Три оси времени

Мир Живых встретил его гарью, палёным мясом и полностью высвобождённой Бенехиме. Занпакто Урахары перекраивала реальность, и совместно с техникой Хирако получалось нечто совершенное и всемогущее. Седьмой капитан расхохотался, будто ему снова пятнадцать — они все были здесь. Хирако, Лиза, Синсенгуми — будто не было смерти и этой сотни лет, будто он снова в прошлом, и ещё ничего не случилось. Казалось, стоит ему закрыть глаза, как он окажется в своём кабинете, так не похожим на нынешний, цифра на спине магическим образом преобразится в тройку, а за стеной, под колокольчиком, будет ждать верная Мелкая. Хватит заниматься самообманом, глупый Куросаки Ичиго. Бывшие капитаны и твой верный лейтенант пахнут пустотой — а это значит, ничего не будет прежним. Их лица покрыты белыми масками, разбивающими твои мечты. Ичиго не собирался вмешиваться или подходить слишком близко, хотя вся его суть отчаянно жаждала именно этого. Нет, он не вмешается, ни за что — даже если это будет стоить кому-то жизни. Желание биться исчезло, стоило ему подойти достаточно близко, чтобы увидеть — не реацу, не сущностью меча, а обычными, банальными, куцыми глазами. Второй Кенпачи поплотнее сгустил реацу вокруг себя и облокотился на чудом уцелевшую стену. Урахара, Хирако и другие тени прошлого вместе с Гином и Хитсугаей атаковали Айзена, остальные капитаны творили какое-то незнакомое и глобальное кидо, Бьякуя страховал шикаем Сенбонсакуры снаружи, а Одиннадцатый планомерно превращал в фарш бывшего капитана девятого отряда, превратившегося непонятно во что Канаме Тоусена. Айзен держался, несколько сильных пустых пытались прорваться к нему на помощь — кажется, это новая Эспада. По крайней мере, на спине одного из них явно проступила цифра шесть. И ни одного знакомого — ни квинты, ни квадры, ни примьеры. Мертвецы кричали, реацу бурлила и сталкивалась, стены, земля и даже небо вокруг шли крупными трещинами. Мечи пели, гордились собой и стремились продолжать — пьяные от крови и переложившие думы о последствиях на своих хозяев. Почему так получилось? Одни дорогие ему люди атаковали другого дорогого ему человека. Словно в страшном сне, словно в дурацкой технике из другого мира, когда тот странный человек с помощью своего меча заставил его друзей поверить в иную реальность. Казалось, обернись и увидишь вчерашний день, когда всё было хорошо. Когда в ятай за бутылкой саке ждал Айзен, когда ждала под колокольчиком Мелкая, когда можно было нежиться на футоне Рицу и целовать её шрам, а по улицам ходили ещё не отравленные пустотой Синсенгуми и Лиза Ядомару. Что привело их к этому? Почему Айзен сделал всё это? Почему пошёл против самой сути шинигами, почему ушёл к пустым и решил подняться на самую вершину, заменив собой Бога? Неужели, и в самом деле, он хотел этого с самого начала? Но разве не его глаза смотрели так обречённо, не его губы просили: «останься со мной»? Разве не Соуске Айзен сказал — «Эта вещь в моей руке может всё. Но, почему-то, я воскресил тебя»? Разве не был старый друг единственным, кто помнил о нём после смерти? Ичиго и не замечал, насколько сильно пересохли его губы и глотка, и как сильно жжёт глаза, пока не прошептал: — Айзен, что же ты творишь? И седьмой капитан точно не ожидал, что со спины послышится злобное, насмешливое: — Скорее, что же творите Вы, господин Кенпачи. Шиба Гандзю стоял буквально в пяти шагах от него, причудливо зеркаля позу и походя на несмешную карикатуру. Ичиго видел в нём себя, отца и Шибу Рюджи — взрывного, огненного, опасного. У Гандзю в качестве занпакто даже была похожая трёхглазая птица — она обжигала яростью и давила светом и пламенем. Ясно. Значит, Бангетсу. Ичиго не помнил, как выглядел Гандзю из его мира — но точно знал, что как-то не так. Этот