Совушка

      Гарри,       Я совру, если скажу, что меня или того же профессора Дамблдора не утомляли учителя с их особенным предрождественским обострением. Я скучаю по этому времени, Гарри, знал бы ты, как я скучаю и как рад, что ты еще можешь это почувствовать, насладиться.       К сожалению, у меня нет возможности писать длинные письма — аппарация запланирована на семь утра, и мне жаль, что я не могу тебе рассказать о том, куда направляюсь и зачем. Обещаю привезти какой-нибудь сувенир тебе на Рождество. У нас с Дорой сейчас некоторые трудности, но я не хочу загружать тебя своим проблемами: это касается только ее и меня. А вот дела Рона и Гермионы — это то, чем ты можешь заняться. Поговори с ними, Гарри, я знаю, что ты сможешь найти слова — они ведь твои лучшие друзья.       Я посылаю тебе еще один фолиант, он очень древний, и, честно признаться, в нем есть толика темной магии, но я надеюсь, ты используешь ее с умом. Обращайся к Тонкс, пока она находится в школе, если что-то случится.       Ты совершенно прав насчет этих нападений, но мне и без наставлений профессора Дамблдора не хочется посвящать тебя в это, Гарри. Это грязно. Отвратительно, грязно и мерзко — я видел в воспоминаниях тех, кому повезло уйти живым — и за все время до падения Сам-знаешь-кого Пожиратели не устраивали подобных акций. Все, что я могу сказать: они переходят на новый уровень войны, более темный и жестокий. И это страшнее, чем встретиться лицом к лицу с их лидером. Поверь мне, Гарри, это гораздо страшнее.       Твои успехи и энтузиазм не могут не радовать меня, твои родители гордились бы тобой. А со Снейпом постарайся найти общий язык: он на нашей стороне, и однажды мы будем сражаться бок о бок, защищая друг друга ценой собственных жизней.       Перестань думать о Малфое, Гарри, сейчас не время детских вражды и обид. Это не кончится хорошо. В конце концов, если Малфой-младший действительно что-то затеял, мы об этом скоро узнаем.       Странно, что ты интересуешься, но, предполагаю, что Беллатриса была одной из участниц субботнего нападения. Очень много… характерных следов. Месть — это не выход, пожалуйста, не делай глупостей. Нет ничего более разрушительного и бессмысленного, чем месть, я надеюсь, ты это понимаешь. Или скоро поймешь. Только, молю Мерлина, не на своем собственном опыте.       Если хочешь найти что-то на профессора Снейпа — это абсолютно бесполезно. К нему не подобраться: сколько раз мы, к моему стыду, пытались всячески его спровоцировать или унизить, практически всегда безуспешно, — что уж говорить о настоящем. Так что даже если у них с Малфоем действительно были отношения особого рода, ты ни за что не сможешь это доказать или третировать Снейпа. Еще раз повторюсь: он наш союзник. Ты просишь посвящать тебя во все, потому что уже достаточно взрослый. Может, тебе попробовать вести себя соответствующе?       Прости, мне уже нужно идти.       Скорее всего, я не смогу отвечать тебе все это время. Но если что-то случится…       Просто найди человека, которому ты будешь доверять.       Увидимся на Рождество,       Лунатик.       Пергамент потерся в нескольких местах, а слова на сгибе практически стерлись, но Гарри за ночь выучил письмо наизусть, мог пересказать его с любого места. Он мял его в руках, потом снова открывал и перечитывал неровно выведенные второпях строки.       Все это было похоже на дурной сон. Слова Ремуса ранили, и хотя Поттер понимал, что мужчина абсолютно прав, непрошеные слезы скапливались в уголках глаз, грудь сдавливала раздирающая на части обида, детская и глупая, сильная настолько, что все рациональные мысли и варианты действий были задавлены ей, уступая место чему-то глупому и импульсивному — сказывалось напряжение предыдущих недель. Тот факт, что люди — самые близкие — отмахивались от того, что он говорил, возвращал его на пятый курс. Перед глазами вставали многочисленные газетные заголовки, оскорбления, брошенные в спину. Злые взгляды. Взгляды полные презрения и насмешки. Покрасневшее лицо Симуса Финнигана и молчаливая поддержка ирландца другими гриффиндорцами, которые отвернулись от своего друга, которые поверили, что он сумасшедший, что он — патологический лгун, ищущий лишь славу. Воспоминаний хуже этих у него не было. Сейчас все было иначе. Все, кроме слизеринцев, верили в Гарри и поддерживали его. У него были Рон и Гермиона, Ремус и Тонкс, Невилл и Луна, Дамблдор — его друзья, его наставники: самые близкие люди в жизни юного героя. Все они были рядом и, Поттер был в этом уверен, готовы были поверить ему, пойти за ним следом, сражаться бок о бок, защищая друг друга ценой собственных жизней.       Он ошибался.       Гермиона не верила ему. Она считала его одержимость Малфоем глупой тратой времени, а его подозрения — беспочвенными, высосанными из пальца. Все эти преследования, попытки разузнать, что происходит, и отгородить всех невинных людей — в том числе и Грейнджер — от возможных разрушительных последствий задуманного Малфоем — не воспринимались юной ведьмой всерьез. Она считала его ребенком.       