In the sky with diamonds

Скотт Лэнг умеет быть незаметным. Может, кому-то и запрещен вход в палату Сэма Уилсона, но только не Скотту. Он с легким хлопком возникает рядом с койкой Сэма, оглядывается по сторонам, снимает шлем и долго смотрит на Уилсона. Тот спит очень спокойно, накачанный транквилизаторами. Скотт садится рядом и вглядывается в его лицо. Ему по-детски хочется верить, что врачи ошиблись или что-то перепутали. Полная амнезия - так разве бывает? -Сэм, - тихо зовет Скотт, но тот, конечно, не просыпается. -Спасибо, что спас Кэсси. Клинт говорит, что без тебя бы он не долетел. Но ты все-таки дурак, Сэм, зачем ты выпрыгнул из джета? Если бы я знал - не стал бы тебе помогать с "глушилками". Скотт вздыхает. - Ты не бойся, Ванда и доктор Беннер придумают, как тебе помочь. А все, что ты не вспомнишь, я расскажу тебе заново. Я буду рядом каждый день. Мы столько всего прошли вместе, старик, не вздумай все вот так взять и забыть. Должны же мы что-то рассказывать внукам, потом, когда победим. Слова тонут в тишине, но Скотт не сдается. -Только представь себе, Сэм. Когда-нибудь мы победим. Больше не будет Станций, бладжеров, ловушек... Даже сложно себе представить, правда? Можно будет просто гулять, не знаю, в парке каком-нибудь, и смотреть на небо. Я, наверное, буду каждый день ходить и нюхать деревья. Смешно, да? Я тоже многое забыл: как жить без войны, и как пахнет цветущая липа... Нам всем столько всего надо будет вспомнить, не тебе одному. И вспомнить, и отстроить заново. Мы будем строить дома и мосты, и самолеты тоже будут нужны, и пилоты, конечно. Так что нельзя тебе забыть все, что ты знал и умел, Сэм. -Мы все обязательно вспомним, вместе. Даже не сомневайся, - твердо говорит Скотт и стискивает руку Сэма, неподвижно лежащую поверх одеяла. *** Ванда останавливается у двери медблока и несколько секунд медлит, не решаясь зайти. Она, кажется, до сих пор чувствует солоноватый вкус крови и пыли на его губах, и это слабое движение, почти превратившееся в ответный поцелуй... Или ей почудилось? А вдруг она все себе придумала? Ей становится стыдно. О чем она думает?! Клинт был в полубреду, за последним пределом сил, он вытянул на себе двоих, если считать ничего не соображающего Сэма. А она способна думать только о том, хотел он ее поцеловать - или просто радовался, что наконец-то дошел до своих. Идиотка. Можно было бы просто заглянуть в его разум. Но, во-первых, Ванда когда-то, узнав про историю с Локи, пообещала Клинту никогда не лезть в его голову без разрешения. А во-вторых, если честно, ей страшно. Она боится увидеть там выжженную горем пустыню. Ей представляется сухая земля, засыпанная черными хлопьями пепла. Наверное, она все себе придумала. Сейчас она зайдет, Клинт спросит у нее что-нибудь про Сэма, она ответит, и с каждой репликой неловкого, спотыкающегося разговора будет таять призрак чего-то большего, чему не суждено сбыться. И все у них станет как раньше: командир смертников и его ведьма. Впрочем, я согласна. Я буду твоим живым щитом, средством от кошмаров, последним, что стоит между тобой и пистолетным дулом. Просто всегда возвращайся, этого мне будет достаточно. Ванда открывает дверь, но Клинта в медотсеке нет. Поверх койки, где он лежал, брошено одеяло, свисает трубка пустой капельницы, и почему-то от этого ей становится до тошноты страшно. Ему за несколько часов стало хуже? Почему?! Ванда в панике выскакивает в коридор, бежит к операционной - и чуть не спотыкается о Бартона. Тот сидит напротив двери в хирургический отсек, прямо на полу, вытянув больную ногу и привалившись спиной к металлической стене. -Клинт! Ты что здесь делаешь?! -Там Такаги. Ему сейчас оперируют руку, с