Avantage

Когда Мартин очнулся снова, мир за окном был черным. Антикошка на окне была разорвана, на ней темнели следы крови. Кровь была на полу, стенах и на самом Мартине — черная, засохшая, она стягивала кожу и волосы. Тело болело и пульсировало, поэтому мужчина не мог понять, его это кровь или чужая. Мартин щелкнул выключателем — кухня заиграла новыми красками. Остатки смузи смешались со стеклом и рвотой, да и кровь больше не казалась черной — алые пятна расползались по мраморной столешнице, плитке цвета старого кружева, обнаженному телу. Мартин наклонился — вокруг все всколыхнулось — и вытащил из липкой лужи ком шерсти.  — Агата? Сначала он проверил спальню — кошка любила прятаться под кроватью или забираться на книжный шкаф, но там ее не было. В ванной — тоже. После гардеробной Мартин почувствовал что-то сродни отчаянию. Он ненавидел кошек, а эту — особенно, но внутри все равно скреблось и скулило нечто странное. Если она и заслужила смерти, то лишь от его руки. В воздухе витал стойкий запах чужого парфюма — резкий, тяжелый, явно мужской. Мартин пытался вспомнить, как пахнет Люсьен, но каждая попытка сосредоточиться вспыхивала болью в голове. Он замер перед зеркалом, рассматривая шею. Никаких следов. Кожа у Мартина бледная, с пятнами веснушек на плечах — синяки вспыхивают на ней даже от малейших усилий. Горло болело, голос больше походил на карканье. Мартин кое-что понимал в удушении: после него говорить тяжело, сердце заходится, каждый поворот шеи отзывается болью, а еще — всегда остаются следы от пальцев. Мартин нащупал под волосами рану — она затянулась тонкой корочкой, но была горячей и пульсировала, будто огромное сердце. Это ему не приснилось. Он упал, разбил голову, кто-то душил его, кто-то выбросил Агату из окна. Кто-то пробрался в дом. Мартина передёрнуло. Он подошел к входной двери, проверил замок — заперто, никаких следов взлома. Или у таинственного гостя, этого больного ублюдка, был ключ, или Мартин сам открыл ему дверь. Каждый из вариантов был глупым. Невозможным. Отвращение окатило тело горячей волной, волоски на руках поднялись. Он делал это десятки раз — взламывал замки, бродил по спящему дому в поисках жертвы, рассматривал картины и фотографии на стенах. Никогда этого не делали с ним. В комнате что-то скрипнуло.  — Агата? — лениво отозвался Мартин. Он не надеялся найти кошку живой, но и мертвой найти ее не хотелось. «Но что, — мелькнула в голове мысль, — если этот человек ещё здесь?» Мартин тихо выругался, ладони вспотели — им не хватало привычной холодной рукояти ножа. Мужчина оглянулся в поисках хоть какого-то оружия. Конечно, здесь же всем заправляла умница Марта. Она водила подруг и женщин для любви, иногда устраивала вечеринки. С такими людьми ничего не случается; они свято несут веру в подобную чушь через всю жизнь, поэтому даже ножи для мяса у них тупые. У Марты не было пистолета, хорошего ножа, даже перцового баллончика. Ничего. Мартин снова тихо выругался. Он взял в прихожей зонт и медленно подошёл к двери комнаты. За матовым стеклом терялись очертания кровати и книжного шкафа — в нем было все что угодно, кроме книг. Мартин открыл дверь и отпрянул, прижавшись к стене. Его сердце колотилось где-то в горле — нет, это совсем не похоже на убийство невинных девушек в пригороде. Комната была пустой и тихой. Мартин пообещал себе, что если сейчас из-под кровати выпрыгнет кошка, он ее прикончит. И будет убивать каждую, что Марта притащит в дом. Но кошки не было. Тьма скрывала углы и стены; запах парфюма почти не чувствовался, или же Мартин уже привык. Он щёлкнул выключателем и шагнул в комнату. Никого. Каждая вещь лежала на своем месте, шелковая простынь сползла на пол с одной стороны, на бронзовой статуэтке висели жемчужные бусы. На журнальном столике стоял пустой стакан — ночью Мартина мучила жажда, и он допил остатки. Мужчина заглянул под кровать, поднял жалюзи, проверил балкон. Чувство тревоги не покидало внутренности. Происшествие на кухне напугало Мартина даже больше, чем заказ на Марту: в нем чувствовалось что-то неправильное, незавершённое. Хуже того: нападавший и заказчик, возможно, один и тот же человек. Он не стал дожидаться, пока Мартин исполнит заказ, и пришел убить Марту. Но нашел в доме только мужчину. Это разозлило его? Было достаточным поводом, чтобы напасть и убить кошку? Но если это так, почему он не довел дело конца? Вопросов с каждой минутой становилось все больше. Когда их количество перевалило за двадцать, Мартин едва дышал от паники. Внутренности скрутило — первый признак превращения.  — Проклятие, только не это, — зашипел Мартин, ковыляя к аптечке. Таблетки от боли, таблетки от спазма — он проглотил больше, чем нужно: все равно спустя несколько часов все выблюет. Голос разума подсказывал, что боль от голода, но Мартин его не слушал. Он спешно помылся, заклеил рану, привел в порядок кухню. Рутинная работа успокоила мысли. Первым порывом было позвонить Люсьену. Или Пэм. Но Мартин отбросил телефон подальше, прихватил несколько ножей, выключил свет и принялся ждать. * Когда кровь хлынула из горла, а виски пронзила острая боль, первым порывом Мартина было уволиться. Затем — сплюнуть кровь на хрупкую белизну раковины. Он прислонился лбом к холодной плитке и заставил себя дышать через нос. Близилась полночь, а превращение все медлило. Он просидел несколько часов в темной комнате, сжимая в руках бесполезный нож, претерпевая ноющую боль во всем теле, и все это зря. Квартира была пустой и тихой, а время текло невыносимо медленно. Прошлый Мартин поступил бы иначе. Даже Марта что-то бы сделала, но Мартин сегодняшний был напуган, растерян и на пути к превращению. Которое никак не наступало. Неуместно вспомнилось первое превращение. У всех девочек в классе уже начались месячные, и они ходили, жутко гордые собой: шептались по углам, передавали под партами прокладки, прежде чем отпроситься в туалет. Марта только злорадно ухмылялась. У нее была Пэм — лучшая подруга, старше на два года. Она рассказала о крови, боли и всех сопутствующих симптомах, которые нужно терпеть из месяца в месяц, чертовых тридцать лет, а то и больше. Поэтому Марта радовалась, что ее половое созревание медлит, да и с девочками в классе она никогда не была близка. Это случилось за день до ее тринадцатилетия. Марта проснулась от боли в животе и ногах, рот был переполнен кровью. Она даже не успела испугаться, как кровь пошла из ушей, внутри все вспыхнуло — будто внутренности решили взорваться. Марта знала, что месячные бывают болезненные, некоторые девочки даже падают в обморок, но это — это было слишком. Она плакала, но так становилось только больнее. В интернате не любили плакс, поэтому девочка, сидя на полу в душе, зажимала ладонями рот и молилась, чтобы это закончилось. Но все только начиналось. После боли пришло сокращение мышц, ломота костей, рвота и кратковременная потеря сознания. Марта думала, что умирает. Возможно, так и было. Очнулась она в луже крови, покрытая липким потом. Тело чувствовалось странно. «Если это значит быть женщиной, то кто-то очень сильно ненавидит женщин», — подумала девочка. Она выбралась из кабинки и оглянулась. В душевых было прохладно и тихо, лампочка мигала, сквозняк гулял между углами — все привычное до тошноты. Пол был липким от крови, и Марта принялась отмывать его, пока не онемели пальцы. Вода окрасилась сначала в розовый, затем — в бурый, тряпка стала коричневой. Руки у Марты были красными, худые запястья выглядывали из пижамной кофты и болели так, будто их разможили молотком — каждую косточку по отдельности. «Я не выдержу такое каждый месяц», — с отчаянием подумала девочка, затем — о том, что нужно взять прокладки. Их начали выдавать каждый месяц, начиная с двенадцати лет, и у Марты скопилась приличная куча на нижней полке тумбочки. Ужас немного стих — холод и монотонный труд успокоили девочку, а боль в голове мешала связно думать. Марта поправила юбку — грязная, мокрая, она только препятствовала движениям, и между ног все чувствовалось слишком странно. Что-то мешало. И болело. Девочка зашла в одну из кабинок и приспустила трусы. А затем закричала. Ей было плевать, что кто-то сочтет ее слабой, увидит слезы, и кровь, и… нечто. Однажды они с Пэм подглядывали за мальчишками в душевой. Пэм обещала, что Марта увидит кое-что интересное, но в сморщенных пенисах и поджатых яичках не было ничего интересного. Как и в том, что оказалось у Марты между ног. Марта кричала и кричала. Когда прибежала воспитательница, то увидела перекошенное, белое лицо девочки, окровавленную тряпку — и не задавала вопросов.  — Ну же, Марта, все через это проходят, — ласково сказала она, подталкивая девочку к выходу.  — Правда? — ужаснулась Марта. Этого не могло быть. Пэм бы ей сказала. Ведь сказала бы? Она послушно шла, держа воспитательницу за руку, и слушала, какой это прекрасный дар — быть женщиной.  — Через боль и страдания мы познаем величайшее предназначение женщины, данное ей Богом, — рождение ребенка. Первая кровь у девочки — это огромная радость, ее нельзя бояться и отвергать. Когда мне было одиннадцать… Марте было тошно и смешно. Она начинала понимать, что к чему, и то, что происходило с ней сейчас, нельзя было назвать даром Господа. И девочкой ее назвать можно было с очень большой натяжкой. Она была ребенком — худым, тонкокостным, с короткими волосами — поэтому первые несколько лет разницы почти не было. Марта притворялась, пока это было возможно, а затем сбежала из интерната.  — И правильно сделала, — фыркнул Мартин, выныривая из размышлений. — Мне там никогда не нравилось. Ну же, — он сжал член в кулак, потер выступившую на щеках щетину. — Мне некогда ждать! Из комнаты послышалось слабое мяуканье. Мартин дернулся, вытер кровь с подбородка и направился к выходу, но когда он открыл двери, чернота встретила его, как заклятого врага, и прыгнула в лицо. * Марта очнулась на полу. Из открытого крана хлестала вода, на зеркале темнели кровавые отпечатки. Все тело болело так, будто из него свили тонкий жгут и бросили на растерзание собакам. Марта осторожно поднялась и прополоскала рот. Бросилась в комнату, на балкон, в последнюю очередь — на кухню. Агаты нигде не было, только антикошка развевалась, словно кровавый флаг. Женщина осторожно выглянула из окна — утренняя тьма скрывала и блестящие крыши машин, и мокрый асфальт, и возможный труп кошки. Телефон разрядился и выключился, и Марта ждала долгие четыре минуты, пока он включится. Напряжение копилось в сжатых добела пальцах, пульсирующих висках. Когда экран вспыхнул белым, Марте казалось, что седина тронула ее виски, а лицо сморщилось в гнилое яблоко. Блага цивилизации, как же!  — Пэм, извини, что так рано, — Марта прочистила горло, приложила смартфон к губам. — Но мне нужна справка на работу. Придумай что-то, я… я не могу туда вернуться сейчас. Пэм что-то сонно пробормотала и отключилась. Но не успела Марта выругаться и бросить телефон в стену, как Пэм позвонила сама — ее голос был собранным и деловым.  — Приезжай к восьми в клинику, я тебя приму. Как… все прошло?  — Хуже, чем в две тысячи седьмом. Экран показывал пять сорок семь и возможные осадки во второй половине дня. Люсьен не принимал звонки раньше девяти утра, на работу звонить так рано тоже не было смысла. Марта несколько минут возилась перед зеркалом, пока нарисованные на губах и щеке фурункулы стали почти неотличимы от настоящих. Она состроила несчастную мину и сделала несколько селфи, затем нагрела в кружке градусник и сфотографировала его тоже. «Могла просто снять бардак в ванной, — подумала, — тогда бы точно решили, что мне руку оторвало — не меньше». Она сбросила начальнице фотографии и отключила телефон. * В такси Марта вытащила записник и ручку, но всю поездку только пялилась на белый лист. Она пыталась выковырять из памяти хоть одно имя, но все воспоминания о людях образовали огромный липкий ком и застряли где-то посреди горла. Она ни разу не уводила чужого парня или девушку, но в юности бросала девушек с завидным постоянством. Не воровала, не убивала, не хамила бабушкам на светофоре, но в остальном — хамила часто. Может, Нолан с работы? Или начальница, которой надоели отгулы Марты? Или же водитель такси? Марта вышла из подъезда и пялилась несколько минут на мокрый, чистый асфальт: никаких следов размазанной кошки, а водитель только сигналил и сигналил. Женщина отмахнулась от глупых мыслей. Он ее впервые видит, тут заказа стоит ждать разве что на следующий месяц. Заказ. Дрожь прошла по телу Марты, зудящей болью осела где-то в позвоночнике. Мартин не связался с клиентом для подтверждения заказа. Мартин валялся в обмороке и утопал в беспричинном страхе, а затем исчез и свалил на Марту всю работу.  — Проклятые мужчины, — выругалась под нос Марта. Водитель скосил на нее недовольный взгляд и нажал на гудок несколько раз, будто от силы звука пробка способна рассосаться. Телефон Мартина остался дома, надежно спрятанный, но Марта помнила номер Люсьена наизусть. Она переписала сообщение четыре раза, прежде чем осталась довольной. «Это сестра Мартина, нужно срочно встретиться. Сегодня». Когда машина остановилась возле больницы, было без пяти восемь. Марта ненавидела опаздывать. Она споткнулась на выходе — каблуки с противным визгом проехались по асфальту — и чертыхнулась. Водитель крикнул: «Психованная» и захлопнул дверцу. Марте было плевать, она думала, как обойти очередь в регистратуре, как объяснить все Пэм, как встретиться с Люсьеном и уговорить его помочь, как… Вокруг было много людей, они обтекали Марту, словно густые, прокисшие сливки. Десятки лиц, среди которых выделялось одно — бледное, испуганное. Темные длинные волосы, карие беспокойные глаза. Лицо Розмари Винтресон.