав сигарету в руке, он повертел ею в воздухе.       Молодой репортер утвердительно кивнул. Вздохнув, Леви вновь перевел свой взгляд на то, что ему дали в качестве панацеи от всех видов робости. Выразившись про «косяк» чисто фигурально, он и представить себе не мог, что эти люди воспримут его просьбу в буквальном смысле этого слова. С другой стороны попросив сигарету, интуитивно он подозревал, что этот очкастый хипстер подсунет ему какую-то дрянь, от которой к концу дня он точно слетит с катушек.       — Наше интервью не займет слишком много времени, — предупредил его Пьер, (тот самый хипстер), подсаживаясь к нему поближе, — мне надо всего лишь задать вам пару вопросов как очевидцу, который был в курсе последних событий, связанных с Разведкорпусом, прежде чем эту организацию расформировали.       «Вот это да… Попал, так попал» мрачно размышлял Леви, наблюдая за действиями этого болтливого, но весьма приятного с лица человека. — Теперь мою речь запишут на диктофон, а запись с моим голосом отправят на электронную почту заместителя короля»       Однако находясь под влиянием вещества, которое мало-помалу начало заполнять пространство его сознания, Аккерман поправил свой галстук и намекая на залегшие под глазами тени, заявил вслух следующее:       — Только учтите, я почти двое суток не спал, так что насчет внешнего вида — не айс.       — Мы помним это, капрал Райвель, не стесняйтесь, — кивнул репортер, сделав знак оператору, чтобы тот захватил побольше крупных планов с приглашенным.       Поначалу Леви, конечно, жутко раздражало, что его называют каким-то «Райвелем», добавляя в начале ещё какого-то «капрала», но очень скоро привыкнув к этому новому для себя словосочетанию, имевшем какое-то косвенное отношение к его личности, ему стало на все плевать: на репортера, на его помощника — молчаливого оператора, включая врученный ими косяк, от которого его вшытрило так, что он был уже не уверен, что сможет спокойно досидеть до конца интервью, не сморозив какой-нибудь глупости в конце, и окончательно опозорить себя, Командора и честь павшего Разведкорпуса.       — Сейчас я представлю вам ещё одного гостя, — слегка привстав с места, Пьер кивнул ещё какому-то своему коллеге, зрелому мужчине с залысинами, который подошел к ним, чтобы тоже задать Капралу пару наводящих вопросов на политическую теме, — познакомьтесь, пожалуйста…       — Здравствуйте, меня зовут Рой… — открыв рот, второй репортер уже хотел было озвучить вслух свою фамилию, как вдруг Леви, повторно затянувшись косяком, и понимая, ему не хочется запоминать эти данные, которые все равно особой роли в его жизни не сыграют, небрежно отмахнулся в ответ:       — Ну, что ж, Рой, или как вас там?! На этом, пожалуй, и закончим, — и перехватив на себе недоумевающий взгляд Пьера, чьи очки в ожидании интервью уже успели прилично запотеть, тут же пояснил, чтобы не вызвать лишних подозрений: — Не хочу перегружать свою память лишней информацией.       «Да какое мне дело, кто ты такой? Давайте, я как можно быстрее отвечу на все ваши вопросы и мы разойдемся по сторонам» читалось в его свирепом взгляде и проигнорировав этот сигнал, Пьер, ещё раз перепроверив свой диктофон, начал свое интервью, задав «сильнейшему» следующий вопрос:       — Совсем недавно вы покинули организацию, которая очень многое значила для жителей стен, поэтому нам было бы интересно послушать, что там происходило в последние месяцы, и как сложились ваши отношения с новым отрядом, но судя по тому, с каким упреком вы сейчас смотрите на меня, я могу сделать вывод, что с Командором Смитом и людьми его ближайшего окружения вы больше не поддерживаете связь.       — Совершенно верно, — подтвердил его предположение Аккерман, упираясь ладонью в свой подбородок, — мне вообще плевать на всех, а в последнее время особенно.       — Оказывается, вы эгоист.       — А ещё говорят, что я асексуал и люблю только себя, — невозмутимо добавил он, — на самом деле я из Подземелья вылез, а люди, они одинаковые везде: что там, что на поверхности…       — А что вы можете рассказать относительно государственного переворота, который устроил Командор Смит до расформирования Разведкорпуса? — переспросил репортер, поправляя очки на своей переносице.       — Бля, да все этот гребаный переворот… — отмахнувшись, Леви повторно затянулся косяком и слегка откашлявшись, неожиданно добавил: — Вы даже не представляете, как тяжело мне рассуждать сейчас на эту тему.       