Три оси времени

Он не смог её узнать. Куросаки Ичиго точно знал, что перед ним Карин — дочь Шибы Ишшина, одна из его младших сестёр. Милая девочка, которую он когда-то защищал и которую дико любил. Семья. Чужая семья, утраченная семья, забытая семья. Как он вообще мог их забыть? Как мог забыть своих сестёр, как мог жить несколько столетий без памяти о них? Сожаление и боль скрутили грудь, окатили безумным чувством утраты и сожаления. Он уже потерял одну Карин — как потерял весь мир. И эта Карин, эта чужая Карин... Чужая? Разве? Это было безумно странным ощущением — что девочка-подросток перед ним не его сестра, но в то же время и его. Ичиго точно знал, что его родная Карин мертва, или даже хуже — пошла на корм Яхве из-за текущей по венам крови квинси. Но вот эта взлохмаченная, яростная девочка, которую он не помнил, и которая помнила не его, тоже была его родной Карин. И Ичиго до рези в глазах и пульсирующей головной боли вглядывался в чужое лицо, проклиная себя за то, что видит эти тёмно-серые глаза и семейный шибовский нос в первый раз. Ни намёка, ни тени узнавания. Хоть какие-то ассоциации вызывали лишь прямые, густые чёрные волосы — совсем как у Гинреевской Химе, отражающие взгляды мертвецов на понятие красоты. Голубая кровь Шиба напоминает о себе, не иначе — и, судя по силам девочки, клан имеет все шансы возродиться. Вопрос лишь в том, насколько ещё жаждет мести Кьёраку Шисуй… А он не помнил. Видел девочку словно в первый раз, пытался заставить себя связать смутное узнавание её силы с прошлым, со своей семьёй, ловил чужой, полный ненависти взгляд, и убеждал себя, что уже его видел. Как будто такое можно простить и сделать вид, что ничего не было. Как будто он вспомнил о существовании сестёр сам, а не прошерстил досье на Ишшина перед отправлением в Каракуру. Боги и Пустые, он даже не был уверен, что в его родном мире у него тоже были две младшие сестры, или что они были близнецами, или что их звали Карин и Юзу. Ничего, совершенно ничего — и он позволил своей сходящей с ума голове поверить, что тогда всё было так же, как и сейчас. Что там, в другом месте, в то время, пока он ещё был живым, его семья была такой же, как и здесь. Что с его смертью и несколькими столетиями службы в Готей-13 ничего не изменилось. — …думаешь, всё было так просто? Думаешь, это совершенно нормально, да — так просто уходить, вспоров собственное брюхо, а потом появляться с новой причёской и постарев лет на десять? Ещё и пришёл так невозмутимо, будто не умер, а съездил в командировку! Ты хоть на секунду задумался о том, каково будет Юзу? Что почувствует отец? Скажи, глядя мне в глаза, Куросаки Ичиго — есть ли хоть одна причина, чтобы я перестала тебя ненавидеть? Карин кипела. Шипела, искрилась, разрывала воздух вокруг себя маленькими огоньками-угольками, вполне спокойно прижигающими маленькие частички, из которых состоит реальный мир. Ичиго даже казалось, что он слышит крик разъярённой трёхглазой птицы. Впрочем, птица могла кричать, что угодно — сейчас капитан Куросаки с ужасом видел совершенно иной призыв. «Ты обещал не бросать меня». Он не помнил, не знал, что связывало его с Карин — но Карин точно понимала, что она имеет в виду. Боль, одиночество, потеря опоры, будто он и Карин были настолько близки, насколько это вообще возможно для братьев и сестёр — и будто теперь у Карин выбили землю из-под ног. Будто тот Куросаки Ичиго, чьё тело он занял, дал ей какое-то обещание, а он, как прямой наследник, не смог его сдержать. Но Куросаки всё ещё ничего не помнил, и ему оставалось только до рези в глазах всматриваться в чужое лицо и напрягать все свои способности, чтобы ловить не свои эмоции и пить чужие воспоминания. Как вор какой-то, право слово. Карин ждала ответа. Стояла, уперев руки в бёдра и пристально смотрела, полностью игнорируя ничего не понимающего Дзинту и испуганно лопочущую