Гандзю носил обычную форму шинигами и капитанское хаори, а ещё зачёсывал волосы назад — только, в отличие от Айзена, не выпуская ни единой прядки. На тёмно-бордовой рукояти занпакто, словно в насмешку, висела небольшая кисточка. — Добрый день, бывший капитан Шиба. Гандзю скривился, причудливо изгибая брови. — Не ждали меня, капитан Кенпачи? И в самом деле, будто Рюджи полыхнул из глубины чужих глаз. Будто он снова лейтенант, будто никто не знает ни про каких квинси, а капитан Шисуй хочет драться за давно стёртую из памяти женщину. — Сказать по правде, я просто забыл о вашем существовании, бывший капитан Шиба. И в самом деле, он забыл. Гандзю был совершенно ничем не примечателен — кроме того факта, что, после смерти его брата, место лейтенанта в тринадцатом до сих пор пустовало. Он не был бывшим другом Комамуры, не был другом вообще кому-нибудь, и даже его реацу терялась на фоне остальных. А тут — вот он, стоит прямо напротив, полыхающий от еле сдерживаемой ненависти. К шинигами, к Готей-13… Конкретно к нему? — Ты ведь знаешь, что я умер задолго до твоего брата, правда? Гандзю скрипнул зубами, окончательно растеряв хоть какой-то лоск. Теперь Ичиго мог быть уверен — да, ненависть шла конкретно к нему. — Да, это так. Но собираюсь убить тебя вовсе не из-за брата. Фраза была простой, но разум бывшего капитана заградотряда всё равно зацепился за формулировку: — То есть, Общество Душ ты предал именно из-за него? Кажется, именно в этот момент с придушенным писком рухнула на землю девчонка Фонг — Айзен подменил себя ей с помощью своих иллюзий, а остальные капитаны били наверняка — но Ичиго не мог даже дёрнуться, не то что повернуться. Бангетсу нервно дрожал в ножнах, Мидори но Бураши, как обычно, хранил флегматичное молчание. — А вы на диво хорошо осведомлены, капитан Кенпачи. Как думаете, что сделало Общество Душ после смерти моего брата? Ничего. Совершенно ничего — девочке даже выговор не сделали. Капитан Укитаке тоже​ был там, но он даже не попытался — хотя даже самый простой барьер решил бы дело… Как думаешь, кто-нибудь ещё помнит о его существовании? Кроме меня, сестры и одного упрямого Кенпачи, отказавшегося входить в семью? И не говори здесь о тринадцатом или Кучики — они лишь жалеют себя, а не плачут по Кайену. Меч вылетел из ножен и в ту же секунду оказался около его левого уха — от головы дважды мертвеца его отделяла только флегматичная сталь Мидори но Бураши. Ичиго даже не моргнул, когда их мечи рассоединились, и ушёл в шунпо — следующее столкновение было далеко от основного сражения, и походило на классическое начало учебной схватки в кендо. Несколько минут мужчины обменивались ударами — как по учебнику, не высвобождая занпакто, не используя кидо и не соприкасаясь реацу. Гандзю ухмылялся, растягивая губы от уха до уха, а Ичиго казалось, что на его лице маска, держащее высокомерное и насмешливое «официальное лицо достопочтимого Гинрея Кучики». — Если бы не Айзен, я бы умер. Отказался бы от силы, остался бы с сестрой — возможно, разводил бы свиней или что-то в этом духе. А он меня понял. Понял, поддержал, помог устроиться на хорошее место. Он говорил: «им наплевать. Они забывают своих бойцов сразу после поминального слова». И он, Боги и Пустые, был прав. Гандзю ускорился, начиная наносить особые колющие удары, которыми раньше славились Шиба. — У него был друг, который исчез, Кенпачи Ичиго. Немного взбалмошный и недалёкий, скорый на расправу друг. К тому моменту, как мы познакомились, он исчез — и, кажется, Айзен был единственным, кого это волновало. Но тебе всё это неинтересно, правда, капитан Кенпачи?! И сразу, без перерыва: — Плавь землю, Бангетсу! Его занпакто не изменил форму, не увеличился в размерах — только покраснел, будто раскалился, и пошёл бордовыми