In the sky with diamonds

- Привет. Ванда закрывает за собой дверь и садится прямо на пол рядом с кроватью. Нет сил двигаться, хочется привалиться плечом к металлическому ребру койки и закрыть глаза. - Ты прости, Клинт. Пришлось оставить тебя ненадолго. Скотту была нужна помощь, и без меня никак, ты же знаешь. Но видишь, я быстро. Я теперь всегда буду с тобой, неважно, ухожу я куда-то или нет. Она делает паузу, как будто ждет, что ей ответят, но ответа нет. - Да, Скотти сегодня очнулся. Он идет на поправку. Думаю, ты был бы рад это услышать. Легкие и ребра... с ним было плохо, мне пришлось очень-очень постараться. Но теперь он точно будет жить и нормально дышать. С ним все будет хорошо, честно. А еще мы расчистили Зеленую милю и уже почти все восстановили. Ты бы это видел, Клинт. Люди разобрали все завалы голыми руками за трое суток. Там были даже дети: встали в живую цепочку, передавали наружу мелкие камни и осколки. Смешные такие, ужасно серьезные. Тебе бы, наверное, понравилось. Она сглатывает: в горле внезапно пересохло. - Я все хотела сказать тебе, Клинт. Прости меня. Знаю, это уже бессмысленно, но все же. Прости, что я оставила тебя с твоим решением один на один. Оттолкнула, когда больше всего была нужна. Все тело тяжелое, свинцовое, чужое, - кажется Ванде. Даже шевельнуть рукой - и то неимоверный труд. Но она цепляется за койку онемевшей рукой, встает. Кажется, лицо мокрое - она плачет? Еле передвигая ноги, подходит к столу. Зажигает спиртовую горелку, греет воду. Вскрывает упаковку с антисептиком. Волочит к койке старый табурет, садится на него. Складывает кусочек бинта в несколько раз, окунает в теплую воду, проводит по бледному, с восковым оттенком лицу, - медленно, нежно. Она гладит его висок и щеку, омывает глубокий шрам, разрезавший скулу, сомкнутые веки, голубую жилку на виске, смачивает теплой водой губы - ему наверное, хотелось бы пить. - Знаешь, Клинт, вообще все не очень хорошо. Стив после возвращения с Поверхности заперся в своей каюте и не выходит оттуда. Макс круглые сутки, как одержимый, пишет вирусную оболочку, а толку? Мне кажется, он это делает, чтобы просто не было времени думать о чем-нибудь другом. Тони, кажется, вообще перестал спать: когда не командует на Зеленой миле, то монтирует свой суперкомпьютер. Вчера у него прихватило сердце, вот это уже совсем не хорошо. Мы все по-своему надломились, Клинт. Я чувствую, еще чуть-чуть - и мы сдадимся. Ванда всматривается в его лицо: скулы заострились, ломкие черты кажутся вырезанными из льда. С каждым днем все дальше. "Угасает", - сказали врачи. Никогда бы не подумала, что про Клинта так скажут. Всякий раз, провожая его на Поверхность, она боялась, что Бартон опять вытворит что-нибудь... бартоновское, а значит, глупое и самоубийственно опасное. И на этот раз удача ему изменит. Придет измученный, виноватый Рю, не будет глядеть в глаза, скажет, что Клинт не выбрался из какого-нибудь огненного ада. Ей почему-то всегда представлялся грохот взрывов, фейерверк на полнеба. А на самом деле, все выглядит так, как будто чья-то рука просто прикрутила огонек. И он гаснет. Ужасное слово, она даже мысленно не хочет его повторять, но оно навязчивым шепотом повторяется в ушах. Если прислушиваться к тишине, будешь все время слышать этот шепот, и быстро сойдешь с ума. Ванда предпочитает разговаривать вслух. Может быть, он где-то там все-таки сможет услышать ее голос? Врачи сказали - не прекращай говорить с ним. Сторожи момент: если он очнется хотя бы на минуту, надо попытаться удержать его в сознании. Второго шанса может уже не представиться. - Просто дай мне один-единственный шанс, - шепчет она, подвешивая к капельнице пакет с прозрачным раствором. Один - шанс, - она вставляет иглу в катетер в правом локтевом сгибе. Капельницы приходится делать каждый день - физраствор, глюкоза, поддерживающие препараты. Его сердце слабеет, перестает справляться. Ванда осторожно разматывает повязки на его руках. Бинты присохли, отдираются с трудом. Приходится вначале размачивать их водой. - Знаешь, в Ваканде, - говорит она, - меня как-то познакомили с ведьмой, которая могла возвращать в этот мир умирающих людей. Это была очень некрасивая полная женщина, похожая на жабу. Но как только ты начинал говорить с ней, через 5 минут ты забывал о ее внешности. У нее был потрясающий голос - низкий, звучный... Как эолова арфа, как ветер поет над водой. Один раз я видела, как она это делает. Она легла рядом с охотником, раненым в грудь - тот уже не дышал. Обхватила его руками. Она подула ему в висок и завыла. Она шептала ему на ухо свои заговоры, и выла, и держала его за руку, и вдруг я увидела, что он снова начал дышать. Потом я спросила ее - что она сделала. И она ответила "Я просто помогла ему найти дорогу домой. В тумане или в темноте мы находим свое жилье по голосам собак. Надо чтобы кто-то звал тебя, и тогда ты вернешься, даже если твои глаза не видят дороги". - Что мне сделать, Клинт, чтобы ты вернулся? Как тебя позвать, чтобы ты услышал? Ванда осторожно прижимает к своей груди его искалеченные ладони. На них нет живого места - одни только плохо затянувшиеся порезы в запекшейся крови и бугристые, неровные швы, из которых торчат разлохмаченные нитки. Ванда, плача, целует каждый шов, каждый порез, один за одним, обволакивая их, будто дыханием, золотистой дымкой. - Ты вот здесь, Клинт, под ребрами, слева, - хороший выстрел. Я иногда уже не различаю, где твое дыхание, а где мое. Кем бы ты ни был - я всегда буду любить тебя. Сколько бы нам ни осталось, - я всегда буду любить тебя. Я хотела бы прожить вместе с тобой целую жизнь, каждое утро просыпаться рядом, идти умываться в ванную и отправлять детей в школу. Но если уж так вышло, что никогда у нас не будет всего того, что должны иметь люди, то пусть будет хотя бы сколько-то ночей вместе, и общая постель, и одна винтовка на двоих. Вернись ко мне, на сколько получится. Иди на мой голос. Дай мне руку, и я отведу тебя домой. Он, конечно, не отвечает. *** Тони умывается, надевает чистую рубашку. Смотрит в зеркало, думает - может, еще побриться? Ты просто боишься и тянешь время. Зрелище, надо сказать, так себе. Глаза блестят, как у кокаинщика. Лицо осунулось, в морщинах залегли тяжелые тени. Под глазами мешки, как после многодневного запоя. А ведь не пил ни капли. Просто не спал. Хватит жалеть себя, Тони. Пора идти к Стиву. *** Стив Роджерс. