«Из чего мы состоим? Из воды, каких-то костей и мышечных тканей. Тела. Из жажды жизни, взглядов на вещи и страхов. Внутреннего мира. Души. Каждый из нас — это нечто невероятное. Мы радуемся, любим, ненавидим, помним. Прощаем.»
Семь часов назад Венди едва не попала под машину. Пять с половиной часов назад Венди закрыла за собой дверь, не сказав ни слова. Джон не уверен, что знает, как ему следует поступить в данном случае. Он слушает тишину, разбавляемую стуком капель о железный карниз, и чего-то ждет. Может быть, скрипнет дверь, или окно, или что-то еще — откуда и куда она уйдет на этот раз? Когда вновь растает во мраке ночи? Сколько рассветов ему и Майклу предстоит еще встретить прежде, чем она вернется к ним? Может, на самом деле она никогда и не возвращалась? Так и осталась там, на острове. И ему только десять, а Майклу восемь. Джон садится на кровати, запустив руки в волосы. Иногда он смотрит на нее и не может узнать. Нет, эта девочка определенно была Венди — с ее веснушками и родинками, мягкими кудрями и улыбкой, обнажающей белые зубы, но она и не была ею — собой — больше. Как, впрочем, и он когда-то был Джоном, но однажды перестал им быть. Однажды эта Венди уйдет — на этот счет у него нет никаких сомнений. Небо горит неестественной злобой, а ночь, кажется, затянулась. Домик Венди — тот, что напротив их с Майклом — вызывающий восхищенные взгляды в свете дня, сейчас выглядит несколько отчужденным, безликим: все окна плотно зашторены и нет не единой открытой форточки или щели, что могла бы впустить внутрь помещения прогретый ночной воздух или лунный свет. С наступлением темноты он словно обрастал невидимой скорлупой — как всякий грецкий орех таит в центре своего плода ценное ядрышко, так и этот дом ночами скрывал Венди от мира. И меньше всего Джону хочется признавать, что и днем стеклянные стены, возведенные вокруг Венди ею же самой, никогда не дают трещин. Возможно, именно поэтому она не смогла найти себе друзей, кроме пожилой леди и ее внучки, кажется, слишком влюбленной в жизнь? Джон никогда не считал себя пессимистом, но он уверенно может сказать, что мир никого не щадит, и, к сожалению, такие, как Ева Спринг, первыми гибнут в бою. Наверное, в чем-то это можно считать даже везением. — Ты чего не спишь? — подавив зевок, спрашивает Майкл, до этого момента крепко спящий на своей кровати у противоположной стены. — Поздно ведь уже. — Я просто много думал... О Венди. О том, что произошло, — добавляет мужчина поспешно, точно мысли, одолевавшие его на протяжении нескольких часов, разом исчезли, обернувшись абсурдом. — Меня кое-что беспокоит во всей этой истории. — Эй, ты ведь присутствовал при осмотре Венди в больнице — врач сказал, что с ней все в порядке и ей повезло отделаться лишь легким испугом. — Вот в этом-то и вся загвоздка, — задумчиво покачал головой Джон. — Она не выглядела испуганной, хотя я подбежал к ней, буквально, спустя пару секунд после визга шин. Это не похоже на то, как если бы она случайно вышла на дорогу, не заметив такой яркий автомобиль по невнимательности. К тому же, зачем ей было переходить на другую сторону улицы, если она пообещала ждать меня рядом с мастерской? Или, по крайней мере, я так истолковал ее слова. — Извини, я, кажется, не совсем точно тебя сейчас понимаю, — на самом деле паззлы картины, которую ему обрисовывал Джон, сложились в голове Майкла довольно быстро, но полученный результат его совсем не радовал. — Ты хочешь сказать, что Венди, прекрасно видя машину, ступила на проезжую часть... Специально? — Да, боюсь, что именно это я и имел ввиду. — Боже, Джон! Как ты только мог подумать о таком? — ужас и негодование сквозили в голосе Майкла, едва не лишая его дара речи. — Венди бы никогда... Она бы никогда не пошла на такое, не после... Боже. — Теперь ты понимаешь, почему я не могу уснуть, да? — с горькой усмешкой заметил Джон. — Я сопоставил эти факты еще в больнице, но тоже сперва, как и ты, не мог в это поверить. Мои доводы подтвердила Эмма Свон. — Эмма Свон? — Да, — кивнул Джон, нервно потирая лицо и шею руками. — То, какими взглядами они обменивались с Венди на улице и в больнице. А потом ее внезапное приглашение нас в кафе — очевидно, что она обо всем догадалась и хотела об этом поговорить, но, как ты знаешь, я отказался. Мне не хотелось давить на Венди своим присутствием — ей это было нужно меньше всего на тот момент. Я думал, что она поговорит с мисс Свон и осознает свою ошибку, но все, кажется, стало только хуже. Возможно ли было этого избежать? Дождь смолкает, а реальность сгибается и рвется, словно бумажный лист. Сидя вместе в полной тишине, Джон и Майкл, погруженные в собственные миры, словно возвращаются в далекое-далекое детство, когда их храбрая старшая сестра только вознамерилась отправиться в Неверлэнд, чтобы найти Бэя и вернуть его домой.«Вы будете обнимать меня с Бэем задолго до восхода солнца. Вот увидите.»
