In the sky with diamonds

Писк медицинской аппаратуры — настойчивый, резкий — бьется в виски. Ванда чувствует себя стеклянной от усталости. Нет ни облегчения, ни радости — от нее осталось только тонкое хрупкое стекло, не толще стенки елочной игрушки. Она отлично держалась. С того самого момента, как увидела на мониторе пылающий джет, падающий с неба, и до секунды, когда врач вышел к ним из операционной и сказал, что с Бартоном все будет в порядке, все это время она держалась и делала все, что нужно. А теперь она просто устала. Стоит закрыть глаза — и перед ними огонь, вспышки бладжеров, переломанное крыло джета в огне. Они выбрались. Они смогли. Теперь можно отдохнуть. Отдыхать не хочется. Все, что она может сейчас делать, это сидеть в медотсеке и ждать, пока Бартон придет в себя. Он лежит неподвижно, бессильно вытянув руки вдоль тела, очень бледный, голова перебинтована, в правой руке — катетер, к которому ведет тонкая трубка капельницы. На нем слишком много датчиков и проводов, а лицо непривычно, до ужаса спокойное… Ванда привыкла, что во сне он мечется, ворочается, и это неестественное спокойствие ее пугает. *** — Мы укололи ему снотворное: он вырывался, бредил, не давал оказать помощь, — сказал врач. — Не волнуйтесь, он проснется через пару часов. — С ним все будет в порядке? — дрогнувшим голосом спросил Скотт. Хирург устал потер переносицу. — Сломаны два ребра, но это не так страшно. Мы вправили вывих и зашили рану на ноге. Он потерял много крови. Но больше всего меня беспокоит его голова. У него сильное сотрясение, трещина в черепе и… В общем, мы пока не можем сказать, как быстро он поправится, и какими будут долгосрочные последствия. Все-таки он сильно приложился головой, мистер Лэнг. Такое бесследно не проходит. — Он справится, — прошептала Ванда. — Мы справимся. *** На второй час Скотт не выдержал. Пробормотав «Разбудишь меня, когда он очнется», Лэнг рухнул на вторую, пустующую койку в палате и через пару минут уже похрапывал, беспокойно дергаясь во сне. *** Ванда смотрит на усталое, бледное лицо Бартона и до боли сжимает в кулаке маленькую безделушку, впивающуюся в ладонь острыми краями, — все, что осталось у нее от прошлой жизни. Она всегда таскает эту вещь в нагрудном кармане. У Бартона под закрытыми веками глазные яблоки начинают двигаться. Он дышит все тяжелее, морщится, видимо, от боли, пытается перевернуться набок, но мешают поврежденные ребра. Правая рука у него дергается, он настойчиво тянется к чему-то на груди, делая себе больно и едва не выдергивая катетер из вены. Ванда пугается, что он повредит себе или перевернет капельницу. — Тш-ш-ш… Тихо-тихо-тихо, — говорит она ему, как маленькому, и осторожно берет его ладонь в свои руки. Он стонет и вцепляется в ее пальцы, как утопающий. — Клинт, — успокаивающе говорит она, — все в порядке. Мы дома. Все хорошо, я рядом, Клинт. Его лицо расслабляется, он перестает метаться, откидывается обратно на подушку и тихо, почти жалобно зовет: — Лора… Это невыносимо, выше ее сил. Она выдерживала это раньше, но сейчас Ванда хрупкая, стеклянная — и это имя разбивает ее на тысячу осколков. Как будто все, что копилось внутри несколько лет, выплескивается наружу. На глаза наворачиваются жгучие, злые слезы. Она выдергивает руку — на медицинском мониторе сплошной «снег» помех, аппаратура искрит и мигает, как взбесившаяся, внутри у Ванды сплошной глухой вой отчаяния. И где-то на краю сознания — панический страх. Это срыв. Ей нужно как можно быстрее уйти отсюда, пока она не наделала беды. Она вылетает в коридор, уже не увидев, как испуганно подскакивает ничего не соображающий спросонья Скотт. Ей хочется заехать кулаком в металлическую стену, сделать