что-то Уруру. Ичиго и сам их почти не видел — отошли на второй план, слились с фоном, стали очередным комком краски на чужой картине. Он видел эту тёмноволосую живую девочку в первый раз в чужой жизни. Он знал и любил Карин в трёх своих. И то, что он предаёт её, будучи даже не в состоянии вспомнить её лицо, заставляло внутренности крутиться, а предательскую прозрачную жидкость подступить к глазам. Не так, всё должно было быть не так — он должен был её помнить, должен был опекать, должен был быть тем самым неидеальным старшим братом, к которому в первую очередь идут за советом и защитой. Ощущение собственной ошибки было настолько огромным, что сводило с ума — и Ичиго не смог сделать ничего умнее, чем сбежать. Сбежать от своих ошибок, сбежать от своей беспомощности — сбежать, позволив себе раствориться в чужом живом тепле. Карин даже не сопротивлялась — не ожидала, наверное, что её непутёвый брат одним слитным движением окажется прямо перед ней и встанет на колени, чтобы получить возможность обнять её, прижать к себе и тихо выдохнуть-подуть на выглядывающее из волос ухо. — Прости. Он знал, что такое не прощают, но всё равно извинялся — за то, что не смог её узнать, за то, что не сможет снова быть рядом, за то, что Карин из его мира умерла, и он вероломно украл брата у этой. Чужие руки были слишком тёплыми — они медленно ползли по его спине, а потом вцепились в капитанское хаори и сжали изо всех сил, возвращая объятия. Там, где прикасаются к телу — будто невидимые ожоги, кислотное, разъедающее клеймо. Отрицание? Прощение? Если последнее, то внутри только больнее. — Ичиго, ты неисправимый идиот. Она не была ни на кого похожа. Апельсинка, Змеёныш, сын Гинрея и его внук, Мелкая — они были совершенно иными, хоть и росли на его глазах. Совсем другая — и седьмой капитан, не раздумывая, сказал ей правду. — Принцип меньшего зла, понимаешь? Лучше я, чем… Карин резко боднула его головой, и Ичиго почувствовал, как несколько тёплых капель упали на его шею, будто нарочно приземлившись между свесившимися хвостиками. Замерли, буквально на секунду, а потом побежали вниз, исчезнув в тяжёлых складках косоде. — Хватит жертвовать собой, рыжая башка. Даже если это может всех спасти. Голос маленькой Шиба даже не дрожал — и Ичиго поклялся себе, что больше не позволит Карин плакать. Внутри клокотало от собственной беспомощности, и мужчина мог только обнять свою-не-свою сестру покрепче. Он даже не мог сказать ей, что скучал — потому что это было бы ложью. А Куросаки Ичиго совершенно не хотел врать Шибе Карин. — Карин, когда ты успела познакомиться с этим капитаном? Он же старше Урахары-сана лет на пятьсот! Присмотрись — увидишь, из каких мест песок сыплется. Их вакуумное уединение лопнуло, словно надутый шар. Ичиго подавил желание рассмеяться — воистину, после этой реплики он понял, почему Дзинта ходит в любимчиках у Урахары. Они с сестрой повернулись синхронно, и Ичиго готов был поклясться, что на их лицах читалось совершенно одинаковое «ты идиот?». — Это мой старший брат. Куросаки с силой укусил себя за щёку изнутри, стараясь не рассмеяться — Карин точно не простит, если он испортит такую сцену. — Едрить ты хорошо сохранилась! После этой реплики у Дзинты было всего несколько секунд, но он и не подумал бежать — очевидно, ребёнок никогда не слышал о семейном стиле Шиба, сейчас гордо переименованном в «семейный стиль Куросаки». В общем, Карин рыбкой выскользнула из его рук и красиво зарядила Дзинте с ноги в челюсть. Теперь можно было совершено по-дурацки сесть на землю и рассмеяться. — Дяденька, вам плохо? Опасливо косясь на носящихся по двору Карин и Дзинту, к нему бочком подобралась Уруру. — Нет, всё в порядке. Прости, напугал тебя? Даже если бы прямо сейчас небо разверзлось, и на них бы посыпалась армия квинси, они бы не смогли испортить настроение Куросаки Ичиго. Мёртвый капитан