Но Венди так и не вернулась — ни к завтраку, ни к обеду, ни следующей ночью. Братья не стали ничего скрывать, они пришли ко взрослым (маме и папе, людям в форме) и все рассказали о Тени, о волшебном острове и о том, как Бэй спас их, пожертвовав собой. Но им никто не поверил, даже их мама — их заботливая, любящая и прекрасная мама. Когда Джон и Майкл рассказали ей всю историю от начала и до конца, она лишь посмотрела на них странно опустошенным взглядом, словно больше не узнавала, и, не сказав ни слова, поднялась в свою комнату. Может быть, она и поверила им, но здравый смысл для нее оказался важнее. И тогда отчаяние — чувство, возникновению которого братья не могли найти объяснения, захлестнуло их. Вера в Неверлэнд, в Питера Пэна, в возвращение Венди и Бэя начала угасать под тяжестью неоспоримого недоверия взрослых. И чем меньше ее оставалось, тем, чувствовал Джон, сильнее они отдалялись от острова. Поэтому они ушли. Как им казалось, на ночь или две.«Мы спасем их, Майкл. Мама с папой и глазом не успеют моргнуть, как мы уже окажемся дома вместе с Венди и Бэем.»
В итоге: навсегда. Должно быть, после исчезновения всех детей, мистер и миссис Дарлинг действительно так и не смогли моргнуть, и тоска от потери навечно поселилась в уголках их глаз. Дети бывают так несносны и жестоки, когда ими руководят чувства — особенно, если это любовь и отчаяние. — Что нам делать дальше? — задал вполне логичный вопрос Майкл, прерывая затянувшееся молчание. Тишину он, откровенно говоря, никогда не любил. — Нам нужно поговорить с нею. Нужно удостовериться, что наши опасения напрасны, — Джон повернулся спиной к младшему брату, пряча горькие складки, пролегающие в уголках рта. — А сейчас давай постараемся хоть немного поспать. Майкл покорно последовал словам брата, укладываясь на подушки. В их отношениях решающее слово всегда оставалось за Джоном — так уж они негласно решили лет еще сто назад. По изогнутым верхушкам деревьев пронесся порывистый ветер. На горизонте неясными фигурами рассыпался мир. Возможно, сегодня им все-таки удастся заснуть в обнимку с давно сотворенной от бессилия сказкой, в которой они — младшие братья, ожидающие возвращения старшей сестры. Перед ними простирается целая ночь — до рассвета еще далеко — у Венди есть время. А завтра они проснутся дома, в старом-добром Лондоне. Поздним утром, от сыроватого сквозняка. К сожалению, раз за разом Джон и Майкл пробуждаются раньше, чем Венди возвращается к ним. И в этот раз магия ни при чем.***
Венди не любит выдыхать его имя. Ей кажется, если она будет делать это слишком часто, то время остановится и «завтра» никогда не наступит. Никогда — это целая вечность, правда иногда сокращенная. Она не спала всю ночь и теперь ее глаза, словно под воздействием какого-то препарата, то закрываются, то вновь открываются, продолжая наблюдать за тем, как где-то на востоке возникает бледный свет, растворяющийся в чернильной темноте, а затем растекается по небу, делая его светлее. Венди выдыхает — непроизвольно — и имя его горчит на языке всем своим существом. Воздух охлаждается, проникая в комнату сквозь щели в оконной раме, от чего девушка вздрагивает, едва морщась — мышцы ног неприятно ноют. Легкое покалывание пробегает вниз по позвоночнику Венди, но ее сил хватает лишь на то, чтобы провести руками по грубой хлопчатобумажной простыни и вновь поморщиться. Ткань влажная — вчера она не думала о том, чтобы отыскать полотенце или хотя бы стянуть с себя мокрые вещи. Она, кажется, вовсе не думала ни о чем и ни о ком, кроме него. Отворив дверь, ведущую в ванную, Венди ненадолго замирает на входе, прикрыв глаза ладошкой. Комната погружена в золотистый свет, льющийся из продолговатого окна, маленького и узкого, расположенного едва ли не под самым потолком. Присев на бортик ванной, Венди, покрутив бронзовые вентили, согревает руки под теплой струей воды, а затем переводит взгляд на солнечных зайчиков, отраженных чисто вымытой гладью зеркала. Они уже достигли ее ног и теперь немного жгли кожу — еще чуть-чуть и та вспыхнет. Такое же жжение от света она ощущала в Неверлэнде — то был день, когда ее ноги во второй раз коснулись его песков — не золотых, о которых тогда-еще-девочка любила читать в книгах о приключениях, но ослепительно-белых, точно молочные зубки всех тех детей, что когда-либо побывали на острове и, оставив на нем частичку детства, вернулись домой. Англичанка до сих пор не знает, почему Тень вновь взяла ее тогда: была ли это ее собственная прихоть или приказ Пэна, но в тот день Неверлэнд был сказочно прекрасен — точно кавалер, желающий впечатлить собой прекрасную даму, он облачился в лучший свой наряд. Небо было ярко-голубым, застланным лоскутами облаков (не иначе, как кто-то заштопал прорехи на старом детском одеяльце), бутылочно-зеленые джунгли манили к себе, а теплый воздух ласкал прогретую на солнце кожу. Венди чувствовала нечто, неведомое ей ранее. Такое, должно быть, испытываешь при погружении в воду. Нечто смешанное — неясное и отчетливое одновременно — как математически выверенные уравнения, написанные акварелью, или раскаленные до предела мысли, осевшие в сознании облачком пыли. Кровь, разогнанная по венам, приносит частички собранной информации, отзываясь в голове некоторой неопределенностью и смешанной с восхищением необъяснимой тревогой. Позже, спустя месяцы или, может быть, годы, Венди поняла, что то был наряд искушения, а вовсе не беспечной влюбленности. Неверлэнд и Питер ждали — это у них, кажется, выходило лучше всего. Ждали, но никак не ее. Новобранцев. Девушка, стянув уже поднадоевшую одежду, закрутила вентили и с наслаждением опустилась