Когда тают льды: Путь Велены

В сторожке горел свет – очень кстати, потому что сверху разрушенная крепость выглядела сплошным тёмным пятном на фоне худо-бедно освещённого города. Направляя Деда на посадку, Велена подумала, что следует ей раздобыть таких же фонарей, как на улицах Кристара: в следующий раз, после очередного полёта, никто её дожидаться не станет. Ящер недовольно фыркал, пока она наполняла кормушку заготовленным мясным варевом, и нетерпеливо притоптывал на месте, то и дело огрызаясь на неловкую всадницу, слишком медленно избавлявшую его от цепей и кожаных ремней седла. - Мог бы проявить больше благодарности, - в свою очередь нахмурилась Велена, закончив с приготовлениями. – Я, между прочим, раньше так не надрывалась даже ради Райко! А ты куда как омерзительнее, уж прости. Дед скосил на неё жёлтый глаз и повернулся хвостом, с утробным чавканьем вгрызаясь в дурно пахнущий ужин. Колдунья скривилась, проглотив вставший в горле ком, и поспешно вышла из загона, едва не приплясывая на морозе. Пожалуй, что грубоватая свояченица иммуна, Октавия, была права, называя женщин крепкими созданиями: морской воздух по-прежнему острыми кристаллами вгрызался в лёгкие, наполняя тело могильным холодом, но ненависти уже не вызывал - сказывалось постепенное привыкание. - А вот и она, - странным, неестественно оживленным тоном поприветствовала хозяйку дома Октавия, поднимаясь с лавки. – Как первый патруль, дочка? - Лучше, чем ожидалось, - пробормотала Велена, задубеневшими пальцами разматывая завязки на дареной Сибрандом шубе. Быстрого взгляда вглубь натопленной комнаты хватило, чтобы на сердце разлились умиротворение и тихая радость: нежданные помощницы притащили в сторожку найденную в крепости мебель, устлали пол и стены старыми, но ещё вполне годными коврами. Пожалуй, обновлённая обитель пришлась ей по вкусу: в такой и жить приятно, и служить не так невыносимо. – Нила уже ушла? - Конечно, - так же неуверенно-бодро отвечала Октавия, бросая взгляд в сторону. – Дети дома дожидаются, я быстро её отпустила. - В крепости успели что-то сделать? – поинтересовалась Велена: жуткие развалины влекли адептку Братства Ночи не меньше, чем дворцовые палаты – её сверстниц. И добавила, удивляясь себе, - не знаю, как и благодарить. Я завтра уже гляну… Стряхнув с обуви снег, Велена наскоро расправила влажные волосы и шагнула наконец в тепло комнаты, закрывая двери в сени. И замерла на пороге. - Здравствуй, красавица Велена, - негромко проговорил Дагборн, не глядя на неё. Ни смешинки в обыкновенно насмешливых глазах, ни развязности в непривычно собранной позе. Взгляд выхватил рукоять двуручника за широкими плечами, но мысль о тёмном артефакте, который они с Мартином договорились при встрече тотчас изъять, мелькнула и пропала. Треснуло полено в печи – и внезапно всё стихло. Словно рухнул на обнажённую шею топор палача, отрезая звуки, запахи, свет – только она и чёрное, страшное, неотвратимое… В горле тотчас пересохло, так что мучительный вопрос вырвался наружу лишь полузадушенным хрипом: - Что?.. Скрипнули половицы под шагнувшим к ней Дагборном. Тяжело, прерывисто вздохнула Октавия. Сердце пропустило целую вечность ударов, прежде чем странно искажённый, незнакомый голос произнёс: - Нападение на крепость, в тот же день. Даже подготовиться не успели. Райко оказался на первой линии, пытался колдовским щитом накрыть легионеров – и засветился. Альды первыми вычисляют магов и офицеров – и метят по ним, набрасываются всем скопом. Прости, красавица Велена… - Нет! Колдунья тихо вскрикнула, не узнавая своего голоса, выбросила ладонь вперёд в жалкой попытке остановить страшную весть. Схватилась рукой за подставленный Октавией локоть, чувствуя, как немеют пальцы и слабеют колени. - Твой брат мёртв. Тишина стала оглушающей, зазвенела разбитым стеклом в ватной голове. Неправда, это всё неправда, просто дурной сон… Медленно, не отпуская чужого локтя, Велена опустилась на вовремя подставленный Октавией стул. - Прости, я не могу взять тебя с собой, - негромко продолжил Дагборн, впервые поднимая на неё глаза. Шагнул к ней, протягивая руку, и остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. – Примипил пограничного легиона не велел. Атаку мы отбили, в крепость направлено воинское