Три оси времени

Он ждал. Сидел напротив входа, сверлил глазами дверь, и изо всех сил напрягал все органы чувств, прекрасно понимая, что сквозь толстые стены Мукена не может ничего уловить. Рицу, как и обещала, пришла на рассвете — радостно кивнула ему, как лучшему другу, и скрылась в тёмном и сыром мареве тренировочного зала. От Зараки Кенпачи он просто сбежал, не в силах смотреть на его счастливое лицо и лучащиеся предвкушением глаза. Когда-то давно, две жизни назад, он приходил в восторг от этой истории — сейчас осталась только жгучая боль за грудной клеткой. Как странно — раньше он даже и не задумывался о том, насколько же неблагодарна жизнь Главного Героя исторической саги. Страдания, страдания, страдания, куча крови, смертей и дерьма — жаль, что время смывает гниющую плоть, оставляя лишь блестящий золотой скелет, которым можно было бы восхищаться. Будь всё иначе, он бы оставил кучу инструкций следующему идиоту, который решит спасти мир. Что-то вроде «не смей даже думать об этом, дебил!». Хотя, будь ему пятнадцать, он бы не послушался. Он бы не послушался и сейчас. Впрочем, в некоторых вещах он до сих пор остался идиотом. Время текло слишком быстро и слишком медленно одновременно, а у Куросаки Ичиго была полностью пустая голова, в которой роились тысячи мыслей — ощущение этой двойственности даже могло бы быть забавным, при каких-нибудь других обстоятельствах. Если бы Рицу не умирала где-то там, за стенами, а мир не стоял на пороге Апокалипсиса. Его сейчас не было вокруг, этого мира — только несколько ступеней, на которых он сидел, и огромная дверь в Мукен. Даже не сам Мукен, нет — потому что, несмотря на то, что там сейчас умирала Рицу, этого места для него не существовало. Нет. Просто нет. Волнения или страха не было — он знал, чем закончится схватка, давным-давно. Знал, когда впервые увидел чёртов шрам, знал, когда отдавал ей всю любовь, знал, когда после воскрешения увидел волнующий блеск в её глазах. А если тебе уже всё известно, остаётся только успокоиться — медитировать, расслабляться и учиться жить с мыслью, что Уноханы Рицу больше нет. Понять и принять, отпустить, как отпустил два года назад, когда в первый раз увидел её после мини-вечности в собственном внутреннем мире с Мидори но Бураши. Так это не работает, мать твою! Ближе к полудню к Ичиго присоединилась Котетсу — прибежала, растрёпанная и запыхавшаяся, застыла на пару секунд, а потом тяжело рухнула на колени перед ним, уткнулась в плечо и тихо расплакалась. Руки были словно чужие, но он всё равно смог её обнять. Исане вся дрожала, мотала головой по его плечу и шее, всхлипывала и прерывисто выдыхала — и только после этого седьмой капитан вдруг понял, что его отстранённость несколько ненормальна. Да, ему было больно, но физическую оболочку словно сковало льдом, и он мог только сидеть на проклятых ступеньках, как верный пёсик, задумчиво изучать небо и ждать. Ждать, ждать, ждать. В какой-то момент Исане немного сместилась, устраиваясь поудобнее, и её голова оказалась прямо под его подбородком. Совершенно неосознанно он обнял её ещё сильнее, наверняка оставляя синяки, и вдруг понял, что его пальцы теперь дрожат. Тихонько начинают — мелко дёргаются, сожми покрепче, не заметишь. Только вот это ненадолго — дальше предательская нервная дрожь распространится по всему телу, и в какой-то момент он больше будет напоминать эпилептика, чем грозного седьмого капитана. Ну, если раньше он не задохнётся от той боли, что прямо сейчас пытается разорвать его изнутри. Плохой знак. Чертовски плохой. Или это та самая черта, про которую говорят «я больше не могу»? Когда тряска дошла до туловища, дверь вдруг открылась. Резко, жёстко, отрывисто, явив из чрева Мукена перепуганного Зараки Кенпачи. Одиннадцатый кенпачи, заляпанный с головы до ног и мало что соображающий, несколько секунд просто крутил двуглазой головой, а потом заметил их и громко проорал: — Каланча, сюда, немедленно! Она же сейчас!.. Она же совсем… Исане, всё ещё плачущая, осторожно поднялась и что-то ответила — Ичиго не видел и слышал ничего, кроме чёрной дыры Мукена, в которую он прыгнул, даже не думая о том, что он спокойно может переломать ноги. Внутри ещё бушевала остаточная реацу, но куда больше пугал банкай — чужой, страшный, тот, который он никогда не видел своими глазами. Немного пахло Ячиру, но сестрёнка всё ещё не была полноценным мечом для Кенпачи — и, положа руку на сердце, сейчас ему нет до сестры никакого дела. Где она? Где же? Где? Унохана Рицу лежала на спине, застывше-холодная, со счастливой улыбкой на губах. Мёртвая, безнадёжно-мёртвая — она умерла до того, как Зараки Кенпачи открыл дверь. Ичиго медленно опустился на колени, протянул удивительно твёрдую руку, провёл по столь любимым волосам. Кажется, его грудная клетка всё же лопнула. Крик. Громкий, выдирающий голосовые связки, разрывающий челюсть — схватить её, прижать к груди, запрокинуть голову и орать. Выплёскивать боль, выплёскивать реацу, выплёскивать то, что он жив, а она нет. В какой-то момент он вдруг ослеп, но как оказалось, жгучая боль и солёная влага были лишь жалкими слезами. Слёзы, слёзы, слёзы — сколько времени прошло с тех пор, как он плакал? Так, по-звериному — никогда. Боль потихоньку отступала — выходила вместе с воем, поднималась к потолку, сочилась к двери и растворялась в небесах внутреннего мира Короля Душ. Вместе с ней выходила и сила, державшая его мышцы — первой была рухнувшая на грудь голова. Потом спина, руки, ноги — он буквально навис над Уноханой, прижался, будто обернулся вокруг. Ненадолго замолк, осторожно переводя дух, а потом снова завыл — в мёртвое тело, на несколько тонов выше, коротко и жалобно. Как волк, навсегда потерявший свою волчицу, как кусок ткани, который разорвали на две половины. Как они вообще живут — те, кто пережили чужую смерть? Он всегда задавал себе этот вопрос, когда хоронил дорогих сердцу убитых, но ещё ни разу у него не было ощущения, что он не поднимется. В какой-то момент к его спине прикоснулась Исане — сначала осторожно, кончиками пальцев, потом ладонями и щекой. Присела рядом, прижалась, несколько раз шмыгнула носом — обнять бы её, пожалеть, поддержать. Его бы кто поддержал. Ещё один полувой-полустон — жалобный, тихий, просящий. Вернись, вернись, вернись — что угодно, только вернись. К чёрту Апокалипсис, к чёрту эти бесполезные столетия, к чёрту долг перед Королём Душ — вернись, назови «Мышонком», будь рядом в эти последние несколько дней. Вернись, Рицу. Ну пожалуйста. Со временем вой стих, остались только слёзы, заливающие бело-красное хаори — почему-то сил на то, чтобы моргать, просто не было. Ни моргать, ни видеть, ни слышать — в мире Куросаки Ичиго остались только ощущения. Тёплая Исане за спиной, жмущаяся к нему, как потерянный ребёнок, земляной пол, стоячий воздух и Рицу — хаори Рицу, хакама Рицу, косоде Рицу, волосы Рицу, кожа Рицу… Рицу. Кьёраку осторожно прикоснулся к нему своей силой, и Ичиго послушно откликнулся, попросив ещё немного времени. На краю сознания мелькнула мысль, что у них великолепный Главнокомандующий, чересчур потакающий желаниям своих подчинённых — позволил ему сидеть здесь, позволил Бьякуе погрузиться в месть, позволил Рицу осуществить её давнее желание. Разве от того, что она сразилась с Кенпачи, кому-то стало легче? Всё, хватит. Он не может торчать здесь вечно. Тело Рицу, как и любого другого мертвеца, было чертовски тяжёлым, но для Ичиго она была легче заколки. Она никогда их не брала — ни украшений, ни кимоно. Отказывалась от его подарков, смеялась на глупые попытки ухаживать, с кровожадной радостью наблюдала за его боями. Всегда такой была — всегда такую любил. Его право подготовить её тело к ритуальному сожжению никто не оспаривал — да и кто бы посмел, из тех, мимо кого он нёс её в бараки первого отряда? Да, всем известно — тело шинигами после смерти распадается на реацу, как и всё в Обществе Душ. Именно поэтому все могилы вне Сейрейтея были формальностью, и многие ограничивались небольшим алтарём — но какое правило может существовать без исключений? В Готей-13 исключением были капитаны — те, у кого было так много реацу, что она просто не могла рассеяться сразу. Такие капитаны могли вплетаться в Общество Душ несколько столетий, медленно исчезать в семейных усыпальницах и братских могилах — или быть выкраденными любителями дармовой силы, чтобы стать прекрасным бесплатным источником, огромной мёртвой батарейкой. Именно поэтому давным-давно Старик принял решение сжигать капитанов — если традиции их рода