In the sky with diamonds

Ванда зависает в какой-то странной звенящей пустоте. Стрелки часов отрезают от нее по кусочку — через сутки ничего не останется, — думает она. Тони наорал на нее за полностью выгоревшую электронику в кабинете («Держи себя в руках, черт возьми! Нам понадобится два дня, чтобы здесь все починить!»). Стив явно злится на нее из-за того, что она сказала про Баки. Из-за того, что, по сути, она права, и Роджерс, честный и справедливый со всеми, включая себя самого, не может этого не понимать. Она забывает про Тони и Стива, как только выходит из кабинета Старка. Слухи о том, что Алая ведьма, будучи не в духе, разнесла командный пункт Старка, быстро разносятся по Убежищу. Ей опасливо уступают дорогу в коридорах. К ней стараются не приближаться. И опять эти взгляды в спину. Ты для них живая бомба, дорогая, и они каждую секунду гадают, не взорвешься ли ты прямо сейчас. Плевать. Она не хочет есть, не может спать. Она закрывается в своем отсеке, роется в ящике стола, вытаскивает оттуда старую, помятую фотографию, на несколько секунд закрывает глаза. Резко выдохнув, открывает. На фотографии с обтертыми краями она и Клинт — вечер, площадь Париж в столице Ваканды. Уличный фотограф — пожилой негр с обезьянкой на плече — так смешно жестикулировал, уговаривая их на ломаном английском. «Когда-нибудь вы вспомнить этот вечер, сэр. Вы будете уже бабушка и дедушка, много-много детей и внуков. Сесть за стол вместе, смотреть фото, вспоминать Ваканду, как сказку.» Да уж. Они были слегка пьяны, и им было весело. Повсюду цвели эти огромные фиолетовые цветы, которые распускались в середине сезона дождей. Клинт тогда смешно смутился, но не стал ничего объяснять, а Ванда воспользовалась его замешательством, сунула фотографу горсть мелочи — и тот сделал снимок. Клинт на нем с растерянной улыбкой смотрит чуть в сторону, мимо камеры, а у Ванды забавно приоткрыт рот, и на заднем плане — размытая огненная дуга: там уличные актеры крутят фаер-шоу. Ванда смотрит на снимок. Клинт еще жив. Это невидимое обычному глазу свечение изнутри ни с чем не спутаешь. Когда человек, изображенный на фотографии, уже мертв, оно меняется на серую мертвенную дымку. В семь вечера он все еще жив. В восемь тоже. В девять Ванда в очередной раз смотрит на снимок, и ее Дар дает сбой. Она не видит ничего, и это так страшно, что воздух вокруг заканчивается. Она переворачивает фотографию лицом вниз и пытается сделать хоть небольшой вдох. Ближе к одиннадцати (Клинт все еще жив) к ней в комнату стучится Такаги. — Ванда, откройте. Вы сегодня не были в столовой. Вы ничего не ели. Так нельзя. Вам надо поесть. Я тут кое-что принес… Рю, наверное, не будет ей мешать смотреть на фотографию. Может быть, с ним можно будет поговорить, и во время разговора в ее голове не будут тикать часы, отрезая от нее по секунде. Она открывает дверь. Обещанное «кое-что» оказывается банкой консервированных ананасов из довоенных запасов. Невероятная роскошь. Ванда даже съедает через силу пару кусочков, чтобы не обижать Такаги. — Это… — ему не хватает слов, и он просто кивает на фотографию. — Клинт еще жив, — отзывается она. — Это фото из Ваканды. Единственное, которое у меня есть. — Вы оба выглядите на нем… по-другому, — говорит Рю, тщательно подбирая слова. — Я никогда не видел, чтобы Клинт улыбался. На секунду ее захлестывает с головой: волна эмоций такая сильная, что у Ванды не получается закрыться: нежность, боль, ревность, и какая-то детская обида на судьбу, оставляющая горький привкус отчаяния. — Он был другим, — говорит Ванда. — Как и все мы. А что насчет вас, Рю? Кого вы