Avantage

В школьные годы соседка по парте — светленькая дурнушка с iq выше ста тридцати — спросила Марту, смогла бы она убить человека. Марта думала долго, даже слишком долго, чтобы счесть ответ осмысленным; она пыталась представить себя, взрослую, с пистолетом в руках и абсолютно спокойным лицом. Вопрос застал Марту обыкновенной девочкой, которая еще не знает, что можно однажды проснуться мальчиком и жутко испугаться, и кричать, кричать… Позже она поняла, что криком не заставить исчезнуть маленький сморщенный пенис или первый пушок над верхней губой, и это стало очень неприятным открытием. Марта ответила «да», и ее соседка по парте на следующий день перестала быть таковой, пересела в другой конец класса, и до окончания школы они не обмолвились ни словом. Правильным ответом было твердое «нет». Марта не смогла бы убить человека, даже попытаться. Убийство влечет за собой ответственность. Каждый преступник ждет, что его поймают. Марта ненавидела и то, и другое. Мартин мало чем отличался от Марты в плане ответственности или же глупых ожиданий, но его ответом было уверенное «да». Не потому, что жизнь до странного несправедлива, и даже не из-за раздражающей в деталях смены пола; Мартин мог дать честный ответ на безнадежное «почему», которое так часто вырывалось из жертв вместе с кровью и мочой. Ему это просто нравилось. И мало за какое хобби платят такие деньги. Он не любил момент подбора информации о жертве: это как копаться в грязном белье, заведомо зная, что оно больше не пригодиться. Лучшим вариантом было отстегнуть Люсьену приличную сумму и лишний раз рискнуть, чем наводить справки, крутиться возле дома и расспрашивать соседей, когда интересующее его лицо выгуливает лабрадора. Мартин не считал свое лицо красивым, но запоминающимся, чтобы какая-то сердобольная старушка проболталась следователю, что видела «молодого человека, да, странный тип, господин участковый, я-то понимаю в таких вещах».  — У нашей подруги множество таких соседок. Легион, — хмыкнул Мартин, и попытался сосредоточиться непосредственно на объекте заказа. Получалось плохо. В начале карьеры киллера ему казалось, что заказывают сплошь крутых и сильных. Убивать наркоторговца или сутенера куда приятнее, чем зачуханного клерка, да и незаметно пробираться через особняк в викторианском стиле, отключая сигнализацию и охранников, все же интересней. Мартин не был разочарован, когда ему заказали престарелого владельца мелкой похоронной фирмы: юная жена вышла замуж в надежде, что ее муж умрет быстро и от сердечного удара, но тот не спешил в другой мир. Он не обратил внимания, что его вторым делом было устранение любовницы, которая начала шантажировать почетного члена общества и примерного семьянина компрометирующей перепиской. Но такие дела попадались с завидным постоянством — легкие, однообразные дела. Он рисковал быть вовлеченным в семейные или деловые распри своих знакомых, родственников или коллег, которые не достаточно смелы, чтобы убить самостоятельно, но откуда-то владеют внушительной суммой, чтобы запачкать руки других. И сейчас он перебирал фотографии и счета Розмари Винтресон — девочки, которая нахамила в баре одному из клиентов. Мартин задумался, сколько раз он был несдержанным с чужими людьми — Марта это делала с поразительной постоянностью — и содрогнулся. Самым страшным было не то, что люди готовы были убить за малейшую оплошность, а то, как легко они могли это сделать. Как восхитительно просто избегали наказания.  — Интересно, они крепко спят ночью? — спросил однажды Люсьен, вверяя Мартину очередную папку. Заказ был на уважаемого профессора, который отказался освободить место более молодым кадрам. Люсьен, кажется, был знаком с профессором или чувствовал некую ответственность за подобную несправедливость, но это был первый и единственный раз, когда он задумался о правильности получения легких денег. Мартин не терзался муками совести — ему было скучно. Он скорее переживал, что поступил плохо с Люсьеном. Дома осталась Агата — голодная и злая; она не любила, когда ее хозяйка становилась мужчиной, полностью апатичным к семейству кошачьих, тогда как Марта любила подолгу сюсюкаться с кошкой и покупать ей разные дорогие, ненужные мелочи.  — Много дорогих, ненужных мелочей, — подытожил Мартин свои мысли и выругался — сегодня был ужасный день и еще хуже ночь: он совершенно не мог переключиться на свою мужскую часть. Он был уверен, что подобный хлам в голове может быть только у женщин. — Розмари, Розмари, — протянул он, пытаясь отвлечься. — Даже сигнализации на доме нет.

*

Мартин покинул мотель через окно, стараясь шуметь как можно меньше: после удачного дела он заберется тем же путем, проспит до утра на несвежих простынях и утром спустится на ресепшен, крайне раздраженный и неприветливый, с громким обещанием никогда не возвращаться в гостиницу со столь скверной обслугой. Он мысленно проклял дурацкую привычку сажать высокие, колючие цветы под окнами. Розы неприятно пахли или не пахли вовсе, дорого стоили и некрасиво увядали, но росли возле каждого, хоть немного уважающего себя мотеля. Их город вообще был помешан на розах. Он все еще чувствовал отголоски сексуального возбуждения, которое смешивалось с возбуждением из-за опасности и неправильности ситуации. Была почти полночь, Розмари преспокойно спала в своей кровати, одинокая и спокойная. Мало кто в двадцать два задумывается перед сном о собственной смерти; еще меньше думают, что кто-то может заказать их убийство.  — На редкость красивая ночь, — таксист пытался завязать разговор, но Мартин не разделял его энтузиазма по поводу поиска прекрасного. Он заказал такси до соседнего квартала и вел себя, как неопытный парень под слабыми веществами: осторожно хихикал, пытаясь скрыть смущение, и глупо пялился в окно. Мартин сказал, что едет к подружке, таксист ухмыльнулся и повез его окружной дорогой. В такси пахло потом и дешевыми сигаретами, и Мартину первые несколько метров казалось, что запах преследует его. Таксист был неприятным надоедливым мужичком, еще и взял больше положенного, но его убивать не хотелось. Мартин с удовольствием подметил, что чрезмерная чувствительность покинула его, а мысли прояснились. Он любил состояние полной ясности, когда каждый шаг предугадан и кажется лишь одним из элементов в отточенном до совершенства механизме. Мартин нащупал в кармане привычную тяжесть раскладного ножа и улыбнулся. Он всегда носил с собой на дело только нож, одноразовые перчатки и отмычки. Легче и этичней было убивать из пистолета с глушителем: не нужно подбираться к жертве так близко, почти нет риска, что кто-то проснется в самый неподходящий момент, но в таком убийстве не было сокровенности — просто смерть, безликая и оскорбительная. Мартину не нравилось, что он создает собственную философию, где должен быть лишь холодный расчет, но ему нравилось убивать с помощью ножа. Он наносил один короткий и точный удар, чтобы ни у кого не возникло сомнений — это сделал киллер, а не какой-то маньяк под влиянием чувств. За расследование заказных убийств брались с неохотой и почти всегда закрывали спустя несколько месяцев из-за отсутствия улик. Мартин удивлялся, что при такой ситуации, кто-то еще выходит убивать самостоятельно.