подкрепление из Рантана. Есть сведения, что нападение на границу – лишь отвлекающий манёвр, порт – следующий. Я здесь не задерживаюсь: сейчас же лечу назад. Приказ кристарским магам: оставаться на месте. Велена вскочила, не помня себя, так что оба, и Октавия и Дагборн, шатнулись в стороны. Не сразу колдунья поняла, что их задело почти не сдерживаемой, рвущейся наружу колдовской силой, плеснувшей из открытой раны. - Я. Должна. Его. Увидеть! Убедиться, что он мёртв, заглянуть в потухшие чёрные глаза, приникнуть ещё один раз к ледяным губам… - Да там… - Дагборн замялся, снова отвёл взгляд, - только пепел остался... Велена зажмурилась, прижала ладони к вискам, вцепилась пальцами в волосы, позволяя жестоким словам просочиться в воспалившуюся голову. Дагборн шагнул к ней, несмело коснулся хрупких плеч ладонями. - Его сбили с ящера, зажали с двух сторон. Один из нападавших оказался магом, круга, видимо, повыше, чем у твоего брата… Зелёное пламя – слышала о таком? Да, верно, и сама используешь… Сжирает человека вместе с доспехами. Стефан, друг ваш, со стены видел, так что сумеет подтвердить. Тоже, кстати, ранен, но не очень серьёзно: решено лечить в крепости, потому как без колдовской защиты оставлять границу нельзя. Когда понадобится твоя помощь, тотчас свистнут, будь наготове… Велена расхохоталась, отшатнулась от тёплых рук, от которых словно бросало в странный жар. Стефан! Надоедливый поклонник, нелюбимый ухажёр! Лучше бы сгорел он – хоть зелёным, хоть синим пламенем! Райко… Райко, Райко… - Тише, тише, дочка, - встревоженно попросила Октавия. – Дагборн, не стой столбом, подай воды! - Убирайся, - почти прорычала в сторону легионера Велена. – Уходи! Прочь, прочь отсюда! Вон!!! Если бы кто спросил её, отчего холодная ярость выплеснулась на посланника дурных новостей, колдунья не сумела бы ответить. Почему так не хотелось, чтобы Дагборн видел её искажённого, перекошенного лица, не слышал низкого рычания, вырывавшегося из девичьей груди; не понял, что не только боль по погибшему брату – нет; но бережно взращиваемая, тщательно хранимая и терпеливо выстраданная мечта о возлюбленном разбилась на мелкие осколки, разлетелась пеплом прочь от потерявших опору ног… О том, какой бессвязной бранью сквозь сцепленные зубы выгоняла и хмурого Дагборна, и встревоженную Октавию, колдунья, как ни старалась, вспомнить потом не могла. Только качнулся перед глазами тяжёлый двуручник, когда легионер запирал за собой дверь, и всё стихло в лишившемся всякого уюта доме. За окнами подвывал ветер, подтверждая пророчество мастера Мартина об ухудшении погоды, обнимали прохудившиеся окна первые снежинки приближавшейся метели. Улетел ли Дагборн? А хоть бы и так – да и сгинул бы вместе с проклятым артефактом в самом сердце бурана! И сердце сжималось в ответ на встающие перед глазами образы, в которых переплелись родные черты Райко и искажённое, прозрачное лицо Дагборна с проступавшим в нём обликом чужой, пугающей и враждебной всякому человеку сущности. Никто не знает, как тяжело ей пришлось в ту ночь. Кажется, она ходила от стены к стене, изредка нагибаясь над поленницей, чтобы бездумно подбросить дров в печь, присаживалась на лавку и вставала снова, сжимала кулаки и бессильно опускала руки, бросалась к двери и билась в неё всем телом, чтобы потом упасть на пороге и тихо выть, то сдерживая себя по привычке, то отпуская надтреснутый крик из воспалённого горла. Ночь прошла вместе с метелью. О наступлении утра сикирийка догадалась лишь по прорвавшемуся в сторожку яркому свету да по далёким звукам из проснувшегося порта. Шевелиться колдунья не стала, лишь придвинулась поближе к комоду, подбирая под себя занемевшие ноги. Сколько просидела она так, в одной позе, бездумно разглядывая половицы? Впрочем, не всё ли равно? Если Райко нет – можно сидеть или стоять, спать или бодрствовать, жить или умереть… Почему её дыхание не оборвалось вместе с его смертью? Зачем она всё ещё двигается, живёт? Пустота, бессмысленность, холод и одиночество – это ли не высшая награда за болезненную любовь к собственному брату?.. - Велена! Велена, открой! Ты там? Настойчивый стук повторился; не сразу, но память воскресла, подсказав имя: Нила. Хорошо, что она: помощница Мартина не казалась ни особо догадливой, ни