В вопросах политики «сильнейший» был не особо компетентен и ежели этому репортеру центральной газеты «Берг» так нетерпелось узнать ответы на все столь тяжелые вопросы, то ему проще было бы обратиться к Командору или Ханджи Зое, знавших все тонкости политической «кухни», но поскольку застать их на месте так и не удалось, он, надеясь получить хоть какую-то информацию от накуренного Аккермана, был вынужден довольствоваться тем, что соизволит рассказать ему по этому поводу сам Капрал, опираясь на впечатления, полученные им во время свершения всех этих спецопераций по подрыву власти Короля. И заметив по взгляду Пьера, что тот недооценивает все серьёзности той ситуации, Леви, слегка разозлившись, однако не показывая в открытую своих эмоций, невольно добавил:       — Нет, вы наверное не понимаете, как это, когда выезжаешь с отрядом на очередное спецзадание, я тебе вообще ничего не понятно. Иногда бывали моменты, вот мы идем по лесу с ружьями, а я все думаю о новом плане Эрвина: «Бл*дь, я не понимаю».       — Вы хотите сказать, что не могли до конца постичь заговорщические замыслы своего хозяина?       Леви кивнул.       — Да. Я шел и думал: «Зачем это все? Что будет? Какой во всем всем смысл, бля?»       — Понятно, — ухмыльнулся репортер, поражаясь степени откровенности его формулировок, — но вот вы, проработав столько лет с Командором Смитом, можете поделиться ощущениями, как это: находится под началом столь выдающегося человека, рискнувшего пойти против системы?!       — Вообще-то Смит сам меня в свой Разведкорпус позвал, но если бы он был бабой, я бы наверное на нем женился.       — Хорошо, а теперь давайте вернемся к нашему предыдущему нашему вопросу, на который вы ответили, что вам на всех плевать.       — Давайте, вернемся, — равнодушно бросил Леви, посматривая на настенные часы.       — Вокруг вашей первой погибшей команды было слишком много скандалов, а как вы сами отнеслись к происходящему? Сильно переживали гибель, которых сами когда-то отбирали в Элитный отряд?       — Да, переживал, конечно, — монотонно бросил Леви и заприметив, что проницательный репортер не шибко-то поверил в его эмоции, которых попросту не увидел, тут же из вежливости добавил: — Нет-нет, серьезно. Я переживал за свой отряд, вы то?! А вдруг народ скажет, что мне на все наплевать и я бесчувственный чурбан, а меня все же имеются поклонники. Наверное.       — Они, кстати, недоумевают, почему Вы так рьяно открещиваешься от своего бандитского прошлого. — взял свое слово Рой.       «И зачем я про Подземелье-то ляпнул в начале? — вздохнул Леви, мысленно стукнув себя по голове. — Побурчал бы и успокоился, а так, придется теперь рассказывать в подробностях, где я провел свои юные и детские года…»       — Ни от чего я не открещиваюсь, — вслух возразил он, не ожидая от себя такого. — Это моя защитная реакция такая. Просто наверху все постоянно говорили, что мой стиль борьбы с титанами очень крут, но как все не происходило на самом деле, стоило нам оказаться с отрядом за стенами, как я тотчас начинал переживать, потому что не мог знать, получиться ли у нас что-то в этот раз или нет. И знаете, становится немножко неприятненько, когда от меня ждут чего-то в моем стиле, едва дело касается воплощения очередной авантюры Смита, а получается что-то совсем другое.       И невольно вспомнив о частичном провале его плана касательно госпереворота, Леви посчитал за нужное добавить кое-что ещё, критикуя начальство так, что если бы Эрвин находился здесь где-нибудь поблизости, то после таких закидонов его помощник уж точно угодил бы в темницу.       — Я, конечно, старался максимально «ухудшить» его план, — нашел Леви оправдание своим действиям, будучи по складу собственного ума ещё тем скептиком относительно оптимистических ожиданий, — доказывая, что за один день поменять всю систему в правительстве невозможно. Я закрывал «свет» в конце тоннеля как мог. А когда переворот все-таки удался, в конце получилось ощущение не совсем праздника.       — Многие госперевороты заканчиваются неудачно, — вздохнув, отозвался Рой, отмечая что-то в свое потрепанном блокнотике.       — У многих начинающих революционеров они не получаются вообще, — смерив мужчину надменным взглядом, подал свой голос Аккерман, — но Эрвину в этом плане повезло. И когда все это произошло, он такой теперь счастливый, бл*дь, потому что давно этого хотел. И пусть мне не настолько близка вся эта его радостная х*йня, я считаю, что он вполне её заслужил. Столько сил было вложено в этот госпереворот, столько ожиданий, и несмотря на многочисленные пессимистические прогнозы, которые сыпались на него со всех сторон, Смит таки добился своего.       — А вам не кажется, — напомнил о своем существовании второй репортер, тщательно следя за мимикой его лица, пытаясь уличить «сильнейшего» во лжи, — что за пределами стен, как и внутри них за последние годы много чего изменилось?       Внимательно его выслушав, Леви ответил не сразу.       — Я ничего не могу сказать толкового на этот вопрос, потому что не могу смотреть на ситуацию объективно, — спустя некоторое время отозвался он, когда пауза ожидания ответа несказанно затянулась.       — Почему? Не хотите признавать, что за пределами стен существуют другие цивилизации с более продвинутыми технологиями, например, тот же Средне-восточный альянс?       — Нет, не поэтому, — отрицательно кивнул он, находя подходящие слова, чтобы передать суть своей мысли. — Просто не вижу картину мира в целом и для меня это все очень сложно и странно, и кажется, так будет всегда, куда бы мы, в конце концов, не вырвались из-за стен.       — А расскажите немного о тренировках курсантов своего отряда. Как вы, например, дали им понять, что именно так надо правильно убивать титанов, а не иначе?       — А никак, — развел руками «сильнейший». — На самом деле на наших тренировках всегда существовала свобода действий со своими границами для каждого курсанта. Просто в какой-то момент я почувствовал, что у меня есть какая-то своя система, которую знаю только я. Говорят, у меня даже взгляд менялся, когда я убивал титанов. Мифическая х*йня. — Леви отмахнулся. — Просто я понимаю, что надо делать в определенный момент, но найти этому объяснение пока не могу.       — А когда к вам приходили новички, они копировали вашу манеру работы с УПМ и лезвиями?       — На самом деле они могли бы с удовольствием тренироваться у кого-нибудь ещё, если бы у них был выбор, а поскольку «сильнейшим воином» на все три стены являюсь только я, им ничего другого не остается, кроме как брать эти навыки у меня, а я не умею ничего объяснять. Даже самые элементарные вещи. Я могу говорить только на сленге Подземелья, а его понимают далеко не все.       — Вам удалось сразу найти общий язык с новобранцами сто четвертого выпуска или вы привыкали друг к другу постепенно?       — Вообще я предпочитаю работать с проверенными людьми, которые в дальнейшем могут стать либо моими друзьями, либо просто никем. Это все равно, что трахаться с незнакомым человеком. Курсант-новичок, вступая в Легион разведки, становится своего рода человеком, посвященным в его тайны, и во время общения ты выкладываешь ему какие-то суперличные вещи, и это тоже надо учитывать.       — И чему же вы сами научились за время работы с новичками?       — Я научился многим вещам.       — Например?       — Например, усмирять свою гордыню и эгоизм, а ещё открыл для себя такое качество характера, как долготерпение, когда у курсантов, несмотря на количество времени, потраченного на тренировки, во время вылазок за стены все равно не получается убить титана.       — А с профессиональной точки зрения?       — До сих пор топчусь на месте, — беззастенчиво заявил он.       — Вы помните первую вылазку за стены со сто четвертым отрядом? И вообще, был ли у вас тогда какой-то план по поимке Женской сущности титана?       — Даже если бы он и был, к концу предпринятой спецоперации нам все равно пришлось бы действовать по-своему. Конечно, перед вылазкой я хорошо прочухал новых курсантов, ведь как бы они не пытались проявить инициативу, убивая титанов на свое усмотрение, общим процессом все равно руковожу я.       — То есть со сто четвертым выпуском вам работалось лучше, чем с предыдущим, для которого вы сами отбирали нужных вам людей?       — И да, и нет. — уклончиво ответил Леви. — Просто в новом своем отряде я разделился на все свои ипостаси, а что касается той вылазки за стены, когда мы гоняли женскую особь титана, я, передозировав с седативными, (Очкастая все время пыталась вылечить меня от какой-то депрессии), чувствовал себя далеко не в самой лучшей форме, и едва держась в седле, на всякий случай проинформировал кадетов по поводу новой обстановки, с которой им придется столкнуться, в общем, чтобы они были со мной в одной теме.       — И что же вы им сказали, если не секрет?       — Сказал, что мне некогда с ними заниматься, поэтому они должны будут сами вспомнить все те приемы, которым обучились за время тренировок, и выбрав для себя подходящих титанов и сами же убить их. Ну, они потом все так и сделали, а я только следил за происходящим, периодически им что-то подсказывая, например: «Нет, рядовой Кирштайн, это неправильно, надо ударить титана так», и так далее, а он: «Я вас понял, капитан», и тут же повторяет мои действия. Помнится, мы тогда хорошо поработали.       — Кадеты, которых вы всему обучили, хотя бы остались вам за это благодарны?       — Думаю, да, хотя на самом деле я не должен был такого говорить вообще, — ответил он, вспомнив о Микасе, которая многое почерпнув у него в плане техники боя, в конце концов, бросила его на произвол судьбы, и не сказав «спасибо» ни за один урок, умчалась устраивать свою личную жизнь с богатым «пузатиком». — Эрвин говорит, что я должен быть выше всего этого, но у меня пока не получается. Это я сейчас нервный, а на самом деле я совсем другой.       — А когда вы спокойный?       — Когда меня кто-нибудь любит.       — Несмотря на внешнюю недосягаемость, вы довольно сентиментальны. — Я просто почти треть своей жизни провел на приводе, а теперь пришло время немного заземлиться.       — Звание капитана Элитного легиона разведки подразумевает под собой некоторую отважность и смелость, и зная, что ваши действия вызывают у народа достаточно неоднозначную реакцию, как вы реагируете на их критику?       — Да мне плевать на самом деле, — сорвавшись, Леви небрежно затушил сигарету о поверхность стола. — Меня просто, знаете, что постоянно бесило? Что после каждой нашей неудавшейся вылазки за стены, народ почему-то обсуждал не провальный план Смита, не действия моего Легиона, или кого-то ещё из солдат, а конкретно МЕНЯ. — подчеркнул он ещё раз, акцентировав внимание на своей персоне.       — Ну, вы довольно популярная фигура и возлагая на себя бремя звания сильнейшего воина человечества, вы должны быть готовы к тому, что вас будут все время обсуждать.       — Да я понимаю, что не нравлюсь многим людям и меня постоянно провоцируют на конфликты, но знаете, что меня бесит в этой истории больше всего? Что после развала Разведкорпуса, испытывая к мне зависть из наличия аккермановских способностей, со мной перестали общаться почти ВСЕ мои бывшие коллеги, новобранцы, кроме Эрена Йегера, но я не вижу в этом ничего страшного.       — А как вам живется сейчас, после расформирования Разведкорпуса?       — Живу я без напряга, — спокойно произнес «сильнейший», ничуть не удивившись такому вопросу. — Я не парюсь вообще. У меня есть телефон, еда и компьютер. Значит, жизнь удалась.       И действительно, после того образа жизни, который он вел в Подземном городе, житие в Разведкорпусе, за один сухпайок, казалась ему поистине райской.       — Это означает, что у вас больше нет проблем?       — Почему же? Каждый день я сталкиваюсь с самой большой своей проблемой — с жизнью.       — ???       — Как выяснилось, жить Ривай Аккерман абсолютно не умеет, зато у него прекрасно получается рассуждать о том, как все плохо вокруг.       — У вас достаточно мрачное мировоззрение.       — На самом деле я уже давно законсервировался в своем времени как мамонтенок. Сижу себе в льдинке и жду, когда появится нечто, что сможет растопить меня, и заставить выбраться наружу.       — И вы не собираетесь ничего менять?       Леви отрицательно кивнул.       — Мне нравится такой стиль жизни. Я уже много лет в таком образе, и менять его не собираюсь.       — Можно ли спросить у Капрала Райвеля о том, если ли у него какие-то комплексы? — обратился к нему в третьем лице второй репортер, все это время молчавший, пока его коллега общался с «сильнейшим» и встретившись с его пытливым взглядом, Леви заявил вслух следующее:       — Дело в том, что я очень жёсткий человек и всегда говорю людям правду в лицо. Со мной сложно жить и таких, как я, многие обычно не любят.       — А как же личная жизнь?       — Типа три жены и сто детей?! Типа оставил свой след на земле и прочее?!       Репортер утвердительно кивнул.       — Создание новой «ячейки общества» подразумевает под собой огромную ответственность и я к ней пока не готов. Точнее нет поблизости того человека, который был бы близок мне по духу и понятиям. А так, укрощать меня очень сложно. Помнится, в детском садике, за непослушание меня поставили в угол и дали линейку, чтобы я продержал её на вытянутых руках на протяжении целого часа. Я, разумеется, делать этого не стал. Выкинул прочь линейку и убежал из детского садика. Неделю туда не ходил, шлялся по дворам, чудом не угодив в руки работорговцев, пока к нам на дом не пришли поинтересоваться, где я и что со мной. Кенни как узнал, мало воспитателям не показалось.       — А возродятся ли когда-нибудь традиции Разведкорпуса? Что вы можете сказать по этому поводу?       — В данный момент к этой организации я не имею никакого отношения. С Эрвином пока не встречался и всех его планов касательно Разведкорпуса не знаю, поэтому не надо меня об этом спрашивать. Лоббировать чьи-то интересы я не намерен, поэтому не отнимайте у меня время, задавая подобные вопросы.       В какой-то момент ему показалось, что Микасе угрожает опасность и стащив с себя этот дурацкий микрофон, словно намекая своим, что пресс-конференция для него закончена, и о её продолжении не может быть и речи, «сильнейший», не сказав ни слова, тотчас выскочил в коридор, но репортерам, раскрутивших немногословного Капрала и на такую правду, предоставленной информации хватало с головой, чтобы при первой же возможности предупредить вышестоящее начальство о планах неугомонного Смита.