хоть что-то — потому что ее тело содрогается от Силы, которая рвется наружу. Перед глазами все расплывается от слез. Завернув за угол, она со всего разгона врезается в человека, прислонившегося к стене. Тот коротко, болезненно вскрикивает, и сквозь слезы Ванда видит, что это Такаги. Бушующая в ней сила срывается с поводка, бьет, как высвободившаяся пружина, молниеносно и безжалостно. Рю не успевает ничего сказать. Он отлетает к дальней стенке, ударяется о нее спиной и затылком, сползает на пол, беззвучно открывая рот, не в состоянии вдохнуть воздуха. Лицо у него мгновенно бледнеет от боли. Здоровой рукой он хватается за солнечное сплетение, пальцы той руки, которая на перевязи, судорожно сжимаются и разжимаются. Ванда стоит, тяжело дыша, и смотрит на него, не в силах произнести хоть слово. — В-ванда, — почти беззвучно выдыхает он, глядя ей в глаза, снизу вверх. Ей на секунду кажется, что она смотрит в зеркало. Ей слишком хорошо знаком этот жалкий, болезненный блеск в глазах, это сухое отчаяние, эта жажда, которую ничем не утолить. — П-пожалуйста… Можешь убить меня. Только сначала… — ему тяжело дышать, с трудом дается каждое слово: — загляни в мою голову. Ты все сама… увидишь. Ты не так меня поняла. Я никогда… не желал ему смерти. Он мой друг. Но я не могу смотреть… на то, что он с тобой делает. Что ты сама с собой… делаешь… Оказывается, это очень страшно — видеть перед собой зеркало. Понимать, что он чувствует, и быть не в силах помочь. У нее дрожат руки, она смотрит ему в лицо, не может оторвать взгляд. Они слишком похожи, чтобы Ванда смогла его ненавидеть. «Знаешь, Рю, смерть ведь ничего не меняет, вот что самое страшное», — хочет сказать она, но не может. Из двери дальше по коридору на шум выглядывают две медсестры. Бежать отсюда. В ушах панически грохочет кровь. Ванда разворачивается и бежит к выходу из медблока. Спрятаться, закрыть за собой дверь, не видеть, не чувствовать, не быть. *** Скотт вскидывается на звук захлопнувшейся двери и спросонок ничего не понимает. Куда девалась Ванда? Что случилось? Но все это перестает его интересовать, когда он видит, как Клинт тянется рукой к груди, и стойка с капельницей опасно качается. Он подскакивает, успевает вовремя подхватить — и облегченно выдыхает. Бартон тихо стонет и открывает глаза. Пару секунд смотрит на него с удивлением, словно не узнает. Наконец, его взгляд проясняется. — Скотти, — шепчет он, шаря левой рукой по груди, но пальцы натыкаются лишь на датчики. — Клинт, — Лэнг улыбается сквозь навернувшиеся слезы. — Ты рисунок ищешь? Он у меня, вот, — Скотт достает из внутреннего кармана помятый лист бумаги, с размазанным по правому углу пятном подсохшей крови. — Вот. Вы смогли, да? Реактор, вы его передали? — Пере…дали, — еле слышно отзывается Клинт. — Рисунок. Я не хотел… чтобы он сгорел. — Он и уцелел. Его врачи нашли на тебе, когда сняли броню. Спасибо вам обоим. Спасибо. — Сэм… — шепчет Бартон. — Вы его не нашли? — Нет. Мы и тебя-то еле вытащили. А еще надо было дотащить бладжер. И… мы просто не знали, что с ним случилось, Клинт, — Скотт опускает голову. — Это… то что я думаю? Он… выпрыгнул из джета? — Да. Молчание кажется раскаленным ножом, режущим по нервам. — Скотти, почему ты… мне ничего не сказал? — побелевшими губами шепчет Бартон. — Как ты мог… согласиться на его уговоры? Помочь ему стать приманкой для бладжеров?! — Я ничего не понял! Совсем не соображал в тот момент, я мог думать только про Кэсси. Клинт, это я… виноват. Как же я мог не понять?! — Нет, — роняет Бартон. — Не ты. Это я. Я не догадался. Не успел. Он меня хотел спасти, и потому выпрыгнул. — Слушай, Клинт, — Скотт поднимает на него заплаканные глаза. — А