Три оси времени

Он был разбит. Раздавлен. Уничтожен. Хуже, чем когда бы то ни было — ещё никогда в его голове не билась набатом мысль о том, что жизнь кончена. Как же так? Как же так, чёрт возьми?! Он столько ждал, столько сделал для этого момента — попал в другой мир, заключил сделку с Королём Душ, создал собственный стиль боя, стал вторым Кенпачи и вывернулся наизнанку, но сформировал сильнейший Готей-13, способный дать отпор. Как же так? Почему? За что? Старик не должен был умереть. Возможно, сопливым юнцом, только начинающим служить под началом Кьёраку Шисуя, он и думал о том, что ходит под будущим Главнокомандующим, но потом, когда они начали работать вместе, все эти мысли растаяли, как дым. Генрюсай Ямамото был светлым пятном в его жизни, был добрым дядей или офицером-отцом, который прикрывал его косяки и награждал там, где любой другой снёс бы голову. Он был его начальником, собеседником и чем-то ещё — чем-то важным, на что он мог опереться и расслабиться, ослабляя поводок ответственности. Ты не должен был умирать, Старик. Не должен был умирать сейчас. Ноги подрагивали, и единственным, что удерживало Ичиго от падения на колени, был иррациональный страх, что где-то по земле сейчас летает стариковский прах, и он мог его осквернить. В груди пульсировало запрещённое боевое кидо, горло ритмично пульсировало, а голова уже оторвалась и летала где-то там — как иначе объяснить эту пугающую, сбивающую с толку пустоту? Всё кончено. Жизнь кончена. Кончилась, пока он сидел на полу и беззаботно болтал, а снаружи тяжёлыми сапогами шёл грёбанный Апокалипсис, убивая Старика. Кончилась. Кон… «И…» — Ичиго! Ичиго!!! Очнись, менос тебя задери!!! Король Душ обжёг его своим присутствием, но Джуширо Укитаке успел раньше — окровавленный и запыхавшийся, в порванном и подпаленном юката, тринадцатый молнией подлетел к седьмому и вцепился в его плечи. Он тряс его изо всех сил, и кричал так сильно, что, будь за спиной Ичиго деревья, они бы наверняка колыхались. Капитан Куросаки впился глазами в его лицо, и весь его мир сосредоточился на двух тёмно-зелёных овальных омутах, с чёрными точками посередине, в обрамлении густой коричневой травы. Не пропадай. Не пропадай. Не рассыпайся. — Ничего не кончено, ясно?! Ничего не кончено, пока не пал Сейрейтей! Мы живы, слышишь?! Мы живы!!! Все живы, все — потому что в последней битве мёртвые встают в ряды к живым! И мы живы, мы будем жить! Восставать из мёртвых, умирать и снова жить — пока Яхве не захлебнётся своей кровью у наших ног. Она, как всегда, поднялась откуда-то изнутри. Пришла, пенясь и поднимаясь по пищеводу, и начала жрать — сначала пустую дыру в груди, потом сдавленное, не пропускающее воздух горло. Добралась до головы, забрала себе сожаление и боль утраты. Забрала отчаяние, забрала страх, забрала ужас, забрала последствия ошибки. Выплеснулась наружу, обволокла с головы до ног, осела мерзкой масляной плёнкой на коже. Оставила только мозг — совершенную машину, работающую с невероятной скоростью. Ненависть. О, как же он сейчас ненавидел. Мир вокруг обрёл небывалую чёткость, реацу выплеснулась из тела и обволокла всё Общество Душ — считала потери, чтобы бесстрастно, с математической точностью добавить их в громоздкое уравнение. Идеальное, не существующее нигде, кроме его головы — без эмоций, без страданий, без людей. Формула, в которой союзники и враги находятся по разные стороны знака «равно». Формула, в которой нет погрешностей и ошибок. Овалы стали глазами, и Ичиго будто впервые увидел чужое лицо — грязное, перекошенное, полное решимости. — Все капитаны живы. Общий сбор. Немедленно. Усмешка. Чужая, отчаянная, предсмертная — та, что никогда не возникала на лице Укитаке. Не должна была возникнуть. Никогда. — Отлично. К Залу Собраний — остальные подтянутся туда. Ичиго лечил его инстинктивно, на рефлексах — ценная боевая единица, надо привести в идеальное состояние. Лил реацу не глядя, не прикасаясь колдовал кидо — летел, не чувствуя шершавости разрушенных крыш. Убить, убить, убить — смерть каждому, кто носит крест. Разорвать, чтобы надменные лица сменились испуганными, чтобы харкали кровью и ползали в ногах, чтобы дохли, дохли, дохли — быстрее, чем успевали рожать новых. Чтобы исчезли, чтобы стёрлись, чтобы сгинули в глубине веков — чтобы нигде и никогда больше не громыхали проклятые сапоги. Жди, Яхве. Он прошёл сквозь миры, чтобы уничтожить тебя. Он остановился, только увидев Кьёраку Шисуя. Замер напротив, такой прилизано-чистый, рядом с побывавшими в горячке боя