Три оси времени

Нет ничего хуже гонки со временем. Когда понимаешь, что уже безбожно опоздал, когда стартуешь в последнюю секунду, движимый лишь внутренней надеждой, что случится чудо, и ты победишь. Когда бежишь, даже понимая, что не успеешь, и когда спешишь, осознавая, что уже никого не спасти. Сенбонхасу кричал. Ичиго делал всё возможное, чтобы добраться до тайного поместья Кучики, но он не был Богом, и даже самое искусное шунпо не могло моментально перенести его на другой конец Общества Душ, а меч и его владелец могут не продержаться так долго. Третий слышал, что они на пределе, чувствовал ярость и торжество квинси, ощущал чужое отчаяние и ужас — а также холодную решимость и готовность стоять до конца. И вину — собственную, иррациональную, но от этого не менее болезненную. Почему не научил Кумихико боевому кидо? Почему не тренировался с ним больше времени? Почему совсем не работали с только-только пробудившимся банкаем? Потому что этому нельзя научить. Потому что Кумихико, при всей его силе, никогда не горел — и попытка его научить окончилась бы смертью. Потому что банкай надо найти внутри самого себя, и никто никогда не сможет вытащить его насильно. Потому что всегда есть момент, когда хочется сказать — я мог лучше. Шаг, шаг, шаг, быстрей, сорвись, успей — подойди достаточно близко, чтобы хотя бы поделиться своей силой. Верь в лучшее, Куросаки Ичиго — попытайся ещё раз спасти тех, кто верит тебе. Сенбонхасу крикнул ещё раз, гораздо ближе, и его голос заслонил рёв Сенбонуме. Ичиго рванулся, нарушая пространство Гинреевского банкая, вышел в свой, превратил ближайшего квинси в подушечку для булавок. Штернриттер, его жертвой был штернриттер. Один, пять, восемь, двенадцать… Двадцать. Девятнадцать. Гинрей зарубил своего, осталось ещё меньше. Чтобы победить одного штернриттера, необходимо иметь отряд шинигами и знание о том, как устроены «лейтенанты» квинси. Чтобы убить двоих, необходим хотя бы один лейтенант, который уже познал банкай, и понимание специфики сражения с лучниками. Чтобы убить троих, к отряду и лейтенанту надо приставить капитана, который входит в список сильнейших среди Общества Душ. А чтобы убить восемнадцать? Достаточно двоих друзей, волнующихся за родного ребёнка. Они чувствовали друг друга. Они долгие годы бились бок о бок, они часами сидели в его банкае, они учились действовать сообща. А квинси не могли сопротивляться, они терялись и не понимали, что происходит — и воровать их силу было ещё проще. Украсть, связать врага кидо, ударить мечом, запутать, прикрыть атаку от Гинрея, вытянуть ещё немного силы, уйти в банкай и убить того, кто максимально открыт, попутно ранив остальных. Капитаны Кучики и Куросаки были смертоносны, их банкаи били по площадям, а не в конкретного противника. К тому же численность квинси сыграла с ними злую шутку — они не умели драться плечом к плечу. Слишком много индивидуалистов, слишком мало места, слишком высока цена ошибки. Квинси были вынуждены осторожничать, потому что в начале схватки один штернриттер случайно убил другого, и был так шокирован, что позволил насадить себя на меч. Идеальная тактика — заставь врага смещаться, заставь следить за своими действиями, сделай так, чтобы каждый его шаг ранил его друзей. А сам — носись вокруг, бей со всей силы, руби того, кто окажется рядом, ведь лишь одно по-настоящему важно в этой битве. Время. Ичиго догнал последнего штернриттера, одним ударом снося ему голову, и повернулся к Гинрею. Справились? Сделали? Успели? Друг, стоящий на коленях. Навеки замолчавший меч. Пустой взгляд, устремлённый в небо. Разбитый кейсенкан. Нет. Нет! Боги и пустые! Как же?.. Почему же?.. Детский крик. Он звучит из-за двери опустевшего поместья, он заставляет двигаться вперёд и не даёт встать и обдумать. Гинрей осторожно поправляет волосы сына и в последний раз проводит пальцами по его плечу — Общество Душ нестабильно, тело исчезнет до того, как появится возможность его похоронить. Пустое поместье, опустевшее, но целое — Кумихико умер, не пустив врага на порог. Но где же они? Где женщины? Где дети? Срок подошёл только для жены Кумихико, мёртвая химе должна была носить ещё пару недель. Справилась ли? Выдержала? Или надо срочно вспоминать свои навыки врача и спасать ребёнка? Не надо было никого