ты точно уверен, что он погиб? Потому что… Бартон прикрывает глаза, тяжело, с присвистом выдыхает. — Не уверен. Ты прав. Если есть хоть какой-то… шанс… мне нужно искать его. — Постой! Ты же… ну, не прямо сейчас хочешь идти его искать? — беспокойно спрашивает Лэнг. — Как можно скорее. Как только… смогу подняться. — Ма-а-ать! — Скотту хочется врезать самому себе по идиотской башке чем-нибудь тяжелым. Или вырвать себе язык. — Слушай! — осеняет его. — Мы же можем проверить! У Сэма в отсеке была наша общая фотография из Ваканды! Я попрошу Ванду… прямо сейчас. Она сможет сказать! Бартон рывком пытается приподняться, но падает обратно на подушку, прикусив губу, чтобы не закричать. — Да, Скотт, пожалуйста… Иди. Прямо сейчас. А где… она? Ванда, с ней все в порядке? — Да. Она была здесь. Сидела ждала, пока ты очнешься, а потом ушла. — Иди к ней, Скотти. *** Ванда запирает за собой дверь, падает на кровать, вцепляется зубами в край подушки, чтобы заглушить рвущийся изнутри вой. Это ничего, это пройдет. Пока она еще нужна ему — неважно, в качестве щита от бладжеров или лекарства от кошмаров, — она не может сдаться. Просто иногда ей самой бывает слишком тяжело. Но она знает, что ей поможет. Ванда достает из нагрудного кармана свой талисман, дешевую вещицу, старый металлический брелок, и сжимает в кулаке, до боли, пытаясь вернуться в прошлое, где все было по-другому. *** Всюду цвели эти огромные фиолетовые цветы. В Ваканде заканчивался сезон дождей, по вечерам было свежо и тонко пахло молодой зеленью. На площадях вакандийской столицы до поздней ночи играли уличные музыканты, и прохожие останавливались потанцевать. Но Ванда почти не выходила за ворота виллы, на которой их разместил ТʼЧалла. Кроме миссий, конечно. Хотя и на миссии ее не отправляли уже целых две недели — с того момента, как при освобождении заложников все пошло не так. Ванда в тот день не успела обезвредить взрывное устройство, и рухнувший потолок похоронил под собой пять человек. Вернувшись на виллу, она на пару часов закрылась в душе, а потом заперлась у себя в комнате и больше не выходила. Клинт приносил ей воду и еду: криво слепленные котлетки made by Сэм Уилсон и ее любимые суши. Три дня, когда его не было, еду таскал Скотт. Когда он явился в первый раз, Ванда завизжала и с ногами забралась на кровать: перед Лэнгом на тысячах крохотных муравьиных лапок шествовал поднос с завтраком по-английски. Скотти любил и умел производить впечатление. Ванда даже сейчас не может вспоминать это без улыбки. Когда Клинт вернулся из джунглей: заросший щетиной, покусанный москитами, но дьявольски живой, он сразу постучался к ней. Она даже не ответила, лежа на кровати лицом вниз. Но тут же услышала, как в замке поворачивается отмычка. В некоторых случаях Бартон просто не понимал слова «нет». Он сел рядом, положил ей ладонь на плечо. — Ванда, вставай. Одевайся. Выйдем сегодня вечером в город. Покажу тебе кое-что. Ванда сердито дернула плечом, но встала. Если уж Бартону пришла в голову какая-то идея, пытаться его остановить — это как пробовать удержать на поводке сенбернара, увидавшего кошку. Остается только тащиться следом и стараться не упасть. — Нет, кнопка, только не камуфляж, — улыбнулся он, глядя, как Ванда достает из шкафа первую попавшуюся чистую майку защитного армейского цвета. — У тебя же было такое платье… Красное. Надень его. — Не поняла, ты что, на свидание меня зовешь? — буркнула она. Клинт поперхнулся. Ванда с интересом наблюдала, как он заливается краской. — Ну ты скажешь, — проговорил он. — А хотя, считай, что на свидание. Ты у нас что-то совсем закисла без внимания. Скотт со своими муравьями чуть ли не целуется, Кэп не отходит от