в ванную, наполненную теплой водой, с головой. Ей всегда нравилось смотреть на мир из глубины, это было похоже на рассматривание вещей сквозь граненную вазу или стакан — привычное деформировалось и преломлялось. Кожа под водой выглядела идеально белой, а тело казалось легким, словно она никогда и не принадлежала земле. Зажмурившись, Венди почувствовала, что все звуки в одну секунду стали для нее далекими и чужими, кроме стука собственного сердца, замедлившего свой темп. Вынырнув, она вдохнула воздух полной грудью и, расположившись поудобнее, прикрыла глаза. Истома, наполнившая ее, была похожа на сон. Голубое небо, белоснежный песок, сочная зелень. Неверлэнд. Десятки разных по звучанию голосов. Потерянные. И смех — всегда одинаковый, всегда слишком громкий, не знающий предела человеческой жестокости. Его смех. В своих первых снах после спасения Венди видела Питера так, словно это происходило с нею наяву — она могла пересчитать его ресницы или рассказать о каждом его шраме, включая те, о которых он не хотел вспоминать. Тогда ей было сложно представить пытку более невыносимую, чем воспоминания о Неверлэнде и его хозяине. Но время шло и образы начали тускнеть, миражи испаряться, а звонкий смех смолкать. Остров отпускал ее, а она — его. И вот, все повторяется.«Тебе не спрятаться, Венди. Я найду тебя. Я найду тебя.»
Солнце за окном на какое-то время исчезает и вода в полутемной ванной становится похожа на глубины океана. Пока девушка бессильна, ее попытки выбраться из этого омута ни к чему не приведут.***
К ним в домик Венди вошла с кроткой улыбкой. Она улыбалась, пряча пальцы в рукавах шелковой блузки, заваривая чай и щелкая по каналам. Она старательно делала вид, будто вчерашнего дня никогда не было и у них все хорошо. Она надеялась, что Джон и Майкл поступят также. В конце концов, они все вместе устроились в зале: девушка с ногами забралась в глубокое кресло, мужчины же сели напротив нее на обитый грубой тканью диван. Венди старательно избегала встречи с их взглядами, сосредоточенно рассматривая один из комиксов Майкла, к которым она раньше не проявляла никакого интереса. Ее мутные зрачки вяло перемещались по прыгающим строчкам и картинкам, не усваивающимся усталым сознанием, и раз за разом девушка ловила себя на прочтении одного и того же предложения:«Мир вокруг нас такой же твёрдый и надёжный, как слой пены на морской воде.»
Мерривезер потерла глаза, подавив тяжелый вздох. — Не высыпаешься? Если хочешь, я достану второй матрац и спать станет гораздо мягче, — Венди, наконец сосредоточившаяся на рассматривании пестрых изображений, ответила на вопрос Майкла отрицательным кивком. В доме вновь воцарилось молчание, разбавляемое мерным бормотанием телевизора, на которое никто не обращал внимание. — Вчера мы волновались за тебя, Венди. Голос Джона отдавал усталостью и напряжением. Часы, словно в предвкушении чего-то, замолчали, остановившись. — Не стоило, — тихо произнесла девушка, украдкой поглядывая на замершие на циферблате стрелки. Той, что отвечала за секунды, не было. — Венди, у тебя какие-то проблемы? Что-то случилось? — с осторожностью начал задавать вопросы Джон. Он явно понял, что что-то не так, но почему-то не спешил расспрашивать ее напрямую, начиная издалека. — Нет, ничего не случилось. Майкл, поднявшись с дивана, неловко поправил клетчатую рубашку и, точно не зная, что именно ему делать дальше, прокашлялся и произнес, ни к кому определенному не обращаясь: — Кажется, молоко согрелось. Я пойду, проверю. Он, как актер, забывший о наличии в театре суфлера и решивший импровизировать. — У тебя точно все хорошо? Ты ведь знаешь, что всегда можешь обратиться за помощью к нам с Майклом? Венди, сжав пальцы до вмятин на мягкой обложке журнала, подняла взгляд на остановившиеся часы, а затем вновь опустила. Прикусив губу, Джон внимательно наблюдал за ней, словно пытался взглядом проникнуть ей в душу. Не получится. — Да, знаю. Но у меня все хорошо, было и есть, и, если честно, я не понимаю, ответы на какие вопросы ты на самом деле пытаешься из меня вытащить, Джон, — и впервые за утро девушка встретилась глазами с братом. Ей не понравился его взгляд — немного виноватый и слишком серьезный. — Хорошо, я буду максимально откровенен, — голос казался слишком усталым, словно у мужчины уже давно был какой-то груз на спине. — Ответь, только честно: ты случайно попала под машину вчера или...? Договорить он не смог. Венди мысленно продолжила фразу и, едва осознавая, что именно он спросил и кому адресовал вопрос, посмотрела на него. Единственное, что она почувствовала, это беззащитность. — Не смотри так, словно мои опасения не имеют под собой оснований. Мне бы в голову подобное не пришло, если бы ты никогда не... Не давала поводов для этого. Что есть слова? Слова. Слова. Слова. Они перед глазами, они в ушах, они прямо в сердце. Они обволакивают людей, как заходящее солнце обволакивает землю своим светом, перед тем, как скрыться за горизонт. Так ничего и не ответив, Венди встала с кресла и, путаясь в ногах, вышла из комнаты. Она слышала, как сзади, следом за ней, спешно поднялся с дивана Джон. Иногда слова выливаются из людей подобно океану, переполнившему самого себя и заступившему на берег. Остановившись посреди кухни, Венди обвела не верящим быстрым взглядом братьев, будто все еще надеясь на то, что они разыграли ее. Будь так, она бы даже посмеялась. — Венди, извини, я вовсе не это имел ввиду... Я хотел сказать, что... Я так испугался за тебя! Что мне было думать? Вам думать, Джон. Ты ведь всегда делишься своими мыслями с Майклом, потому что знаешь, что он ничего не расскажет мне. — Боже... Всего одно слово, подобно птице, вырвалось из груди Венди вместе с отчаянным всхлипом, и на этом она затихла. На некоторое время ей показалось, что она потеряла способность говорить. Может быть, обернись все действительно так, им всем было бы легче? — Я не бросалась под машину. Я этого не хотела. И все. Дверь за ней закрылась с легким хлопком. Из телевизора на братьев смотрели пять пар радостно-насмешливых глаз. Мужчина, женщина и трое их детей пили сладкое соевое молоко — то самое, в котором сейчас плавали хлопья Майкла. Эти люди изображали из себя счастливую и любящую семью, на деле приходясь друг другу никем. Лучи солнца золотили витавшую в воздухе пыль. Майкл обернулся на старшего брата, когда тот уже поднимался по лестнице на второй этаж. — Мне так жаль, — прошептал он, когда рядом никого не осталось. Вновь.***