хотел как можно чётче запомнить, что ещё может чувствовать себя живым. Девочка отрицательно покачала головой и присела рядом на корточки. Несколько секунд они вместе наблюдали за увлечённо дерущимися детьми, а потом Ичиго уловил ещё одну смутно-знакомую силу — правда, в этот раз узнавание было гораздо слабее. Уруру удивлённо склонила голову на бок, из-за чего одна из прядок-усиков забавно дёрнулась и покосилась набок. — И Юзу здесь? Вторая девочка выскочила из-за угла с девчачьим визгом «не приставай к братику!», и Ичиго с обречённым интересом начал её рассматривать. Совершенно не похожа на сестру, даже не скажешь, что близнецы. Одета совсем не так, как принято в Обществе Душ, черты лица мягче и куда сильнее напоминают о квинси. Вырастет симпатичной, конечно, но Ичиго всё ещё считал, что Карин красивее. Видимо, в вопросах внешности он старый консерватор. Ни малейшего намёка на узнавание, разумеется. Его гиперопека и то, что он не позволил сёстрам до конца пробудиться, сыграли с ним дурную шутку в этом Мире Живых. Ожидаемо, Боги и Пустые — только реацу хранится в памяти вечно. Но о какой реацу может идти речь, когда всё, чего он хотел, это их защитить? А пробуждение полноценных мёртвых сил меньше всего походит на заботу. Тогда, в его живые пятнадцать, им с отцом это казалось отличной идеей. Сейчас, когда внезапно для себя самого оживший Ичиго с сожалением рассматривал свою вторую сестру, он допустил крамольную мысль, что лучше бы они меньше прятали девочек тогда. Возможно, в этом случае он всё же смог бы их вспомнить. Удивительно, но при виде Юзу такой терзающей боли не было — возможно, они не были столь близки, или он уже получил прощение от Карин, или это ощущение собственной жизни было настолько мощным, что поглощало всё вокруг. А, возможно, дело просто было в тёплых карих глазах, в которых были только слёзы и радость, без намёка на осуждение. — Рада, что ты всё же вернулся, братик. «Не вернулся» так и просилось на язык, но Ичиго не смог заставить себя произнести что-то подобное. Он всё ещё сидел на земле, но при приближении Юзу почему-то дико захотел встать и обнять её как старший, а не на равных. Чтобы спряталась, успокоилась, приняла защиту. Его-не-его сестра, его-не-его Юзу. — Ты не обижаешься на меня? Он всё же выполнил своё желание, и эта незнакомая девочка сразу расслабилась, доверчиво спряталась в жёсткой форме, обняла так крепко, что живот заныл, а дышать стало немного тяжеловато. — Нет. Сначала было очень больно, но папа всё объяснил, и теперь я рада. Только жаль, что ты не заходил раньше, братик — мы скучали. Он вернул объятие так крепко, как мог — было трудно контролировать себя, но у девочки вполне могли треснуть кости. Наверное, он до сих пор безумно их любил — их обеих, своих младших сестричек. Наверное, именно эта любовь и двигала им, когда он собирал вокруг себя детей-найдёнышей или решал снова пожертвовать собой, выбирая меньшее из двух зол. Наверное, именно поэтому, в иллюзии собственной жизни, он внезапно понял, что счастлив. Вопль Ишшина было слышно где-то за километр, но этот Шиба преодолел разделяющее их расстояние за минуты, летя на своём пламени и на силе любви к родным детям. Он, кажется, даже использовал какие-то слова — было так громко, что Ичиго предпочёл прикрыть уши Юзу и спрятавшейся за ним Уруру, но не слушать. Мужчина буквально принёс с собой жизнь — разнял всё ещё выясняющих что-то Дзинту и Карин, засветил пяткой в глаз вынырнувшему на шум Розу, поломал и восстановил какой-то хитрый Урахарин барьер и просто замер напротив души своего сына, скрестив руки и категорично произнося: — Ну, добро пожаловать. Жить будешь у нас. И не сопротивляйся, Куросаки Ичиго! А потом, без перехода, резко сбросил маску балагура и шутника, в миг становясь одноглазым бывшим капитаном. — Есть разговор. В том числе о том, что рассказал мне Шисуй.