слишком сложной в общении. Понимающую Октавию или проницательного Мартина сикирийка бы сейчас не перенесла. - Прости, что беспокою… знаю, что не вовремя… Рем пропал! В городе нет, везде обыскались… Мартин обронил, ты могла что-то видеть во время облёта. Да не рискнул к тебе идти: говорит, не до того сейчас. Прости, знаю, потревожила… я… просто… Чтобы вспомнить, кто такой Рем, пришлось ещё раз напрячь равнодушный разум. Как там… Дагборн же говорил… старший брат Мартина, сошедший с ума. Тот, из-за которого мастер вернулся из Унтерхолда и поселился в Духом забытой глуши, отрекшись от Мира и магических почестей. Убивать таких нужно, чтобы и сами не страдали, и других не мучили. - Велена? Ответь, пожалуйста! Ты видела что-нибудь сверху? Мартин говорит, Рем бормотал что-то о горах, мог и уйти из города. Меня в харчевне не было, ушла тебе помогать, Мартина фермеры отвлекли… Проглядели!.. Не вставая на ноги, Велена на четвереньках доползла до приоткрытых дверей в сени; помогая себе руками, поднялась, неуклюже ступая на затекшие ступни. Неловко, не сразу попадая в рукава, надела шубу, набрасывая меховой капюшон. - Велена, - обрадовалась Нила, как только дверь перед ней распахнулась. Тут же растерялась, разглядывая бледное, лишённое красок, измождённое девичье лицо. – Великий Дух… Сикирийка молча обогнула замершую женщину, захлопнула за собой дверь, не заботясь засовом, и так же, не говоря ни слова, направилась в сторону загона. Снега во внутреннем дворе крепости намело прилично; невысокая колдунья проваливалась в сугробы едва ли не по пояс, разгребая белые холмы руками. Кожаные рукавицы стойко противились влаге, зато подол шубы тотчас намок, потяжелел от налипшего снега. - Велена? Куда ты? Говорить колдунья не могла: внутри царило непробиваемое равнодушие к происходящему снаружи. Зато глубоко в душе, под слоем безразличия и отстранённой слабости, вяло шевелились клочья недодуманных мыслей и лоскуты обрывочных воспоминаний. Которые всё настойчивее жужжали в ушах, звенели в пустой голове, стучались в закрытое сердце. Даже Дед сегодня не упорствовал, позволив ей набросить седло, тщательно, насколько хватало силы ослабших после жуткой ночи рук, закрепить ремни и цепи, и неожиданно легко взобраться на спину, готовясь ко взлёту. - Велена! Ты… ты знаешь, где искать? – Нила прижалась спиной к двери, пока Дед, пыхтя, выходил из загона. – Мартин не велел тебя беспокоить… но я подумала… Велена! Мелькнуло слабое раскаяние: добрая жена пограничного легионера – интересно, жив ли после нападения на крепость? – заслужила хоть какой-то ответ. Вот только дать его Велена не могла. Хоть бы и открыла рот, но заставить горло служить всё равно бы не сумела: не осталось сил на волевое усилие, всё происходило по наитию и словно во сне. Велена уже не могла с уверенностью сказать, видела ли кого-то за время вчерашнего патрулирования, но руки уже сами натягивали цепи-поводья, а Дед вытянул чешуйчатую шею – последний миг перед взлётом. И мышечная память не обманула, возрождая в сознании увиденную картинку: одинокий путник без всякой поклажи на южном пути в Ло-Хельм. Лишь безумец сунется на горные тропы с голыми руками… Затем все мысли оставили внезапно опустевшую голову: ящер оттолкнулся от земли, делая первый мощный взмах, и заснеженный двор крепости качнулся, провалился вниз вместе с растерянной, задравшей голову Нилой. Хлестнул в лицо ветер, выбил слёзы из широко распахнутых глаз. Дед сделал круг над крепостью и устремился на юг, низко стелясь над скалистой дорогой. Тщетно приглядывалась Велена к заснеженной тропе: на полчаса пешего пути ни человека, ни повозки. Да и кто бы ехал в такое время? Для отъезда из Кристара – поздно, солнце давно на небе; для въезда – рано, если только безумцы не гнали всю ночь сквозь метель. Зачем она это делала? Потеряв брата, возлюбленного… сорвалась по первому зову не слишком-то дорогих сердцу людей. Ради кого? Ответа Велена не находила. Натянув поводья, почти распласталась вдоль шеи Деда, прижавшись к тёплой чешуе и вглядываясь в мелькающие внизу скалы. Ящеры хороши для быстрых полётов; зависать в воздухе у них, увы, не получалось: приходилось до острой рези напрягать уставшие от бессонной ночи глаза, торопливо смахивать с них набегавшие