не предполагают иного, или срочно не требуется материала для громоздкой постройки вроде домов Королевской Стражи. Обычно они не думали об этом — все они были собраны из реацу, все в неё уйдут, а потом соберутся снова, не здесь, не так и не сейчас. Когда он расчёсывал чужие длинные волосы, чтобы в последний раз заплести их в косу, к нему пришла Исане — снова. Растерянная, как слепой щенок, оставшийся без кормящей суки, она раз за разом находила его, а потом старалась прикоснуться, завернуться, получить от него крупицу уверенности и тепла. Что же, сейчас он вполне мог это сделать — руки привычно обвились вокруг талии, скрытой несколькими слоями формы, и лейтенант четвёртого доверчиво прижалась, прячась от всего мира. Она так ни разу не прикоснулась, не посмотрела. Наверное, только за счёт этого она и держалась — убеждала себя, что с Уноханой-сан ничего не случилось. Неплохая идея, на самом деле. — Заплетёшь меня? Сейчас, пока её ещё можно держать за руку. Исане вздрогнула, подняла голову и несколько раз тупо моргнула — наверное, просто не понимала слова. Потом взгляд её немного сфокусировался, она замерла и осторожно кивнула. — Хорошо. Одна или три? Глупый вопрос — у него не было ни капли сомнений. — Три. По одной на каждую из его жизней — к тому же, с одной косой он слишком часто вспоминал бы о ней. Не будь у Гинрея свои проблемы, он бы над ним посмеялся. Ичиго был счастлив, что лучшего друга здесь не было — у них со старшим Кучики был примерно одинаковый подход к вопросу потрясений, что-то вроде «дай мне немного времени, пока сам не разберусь». Не было и остальных капитанов — только он и Котетсу, только те, кто действительно любили первую Кенпачи. Одиннадцатый, кажется, прорывался — Шисуй выстоял, не пустил. Исане немного покрутила в руках последнюю косу, задумчиво подбросила на ладони, провела большим пальцем по кисточке. — У вас совсем не похожие волосы. Вообще. Седьмой капитан кивнул, в последний раз проведя по чужому запястью, прежде чем положить холодную кисть на рукоять меча — столько тысячелетий они сражались рука об руку, а сейчас оба безнадёжно мертвы. — Пора звать остальных. Сжигали его прекрасную Рицу в полном молчании и в полном составе — Главнокомандующего никто не осуждал. Даже наоборот, Кьёраку Шисуй вызывал восхищение — потому что он смог отдать приказ и сделать выбор. В лучших традициях третьего отряда, и он, Куросаки Ичиго, ни за что не будет его осуждать. Словно почувствовав, что седьмой капитан думает о нём, первый оторвал взгляд от уже пустого, но всё ещё тлеющего алтаря, и тяжело вздохнул, пряча взгляд за шляпой. — Куросаки-кун. Остальные, повинуясь молчаливому приказу, осторожно принялись отступать к двери, один за другим исчезая в кипящем, как котёл, Обществе Душ. Ичиго молчал, молчал и Кьёраку — а потом вдруг сделал несколько шагов вперёд и протянул белый свёрток. О чёрт — он совершенно не был к этому готов. — Куросаки Ичиго, седьмой капитан Готей-13 — властью, данной мне советом Сорока Шести, я перевожу тебя на должность капитана четвёртого. Ты вправе выбрать любого шинигами на должность нового седьмого, и я приму это. Обычно при переводе даётся время, но у нас его нет, поэтому, пожалуйста, приступай к работе как можно скорее. Боги, Рицу — как давно ты это запланировала? — Она?.. Шисуй немного приподнял маску всемогущего Главнокомандующего, добавил человечности и смущения. — Она попросила меня об этом сразу после моего последнего приказа. Сказала, что ты лучше всех подойдёшь на это место, и что ты всё поймёшь. Что же, он понял — совещания про тяжёлые случаи, сближение с Исане, пространные разговоры о месте кенпачи в их мире. Она всё спланировала, она всё решила — знала, что он не откажется. Что же, да будет так — кому, как не Второму, занять место Первой? — Шисуй, ставь Комамуру — его ещё тогда надо было ставить, вместо моего предшественника. И будь любезен, выдвини седьмой вместо девятого — я достаточно вложился в этих парней, чтобы они всех могли удивить. Жизнь всё ещё продолжалась — текла, бурлила, била в спину и в живот, не собираясь тормозить. Рицу ушла — но миру не было до этого никакого дела. Как там сказал Укитаке? «Пока они живы, живы и мертвецы»? Что же, значит, он может только встать и идти дальше.