потеряли? Что вас привело в GHOST? — Я? — Он пожимает плечами. — Потерял весь привычный мир, не более. У меня не было семьи или кого-то… особенного. Мой случай, наверное, нетипичный. Я пошел в «призраки», потому что был должен. Не чтобы умереть. — Были должны? Почему? На секунду ей и правда становится интересно. — У меня есть один маленький секрет, Ванда. Я… тоже... как и вы. Не совсем обычный. Правда, мои способности не настолько велики. Теперь ее и правда разбирает любопытство. — Вы… мутант? — Вроде того. Но мое... отклонение настолько невелико, что я даже не регистрировался в национальной базе людей со сверхспособностями. В мирное время это умение было почти бесполезно. Если бы я был спецназовцем или выступал в боях без правил, может, оно бы и пригодилось, а так — даже в казино не сжульничаешь. Зато сейчас оно позволяет мне выжить. — Что это за умение? — Краткосрочное предвидение. Иногда я могу видеть на 5-7 секунд вперед. На Поверхности это очень помогает. Вот я и решил: если мне дано больше, чем другим, то я должен и делать, больше чем другие. Приносить пользу. Вы ешьте, Ванда. Вам нужны силы. У вас ведь тоже есть то, что вы должны делать. — Д-да. Они сидят и болтают до полуночи. Такаги рассказывает, как преподавал в университете: «Представляете, каждое первое апреля они придумывали что-то новенькое. Больше всего мне понравилось, когда ко мне на лекцию вломились четверо студентов, переодетых в Охотников за привидениями, и девушка в костюме Лизуна. Я даже не стал притворяться, что возмущен». С ним и правда, легче, чем в одиночку, — думает Ванда. — Подождите, Рю, — она пристально всматривается в фотографию, надеясь, что ей мерещится. Но нет. Фото мигает. Как неисправная лампочка. Оно то наливается живым светом, то гаснет и подергивается пеплом. — Клинт… Что-то случилось! — Ванда хватает Такаги за руку. — Идем к Старку. Я не могу понять, жив он или нет! Вызов от Тони застигает их уже в коридоре. *** Электронику в кабинете пока так и не починили, поэтому они собираются в рабочей лаборатории Скотта, перед большим монитором, на который выведена запись с наружной камеры наблюдения. — Четырехкратное увеличение. Замедлить в три раза, — командует Тони. На мониторе они который раз видят в замедленном движении, как пылающий джет намертво сцепляется с бладжером. Как они, вращаясь в смертельной связке, падают с ночного неба. — Останови! — командует Макс и тыкает пальцем в сторону экрана. — Вот. Здесь двигатель бладжера еще работает, он пытается скомпенсировать тягу джета. Перемотай чуть дальше. Видите вспышку? Это они выдали бладжеру разряд тока. И похоже, сумели вырубить бортовую систему. Двигатель погас. Тяги джета не хватает, чтобы удержать в воздухе их общий вес. И вот тут они камнем пошли вниз. Но высота уже небольшая. Думаю, бладжер остался более-менее цел. — А Клинт и Сэм? — дрожащим голосом спрашивает Скотт. — Не знаю. — В любом случае, я отправляю поисковую группу, — говорит Такаги. — Я пошел собираться, — говорит Барнс, бросая на Стива тяжелый выразительный взгляд. — Баки… — Это не обсуждается. — Вообще-то Бартон запретил тебя еще неделю выпускать на поверхность, — говорит Такаги. — А мне плевать. Когда вернусь, можете меня отправить к доктору Беннеру общаться с его маленькими зелеными друзьями, хоть на месяц, — вздергивает подбородок Баки. — Нет, — качает головой Роджерс. — Я сделаю лучше. Я просто пойду с тобой. Тони Старк красноречиво закатывает глаза. — Раз у нас сегодня праздник в детском саду, можно и мне? — говорит он. — Я тоже собираюсь на Поверхность. Стив, молчи. Нам в любом случае как-то нужно