слёзы, часто моргать, чтобы слепящие блики на снегу не лишили зрения, не затмили бы его тёмными пятнами. Райко, который в четырёх стенах крохотной сторожки казался таким близким, что, казалось, шепни заклинание – и восстанет из праха, вернётся во плоти – в необъятном северном небе потерялся, развеялся, обрёл свободу вместе с ней. Брат мой, любовь моя… Брат. Велена до хруста стиснула зубы: не сейчас. Дай слабину – и свалится из седла, упустит поводья из ослабевших пальцев. Брат, да! Только брат! Вот и Рем для Мартина – брат, какой бы там ни был. И если кристарскому магу от его потери станет хотя бы вполовину так же плохо, как ей – она найдёт безумного путника, куда бы тот ни направился. - Я просто могу это сделать, Дед, - ровно проронила Велена, почти свесившись из седла для лучшего обзора, - и я это сделаю. Ящер не возражал, только вздыхал по-старчески, терпеливо перенося все прихоти молодой наездницы. Стерпел, даже когда она резко натянула поводья, заставив крылатого зверя раздражённо вскрикнуть и сделать едва ли не переворот в воздухе: внизу, на расстоянии почти дня пути от портового города, темнела грубо сбитая придорожная хижина – из тех, которые стонгардцы оставляют на дорогах, следуя старым традициям. Дед устремился вниз, рассекая кожаными крыльями воздух; тяжело ударился о каменистую тропу, так что Велена подпрыгнула в седле, чудом удержавшись на спине зверя. Лишь когда ящер опустился на все четыре лапы, колдунья отпустила ремни и соскользнула вниз, бегло оглядывая безлюдный горный проход. В хижине кто-то находился. Невнятно бормотал, ходил, то и дело ударяясь о кожаный полог шатра изнутри; кажется, ворошил уголья в очажке. Велена щёлкнула пальцами, сжимая кисть в кулак: вдоль руки заискрились, засверкали колдовские блики. Если там кто враждебный, то с такого расстояния она не промахнётся, уложит на месте. Велена и раньше не отличалась лёгким нравом – теперь же, когда Райко не стало, последние рубежи рассудительности пали, обнажая граничащее с помешательством безразличие. Рука бы не дрогнула: колдунья готовилась к убийству. - Ма-артин, - раздался приглушённый блеющий голос, - то-олстый… Ма-артин… - тот, кто ходил внутри, вдруг всхлипнул, - укрой ме-еня, Ма-артин… хо-олодно… Велена медленно разжала кулак. Решительно шагнула вперёд, распахивая полог шатра. Сидевший у почти потухшего очажка мужчина обернулся, меряя её пустым взглядом неестественно горящих глаз. Ещё не утративший человеческого облика – стараниями ли младшего брата-мага или милостью Великого Духа – с довольно приятным лицом, светлыми, как у Мартина, волосами цвета морского песка, и крепкими, выпирающими мышцами под плотной меховой рубашкой. Верно, когда был в силе и уме, от недостатка женского внимания не страдал. - Ты – Рем? – ровно спросила она, разглядывая дрожащего от холода человека. Тот словно очнулся, встрепенулся весь, подскакивая на неверных ногах. Притоптывая, обхватывая себя за крутые плечи, жалобно проскулил: - Рем – плохо-ой! Он Мартина мучил! То-олстым обзывал! Перед де-евушками позорил! Я – хороший! Хоро-оший! - Хороший, - бесцветно согласилась Велена. Странно: ни отвращения, ни страха сумасшедший не вызывал. Перед ней, посиневший от холода, голодный, неуверенный в себе и в том, где находится, стоял обыкновенный человек. Даже привлекательнее многих здравых разумом, которых ей доводилось раньше видеть. - Идём, - позвала она Рема. Рослый, выше её, верно, в два раза, тот послушался, как телёнок: доверчиво протянул руку, вцепился в рукав шубы, пошёл за ней на мороз из худо-бедно протопленной хижины. - Зверь! – испугался он Деда, заметив зевающего во всю клыкастую пасть ящера. Рухнул на дорогу, закрывая голову ладонями. – У-у-у!!! - Не бойся, - позвала Велена, невольно выныривая из вязкого полусна, в котором плавала после страшной вести. – Слышишь? Он тоже хороший. Рем – хороший. И Дед – хороший. На нём даже покататься можно. Хочешь? Рем оценивающе вскинул голову, дико оглядел чешуйчатого ящера, и снова уткнулся лбом в колени. Велена задумалась на миг, затем вскинула руку вверх, выталкивая заклинание из непослушного горла. Яркий зелёный луч вырвался из основания ладони, прорезал серое от набежавших туч небо. Вспыхнул в вышине ослепительным светом и погас. В Кристаре заметят; уж по крайней мере, если не получится у неё доставить Рема в город, то помощь выдвинется им навстречу. Присев на корточки, Велена сняла рукавицу, положила тёплую ладонь на затылок вскинувшемуся Рему. Заклинание сработало быстрее, чем сумасшедший оттолкнул её; мгновение – и безумный огонь в глазах погас. Теперь сикирийка видела, что они у Рема тоже зелёные, как у Мартина, только не ясные, а мутные, словно бутылочное стекло. - Идём, - тихо позвала она, ненавязчиво трогая его за локоть. – Домой. Мартин ждёт. Сумасшедший безвольно поднялся, пошёл на прямых ногах к ящеру. Отчего-то стало совестно: уколоть магией разума того, кто его не имел, всё равно что ударить спящего или обидеть безответного. Впрочем, когда это её занимали подобные вопросы? Верно, с тех самых пор, как она ступила на эту определённо проклятую стонгардскую землю… Полёт оказался сложным. Поднялся ветер, небо потемнело; Дед летел с трудом и крайне неохотно, Рем за спиной цеплялся за неё так отчаянно, что от удушения и синяков спасала лишь толстая шуба – вот уж когда подарок иммуна оказал добрую службу! На подлёте к Кристару Велена заметила группу людей, уже покидавших город, но вновь развернувшихся при её приближении. Спускаться сикирийка не стала – направила уставшего Деда в крепость, из последних сил удерживая в руках цепи-поводья, позволила ящеру плюхнуться у самого загона, едва не повредив заграждения. Сумасшедший отцепился от неё, спрыгнул в глубокий снег, помчался прочь из крепости. Колдунья не сразу погналась следом – если поскользнётся на крутой тропе, даром все труды! – но вначале закрыла загон за Дедом, подобрала подол длинной шубы, чтобы не мешал – и у самых ворот остановилась, разглядев, как внизу, у дома отца Кристофера, перепуганного, нервно гогочущего Рема ловит в железные объятия подоспевший Мартин, быстро и грубовато гладит по мускулистой спине, что-то нашёптывая тому на ухо. Безумец успокоился, погладил толстого харчевника в ответ по голове и, бормоча, направился с ним вниз. Мартин обернулся лишь раз, и Велена могла бы поклясться, что не видела у него подобного взгляда раньше. Ни привычной строгости, ни полунасмешливой хитринки, ни проницательной пытливости. Кажется, что-то среднее между благодарностью, облегчением, восхищением и… грустью? А… ну да. Выражает соболезнования. Остальные люди из спасательной процессии уже разошлись, повстречав на своем пути харчевника с найденным братом; наверх, к своему дому, поднимался лишь отец Кристофер. Бездумно, повинуясь внутреннему порыву, Велена сделала несколько шагов навстречу, вниз по тропе. - Хорошо, что ты Рема нашла, - первым заговорил духовник, встретившись с ней взглядом. – Мартин сильно тревожился, весь город на уши поднял. Никогда твоей услуги не забудет… Славное дело провернула, славное! Дочка, - вдруг встрепенулся духовник, словно вспомнив нечто важное, - а поможешь в храме? Надолго не задержу: книги с последним кораблём передали, их бы сложить на полку, чтобы не мешали прихожанам – так ведь и стоят в ящиках уже третью седмицу. Я Октавию просил, да ей всё недосуг: то к Ниле бежит с помощью, то к тебе, то вот к Мартину… Велена молча спустилась ниже, безвольно приняла подставленный локоть. - Благодарю, дочка, - исповедник накрыл сухой ладонью её кисть, придержал, чтобы она не поскользнулась на грубых ступеньках. Тропу вокруг храма расчистили и присыпали жёлтым прибрежным песком, так что идти оказалось удобно: вскоре стояли у запертых дверей. Отец Кристофер потянул тяжёлые створки, вошёл первым. Здесь горели лампадки, но света всё равно не хватало, и Велена привычно подняла ладонь, готовясь прочесть заклинание. - Не надо, - не оборачиваясь, мягко попросил духовник. – Не здесь. Ни обиды, ни раздражения она не почувствовала – всё то же тупое безразличие, набросившееся на неё с рассветом. Пока исповедник зажигал лампы и светильники, колдунья огляделась, мельком отмечая деревянные лавки вдоль стен, украшенный сухими цветами алтарь, масляные картины, священные символы и образы на колоннах. Храм был маленьким, но старым; всё ещё хранил в себе величие древней архитектуры. Вглубь Велена не прошла: что она, поклонница Тёмного, там забыла? Ах, да. Книги. - Здесь лишь священные трактаты, жития