ней все плохо. Я решил подождать здесь. -Но это же... бессмысленно. Зачем сидеть здесь, если ты все равно ничем не можешь помочь? Он пожимает плечами. -Если так посмотреть, я всю жизнь занимаюсь довольно бессмысленными вещами. Наверное, потому что это нужно мне самому. -Как твоя нога? - Ванда, подумав, усаживается рядом на пол. - Почистили рану, наложили новые швы, - он слегка морщится. - Заживет. -Болит? -Немного. Как там Сэм? -Его накормили и укололи транквилизатор. Он сейчас спит. Ближе к ночи придет доктор Беннер, он согласился помочь. Мы вместе исследуем мозг Сэма и постараемся понять, что с ним случилось. Доктор Хейли сказала, что признаков черепно-мозговой травмы нет. Как ты думаешь, Клинт, мог это быть какой-то новый тип ловушки? -Я не знаю. Мы нашли его уже таким... - Клинт качает головой. - Ванда, вся надежда на то, что ты что-нибудь сможешь сделать. Он поворачивает к ней голову. В его глазах - надежда и... Ванда не успевает понять, что еще, потому что он берет ее за руку жесткими горячими пальцами, и от этого как будет волна тепла пробегает от ладони к сердцу. - Ты же... умеешь творить чудеса, - глухо говорит Клинт и закрывает глаза, откидывая голову к стене. Ванда не может удержаться. Чувствуя, как отчаянно грохочет сердце, она запускает пальцы в его короткие седеющие волосы и целует закрытые глаза - сначала правый, потом левый. Сейчас он оттолкнет ее руку - и все закончится. Но ничего не кончается. Она невесомо, кончиками пальцев касается его виска, проводит вдоль шрама, рассекшего щеку, слепо и жадно изучает каждую черточку. Клинт запрокидывает голову и подставляет лицо, как будто лучам солнца. Он вздрагивает и плавится от ее прикосновений. Она видит, как дрожат его губы, как разглаживаются жесткие, глубокие складки у рта, и все его лицо вдруг делается моложе и красивее. -Ванда, - тихо и ясно говорит он. - Пожалуйста, подумай еще раз. Я не тот... с кем тебе будет хорошо или хотя бы легко. От меня... слишком мало осталось. -О, я хорошо обо всем подумала за последние пять лет, - выдыхает Ванда, касаясь этой напряженной вертикальной складки на его переносице, между бровями. - Клинт. Мне не нужен кто-то, с кем будет легко. Мне нужен только ты. -Прости меня, прости, - сбивчиво бормочет он, задыхаясь от нежности и горечи, которые раздирают его изнутри и, кажется, вот-вот хлынут горлом, как кровь. - Все это неправильно... И я... тебе лучше было бы не... Но я давно уже возвращаюсь только к тебе, Ванда. -Ты... нужна мне, - он с отчаянной решимостью открывает глаза. Ванда видит в них: осколки льда, взломанного темной весенней водой. - Прости меня, я... не знаю, как нам дальше, но я постараюсь... все будет хорошо, Ванда, вот увидишь, - он неразборчиво бормочет слова, в которые сам не верит, прижимаясь щекой к ее ладони. Он растворяется в этом тепле, теряется, не знает, что еще сказать, все это бессмысленно, и что у них может быть хорошо? Но Ванда просто прижимает пальцы к его губам, заставляя его замолкнуть, а потом наклоняется и целует его. Это так... неожиданно и обжигающе, что он вздрагивает всем телом, запрокидывая голову, чтобы ответить. Она целует его так, как будто через минуту мир перестанет существовать, вплавляется под кожу и в душу. Ему кажется, будто каждое прикосновение оставляет огненный знак, ее печать. Хлопает дверь операционной, Ванда вскакивает на ноги, порозовев, как школьница, но хирург, глядит мимо них, рваными движениями стягивая окровавленные перчатки. -Мы попытались сохранить ему руку, - сердито говорит он. - Но это может стоить ему жизни. Нагноение зашло слишком далеко. Если бы вы вернулись на несколько часов позже - ее пришлось бы ампутировать. Да и