Что-то пошло не так

Когда Лили вернули в школу, она долго не могла ничего говорить, будто погруженная в собственные мысли. Девушка всё чаще проводила время с Джеймсом, гуляя с ним за руку, а однажды даже сказала, что любит его, только… Только это признание было полно какой-то горечи и невыразимой грусти. Гриффиндорка вполне поняла, к чему клонил тогда Регулус, что он имел в виду. По правде говоря, в объятиях Джеймса было уютно. Они закрывали от Лили весь мир, или от мира — Лили. На плече Джейми Лили выплакалась всласть, чувствуя как он успокаивающе медленно водит рукой по спине. Сириус ходил как в воду опущенный. Он не мог поверить, что это действительно так, ему казалось: это всего лишь страшный сон, стоит лишь ущипнуть себя — и… Проснешься. В первый день после этого тяжелого известия, Блэк не выходил из своей спальни, а учителя и однокурсники не дергали подростка, интуитивно понимая, что тому сейчас вообще ни до чего. Весь день он провёл на подоконнике, смотря в окно, да и то пейзажи и красоты внешнего мира уступали место внутренним картинам и воспоминаниям. После он ходил как сонамбула, не слыша и не видя людей, да и мало что запоминая, пока профессор Снейп не встряхнул его, заявив: — Слушай, Сириус, жизнь-то продолжается! Давай, радуйся, ну же! Однако гриффиндорец лишь грустно посмотрел на своего бывшего врага, который крепко обнял его и прошептал. — Ну же, поплачь, легче будет! Но ледяная фигура гриффиндорца не желала таять: Сириус предпочитал переживать всё внутри. Он зажмурил глаза, чтобы не разрыдаться ненароком. Он даже пропустил приезд своих «тетушек», которые с ходу принялись ухаживать за осиротевшим Брайаном; француженку мучила совесть: она винила себя в том, что не взяла этих двух мальчишек на воспитание, доверившись англичанину. Приехала и строгая, величественная мадам Максим, чтобы присутствовать на похоронах своего бывшего ученика, рядом с ней стоял высокий темноволосый студент в голубой форме французской школы, постоянно поправлявший свое кашне с видом наследного инфанта. *** Сначала все собрались в Большом Зале, где скамейки стояли так, как обычно располагались в католических церквях. В окна лился холодный свет, создавая контраст с темными полотнищами траурных флагов вместе с белоснежными цветами лилий. На скамейках вперемешку сидели студенты, не делавшие сегодня различий между факультетами, где-то сидели взрослые, преподаватели и остальные сотрудники Школы, а так же представители других стран. Альбус Дамблдор подошёл к возвышению, встав за высокую тумбу в виде совы и начал говорить: вид при этом у директора был совершенно серьезный. — Дорогие друзья, с прискорбием вынужден сообщить вам, что сегодня произошел уже третий на моей памяти случай гибели ученика. Они умерли по-разному, но последних двух связало нечто общее и имя ему — Волан-де-Морт! Седрик Диггори погиб в результате того, что оказался не в то время и не в том месте, где следовало бы ожидать, погиб героем, заслужив при этом свою славу, но нынешний студент показал себя как целеустремленного, находчивого и очень смелого человека, порой упрямого и ведущего себя как ребенок. Он показал свой недюжинный ум и превосходные знания материала, которого в Школе не проходят. Его вклад в уничтожение двух величайших реликвий Дома Слизерина был велик. Увы, эти вещи безвозвратно для нас потеряны, поскольку Темный Лорд заключил в них свои осколки души. Я так полагаю, что выходцы из Слизерина превосходно осведомлены, как же иначе называются подобные вещи, но я хочу сказать вам одно, если не хотите погубить свою целую и чистую душу, лучше не занимайтесь подобным. — Вздохнув, Альбус обвёл взглядом аудиторию и продолжил. — Брендан Риёль Моро сегодня снова объединил всех нас, таких разных, но всё же похожих людей. Пусть же сегодня все вспоминают юного мага из Шармбатона, принесшего себя в жертву ради спасения мира. Тут же встала мадам Максим, подойдя к Альбусу, повернулась к волшебникам и, сдержанно произнесла. — Мой ученик был на факультете Кагʼамболь. Являлся патгʼицием ггʼуппы «Гʼомул». [1] Я всегда знала, что его ждёт славное будущее, полное побед и, возможно, легких гʼазочагʼований. Но судьба, однако, гʼешила иначе. Я… Честно сказать, в гʼастегʼянности. Такого удагʼа магобщество Фгʼанции не ожидало. Это оггʼомная потегʼя как для нас, так и для семьи Могʼо. Бгʼайан, моя милая Агʼианна, я пгʼиношу свои искгʼенние соболезнования. Я… Я… — директриса тяжело вздохнула, не в силах продолжить говорить дальше. — Пгʼостите. Это такое гогʼе, такое… — она вытерла