драгоценного Баки, а Сэм думает только о небе. Мы все дураки, да, Ванда? — Дураки, — буркнула она, чувствуя, как губы невольно разъезжаются в улыбку. Невозможно было не ответить этим смеющимся светлым глазам с веселой искрой, этому взъерошенному придурку, который в очередной раз брал ее за шиворот и тащил навстречу приключениям. Похоже, это ее судьба. — Во-от, так намного лучше, — он крутнулся, отворачиваясь от окна, в которое смотрел, пока она переодевалась за его спиной. — Ванда, ты… удивительно красивая. Идем. — Э-эй! — возмутилась она. — А ну пошел, хотя бы побрился, чудовище! *** На улицы опустились сумерки — золотистые, зеленые, прохладные. У соседнего дома сморщенная старушка кормила стаю разномастных уличных котов. На улицах загорались первые фонари, и в их свете вакандийская столица, казалась сказочной. А на площади Париж выступал уличный театр. Они постояли в толпе, пока не закончилось представление. Поглазели на файер-шоу, пока огненные круги не начали рябить перед глазами. — Идем, — шепнул Клинт. Ванда, кажется, раньше видела этот ресторанчик, но никогда сюда не заходила. «Под Эйфелевой башней», что за дурацкое название, фу. Но внутри оказалось уютно. Виды Парижа на фотообоях, меню старым газетным шрифтом с завитушками, белые и красные цветы на столах, свечи в уютных подсвечниках-домиках. — Давай представим, что мы нормальные, — улыбнулся Клинт. — Мадемуазель будет пить вино сегодня вечером? Ванда фыркнула. — Может, еще закажем этих, как их, устриц? — Почему бы и нет, — пожал плечами Клинт. — Все, что пожелаешь. — А там правда так красиво, в Париже? — задумчиво спросила она, рассматривая вид Елисейских полей на противоположной стене. — Местами грязновато, но сам город очаровательный. Особенно мне нравились крыши в старых кварталах. Хочешь, съездим туда когда-нибудь? — Издеваешься… Мы же в розыске, — грустно сказала она. — Наши данные во всех ориентировках. Стоит нам сунуться в Европу, как нас возьмут в первом же аэропорту. Так всю жизнь и просидим здесь в Ваканде, как крысы в норе. — Ванда, ну что ты? — он осторожно взял ее за руку. — Это же не навсегда. Все изменится, вот увидишь. Когда-нибудь мы снова станем нужны, всему миру. Мы вернемся, как Мстители. И вот тогда, когда все наладится — возьмем отпуск и полетим в Европу. Куда захочешь, в любую страну. Плюнем с Эйфелевой башни, погуляем по этим крышам, украдем чью-нибудь простыню с веревки… Тон у него при этом был такой мечтательный, что не рассмеяться было просто невозможно. И она рассмеялась. На маленькую сцену в глубине ресторанчика вышла молодая негритянка с микрофоном в руках, сказала что-то по-французски. Трубач сыграл вступление, и она запела. Padam… padam… padam… Il arrive en courant derrière moi Padam… padam… padam… Il me fait le coup du souviens-toi Голос у нее был низкий, глубокий, с мягкой хрипотцой. Ванде, хоть она и не понимала ни слова, песня понравилась. — Ты что, это же песня Эдит Пиаф! — фыркнул Клинт, когда она ему сказала, что ей нравится музыка. — Классика! Ты правда, никогда не слышала? Ванда покачала головой. Ей было тепло. После бокала вина мир вокруг чуть покачивался, вместе с золотистым пламенем свечей, с искрами в хрустале… и в глазах Клинта. Весь мир вокруг нее танцевал вальс под медленную песню этой, как ее… Эдит Пиаф. *** Ванда крепче сжимает в кулаке брелок, вытирает мокрые глаза. Слабо улыбается. …Когда в конце вечера объявили соревнование по дартс, Клинт подавился глотком вина. — Так не бывает, — прошептал он. — Санта-Клаус мне принес подарок за полгода до Рождества? Это идеальное место, но так же не бывает. Ванда, мне правда не почудилось? — Нет, я тоже это слышала. Клинт, но ты же не… — Еще