Три оси времени

Кабинет в седьмом отряде был немного просторнее, чем в восьмом, но куда меньше отдельной капитанской комнаты третьего. Специфика специализации, не иначе, пусть седьмой и не отвечает больше за вторую линию обороны Готей-13. Собственно, этот отряд раньше вообще был бесполезен — о какой второй линии может идти речь, когда первую держат парни из всесильного одиннадцатого? И Ичиго искренне наслаждался новым помещением, чистым полом и уютной атмосферой. Впрочем, во всём были свои минусы — так, седьмой капитан не мог докричаться до собственного лейтенанта, сидящего за столом слева, буквально в пяти шагах. — Дурацкое Ведро! -… — Эй, Дурацкое Ведро! -… — Дурацкое Ведро, я к тебе обращаюсь. -… — Мне всё ещё нужны те документы с последней описью, и я жду, когда ты мне их передашь. -… — Ты ведь понимаешь, что твоё игнорирование моих приказов приведёт тебя к Гнезду Личинок, родной? Тут несчастный лейтенант не выдержал. Он стремительно встал и зачем-то применил шунпо, чтобы оказаться перед капитанским столом и с грохотом опустить на него требуемые бумаги. В воздухе разлилась сильнейшая убийственная Ки, и Ичиго с недоумением поднял взгляд на золотые глаза, полыхающие яростью из прорези маски. — Саджин Комамура. Меня зовут Саджин Комамура. Можно «Комамура», «лейтенант», даже «Жи-жи-кун». Но. Прекратите. Называть. Меня. Дурацким. Ведром! Давление Ки стало просто запредельным, лейтенант просто нависал над своим прямым командиром, но Куросаки только потёр пальцами переносицу и откинулся назад, с наслаждением ощущая, как его волосы мазнули по полу. После смерти физического тела он стремительно возвращался к прежнему виду, и он снова стал двадцатилетним мужчиной с длинными локонами под коротким ёжиком, весёлым и широко ухмыляющимся. Волосы он, кстати, всё же скрутил в три хвостика, на радость Гинрею, и теперь лучший друг пребывал в удивительно благодушном настроении. А ведь всего день с официальной смерти прошёл, но уже такие результаты. Лейтенант явно был в бешенстве и наверняка брызгал слюной внутри своего дурацкого сооружения. Ичиго встретил его напор с улыбкой и весельем. — Нет, Комамура-кун, не дорос ты ещё. Пока у тебя на башке находится дурацкое ведро, будешь Дурацким Ведром. Наденешь дурацкую панамку, станешь Дурацкой Панамкой. Притащишь из мира Живых противогаз, будешь Идиотом в Противогазе. А право зваться по имени ты заслужишь не раньше, чем избавишься от этой бандуры на своей голове. И, прежде чем сжимающий кулаки Комамура что-либо ответил, Ичиго послал его к Главнокомандующему, отчитываться за квартал. Да, месть очень детская, но вид плетёного ведра тоже не на философские мысли наталкивал. Без лейтенанта дело пошло немного медленнее, но Куросаки, закалённый службой в восьмом, не посчитал это проблемой. Всё же, работы было не так много, и Ичиго уже почти заканчивал, когда Общество Душ сотряс невиданный поток реацу. Ненавидящей, жаждущей крови реацу. И источник разрушающей силы стремительно приближался. Ичиго успел обнажить меч и поставить метки для барьеров, когда в его кабинет ворвался смутно знакомый шинигами. До того, как седьмой капитан что-то успел сделать, посетитель ударил кулаками по столу и заорал, брызжа слюной: — Какого хрена ты творишь, ублюдок?! Да, точно, теперь он вспомнил. И реацу, и голос, и даже лицо — перед ним стоял, готовый взорваться, Шиба Ишшин. Его отец. Ичиго даже удивился, насколько чётко образ этого человека встал в его памяти, и какое тёплое чувство разлилось в его груди от этой встречи. Он умер слишком рано, и без поддержки отца и в самом деле было тяжеловато. Впрочем, конкретно сейчас Ишшин явно не горел желанием общаться с сыном. — Ты, кусок столетнего трупа, каким местом думал вообще? Думаешь, раз одна тварь тебя воскресила, ты можешь распоряжаться телом моего сына, как тебе вздумается? Глотку ему перерезать, для собственного удобства, да?! Видимо, сначала Ишшин помчался к Урахаре, и уже узнал последние новости. Впрочем, это Ичиго отметил автоматически — ненависть и злоба отца неожиданно сильно ранили его. Это что, воздействие детского тела? Души? Или… Или желание оправдаться за собственный мир, который он не защитил? — Моё решение было полностью осознанным и зрелым. Я пошёл на это сознательно, добровольно, и… — Да класть мне на твоё решение с Башни Раскаяния! Ты сына моего убил, отрыжка пустого! Сы-на, понимаешь?! Первенца, кровь от крови, плоть от плоти! Да ты… Ичиго непроизвольно сжался, ощущая бушующую вокруг силу. Он всё ещё считал, что решение было верным, но он совершенно не ожидал, что Ишшин примчится чистить ему лицо. И то, что в глазах его отца будет стоять такая чистая ненависть, тоже не знал. Впрочем, довольно скоро мужчина втянул в себя реацу, окинув седьмого капитана взглядом, полным льда и презрения. — Никогда не пересекай границы мира живых. Видеть тебя не хочу. И исчез в шунпо, оставив на память о себе лишь вмятины на столе — и Куросаки Ичиго это совершенно не нравилось. Он неожиданно разбушевался сам, испытав дикую смесь ярости и обиды. Отец даже не стал слушать его! Он совершил так много, принял такие тяжёлые решения, отказался от всего — и его даже не будут слушать? Ну нет, Ишшину придётся