Венди жалела. В ее жизни никогда не было места боли. В чем-то излишне заботливые родители старались сократить вероятность подобного у своих детей до минимума, а что в итоге? Как бы Венди не пряталась, боль всегда настигала ее, приходя вместе с разлукой, с издевательствами, с незначительными и значительными увечьями. Со смирением. Когда-то давно ее боль была похожа на горящее полотно — из тех, что никогда не загораются сами — она медленно тлела, оставляя после себя уродливые рубцы и шрамы. Но однажды все прекратилось — столь неожиданно, что Венди засомневалась: ее сердце все еще бьется? Оно билось, и боль по-прежнему была где-то там — внутри, но тяжесть ее странным образом уменьшилась: она словно бы просто вмерзла в нее — в ее душу и тело, перестав быть чем-то хоть немного значимым, волнующим, важным. Венди жалела. Людей, запутавшихся в паутине ее недомолвок и лжи. Братьев, чью боль она не могла разделить и понять полностью, потому что и ее собственная боль перестала иметь для нее вес. И немного — себя. Ее родители пытались оградить своих детей от боли, а в итоге Венди сама причиняет ее им. Дверь за ее спиной закрывается с глухим хлопком. Пройдя немного вперед и спустившись на пару ступенек, Венди садится на деревянную, прогретую солнцем поверхность крыльца и, поджав под себя ноги, утыкается лбом в колени. Когда что-то легкое касается ее щеки и опускается на руку, ей кажется, что минула целая вечность. Это был лепесток, белый и гладкий. Ромашки — они росли у каждого дома, но она почему-то заметила это только сейчас, когда жизнь этих неприхотливых растений начала подходить к концу. Протянув руку, Венди коснулась пары жухлых цветков и те рассыпались от ее прикосновения. Рядом что-то глухо ударилось о землю и откатилось к ее ногам. Девушка опустила взгляд вниз: на ее лакированных ботинках блестели капли росы, а несколько лепестков прилипли к подошве. Рядом, примяв траву, лежал мяч. Неподалеку послышался нестройный хор запыхавшихся мальчишеских голосов. — Пните мяч, мисс! — отдышавшись, крикнул один из них. Венди оттолкнула от себя носком обуви мяч, подняла голову и на мгновение замерла. В паре метров от нее стоял мальчишка-подросток с темно-каштановыми волосами. Щуря глаза от солнца, он улыбался. — Бэй... — прошептала девушка, тут же поспешив прикрыть рот ладонью. От порыва легкого ветра цветы склонили свои головки ближе к земле, роняя лепестки, словно слезы. Это, разумеется, был не он. Не мог быть. Венди застыла, и эта мысль застряла у нее в голове. — Здравствуй, Генри.***
Мерривезер не нравится, что, когда она волнуется, ее губы сжимаются в тонкую линию, лицо делается каким-то испуганным, а руки начинают жить своей жизнью: теребят бантики и кружева на платьях, поправляют непослушные волосы, прячутся за спиной и в складках юбок, но она, не без некоторого облегчения, замечает, что Генри уже в пятый раз касается пальцами кончика собственного носа, ненадолго задерживая все внимание на нем. Венди хотелось верить, что неловко ни ей одной. Наконец, мальчик с девушкой прошли ряд домиков, обшитых белым сайдингом, и по тропинке спустились к озеру, негласно решив идти вдоль кромки воды. Их разговор никак не завязывался, но они продолжали медленно прогуливаться по окрестностям, то шумно восхищаясь красотой мест, то неожиданно резко замолкая, словно в мире не осталось темы, которую бы они не успели обсудить. И все же (девушка чувствовала это) их что-то связывало — какая-то вещь, реальная ли, эфемерная — причина, по которой они до сих пор не разошлись. Возможно, воспоминания. Страх, предательство, жалость, доброта, вина... И призрак одного человека. Двух. Сотни? Слишком мало, чтобы называться друзьями и говорить о Вечном. Слишком много, чтобы притворяться незнакомцами и не разговаривать вовсе. Солнце устроило нещадное пекло, и Генри предложил немного отдохнуть в тени леса, что с одной стороны близко примыкал к озеру. Венди согласилась. Они шагнули под кроны деревьев, и приятная прохлада окутала их. — Как дела у твоих родных? — задала вопрос девушка, когда они забрались на большой плоский валун, наполовину стоящий в воде. Повторяешься, Венди. — Тебе рассказать обо всех или о ком-то конкретном? — улыбнулся Генри, принявшись развязывать шнурки на своих кедах. Девушка приподняла уголки губ вверх, пряча за этим действием укол едва ли детской зависти в сердце — ей казалось нечестным, что у мальчика такая большая семья, а у нее в живых остались лишь двое братьев. И то, что она так думала, еще не означало, что подобные мысли не казались ей ужасными или не делали ее отвратительной в глазах самой себя. Вовсе нет. Венди должна была быть благодарной и она была, но чувство тоски и желание вернуть родителей часто оказывались сильнее ее моральных убеждений.«Смотри и слушай. Так рождаются чудовища.»