и как «да»! — шепнул он. Ванда попыталась цапнуть его за руку, но он, смеясь, увернулся, и выбрался из-за стола. — Клинт, это нечестно! — шепнула она, улыбаясь уголком рта. — Как отбирать у детей конфетки. — Жизнь вообще нечестная штука. Глядя, как он попадает в яблочко — сначала с открытыми глазами, потом, на спор, с закрытыми, потом, под аплодисменты, с завязанными, — Ванда то посмеивалась, то бормотала себе под нос: «Выпендрежник». Призом был металлический брелок — маленькая и откровенно говоря, кривоватая Эйфелева башня. Клинт положил ее на стол перед Вандой, уселся напротив — довольный, как кот, вернувшийся с добычей. — Мне тут нравится, — улыбнулся он. — Держи, будет на память. Ванда покатала брелок на ладони и сунула в карман. — Интересно, уцелела ли Эйфелева башня, — думает она, глядя в низкий металлический потолок. — Торчит ли она над развалинами, как памятник той прошлой жизни, которую уже не вернешь? Связи с Парижем нет, так что узнать все равно не удастся. Они так и не полетели туда. Ничего больше не осталось. *** Это уже не первое утро, которое они встречают вместе, думает Стив, когда утренний «будильник» застает его в кабинете у Тони. Сегодняшний дежурный — мрачный юморист: выбрал для побудки «Show must go on». Между ними на столе — открытая бутылка виски. Роджерс чувствует себя просто усталым, а Тони — откровенно пьян. Он смотрит перед собой черными пустыми глазами и видит, похоже, не Кэпа и не стены своего кабинета, а что-то другое. — Я и не представлял, как оно там, наверху, Стив, — бормочет он. — Как же мы это допустили, а? «Комариные лысины» эти ужасные… Надо будет разобрать данные… может это что-нибудь нам даст. — Тебе надо пойти и поспать, Тони, — осторожно говорит Роджерс. — К черту спать. Я должен п-понять, как. — Что как? — Как победить их. Как ты думаешь, мы справимся, Стив? — Мы справимся, — помедлив, твердо говорит Роджерс. — Стив, слушай… — Старк хватает его за запястье, заглядывает в лицо. — Я постоянно думаю, если бы тогда… мы не были бы разобщены. Если бы ты не сидел в своей чертовой Ваканде, если бы я не ждал до последнего, прежде чем позвать вас на помощь. Если бы все мы были готовы. Мы могли бы предотвратить все это? — Сложно сказать, Тони. История не знает, что такое «если бы». Если думать об этом всем, можно сойти с ума. Так что просто будем делать то, что должны. Старк долго смотрит ему в глаза. — Да, то, что должны. Стив, я еще раз прошу твоего разрешения. — Нет. — Послушай, Стив. Чего нам остается бояться? Все и так уже хуже некуда. Мы должны вскрыть спецхранилище ЩИТа. Я читал файлы с описаниями. Там есть материалы, которые нужны мне для постройки квантового компьютера. Там может быть оружие… — Тони, эти вещи опасны. Их не зря упрятали под замок. Да, там может быть оружие, принцип действия которого мы не знаем. И только представь, что будет, если оно сработает в Убежище. Это же инопланетные технологии! — Стив, очнись, инопланетные технологии каждый день летают у нас над головой! Убивают наших «призраков». Мы по уши увязли в инопланетных технологиях, и они через несколько лет прикончат нас всех. Нечего больше бояться. Я готов на любой риск, если он даст нам шанс победить! Это не жизнь, Стив. Мы здесь загнемся, как крысы в канализации. Ты же сам понимаешь, это всего лишь вопрос времени! — Понимаю. Некоторое время они оба молчат. — Хорошо, — нехотя говорит Стив. — Вскрывай. Он сам — хороший солдат, и видел на фронте много отменных вояк — взять хотя бы Ревущих командос. Но почему-то в этот момент ему кажется, что тощий, злой, нервно вцепившийся в собственную взлохмаченную шевелюру Тони Старк как боец дал бы фору многим. Стив бы пошел с ним в разведку.