Дамблдор был занят настоящими военными действиями: тем, что происходило за пределами школы. Люди — люди, которые должны прожить долгую и счастливую жизнь — умирали, и Гарри больше не мог побеспокоить директора: тот ясно давал понять, что Снейп, а тем более Малфой, не вызывают никаких подозрений, но если вдруг кто-то из них даст усомниться в своих намерениях, он сам — Альбус Дамблдор, глава Визенгамота — разберется с этим.       Теперь он потерял доверие Ремуса.       Мародер был последней ниточкой, связывавшей его с родителями и Сириусом. Он был его другом и учителем, человеком, которому можно было доверить каждую свою мысль и поделиться своими переживаниями. Их отношения всегда были очень теплыми, и Гарри никогда не боялся, что Люпин оттолкнет и откажет в помощи или поддержке. А сейчас… Сейчас подозрения и догадки мучили Поттера так сильно, что он не мог спокойно спать, нормально есть, не мог не думать об этом — ему нужно было, чтобы кто-то помог ему с этим разобраться. Но никого не осталось.       Гриффиндорец не помнил, светило ли солнце или шёл дождь, ел ли он на завтрак что-то особенное или не ходил на него вовсе, в тот день, когда все это началось. Он даже не был уверен, какое было число. Но в тот же миг, когда Снейп перешагнул порог совятни в первый раз, для них обоих все было решено окончательно и бесповоротно.       Было сложно объяснить, что он чувствовал. Снейп, этот сальноволосый ублюдок, прочно засел в его голове и его жизни — Гарри это не нравилось. Ему не нравилось, что Снейп был везде, замешан во всем, окружающем Поттера с самого первого дня в Хогвартсе, что, скорее всего, он был замешан во многих вещах, связанных с Избранным еще задолго до того, как нога последнего ступила в Косой переулок. А теперь профессор был связан с кое-чем еще.       Кхм.       Кое-чем.       Гарри аккуратно сложил письмо и положил его рядом с собой.       Ему снился секс.       Секс со Снейпом.       И как бы ему ни хотелось, Поттер обязан об этом подумать: он и так откладывал слишком долго, загоняя мысль о случившемся в самый дальний угол. Разговор с Невиллом той ночью успокоил, но у Гарри все еще не было ответов — только вопросов прибавилось. Почему ему это приснилось? Случилось ли это из-за того, что он был слишком пьян, или кто-то из учеников решил подшутить над ним и подлил что-то в чай за завтраком? Для безобидной шутки — немного перебор, но вот кому-нибудь из Слизерина такая идея прийти в голову могла с легкостью: недругов на этом факультете у Поттера хватало. Гарри закусил губу, представляя, как Паркинсон и Малфой решают, что голый Снейп с Избранным-то точно справится, и мотнул головой, отгоняя мысль. В такое верилось слабо.       А может, это все Волдеморт? Он вполне мог быть автором этого кошмара. Снейп — полукровка, и было странно, что при таких обстоятельствах он все равно был допущен в Ближний Круг: они шутили об этом с ребятами, якобы их профессор получил свое место через постель. Мерзко, гадко — парень содрогнулся от одной только мысли о подобном, — но почему бы и нет? Волдеморт сошел с ума задолго до своей «смерти» и вполне мог обладать такими специфичными вкусами, а ему — Гарри — просто досталось из-за их дурацкой связи. Просто Волдеморту снятся эротические сны с Северусом Снейпом в главной роли, а Поттеру приходится быть невольным свидетелем.       Бред.       Гриффиндорец прислонился лбом к окну и резко втянул носом воздух: ему непреодолимо сильно хотелось хорошенько и желательно несколько раз приложиться лбом о стекло, но будить ребят в такую рань было чревато.       Гарри подумал о том, что еще более чревато — признаться Волдеморту о своих мыслях касательно лордовых сексуальных предпочтений. Мозг парня упорно исправлял «сексуальные предпочтения» на «сексуальные девиации», и он с досадой решил, что думать об этом чудовище в сексуальном контексте и есть девиация. О Снейпе и заикаться не стоило: Поттер сильно пожалел, что так и не смог овладеть окклюменцией, пока была такая возможность — теперь он умрет в ту же секунду, когда профессор вторгнется в его разум.       И узнает, что Гарри о нем думал. Неважно, было ли это чьей-то шуткой, фантазией Волдеморта или последствием излишнего употребления спиртных напитков — Гарри о нем думал.       Запоздало закралась мысль о письмах: он ведь их читал, знал, где находится Малфой, знал, что они со Снейпом что-то замышляют. Знал, а значит, балансировал на самом краю пропасти, рискуя сорваться и упасть прямо в лапы к Снейпу. Упасть и умереть. Нужно было разобраться с информацией из писем быстрее, чем кто-либо потенциально опасный доберется до этих воспоминаний Поттера — ему жизненно необходимы были эти козыри.       К сожалению, ответ Ремуса ситуацию не прояснял: мародер допускал возможность связи между двумя Пожирателями и, возможно, обладал какой-то информацией, но делиться с Гарри нужным не считал. Сам же Поттер был уверен, что Снейп и Малфой — любовники, и собирался использовать это против профессора, когда представится возможность.       Осталось только найти доказательства.       Светало, и в комнату уже начали проникать первые солнечные лучи, небо окрасилось в светло-серый. Гарри спрыгнул с подоконника и потянулся — сегодня ему предстоял долгий и тяжелый день.