исповедников, исторические тома, - заглянув в ящики, просветил отец Кристофер. – Я так и не разложил их по стопкам. Не хочу тебя утруждать, дочка: складывай как придётся. Ящики я вынесу, и место сразу освободится. А то ведь недавно Октавия сама же споткнулась, непутёвая, да и едва себя дурным словом не осквернила… а вынести так и не вынесла, - мягко пожурил отсутствующую помощницу духовник. Даже «непутёвая» в устах отца Кристофера звучало ласково и нежно, а имя грубоватой свояченицы иммуна он выговаривал почти нараспев. Велена бы удивилась в другой раз; сейчас лишь безмолвно взяла первую книгу в руки. Не до чужих сердечных тайн: со своими бы совладать. - Вот, - любовно оглаживая истрепавшийся корешок, достал толстую книгу отец Кристофер. – Это – почти святая книга. Её наверх. Велена приняла тяжёлый том, бездумно провела большим пальцем по витиеватой вязи на обложке. В центре дивной росписи оказался символ Великого Духа, Творца сущего; колдунья тотчас поспешно поставила её на полку, подальше от горящих ладоней. Тяжёлое, невысказанное скопилось комом у горла, наполнило звенящую голову. Скопилось, переполнило, вырвалось наружу прерывистым полувздохом. Тишина и треск свечей, запах и умиротворение, шелест книг – одна за другой, корешок к корешку, на тёмные полки – близость священных символов, одиночество и пустота, ужас и смерть… Райко! Райко, как ты это допустил?! - Это случилось в Оше, - вдруг заговорила Велена, придержав в руке последнюю из книг. Всё медлила, словно от того, поставит ли её на полку, зависело ни много ни мало – вся жизнь. – Мастер Грег выделил нас из прочих адептов, позвал за собой. Райко пошёл первым, хотя я не одобряла этого выбора. Мне казалось, мастер Грег крадёт его у меня. Брат и без того… увлёкся тамошней яркой жизнью. Лекции мастера его будоражили, воодушевляли. Говорил, вот то достойное, которому не жалко посвятить жизнь. И что адепты Тёмного – Братство Ночи – единственные, кто имеет власть в Мире. Что хотел бы он пробраться на самый верх иерархии, встретиться с сильнейшими магами, стать лучшим из лучших. У него не получалось. Он… не слишком талантлив. Был. Не слишком талантлив… Молодая колдунья умолкла, прислонившись плечом к полке, вперила неподвижный взгляд в подол мантии духовника. - Я – сильнее, - негромко продолжила она. – Умнее. Выносливее. Грег быстро выделил меня среди прочих адептов. Именно моя рука не дрогнула, когда понадобилось… Пальцы, державшие книгу, словно свело судорогой; болезненно, неприятно. Закололо тысячью игл под кожей. Нарастало, зазвенело в тяжёлой голове. Зачем она это говорит? Почему открывается перед незнакомым духовником? Слова шумят, словно хлынувшая вода через треснувшие шлюзы… Что, если отец Кристофер выдаст её властям, напишет иммуну Сибранду? В таком случае, пожалуй, пожилому исповеднику не жить – терять уже нечего – да и ей, в целом, дышать больше незачем. - Жертву опоили дурманом, так что он как будто… умер. Чтобы нам, адептам, было легче. Он лежал на столе и не шевелился, стеклянные глаза смотрели в потолок. Никто не решился. А я так искала его похвалы… восхищения… - Мастера Грега? – тихо уточнил отец Кристофер. - Нет. Брата. Я любила его совсем не как сестра, отец. Страсть и безумие… и кинжал в моей руке. Кожа на горле оказалась такой мягкой, податливой. Совсем не холодной, не как у мертвеца. Он был ещё жив, когда… Кровь хлынула на стол, брызнула на одежду. Мастер Грег говорил, что это не человек – только подопытный. Так действительно легче, когда… поднимаешь ещё тёплый труп. Горло разодрано, видно нутро. А он встаёт и ходит по твоей команде. Берёт в руки меч, готов воевать. И умереть уже не может: дважды ни у кого не получалось… Одна рука не могла удержать потяжелевшую книгу; Велена вцепилась второй, всё ещё не поднимая глаз. - Я никого больше не убивала: не пришлось. Мертвецов поставлял сам мастер. Говорил, я единственная готова для настоящей службы. Я вызывала тёмных духов, позволяла им проходить сквозь души живых подопытных, затем чистила им память, ведь они порой менялись разительно: совсем другие люди после тёмных обрядов. Куда более безжалостные, открытые всем страстям… Ими становилось очень легко управлять. Моё сердце омертвело, но даже Райко этого не заметил. Я словно остановилась