капитаном — диким зверем принюхался, поднял холку, перенёс вес на задние лапы. Потому что — не вожак. Меч, а не хозяин, оружие, а не воин. Удержишь? Справишься? Поведёшь? В прошлый раз — справился. А в этот? В молчании можно было утонуть — вдохни поглубже, забьёт лёгкие, и они никогда не смогут заработать снова. Висело, давило, пережимало грудь, взгляды резали лучше мечей. Плевать, режьте, кромсайте, глумитесь — неважно, неважно, неважно. Так что? — Ты не виноват. Все знали, что ты у Айзена, а его тюрьма защищена лучше любого места в трёх мирах. Винить тебя — то же самое, что и дежурных, отправленных на грунт. Зверь отступил — спрятал зубы, пригладил шерсть. Прогнулся, почти доставая мордой до земли, подставляя рога. Хочешь — садись, хочешь — становись рядом, хочешь — бей со всей силы. Молодец. Неудивительно, что Правая Рука когда-то выбрал именно тебя. Он пришёл в себя достаточно, чтобы почувствовать остальных — и вдруг понял, что не он был добычей в этой схватке. Вот змей, готовый биться до конца, вот Бог и Богиня Войны, плечом к плечу и рядом с ним, вот молодой вожак, жаждущий мести. Рядом, вокруг, на его стороне — как будто они выбирали вожака вместе с ним. Там, дальше, стоят дракон, тигрица, фараон, гьюки и машина для убийств — выжидают, сохраняют нейтралитет, чтобы позже присоединиться к победителю. Или с самого начала знают, что всё уже решено? — Спасибо за эти слова, Главнокомандующий. Начинай. Пауза, длиною в жизнь — несколько секунд глаза в глаза. Шисуй не верит — не верил тогда, когда его лейтенант говорил, что он займёт это место, не верит сейчас, когда капитаны склоняют головы один за одним. Конечно, потом будет совет Сорока Шести, тягомотная беседа и официальное назначение, но всё решилось уже сейчас — и помилуй Король Душ того, кто попытается решить иначе. — Хорошо. Тогда приступим — и первое, что мы сделаем, так это со всеми почестями проводим в последний путь величайшего из нас, первого шинигами, первого Главнокомандующего Готей-13, Генрюсая Шигекуни Ямамото. И это было совершенно не тем, чего он ожидал. — Эй… Шисуй вложил в свой взгляд всю твёрдость, а Укитаке положил руку на его плечо, напоминая о том, что он умудрился забыть. — Я понимаю тебя, Куросаки Ичиго — но если мы нападём прямо сейчас, то это ничего не изменит. Нам нужно перегруппироваться, подсчитать потери и выработать план. Время ещё есть — и никто не заслуживает похорон больше, чем тот, что стал нашими костями. Ты сам выбрал меня Главнокомандующим, так что… «Знай своё место. Ты просто меч — а мечи ничего не решают.» — новому первому не было нужды договаривать, всё было ясно и так. Послание, разделённое на троих, если не считать того, кто заперт в кубе на небесах. Действительно. Мог бы и не напоминать. «Но он прав. Успокойся, Куросаки Ичиго — я не могу себе представить, сколько усилий уходит у моей руки, чтобы не дать тебе выйти в шикай. Успокойся — время ещё есть. Успокойся, живи, пока можешь, собирай остальных. Успокойся — всё равно только ты сможешь вырвать моему сыну сердце.» Король Душ почти сразу исчез, не ожидая ответа, а Ичиго вдруг понял, что всё ещё передаёт реацу тринадцатому капитану — и последний, кажется, только благодаря этому ещё стоит на ногах. Он немного растерянно повернулся к тому, кто только что спас его мир, и наткнулся на мягкую улыбку — привычную, нормальную, почти родную. — Всё в порядке. Я предполагал, что так и будет, и успел подготовиться. Впрочем, я ещё немного побуду твоим паразитом, хорошо? Седьмой осторожно кивнул, и капитан Укитаке сдержал слово — он был рядом, забирая его силы, до самого конца. Кажется, кто-то подходил, пытался заговорить — Куросаки не слышал. Механически выполнял положенные действия, повторенные тысячи тысяч раз — кому, как не ему, хоронить убитых? Кому, как ни ему, разжигать последнее пламя? Тела не было — были лишь жалкие, обуглившиеся остатки меча. Они могли только собрать их, возложить на помост, и поджечь, будто они уже недостаточно горели. Ненависть отступила ещё немного, впуская в Ичиго радость — Старик наверняка был бы счастлив стать частью Общества Душ, которое он так любил. Теперь он разнёсся пылью, забился в щели, чтобы стать стенами и дорогами, потом он прорастёт травой или взметнётся к небу, чтобы рухнуть оттуда дождём — он здесь, он никуда не денется. Никогда не покинет этого места, никогда сюда не вернётся. Наверное, это было ужасно глупо — но он, будучи единственным не сражавшимся капитаном, после ритуального сожжения пустого савана рухнул в обморок.