прожилками. Резко стало горячее, причёска Гандзю окончательно растрепалась, и мокрые пряди облепили его лоб, скулы и шею. Шиба резко бросился вперёд, став гораздо быстрее, и Мидори но Бураши будто жалобно застонал и заметно оплавился от столкновения с Бангетсу. Ичиго поспешил разорвать контакт, прекрасно понимая, что каждый удар может стать для его Кисточки последним. Некоторое время они играли в догонялки — Ичиго в шунпо убегал спиной вперёд, безуспешно пытаясь увеличить дистанцию и не прекращая создавать барьеры кидо. Демонические заклинания плавились, как сахар в пальцах Айзена, стоило чужому мечу к ним прикоснуться, но держались — какая жалость, что он не может поставить барьеры на собственный слух. — Как думаешь, сколько душ пришлось оставить в небытие, чтобы ты сейчас мог со мной разговаривать?! Чем Айзену пришлось пожертвовать, чтобы ты снова дышал этим воздухом?! Он ушёл из Общества Душ из-за тебя! Заключил сделку с Меносами ради тебя! И это — твоя благодарность?! Лицемерный отказ биться с ним? Ты отвратителен, Кенпачи Ичиго! Ты — худшее из того, что создавал этот грёбанный мир! Ичиго казалось, что его рука сожжена до костей — ему пришлось собрать атакующее кидо в ладони и принять удар раскалённого меча, чтобы уберечь от прямого контакта Мидори но Бураши. Верный занпакто уже заметно укоротился, становясь настоящим вакидзаси, а не катаной. Ещё несколько ударов, и седьмой капитан уподобится главе клана Шихоин — мутная история с мечом Йоруичи была настолько противоречивой, что Ичиго даже известные сплетни вспоминать не хотел, а то, что случилось на самом деле, не знал даже Гинрей. Удар в грудь был заблокирован, капитаны отпрыгнули друг от друга и схлестнулись снова. Горло зудело, воздуха не хватало, но Ичиго продолжал творить демонические заклинания — больше ничего противопоставить вулканической мощи Бангетсу он не мог. Гандзю тоже приходилось несладко — кажется, даже простой шикай требовал огромных усилий, и блокировка мастера боевого кидо была делом не из простых. Битву следовало как можно скорее закончить, и Ичиго отлично понимал, что находится в максимально невыгодном положении. К его несчастью, Гандзю Шиба понимал это так же хорошо. Стойку противника и его выпад Куросаки Ичиго отлично знал — помнил до последней пылинки на капитанском хаори Шибы Рюджи. Удар, обернувшийся его поражением — и сейчас, спустя столько лет, он всё ещё не мог его отразить. Не в такой ситуации, не с таким мечом. А вот у Мидори но Бураши, кажется, было своё мнение. Остатки занпакто взметнулись вверх, приняли прямой удар прямо на обломок, ставший остриём — и рассыпался металлической крошкой, оставив в ослабевшей руке распавшуюся надвое рукоять. Доля секунды — глаза в глаза, неверие и торжество. — Гетсуга Теншоу! Удар пришёлся ровно между ними, и взрывная волна разметала противников в разные стороны. Ичиго перелетел через ближайший дом, протаранил собой небольшой забор на крыше и провалился в проход между зданиями. Гандзю остановил свой полёт мечом, повернув голову в поисках источника атаки. На одной из крыш, скрестив руки на груди, стоял и хмурился Куросаки Ишшин. Энгетсу в его руках горел и жаждал крови — Бангетсу плавился и отвечал ему тем же. — И почему кто-то вроде тебя так хочет убить моего сына? Гандзю изумлённо изогнул бровь, а потом расхохотался — низко, хрипло, с привкусом отчаяния и безумия. — Защищаешь этого предателя? Уверяю, что бы он тебе не наболтал — твоего сына там ещё меньше, чем настоящего друга Айзена. На редкость гнилую душонку ты взялся защищать, братец. И ударил — зло, от души, не сдерживаясь и прожигая асфальт магмой. Ишшин уклонился и ударил в ответ, заставляя Гандзю отпрыгнуть от потока пламени. — Дядя явно мало порол тебя в детстве, Гандзю. Ты же в