— Каково это... — начала уже было говорить девушка, но запнулась, посчитав следующие свои слова нетактичными. — Что? — спросил Генри, прося ее тем самым продолжить. О предыдущем вопросе он, кажется, уже вовсе не помнил. — Каково это, — предприняв вторую попытку, начала говорить Мерривезер. — Иметь такую семью? Генри продолжал разуваться, как ни в чем не бывало, но Венди видела, что этот вопрос заставил его напрячься. Могла ли она задеть его этим? В конце концов, мальчик мог сколько угодно любить свою семью, ценить своих друзей и знакомых, но можно ли назвать нормальной такую жизнь, где от него, его матерей (их ведь две), его бабушки с дедушкой (слишком молодых) и других постоянно требуется кого-то спасать с помощью магии от нее же самой? Отставив обувь в сторону, Генри подвернул джинсы и опустил ноги в воду. Она была настолько чистой, что камни, лежащие на дне, хорошо просматривались и за несколько метров от берега. — Это странно, — наконец произнес мальчик, задумчиво глядя куда-то перед собой. — Похоже на безумие, но ровно до тех пор, пока ты думаешь об этом. Когда начинаешь жить, многие идеалистические представления о семейных ценностях и традициях просто уходят на второй план. Венди потянулась пальцами к запутавшейся в волосах серебристой невидимке, но в последний момент отдернула руку, словно заколка могла обжечь ее. — Прости, — вдруг сказала девушка. — Мне так жаль. Если бы я только знала, что ты — сын Бэйл... Нила, я бы...«Скажи, что бы ты сделала, будь у тебя выбор?..»
— Ничего, не извиняйся, — не дал ей закончить Генри, возможно, чувствуя, что она вот-вот хотела соврать (так ли это?), или, может быть, он просто милый мальчик, который действительно ни в чем ее не винил? Венди хотелось верить в последнее. А еще в то, что если бы она сейчас опустила руку в сочную зелень, нащупала среди диких трав камешек и, испачкав тонкие пальцы землей, вытащила бы его, а затем кинула в воду, то он бы навечно остался лежать на серебристой озерной глади, так никогда и не достигнув дна, не соединившись с другими камнями, но став чем-то большим. Святым. Как бог, как его сын. На самом деле, ей во многое хотелось верить, но она не могла.***
Иногда, людям приходится расплачиваться за то, что от них не зависело в принципе — Миллс знает об этом не понаслышке. Венди Дарлинг — тому пример. — Генри, ответь, пожалуйста, — обратилась она к нему, стараясь не проявлять излишней настойчивости. — Что Питер Пэн делает в Сторибруке? Почему он все еще жив? Она, кажется, старалась быть сильной (для кого?), но к концу ее голос дрогнул и она перешла на шепот. — Что? — переспросил мальчик, чувствуя, как пересохло в горле и зашумело в ушах. Ему не хотелось говорить о Питере Пэне — о ком угодно и с кем угодно, но только не о нем и не с ней. Он был всего лишь Генри Миллсом, пусть и предсказуемо ответственным мальчишкой с заявкой на местного Шерлока Холмса-спасителя-принца, но мир человеческих чувств и эмоций по-прежнему выглядел для него темным лабиринтом с массой ходов, которые ему только предстояло изведать. Ему хотелось перемотать все назад, как если бы это был фильм, а он пропустил что-то важное, нажать на кнопку «паузы» и никогда не позволить данному моменту случиться. Он был готов на многое, лишь бы не видеть, как разрывается чье-то сердце. Он так часто это видел. Легче было бы спасти мир от зла, чем от разочарования. Когда же Венди положила свою невесомую ладонь на его плечо, ему захотелось рассмеяться. Она утешала его! Хотя это должен был делать он! Он, а не она! — Пожалуйста, Генри, — повторила она, должно быть, лишь запоздало понимая, на сколько умоляюще звучал ее голос. Он обернулся к ней и замер. Она смотрела на него, и было нечто такое в этом взгляде, что заставило его все ей рассказать. О том, как они в очередной раз спасали мир и собственные жизни. О том, как выглядел Сторибрук в Подземном мире и каким был его хозяин. О том, как Голд убил Питера Пэна. Он видел, как она прикусила губу, услышав знакомые имена. Как прикрыла глаза, представляя чертоги царства Аида. Как вздрогнула от отвращения при упоминании Пэна. Пока все мысли были заняты размышлениями о том, каким будет ее лицо и что он прочтет в ее глазах, слова сами слетали с его губ, и лишь отдаленно, будто сквозь туманную пелену, он слышал собственный голос: — ...а пару месяцев назад его нашли на пляже и доставили в городскую больницу. Когда он очнулся, мы позвали всех, включая мистера Голда, утверждавшего до этого, что Пэн мертв. Но, когда мы стали расспрашивать его о способах возвращения из реки Потерянных Душ, он категорично ответил, что это не возможно. А потом... Подходя к завершению истории, Генри поймал себя на мысли, что лицо у Венди слишком отстраненное, как для внимательного слушателя. Может быть, она действительно больше не слышала его. А затем произошло то, чего он не ожидал. — Значит, каким-то образом Питеру удалось выбраться из мира мертвых и попасть в Сторибрук, — на мгновение ее глаза странно вспыхнули, но лицо осталось непроницаемым. — Ко всему прочему полностью потеряв память... Ему не нравилось, что она называла Пэна просто «Питером», словно они были друзьями, но он промолчал. Ему хотелось кивнуть на ее слова, но вместо этого он замер. Возможно, он ошибался, полагая, что девушки не могут быть сильными. Потому что по ее щеке скатывалась слеза. Потому что она улыбалась. Мальчик знал бесконечное число идеально продуманных историй, но ее таковой не являлась.***