слезы батистовым платком. Расплакавшуюся директрису увел француз, что приехал вместе с ней. После прощальных слов все студенты и взрослые вышли из замка направившись к берегу Озера, дабы отдать последнюю дань усопшему. — Покинь, о ветер, облака, Явися к нам, И наша щедрая рука Тебе воскурит фимиам! — зазвучал контр-тенор француза, певшего на родном языке прощальную песню. На ложе из слоновой кости, убранном белоснежными лилиями и тонкими темными ветками кипариса лежал Брендан. Солнце поднималось из-за горизонта, в то время, как с берега раздавалось: — Придите, Аустер, Эвр, Зефир, И сам Борей, Лети на наш унылый пир От дальних северных морей. Впереди всей толпы стояли Брайан, Арианна, бледная как смерть и безутешно рыдавшая в плечо племянника, застывшего изваянием перед братом. Друзья гриффиндорца были чуть поодаль, но всё же в поле зрения Моро. — Ты будешь гостем дорогим, Тебе желаем мы добра, Дыханья всякого исток, Душа покойника — тебе, Но тело пламенный поток возьмет себе… Француз поднёс факел к покрытому покрывалом ложу, наблюдая как огонь начинает пожирать белоснежную ткань. Чуть шевельнулся ветер, заставив пламя трепетать и волноваться. — Вот он идет, идет, идет, Вблизи костра, Его нам слышится полёт, Пора! Пора!.. — присоединился к контр-тенору низкое меццо-сопрано миссис Малфой. — С огнем они борьбу ведут Как пара змей, И на земле предел кладут Судьбе твоей. — еле слышно откликнулся тенор Драко Малфоя. — Расставшись с жизненной тюрьмой, Душа вольна; Оставить этот мир земной Спешит она, В эфир умчится голубой, Омыта пламенем костра! — глухо вторил им голос Арианны Моро. — Когда ж мы свидимся с тобой, Теперь свободная сестра? — голос Брайана с невыразимой тоской завершил последние аккорды прощания, зависшие в воздухе. От бушевавшего пламени остались одни угли, которые после собрали в урну, запечатали её и водрузили на каменную колонну. Засияли сотни огоньков, похожих на запутавшиеся звездочки, что упали с неба. Тяжелое молчание нарушил голос Олимпии, продолживший римский обряд погребения, испокон веков практикующийся в среде французского общества. — С тобою прощаемся, урна священная, Отсюда уйдем мы теперь. — Но память останется в нас неизменная — В том клятве ты нашей поверь. — прозвучал, срываясь на высоких нотах голос Ромула. — Прощай, юный друг, память вечная Будет о часе твоем: Сильные, жгучие боли сердечные Все мы с собой унесем. — подхватил стоявший рядом с рыжеволосым парнем Адриан. — Прощай, крепче всегда сохраняется К мертвому дружба у нас, Там кипарис не всегда сокрушается, Где роза вянет сейчас. [2] — закончил песню Сириус Блэк, специально приехавший из Лондона на похороны младшего из Моро, и никто ни слова против не сказал. На такой невыразимо грустной ноте, волшебники начали покидать поляну, оставляя постамент с серебряной урной с выгравированными на ней именем, датой и латинским изречением «Brevis ipsa vita, sed in malis fit longior. Brevis nobis vita data est, at memoria bene redditae vitae sempterna» [3], наедине с природой. В гостиной Гриффиндора было тихо и уныло. Все уже поняли, что Ромул теперь будет старостой на постоянной основе, многие выражали свое сочувствие оставшемуся Моро, который словно отсутствовал на земле своей душой, словно пытался заглушить это отчаяние и тупую боль, режущую сердце. Ему хотелось закричать на весь мир: «За что?! Мерлин! За что?!», но тело, будучи в оцепенении не давало подростку как-то сорваться. И лишь ночью, когда все уже заснули, Адриан услышал тихое всхлипывание, переросшее в полноценное рыдание до того тоскливое и берущее за душу, что, не выдержав и накинув Оглушающие чары, Габриэль кинулся к Брайану, лежащему на девственно чистой постели брата. Обняв своего друга, он слушал, как тот потихоньку скулит, как брошенный или раненный волчонок. — Джейми… — глухо прозвучало с уст вечного балагура. — Это я виноват. Я. Я не усмотрел. Я… Боже, я… Должен был улететь за ним, — срывающимся голосом проговорил Моро. — Я… Почему так, а? Почему так несправедливо устроена жизнь? Почему? Почему? Он говорил долго и пространно, изливая свое горе в длинных фразах самобичевания, риторических вопросах и сетованиях на весь мир. Джеймс просто гладил Сириуса по голове, прижимая того, как ребенка к себе, почти ощутив, но не увидев, как с другой стороны от Блэка уселся Римус, тоже гладивший Сириуса по плечам. Эта молчаливая поддержка была красноречивей всех слов, которые только есть на земле. Так ребята просидели ещё очень долго, а на небе уже зажглась звезда. Самая яркая звезда.