выслушать, придётся! Он всё ему выскажет — про то, как больно было умирать в первый раз, про то, каково это, жить в полностью чужом мире, отказавшись от прошлого ради неведомого будущего, про то, какую непосильную ношу он добровольно взвалил на себя, решив ещё раз спасти мир… Ичиго было так больно, что хотелось плакать. Впервые за много столетий, как-то по-детски, от обиды. Он рассчитывал на понимание, на логику, на поддержку — а тут такое! И седьмой капитан рвал себе жилы, стремительно догоняя взрослого Шиба — впервые за много лет не за тем, чтобы воткнуть меч в спину. Но даже ускорившись, даже выплёскивая реацу через стопы, Ичиго не мог догнать собственного отца. Как сильно бы он не пытался, широкая спина только отдалялась от него, и никакие окрики и просьбы не могли его остановить. И на небольшой полянке за Сейрейтеем Ичиго сдался. — Я сделал это ради вас! Поразительно, но его последний крик, последняя попытка объясниться достигли цели. Он крикнул это на остатке воздуха и натужно закашлялся, не заметив, что Ишшин замер, а потом медленно встал напротив рыжего капитана, скрестив руки на груди. Собранная ярость снова растеклась вокруг, и мужчина положил руку на рукоять занпакто, тихо зашипев: — Ради нас?.. Но Ичиго было не до прощупывания противника и стратегии — впервые за много столетий капитан из Готей-13 позволил себе раствориться в глупой, детской, но такой мощной и желанной истерике. — Именно, ради вас! Мир на грани катастрофы, отец, и я на чёртовом острие чёртового меча! Сначала сбежавший Айзен, который собирается создавать совершенных пустых, потом восстание квинси во главе с Яхве! А знаешь, кто тут крайний? Куросаки чёртов Ичиго крайний! Вот он, вот я — в каждой бочке затычка, Второй Кенпачи, дважды мёртвый капитан! А что — два раза умер, можно и в третий! Он остановился, чтобы перевести дыхание. В горле немного саднило — впервые за много лет он кричал вот так, изо всех сил. И Ичиго вскинул голову, упрямо посмотрев прямо в отцовские глаза — бросая вызов, требуя своё право быть услышанным. И продолжил — тихо, твёрдо, как бывший капитан заградотряда и как нынешний командир группы специального назначения для борьбы с квинси. — Жить мне осталось меньше двух лет, отец. И я предпочту потратить это время с пользой, чтобы, когда придёт время, всех защитить. Я буду тренироваться, копить реацу и совершенствовать все свои умения. Я буду каждый день готовить к Апокалипсису Готей-13. Когда придёт время, я сделаю всё, что смогу, чтобы забрать Врага с собой. И пусть вы будете в Мире Живых, так далеко, что я никогда больше вас не увижу. Пусть вы будете ненавидеть меня, проклинать, плевать на могилу. Зато вы будете живы. Всё. Он сказал это. Впервые признался кому-то в том, что его ждёт — не думая над словами, не желая на что-то намекнуть, избегая подтекста. Вот так, не думая — правда к правде, боль к реацу. Он позволил отцу почувствовать это — тоскливую, обречённую готовность, которой была окрашена его реацу последние сто лет, а если считать со смертью, то и все двести. Он принял это на той войне с квинси, и был готов идти до конца — даже если этот конец сотрёт его с полотна мироздания. И Куросаки Ичиго был готов драться за это решение. Впрочем, Шиба Ишшин уже не горел ненавистью — в глазах отца стояла бесконечная боль. Он сжимал и разжимал кулаки, тяжело дыша и рассматривая лицо рыжего шинигами так, словно впервые его видел. А потом вдруг сказал: — Это моя вина. И, прежде, чем Ичиго успел удивиться, продолжил: — Я должен был сказать о том, кто я. Если бы я не прятался, ты не стал бы взваливать на себя эту ношу. Если бы ты знал, что я бывший капитан десятого отряда, не наделал бы глупостей. А ты… Ты, как обычно, пытаешься всех защитить и поступать правильно. И неважно, что об этом «правильно» думают другие, да? Любитель делать всё «как лучше». Прости. — Нет-нет, ты не… Растерянного Ичиго прервали крепкие объятия. Отец просто прижал его к себе, и все глупые слова как-то испарились. Как объяснить, что он всё решил сам? Как сказать отцу, что это было правильно? Как… как сказать ему, что он не виноват? Ишшин немного отстранился, с горькой усмешкой заглядывая сыну в глаза. — Как отец я облажался, да? Масаки бы не простила. Но я рад, что ты не полностью погиб, Ичиго. Куросаки хотел возразить, сказав, что полностью поглотил прошлого Ичиго, но промолчал. Он тоже был сыном Шибы Ишшина — и пусть его собственный отец давно мёртв, вместе с тем миром, что ему не удалось спасти, он тоже был достоин. Достоин стоять вот так, чувствуя, что его жертва не была напрасной, и набираясь сил пожертвовать собой снова. Этот Ишшин не был его Ишшином, а он не был так необходимым ему Ичиго, но это было совершенно неважно — сейчас в этом мире существовали только отец и сын. — Спасибо. Отец ещё раз горько усмехнулся, стукнувшись с сыном лбом. — Заходи как-нибудь. Девочкам я сам всё объясню. А потом, куда спокойнее, отстранился и прогулочным шагом последовал за демонической бабочкой — контрабанда от готовящегося к амнистии Урахары, не иначе. — Ты… ты не злишься, что я мёртв? И, впервые с момента встречи, Ишшин ухмыльнулся во весь рот. — Я шинигами, Ичиго. Для меня жизнь начинается после смерти.