затолкать чертов бладжер под землю. Я гожусь на роль жука-скарабея? — Ну спасибо тебе, Ванда, — одними губами говорит Стив. — Вы разговариваете уже три минуты, — хрипло говорит Ванда. — Сколько вам еще нужно времени?! *** — Клинт… Кто-то зовет его, и Бартон не может понять, чей это голос. Последнее, что он помнит, это ужасный, слепящий удар о землю, мгновенно выбросивший его в темноту. Перед глазами и сейчас темно, он лежит лицом вниз, на спину навалилось что-то тяжелое. Еле слышная вибрация подсказывает ему, что броня все еще работает, и ее сервомоторы приняли на себя основную нагрузку — неплохая была идея заставить меня надеть ее, Тони. Он не может толком вдохнуть. Что-то щекочет висок и щеку. Видимо, это кровь. В голове мутится, звон в ушах становится невыносимым. Темная пропасть беспамятства все ближе. Отчаянно цепляясь за реальность, он понимает, что лежит под обломками джета, и, кажется, исковерканный металл зажал его правую ногу. Рядом что-то потрескивает, он чувствует жар. Это огонь. — Клинт… — Лора, это ты? — шепчет он. — Подожди… немного. Видишь, я тоже… Достаточно просто позволить себе провалиться в темную глубину, и он больше ничего не почувствует. Это так просто…, но что-то его беспокоит. Это не голос Лоры. Он больше похож на голос Ванды, и… Он не поговорил с ней. Она ждет его, и… Он подтягивает руку к груди. Где-то под формой у него лежит нарисованный на листе бумаги портрет Скотта. Бумага так легко горит. Нельзя, чтобы Скотти сгорел. Бартон пытается пошевелиться. Кажется, его прижимает к земле кусок обшивки. Он нащупывает место, где его ногу зажало между креслом и приборной доской. Надо расшатать обломки и освободиться. Перегруженные сервоприводы брони надсадно жужжат. От резкого усилия в голове мутится. Ему не хватает воздуха. А тот, который он может вдохнуть, обжигает горло, оставляет на губах вкус дыма и раскаленного металла. Может, просто отключиться? Отказать. Нельзя отключаться. Очень больно. Ему удается подцепить пальцами и выдернуть какой-то обломок, после чего ногу, наконец, можно вытащить. Это стоит пары минут, в течение которых он может только лежать и пытаться вдохнуть побольше. Броня на нем начинает нагреваться. Это плохо. У него мало времени. Он пытается приподняться на руках и столкнуть в сторону хотя бы часть из того, чем его завалило. Кусок обшивки съезжает набок. Дышать становится легче. Сквозь туман и цветные круги в глазах он различает совсем рядом с собой круглый бок бладжера. На металле играют отблески пламени. Я все-таки утащил тебя за собой, сволочь. Теперь надо убраться подальше от огня. Попытавшись подняться хотя бы на четвереньки, он понимает, что это непосильная задача. Ничего. Он вцепляется руками в обломки, подтягивает себя на несколько сантиметров вперед. Сердце колотится, кажется, уже в горле. Кровь заливает глаза, и ее некогда вытирать. Если бладжер рванет, ему уже ничего не понадобится. Но пока он жив, он должен двигаться вперед. Боль в груди сигнализирует о сломанных ребрах. Игнорировать. Вздыбленный край городского асфальта кажется ему Монбланом, нависает над головой. Он дотягивается до края кончиками пальцев, но рука срывается. И еще раз. И еще раз. — Можно, я останусь здесь? — Нет, Клинт. Он подтягивается чуть выше и переваливается через полосу перепаханной земли, асфальта и камней. Темная волна боли накрывает его с головой, утягивает на глубину, туда, где кончаются звук и свет, дыхание и мысль. Последнее, что он чувствует, — камни под руками, и он упрямо вцепляется в них, раз уж больше держаться не за что. Это наша земля, и мы будем за нее держаться, пока дышим.