Венди чувствует себя везде и нигде. Дорога, обрамленная жидким высоким кустарником, сменяется узкой тропой, по обе стороны от которой возвышаются вековые тенистые деревья, согнувшиеся под тяжестью собственной листвы. Золотые солнечные лучи, мелькающие среди раскинувшихся ветвей, кажутся следами от выстрелов — словно небо было пробито, как стекло. А сама она будто смотрит на мир из-за крышки хрустального гроба. На протяжении тысячи лет.«Мама вспомнила кое-что вчера, но не успела тебе сказать.»
Разумеется, ведь Венди убежала.«Она думает, что то, что ты ищешь, находится у Пэна.»
И Эмма вернула бы ей это при первой возможности, если бы она только была готова вновь стать благодарной. Но Венди не хотела.«Мне не нравится все это, но, если ты настаиваешь, я объясню..»
О, ей это тоже не нравилось, но Питер ведь больше не представлял никакой угрозы. И все же девушка бы солгала, сказав, что, идя навстречу чудовищу, она не испытывает волнения или не чувствует мелкой дрожи, расползающейся внутри, как пятно нефти посреди океана. О, если бы ей только было кому рассказать об этом. Тропинка в очередной раз сворачивает, и Венди все явственнее слышится журчание ручья, протекающего где-то поблизости. Когда же среди удушливой сладости трав, запаха сырого леса и озоновой свежести ей удается различить тонкий аромат шиповника, она понимает, что на месте. Питер действительно был там. Сидя на противоположном берегу, он наполнял водой флягу, казалось, ничего вокруг не замечая. Окруженный со всех сторон низкорослыми колючими кустами с ярко-розовыми бутонами, он выглядел беззащитным. Почти неживым. Венди представила, как, накрыв его тонкие веки камешками из ручья, она украсила бы его шею ожерельем из кисло-сладких багровых плодов, а спустя год, на том месте, где должно было быть его сердце, распустился бы первый цветок, слабый и нежный, ласкающий Питеру ребра. Древесные цикады пели бы ему по ночам колыбельные, а она бы приходила к нему каждое лето, чтобы, рассыпав свежие лепестки на его груди, сложить из них одно-единственное слово.«Вечность»
Великий бог Пан! Юноша, словно услышав ее мысли, резко поднял голову и заглянул ей в глаза. Венди чувствовала, как до боли стали неметь ее пальцы, но взгляд не отводила, стараясь даже не моргать. Не дышать, в общем-то, тоже. Тень узнавания мелькнула на его лице и тут же исчезла, сменившись лукавой улыбкой, обещающей слишком многое и ничего одновременно. Он начал приближаться к ней — не слишком медленно и не излишне быстро — так, чтобы она могла выбрать: остаться стоять или бежать. В прошлом она всегда выбирала последнее. Но то время кануло в Лету. Как и он сам. — До меня дошли слухи, что какая-то девушка вчера бросилась под машину нашего шерифа-лебедя, — задумчиво произнес юноша, рассматривая ее слишком внимательно и долго. — Уж не ты ли, м? Венди хотелось хоть что-то ответить, но вместо этого она продолжала упрямо молчать. В ней еще была жива память о том, что Пэн имеет привычку задавать только те вопросы, ответы на которые у него есть. Она принимала факт того, что человек может все забыть, и все же, по ее мнению, кое-что навсегда остается с ним. В конце концов, гнилую суть из мозга не вырезать. Питер вновь улыбнулся, но улыбка не достигла его глаз. Первое время он внимательно изучал ее лицо, но, чем сильнее крепло между ними молчание, тем менее заинтересованным и более раздраженным становился его взгляд. Юноша придвинулся к ней, но Венди, переселив себя и выпрямившись, осталась стоять на месте, пытаясь самой себе доказать, что она может быть смелее и чуточку выше. Питер, судя по оценивающему блеску в глазах, остался доволен этим. — Как твое имя? — спросил он, наклоняясь немного вперед — так, чтобы, закрыв собой солнце, возвышаться над ней темной фигурой. Венди помнила: Питеру всегда доставляло особенное удовольствие ощущать в своих руках власть над чужой жизнью, распоряжаться ею так, как ему заблагорассудится. Это было одним из низменных желаний всякой человеческой души, чей обладатель, ввиду собственного бессилия, на протяжении долгого времени терпел издевательства и насилие. — Тебя это не касается, — на выдохе ответила девушка, чуть прищурив глаза. Она слишком сильно ненавидела его в этот момент, чтобы молчать. — Вот как, — казалось, его вовсе не заботил ее ответ. С самого начала у него на языке вертелось одно