в том дне самого первого обряда. Чувства истлели, и даже животные инстинкты – та же похоть, то же неразделённое желание – потеряли свой вкус. Когда Райко меня целовал… я даже не чувствовала его губ. Словно дурман: вроде действует, но ты не можешь этим насладиться. А теперь… Райко мёртв. Так странно… Всё было зря… Сухие ладони накрыли её пальцы, намертво вцепившиеся в книгу. Осторожно высвободили корешок, поставили на полку толстый фолиант. Снова легли на так и не опустившиеся руки, крепко сжали – почти до боли – заставляя Велену поднять голову. Духовник смотрел на неё молча, и ей вдруг захотелось стереть эту бесконечную доброту и понимание из неожиданно молодых, ярких, как небо, голубых глаз. Слабой вспышки злости хватило ненадолго: - Думаете, что не всё потеряно? Что я возвращаюсь к Духу, помогаю людям? Какая глупость! Этого умалишённого… Рема! Я просто… могла, и я сделала! Это не из любви и сострадания! - Из любви, - грустно прервал исповедник. – Не к нему, конечно же. К Мартину. Знакомое имя эхом пронеслось по храму, отразилось от расписанных сводов, потерялось у блестящих врат алтаря. - Ведь ты не хотела, чтобы ему было так же больно, как тебе? Ведь несмотря на то, что он стал твоим разочарованием – толстый харчевник не достоин быть магом, верно? – ты по-прежнему уважаешь и восхищаешься им? - Его трудами, - нахмурившись, поправила колдунья. В горле по-прежнему стояло склизкое, гадкое – словно шевелились полудохлые черви, не желая ни проваливаться в утробу, ни выплеснуться отвратительным комом наружу. – А то, что толстый… может, действительно, это – его жало… - Нет, - внезапно жёстко прервал духовник. – Не это. Велена неосознанно вцепилась пальцами в сухие ладони. Вспыхнувший интерес к судьбе напарника полыхнул, как сноп искр из-под потухшего полена, заставил её впиться жадным взглядом в немолодое лицо. - Что же тогда? Кажется, прошло несколько мгновений – зачадила свеча в глубине храма, стремительно потемнело за окнами в преддверии приближавшейся ночи – прежде чем отец Кристофер наконец ответил: - Рем. И пояснял в ответ на непонимающий взгляд: - Жалом в плоть послужило лишение семьи и пожизненный присмотр за умалишённым старшим братом, которого он когда-то так ненавидел. Это не тайна исповеди, дочь: Мартин рассказал мне за личной беседой и не просил хранить его слова в секрете. - Но как? – почти воскликнула колдунья, безрезультатно дёрнувшись из крепких старческих рук. – Ведь жало в плоть должно… касаться личного! Тела, разума, здоровья… Голубые глаза померкли, подёрнулись мутной пеленой – словно отец Кристофер ковырнул старую рану. - В случае Мартина сработал закон зеркала: жало обратилось против тех, на кого он держал обиду. Из большой семьи кто умер, кто лишился ума… Мартин сразу понял, что и почему произошло: он питал не слишком приятные чувства к оставленной семье, и жало нашло эту слабину. Его можно понять по-человечески: пьяницы, дебоширы, невежды, среди которых такому мощному разуму, как у Мартина, было душно. Но по духовным законам оправданий внутренним злым умыслам нет. Стать причиной их гибели… одним росчерком оборвать сразу четыре судьбы – а также тех, кто от них зависел… - Поэтому Мартин не берёт шестого круга, - внезапно догадалась Велена, и губы невольно дрогнули: будто насквозь пронзило чужой болью и раскаянием. – Боится… - Что пострадает кто-то ещё, - грустно кивнул отец Кристофер. – Хотя как раз перед твоим появлением он говорил, что готов рискнуть. У него, кроме Рема, никого не осталось, а Кристару нужен очень сильный маг. Мартин готовился отдать всего себя, до остатка, ради защиты города. До тебя. - Но нас теперь двое, - неуверенно возразила Велена. – Он может не так сильно беспокоиться. Я… Колдунья осеклась: пронзительные голубые глаза заглянули, казалось, в самую душу, а по морщинистому лицу духовника пробежала быстрая усмешка. - А ты решила, дочка? Ты остаёшься? Время ещё есть: обратись к иммуну, и он что-то придумает, добьётся твоего перевода подальше отсюда. Разве есть смысл вкладывать силы в ненавистный северный город и грубых варваров? Они не изменятся, нет. И снега не станет меньше. Всё будет здесь так же отвратительно, постыло, непонятно, пока… не изменишься ты сама. Впрочем, даже в этом случае… Мартин не