спасать. Юная химе лежала на спине, устремив стеклянные глаза в небо. Ребёнок, до конца не вышедший из материнского тела, немного дёргался и кричал, усиливая звук с помощью реацу. Мёртвая химе смотрела в пустоту, сидя на окровавленном татами и укачивая остывшее тело младенца. Гинрей заскулил, ребёнок заорал, а свороченное окно скрипнуло. Женщины были там — женщины всё чувствовали. Наверняка принцесса была рядом со своим мужем, наверняка плакала и билась, но была рядом. И мёртворожденное дитя тоже чувствовало — и, возможно, умерло вместе со своим братом. Ичиго ничего не успел сделать — Гинрей сорвался с места и вырвал живого младенца из исчезающего тела. Взял на руки, поднял, осмотрел — бережно вложил в руки своей жены, забирая мёртвого. Химе отмерла — повернулась к мужу, как шарнирная кукла, и закричала. Тихо, протяжно, на одной ноте — без истерики, без слёз. Гинрей прерывисто вздохнул, но так и не обнял её в ответ. Друг был убит. Раздавлен, уничтожен, умертвлён. Он в одночасье потерял двух детей, его сын умер на его руках, он не успел его спасти. Боль Гинрея напоминала огромный колючий шар — болезненный, бугристый, непрерывно разрастающийся. Друг был раздавлен им, друг не мог пошевелиться — но прежде чем Ичиго сделал шаг, Кучики Гинрей обернулся и процедил: — Пять минут, Куросаки Ичиго. Пять минут, и мы уничтожим их всех. И будем уничтожать — отныне и впредь, даже если они придут с миром. В тот день мир живых содрогнулся. Они шли, неся гнев, шли, неся боль — шли, разрушая всё. Они рубили бодрствующих, они рубили спящих — они рубили женщин, носивших на запястье крест. Рубили того, кто попадётся под руку, рубили подростков и стариков. Шли, неся свою месть, шли так, как когда-то шли те, кто создал Сейрейтей. Для Ичиго Кумихико был настоящим сыном — для Ичиго тоже убили всю семью. Снова. Снова. Снова. Пусть они заплатят. Пусть поплатятся, харкая кровью и валяясь в собственной печени. Пусть сдохнут и останутся гниющей падалью. Он уже предупреждал. Рассказывал, показывал, пытался объяснить. Что смерть несёт смерть, что за спиной убитого встанут двое или трое. Они не услышали — что же, Ичиго из тех учителей, кто не повторяет дважды. Сознание вернулось, когда перед ним оказался мальчик. Маленький, не старше десяти. Юный, неопытный, только-только получивший крест — он стоял, дрожащей рукой направляя стрелу в третьего капитана, и плакал, подвывая и слизывая сопли. Ичиго стоял над ним — в руке пульсировал Мидори но Бураши. Как до этого дошло? Как такое вообще могло случиться? Почему он так увлёкся, что забыл… Нет. Он не увлёкся. Он всё давно решил. «Ты ведь понимаешь, что это необходимо, Куросаки Ичиго?» Он был в Мире Живых, и Король не мог с ним связаться — но Ичиго знал, что он сказал бы именно так. Вот она — проверка. Вот они — последствия. Дети вырастают. Дети вырастают, дети подбирают чужие мечи. Дети воюют, дети мстят — дети квинси насыщают Яхве. Ты ведь знаешь, что будет дальше, третий капитан? Кому, как не тебе знать. Ты знаешь, ты чувствуешь, ты сделаешь — так чего колеблешься? Чего стоишь, занеся меч, как нерешительный рядовой? Ты должен выбрать меньшее из зол, Куросаки Ичиго. Ты должен поступить правильно. Он не позволил себе отвернуться, когда сносил ребёнку голову. Он заставлял себя смотреть, как его тело оседает, а лук распадается и исчезает. Он смотрел — и чувствовал, как окончательно умирает та часть, что когда-то наивно решила, что один человек сможет защитить весь мир. Он сказал Гинрею, что задержится, и бушевал ещё несколько дней. Он убивал — убивал детей, убивал младенцев, убивал женщин, вынашивающих дитя. Убивал всех — убивал, чтобы Общество Душ смогло выжить. Его нашли, сидящим на куче трупов, и немедленно бросили в тюрьму. Его судили и приговорили к смертной казни, но оправдали, ссылаясь на законы военного времени. Ему позволили остаться капитаном — его похвалили за его действия — но он вышел из Башни Личинок чудовищем, худшим из всех демонов. Его ненавидели, его презирали, ему плевали вслед. Куросаки Ичиго ничего не отвечал, застывшим взглядом смотря в небо — его лицо менялось лишь тогда, когда он брал на руки маленького Кучики Бьякую. За все годы, что ему остались, он больше ни разу не произносил имя сына главы клана Кучики или имя его меча. Никогда.