сейчас остается риск... Мы все почистили, собрали кость титановыми пластинами. Металла у него в руке теперь почти как у мистера Барнса. Но я не знаю, как пойдет заживление. В любом случае, рука не будет нормально работать еще очень долго. Может быть - вообще никогда. Ванда ловит на себе испытующий, внимательный взгляд Клинта. -Ты же поможешь ему, правда? - спрашивает он. Она сердито вскидывает подбородок. -Клинт, он... -Я знаю, -мягко прерывает ее Бартон. - Мы уже со всем разобрались. Он мне жизнь спас. Помоги ему, прошу тебя. Она со вздохом кивает. На самом деле, сейчас она готова даже простить Такаги. Она знает, что Бартон говорит правду: он никогда не лжет ей. Правда, за его словами "жизнь спас" кроется какая-то странная недоговоренность, но эта мысль скользит по сознанию Ванды, как плоский камушек по воде - и скрывается в глубине. Потому что там, под ее ребрами, разгорается теплое золотое сияние, брезжит, рвется наружу. Здесь и сейчас, у двери операционной, глубоко под землей, на которой остались лишь развалины и смерть, под этим низким стальным потолком, заменившим им небо, - Ванда чувствует себя счастливее, чем когда-либо в жизни. Внутри столько света, что, склонившись над Такаги, она понимает: ей не надо никаких усилий. Проще выпустить это сияние наружу, чем удерживать его внутри. Рю бледен до синевы, с черными кругами под глазами. Он без сознания: еще не отошел от наркоза. Ванде вдруг становится жалко его до слез. Ему, должно быть, очень холодно, - думает она, глядя на его худые плечи и ребра, выпирающие из-под кожи. Поверх простыни, которой он укрыт до пояса, лежит рука в свежих бинтах. Она закрывает глаза - так лучше видно. Разорванные мышцы и сухожилия, обломки кости, собранные титановыми вставками, остатки нагноения - все это горит под ее опущенными веками. И Ванда просто выпускает сияние наружу, позволяя ему окутать лежащего на столе человека. Сквозь нее струится чистая, покалывающая кончики пальцев сила жизни. Она чувствует, как утихает воспаление. Под ее веками гаснут грязно-багряные пятна, сменяясь нежно-розовым цветом регенерирующих тканей. Она видит, как между сломанными костями протягиваются первые нити тончайших соединительных мостиков. У Такаги все будет в порядке. *** Клинт забывает как дышать. Он осторожно устраивается в углу на стуле и смотрит, как ее тонкие пальцы прядут и свивают нити живого света. Золотые отблески играют на лице Ванды - нежном и умиротворенном. Ничего красивее он в жизни не видел, правда. На это можно смотреть бесконечно. Это как держать в ладони живой солнечный блик. Наверное, он что-то хорошее все-таки сделал в своей бестолковой жизни, раз под ее конец получил такую награду. Пусть даже на день или на неделю, неважно. Я не знал, что еще способен чувствовать то, что я сейчас чувствую.Что со мной может случиться такое. Я бы хотел, чтобы так было всю жизнь. А ведь так и будет, - вдруг понимает он. - Вся наша жизнь - это сплошное " здесь и сейчас". Больше ничего нет: ни "вчера", ни, тем более "завтра". Есть только сейчас. И если "сейчас "- это день или неделя, то значит, мы проживем целую жизнь за день или неделю. Прости меня, Лора, - виновато думает он. - Подождите меня еще немного, ладно? Я не могу уйти от нее. -Все хорошо, Клинт, - шепчет голос Лоры в его голове. Так она всегда говорила, когда он срывался на задание среди ночи или возвращался на две недели позже, чем обещал, и эти две недели она не знала, где он и что с ним. "Все хорошо, Клинт", - и он утыкался в ее руки повинной головой и молча, счастливо закрывал глаза. Если бы все получилось наоборот, ты бы тоже не захотел, чтобы я похоронила себя заживо, правда? Не торопись к нам. Живи.