возьмёт шестого круга. - Почему? – почти беспомощно спросила сикирийка. Духовник стиснул тонкие, безвольные запястья колдуньи в своих руках, нагнулся, чтобы лучше видеть блеклое после пережитых потрясений, бесцветное молодое лицо. - Потому что появилась ты, - очень спокойно повторил он. – И ты очень сильно напоминаешь ту, кого он когда-то потерял. Стать возможной причиной ещё и твоей гибели… думаю, сама понимаешь, что наш Мартин на это не пойдёт. В груди похолодело. Велена дёрнулась – тщетно – вскинула вспыхнувшее лицо на духовника. В голове забились сумасшедшими птицами нестройные мысли, выпрыгнули из горла надрывным криком: - Пусти! Я хочу к нему! Сказать! Мартин… должен знать! Я не… не хочу… жить – не хочу! Пусть… его мечта… Это его мечта! Он станет сильным, станет… лучшим, он… а я… мне ничего не нужно, ничего… Больше – ничего… Отпусти! Хватит! Отпусти… меня… И обмякла в крепких руках сломанной куклой, слушая, как заходится в рыданиях собственное, внезапно такое чужое, тело, чувствуя тёплые ладони, поддерживающие её под локти, чтобы ослабевшие ноги не подкосились, не уронили хозяйку на пол, не видя за белёсой пеленой хлынувших слёз ничего, кроме бесформенных оранжевых пятен на месте свеч и алтаря. И голос, шуршащий, будто листва, и спокойный, как северное море, произнёс: - Глубокое раскаяние очищает самые страшные деяния… Великий Дух заповедал: «и даже если будут ваши грехи багряны, как кровь, убелю их, как снег». Дочь моя Велена! Недаром Великий Дух направил тебя именно сюда – нужно очень, очень много снега, чтобы убелить твоё сердце. «Я не хотела тебе писать. Это так глупо – обращаться к тому, кто ушёл навсегда. Ты сам говорил, что незачем скорбеть о мёртвых: ведь ничего не изменишь, и утраченного не вернёшь. Я промолчала, и ты подумал, будто я соглашаюсь. Брат мой, как часто ты заблуждался! Как редко я утруждала себя объяснениями! Не писать тебе нет смысла – ты не слышал тогда, не услышишь и сейчас. А я поговорю с тобой ещё один раз, попробую, хотя теперь уже и бесконечно поздно, достучаться до того Райко, которого помню. Любовь моя, ведь ты не прочтёшь это письмо так же, как не читал и все предыдущие. Я могу позволить себе откровенность. Помнишь, как ты испугался, когда я убила первую жертву? Как сторонился, как избегал смотреть в глаза? Как не то с восторгом, не то с ужасом смотрел в мою сторону, когда думал, что я не вижу? А когда пытался, стыдясь, скрыть от меня дрожащие руки? Так и не сумел, хотя и по-честному старался, поднять мертвеца. Я стала свидетельницей твоего страха… и того, как ты преодолел его. Я наблюдала, как ты с каждым шагом расправлял плечи, бездумно погружаясь во тьму. Как постепенно, по капле, вытравливал из себя всё доброе и неиспорченное. А как ты был горд, когда нас приняли в Братство! Позабыл страх, стыд, позор… Райко, брат мой, ты и не заметил, как изменился. А я, хотя и шла в ногу с тобой, наблюдала каждую новую черту в твоём искажённом лице. Это жестоко, но я спрошу. Скажи, ты доволен наградой?.. К мерзости привыкаешь. Не сразу, не всегда, не всё пропускаешь через панцирь духовной брони – но смиряешься, если неизбежно; принимаешь, когда не можешь изменить. Страдаешь, кривишься и пьешь гнилую воду глоток за глотком… Я думала, что никогда тебе не напишу. Глупости. Я буду писать тебе всегда. Ты был братом, защитником, проводником в лучшую жизнь. Ты был прекрасен в самые омерзительные минуты жизни. Не твоя вина, что мы оба оказались слишком слабы и самонадеянны. Нас оказалось так легко обмануть… Прости, я не уберегла тебя. Не предупредила. Не оттолкнула от зла, не заслонила собой – нет, я увлекла тебя следом… Где ты теперь, Райко? Я отказываюсь… я не верю, что тебя больше нет. У меня остался твой молитвенник – единственный сувенир на память. Помнишь, тётушка Морин подарила? Ты отдал мне за ненадобностью. Это последняя память о тебе, мой родной. Переплёт у книги ещё совсем новый, страницы пахнут краской. Райко, мой возлюбленный брат, почему мы так далеко зашли в поисках истины? Вот, я вижу её в каждой строке. Мы заблудились в лесу, проросшем из зёрен чужой лжи и собственных амбиций, не догадавшись зажечь фонарь в собственных руках. Где бы ты ни был, прислушайся: я читаю святые слова первый раз в своей жизни…»