курсе, что пытался убить собственного двоюродного племянника? Не лучший способ воссоединить семью. Мечи соприкоснулись, когда мужчины сблизились и несколько раз обменялись ударами. Первый же удар разбил все ближайшие стёкла — огонь шипел, магма разлеталась, а воздух буквально сгорал от ярости двух столкнувшихся Шиба. Они и в самом деле были одной из Пяти Великих Семей — и не важно, изгнаны они за границу Сейрейтея или нет. Можно стереть их из списка, можно переселить. Можно перебить почти всех и сравнять их бывший дворец с землёй. Но, чёрт возьми, всё это потеряет смысл, как только в поле зрения появятся два серьёзно настроенных Шиба. — Кажется, мне не переубедить тебя, братец. Полагаю, это значит только одно. Взмокший и залитый кровью Ишшин усмехнулся. — Скорее всего, мы думаем об одном и том же. Предлагаю покончить с этим с одного удара. Бан… -…Кай! После полного высвобождения мужчины стали похожи, как близнецы — длинные катаны, зауженные и приталенные плащи. Разница была лишь в том, что один плавился, а другой горел — ни одно тело не способно выдержать такого тесного контакта с огненной стихией слишком долго. Они рванули вперёд одновременно — то ли желая убить оппонента, то ли сбегая от выжигающего спину жара. Скорость, не подвластная даже некоторым капитанам — скорость, способная убить. Удар — прямой, синхронный, из классической школы кендо. Один в голову, другой в корпус — оба идеально выверенные, неотвратимые, смертельные. Бангетсу навсегда лишил Куросаки Ишшина правого глаза. Энгетсу насквозь пробил грудную клетку Гандзю Шибы. Бывший капитан седьмого отряда не смог ничего сказать — хотя он явно пытался, цеплялся скрюченными руками за широкие рукава, хрипел и булькал, подавал знаки головой. Потом упал, несколько раз дёрнулся, шаря по земле, и затих, навсегда устремив потухший взгляд в небо. Ишшин, словно пытаясь понять, что же его так там заинтересовало, тоже поднял голову. — Прощай, братишка. Его будто кто-то услышал — облака расступились, обнажая светлое, чистое, ясное небо. Будто только что ничего не было — и только капли крови из пустой глазницы, слепые и тяжёлые, продолжали медленно течь по подбородку и шее. — И долго ты собираешься так стоять? Из-за угла чудом уцелевшего здания выглянул седой мужчина в очках, с насмешкой и презрением рассматривая залитого кровью и хорошенько подпалённого Ишшина. Куросаки встряхнулся по-собачьи, словно избавляясь от чего-то на своих щеках, и устало прикрыл глаза. — Отбой, Исида. Кажется, у капитанов всё под контролем — пока стоят твои щиты, Каракура вне опасности. Ты ведь обновил свои квинси-штучки, правда? Мужчина презрительно хмыкнул. — Не смей сомневаться во мне, Куросаки. К твоему сведению, технологии, которые я применил, были изобретены ещё на заре воинов-квинси… Мужчины, переговариваясь, поспешили покинуть зону поражения — Ишшин, правда, заикнулся было о поиске сына, но его собеседник напомнил, что Куросаки Ичиго это опытный капитан, вполне способный позаботиться о себе. Живые Мира Живых не желали вмешиваться в дела мертвецов. Всего этого Куросаки Ичиго не видел — ослепший, оглохший, оглушённый от отсутствия и переизбытка ощущений одновременно, он пытался сохранить трезвый рассудок из последних сил. Он совершенно ничего не ощущал — ничего из того, на что привык опираться столетия своей жизни. Но, в то же время, мир вокруг был настолько ясен и понятен, что это просто оглушало и причиняло боль. Ичиго метался и орал, хотя у него не было конечностей, чтобы двигаться, и каких-либо органов, чтобы издавать звук. Никто ничего не слышал и не видел — и, тем более, никто не собирался приходить на помощь. В узком проходе между зданиями лежала монолитная, явно декоративная, хрупкая даже на вид, стеклянная матово-белая катана.