*

Дом Розмари был копией десятка других домов, что тянулись вдоль широкой, плохо освещенной улицы. Белые штакетные ворота, чахлая клумба перед домом, беседка в глубине сада, двухэтажный коттедж в зарослях смоковницы, темная черепица, белые стены, деревянные ставни. Милый, невзрачный дом, в который проще всего попасть через черный ход. Розмари не была собачницей, а еще оставляла открытым окно на втором этаже — чтобы не дышать затхлым от жары воздухом. Мартин выругался от досады: ему нужно открыть двери отмычкой, пройти через узкий темный коридор, освещенную луной кухню, оказаться в милой спальне с цветастыми обоями и перерезать девушке горло. Простой, невеселый план — за такое и деньги брать стыдно.  — Бывало и похуже, — сам себя приструнил Мартин. Чем быстрее он справиться, тем больше времени будет на ночную прогулку, пока адреналин не уляжется. Все же то, что ему нравился сам процесс, скорее мешало, чем помогало: Мартин не мог полностью сосредоточиться на деле, постоянно отвлекаясь на эмоции. — Это все из-за того, что двадцать семь дней в месяце я женщина, — заверил себя Мартин и двинулся в сторону дома. Улица была пустынной и тихой, в траве пели цикады. Окраина города больше походила на дачный поселок или деревню, где каждый знает друг друга, а многоэтажки видит только на картинках или в сводке новостей. Мартин с тоской подумал о своей маленькой уютной квартире и прибавил шаг. Воздух пах какой-то травой — сладко, оглушающе, и это было приятным открытием. Впрочем, чистый воздух и собственный сад не компенсировали некой отчужденности, враждебности, которую ощущали заложники многоэтажек к обитателям пригорода. Мартин и сам ощущал странную снисходительность к этим беленым стенам и плетеному креслу на веранде. Дом будто ворочался и сопел во сне — выглядел слишком расслабленным, но подсознательно ощущал опасность. Ближе к ночи у Мартина всегда разыгрывалось воображение, и это развлекало его ровно столько, пока не становилось глупым ребячеством. Коттедж был новым: доски и засовы не скрипели, запах земли и плесени еще не наполнил стены и углы. Ночь выдалась достаточно светлой, чтобы разглядеть самодельный оберег над входной дверью. Вещь была из подручных материалов, но изящная, чтобы всколыхнуть в Мартине волну воодушевления. Возможно, от этой ночи останется намного больше хороших воспоминаний, чем казалось вначале. Мартин натянул перчатки, в два счета управился с замком и двинулся на звук слабого, мерного дыхания. У девочки длинная фаза сна, она спит крепко и без сновидений. Никто не выпрыгнул из-за угла, его не встретили с заряженным ружьем, нигде не включился свет, никого тревога не погнала из постели — это было обыкновенное убийство, слишком похожее на десятки других, что Мартин уже свершил; на десятки других, что ему только предстоит свершить. У девушки было то же безмятежное выражение лица, что и на фотографиях, только во сне сгладились все острые углы. Она спала на спине, разметав по подушке волосы. Мартин стоял над спящей секунд двадцать, прежде чем решиться. Он не сомневался, только упивался моментом своей власти над чужой жизнью. Это не похоже на игру в бога, наслаждение сродни подчинению в сексе, только острее, глубже. Мартин нанес единственный аккуратный удар в сонную артерию и зажал девушке рот прежде, чем он начала захлебываться кровью. В ее глазах — широких, влажно поблескивающих в полутьме — не было испуга, только непонимание.  — Ты умираешь, — объяснил Мартин, и девушка забилась на кровати. Обои были достаточно светлыми, чтобы пятна крови казались черными разводами. Мартину не нравилось оставлять следы, не нравилась кровь, ее железный, тяжелый запах. Он задумался, не испробовать ли в следующий раз удавку, но клиент мог оказаться здоровым мужиком — с такими Мартин никогда не ладил. Мартин отнял руку — перчатка стала липкой и темной от крови. Девушка выглядела непозволительно живой в миг своей смерти: наверное, ей открылась какая-то истина. Мартину жутко захотелось вернуть ее к жизни, чтобы хорошенько расспросить. Кто знает, захотела бы девушка рассказывать убийце сокровенные тайны, но попытка была бы чудесной. Возможно, она бы согласилась, пообещай Мартин убить ее обидчиков. Или же захотела бы прикончить их собственными руками.  — Розмари, Розмари, — сказал Мартин с сожалением. Бесспорно, сегодня выдался ужасный день, а ночь — еще хуже. Девушка умирала слишком долго и, наверняка, страдала перед смертью. — С тобой повелись скверно, Розмари, — он пригладил мокрые волосы. Вытер нож о пододеяльник, стянул перчатки, затолкал их в целлофановый пакет, вытащил вторую пару, бросил последний взгляд на мертвую девушку и выбрался тем же путем, что и зашел. Ни одна доска не скрипнула. На самом деле, Мартин был достаточно сентиментальным киллером: он помнил всех своих жертв, помнил поименно, но не потому, что заказов было слишком мало; скорее из-за того, что чувствовал за них некоторую ответственность. У Розмари было незапоминающиеся лицо, невзрачный дом и стандартный повод умереть, но и ее имя Мартин сохранил в своей памяти. Она была, кажется, двадцать шестой.