***

      — Поттер-р!       — Завали ебало, Малфой.       Он устал. Честно. Очень устал. У них была трехчасовая тренировка с командой — последняя перед предстоящим матчем, — и абсолютно все были на нервах: Рон всю тренировку то и дело пропускал мяч, и складывалось ощущение, будто тот впервые сел на метлу; Джинни только и была занята тем, что постоянно ругалась на своего брата и других членов команды, которые также отличились; игроков словно подменили. Сам же Гарри вполне справлялся со своей задачей, несмотря на раздражение и усталость, преследовавшие его с самого утра, но спустя час присоединился к младшей Уизли: они оба сорвали голос, ругаясь на сокомандников. С тренировки все возвращались вымотанные, злые — зато к концу ребятам удалось взять себя в руки. Гарри был уверен, что если бы они этого не сделали, он бы их придушил. Конечно, при условии, что ему бы удалось опередить Джинни.       На боль в руке Поттер внимания не обратил — у него и так болело все тело — и попытался продолжить свой путь.       — Мордред меня дери, ты что, окончательно с катушек съехал?       Малфой с перекошенным от ярости, испачканным кровью лицом, преградил Гарри путь. Слизеринец был настолько поражен, что даже не попытался вытащить свою палочку: просто замахнулся и нанес удар, точно так же, как и сам Поттер меньше минуты назад.       Вероятно, Гарри больше не способен был испытывать боль в полном объёме — усталость или нестабильное эмоциональное состояние тому виной, — и удар в челюсть он встретил с абсолютным спокойствием и равнодушием. А потом тем же равнодушием начал методично избивать Малфоя: дракой это назвать точно было нельзя. Хотя Поттер был уставший, как черт, у него внезапно появились силы, а годы сожительства с Дадли сделали свое дело: слизеринец даже не пытался нападать, только защищался с до сих пор перекошенной от удивления мордой.       — Гарри, прекрати, оставь его!       Как же он ее иногда ненавидит.       Обернувшись на крик Гермионы, он тут же получил сильный удар прямо в солнечное сплетение — Малфою представилась невероятная возможность, и тот, конечно же, поспешил ей воспользоваться. В ушах шумело, глаза слезились, невозможно было вдохнуть, и Поттер, хрипя, с каким-то нечеловеческим ревом кинулся в сторону, где предположительно находился его враг.       На месте врага почему-то оказался профессор Флитвик.       Гарри попытался отдышаться: он не слушал, что говорил учитель, не обращал внимание на Гермиону и откуда-то взявшуюся Джинни, даже Малфой, баюкающий ушибленную руку, был ему совершенно неинтересен. Вокруг них собралась большая толпа учеников — преимущественно старшекурсников, — и все девчонки громко шептались, взвизгивали и испуганно охали, а парни — кто с восторгом, а кто с осуждением — смотрели то на Поттера, то на Малфоя. На них ставили. Гарри слышал, как кто-то ругнулся и с грустью в глазах отсыпал радостному соседу горсть монет, но не мог понять, как они определили победителя: он сам был не уверен, что в этой драке вообще был победитель.       Грейнджер дернула гриффиндорца за рукав — так внезапно, что он снова на секунду потерял ориентацию в пространстве. Возможно, она хотела ему что-то сказать или отвести в больничное крыло, или побить еще раз — чтоб неповадно было, — но все это: весь этот шум, эти разговоры, шепотки, выкрики, нравоучения — утонуло в звуке колокола.       Колокола, размеренно и безразлично извещающего о начале нового часа.       Пробило восемь.       Гарри медленно закрыл глаза: он опоздал и теперь Снейп его убьет.       Черт.