слово, описывающее девчонку наиболее точно. Правда она оказалась куда интереснее, чем он предполагал. — Тогда я буду называть тебя «Мышкой». Как тебе? В нашу первую встречу ты была такой пугливой и шустрой... — произнес он, противно растягивая звуки на последних словах. — Что даже забыла кое-что, не так ли? Питер засучил длинный рукав толстовки, являя на свет неаккуратно обмотанную вокруг запястья ленту. Сердце Венди пропустило удар и болезненно сжалось. — Отдай! — отчаянно воскликнула она, всем телом резко подаваясь вперед, чтобы дотянуться до ценного отрезка ткани. Пэн рассмеялся. — С чего бы? — спросил он, отходя от нее на несколько шагов. — Что я смогу получить взамен? Давно забытое чувство бессилия сдавило Венди ребра. Противный ком застрял в горле, не позволяя дышать. — Мое имя, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал достаточно громко и убедительно. — Оно у тебя уже есть, Мышка, — как само собой разумеющееся заметил юноша, обезоруживающе улыбаясь. Венди показалось, что она услышала знакомый щелчок поворачиваемого в замке ключа. Она так часто слышала этот звук, когда сидела в клетке. — Тогда... — судорожно соображая, произнесла она. — Тогда давай заключим сделку. Если ты догонишь меня до начала дороги, то лента останется у тебя, а если... — Если? — переспросил Пэн, насмешливо приподнимая брови. — Идет. Я даже буду достаточно добр, чтобы дать тебе... В этот же момент Венди сорвалась с места. Ноги уносили ее все дальше и дальше, но она понимала, что Питер позволит ей оторваться от него ровно на столько, чтобы сначала дать ей призрачную надежду, а затем с наслаждением вырвать победу у нее из рук. Девушка достигла необходимого поворота, на время теряясь из виду, и спряталась за широким стволом дерева. Она слышала, как тяжелые ботинки юноши опускались на листву, как все его тело напрягалось, натягиваясь, как струна, в готовности напасть на нее, где бы она не скрывалась. Девушка боялась, но ровно до тех пор, пока Питер не приблизился к ее дереву достаточно близко, чтобы... Венди резко вышла из своего укрытия, вставая на пути у не ожидавшего подвоха юноши, а затем толкнула его в грудь и вместе с ним повалилась на землю, скатываясь в овраг. Отдаленно она чувствовала, как заныли старые гематомы на ее ребрах, слышала, как Питер, еще не пришедший в себя, шумно дышал ей в ухо, выкрикивая злые ругательства, но это не заботило ее. Ей удалось схватиться за его руку и распутать ленту прежде, чем он навалился на нее всем весом, вонзив острые ногти в ее запястья. — Мы так, кажется, не договаривались, — прошипел юноша, со злостью глядя ей в глаза. — Тебе следовало дослушать вторую часть уговора прежде, чем соглашаться, — сдавленно произнесла девушка, чувствуя, как липкий страх подбирается к ее горлу. Неожиданно все прекратилось. Юноша отпустил ее руки, оставив на коже алые полумесяцы, и поднялся на ноги. Венди осталась лежать на земле. — И как же она звучит, позволь спросить? — недовольно бросил Питер, почти не испытывая прежней клокочущей ярости. Только заинтересованность. — Если мне удастся перехитрить тебя, то лента будет моей. — Что ж, — неопределенно хмыкнул он, склоняясь над ней. — У тебя это получилось. И протянул ей руку, чтобы она поднялась. Венди делает рваный вздох, и воздух трумбуется у нее во рту, подобно шарикам ртути. Некоторое время она недоверчиво оглядывает Пэна — со стороны это выглядит так, словно он протягивает ей нож, предлагая самой себе перерезать горло. И только когда Питер, недовольно цокнув языком, закатывает глаза, она хватается за его ладонь. — А ты быстро бегаешь, — замечает юноша, помогая ей подняться. — По тебе и не скажешь... — Был опыт, — угрюмо бросает девушка, отворачиваясь от него. Питер замечает в ее растрепанной косе несколько листьев и усмехается, отстранено думая о том, что, даже будучи заранее осведомленным о собственном поражении в этой борьбе, он бы все равно на нее согласился. С такими, как она, всякая игра становилась в разы интереснее. Венди, спешно разгладив и аккуратно сложив ленту, спрятала ее в карман, чувствуя себя с нею более полноценно. Так ни разу и не обернувшись на Питера, она поспешила вернуться домой. Не хотелось в очередной раз вынуждать братьев волноваться за нее. — Эй! Подожди! — раздается у нее за спиной его голос, от которого окружающий воздух, кажется, приходит в движение, а уже в следующее мгновение холодные пальцы смыкаются тяжелым браслетом вокруг одного из ее саднящих запястий. — По этой тропе ты на дорогу не выйдешь. Если хочешь добраться до дома, то идти нужно по другой, Мышка, — отпустив ее руку, вновь усмехается юноша. — Мышонок, Мышонок, где же твой домик? Глаза у Питера сверкали так, словно дразнили ее. Ей стоило бы его поблагодарить и скорее бежать домой, но вместо этого она улыбнулась очаровательнейшей из улыбок, сделав вид, словно шутку с использованием старого детского стишка она оценила. — Куда же тогда ведет эта тропа? Она заинтересованно посмотрела на Питера и дальше — сквозь него. — Тебя это не касается, — используя ее недавнюю фразу, парировал он.***
Акварельно-голубое небо к вечеру преобразилось в закат цвета вишневого щербета. Поужинав в одиночестве в своем домике, Венди вымыла посуду и, устроившись на диване, взяла в руки радио-приемник, оставленный братьями на тот случай, если она заскучает. Телевидение ей не нравилось, а вот слушать сводку последних новостей, прогноз погоды в Лондоне и зарубежных исполнителей она любила. Сначала были лишь шипение и помехи. Девушка крутила регулятор до тех пор, пока не попала на волну, которую ей прежде не приходилось слушать. Незатейливая музыка и голоса, возможно, трех или более молодых мужчин. Они то множились, отраженные друг другом, словно эхо, то сливались, становясь единым целым. Языка, на котором исполнители пели, Венди не знала, но предположила, что это японский. Ей виделось нечто особенное в том, чтобы слушать песню, смысла которой она не понимала. В таком случае можно было бы просто представить, как мужчины и женщины с одинаково гладкими черными волосами и узкими глазами стоят в пестрых кимоно под цветущими деревьями и восхищаются их красотой. Все спокойно и хорошо. В дверь постучали. За стеклом проглядывался силуэт Майкла. Поворачивая дверную ручку, она понимала, что лучшего момента все равно не найти. — Венди, — голос у него звучал просяще. — Я... Мы можем поговорить? Девушка отошла, молча пропуская его в дом. Мужчина мелко моргал из-под сброшенных на лоб светлых кудрей, и Венди, подойдя, по старой привычке убрала их и, не удержавшись, обняла брата за шею. Ей никогда не удавалось скрыть ту особенную нежность, с которой она относилась к нему, как к самому младшему в семье. — О, Майкл, не надо. Все хорошо. Венди присвоила его себе почти сразу. Она не считала его своей новой игрушкой или чем-то подобным. Нет, вовсе нет. Майкл был для нее чем-то жизненно необходимым, как рука или нога, или даже более того — сердце. Зимними ночами она часто прокрадывалась к нему в кровать, чтобы рассказать очередную историю, а затем, прижавшись к его теплому мягкому телу, крепко уснуть. Джон всегда был достаточно умен, чтобы не ревновать брата к сестре. В отличие от нее. Ей было семь, когда Майкл родился. Это был 1904 год. — Тебе нужно первой подойти к Джону, — они сидели на диване и голова брата покоилась у нее на коленях. — Он думает, что ты ненавидишь его. В ее голове все еще звучали японские мотивы. Когда она посмотрела на него, ей захотелось все ему рассказать. Но Венди не стала. Она вдруг подумала, что почти ничего не знает об Азии. И о нем.***
Она не подходит к нему, только наблюдает, стоя в тени. Вокруг ярко горящей лампы летают мертвецки-белые ночные бабочки. Венди кажется, что она даже отсюда слышит частые удары их крыльев о москитную сетку. Джон сидит на крыльце, на том самом месте, на котором несколько часов назад сидела его сестра, и смотрит на звезды. Она думает, что он отравлен ими. Иначе по какой еще причине он мог предпочесть работе в банке, о которой грезил с детства, место астрофизика? Он ведь так хотел быть похожим на отца. Зажигалка щелкает, рождая на свет голубовато-желтый огонек. Джон подносит сигарету к губам и та начинает тлеть. Венди понимает, что пора. Она не одобряла вредной привычки брата и первое время, со свойственной ей тогда живостью, пыталась бороться с нею, на что Джон лишь слабо улыбался, как бы извиняясь, но никогда не давая пустых обещаний бросить. Он ведь всегда держит свое слово. А потом, когда его не было дома, Майкл показал ей старую фотографию, датируемую серединой прошлого века, и рассказал все то немногое, что знал о жизни Джона. Тогда девушка впервые подумала, что добровольно человек носит с собой только боль, которую, единожды испытав, просто не представляется возможности забыть. Она ведь все равно вернется. Вернется, чтобы, постучав в окно, напомнить: когда-то ты потерял нечто важное — то, без чего тебе уже не видится собственная жизнь. Отпусти ее. Сожги. Замуруй. Похорони. Вместо этого ты цепляешься за нее и прячешь. Мерривезер садится на ступеньку рядом с братом и, сцепив руки в замок на его локте, кладет голову ему на плечо. Венди знает: если она сейчас будет ласковой с ним, его терзания растворятся в вечере, как сигаретный дым, но еще она знает, что он никогда не позволит ей проникнуть в свое потрепанное сознание, как и она ему — в свое. Разве сможет она или он пропустить через себя каждое слово, брошенное кем-то однажды? Прожить жизнь другого от начала и до конца так, чтобы суметь понять, суметь заглушить неповторимую мелодию скорби, поселившуюся в сердце? Многое навсегда останется недосказанным между ними, многое будет безвозвратно упущено. И они уже никогда не наверстают это. Но, может быть, как заметил Генри, таким, как они, нужно просто жить?.. Хотела бы она это знать.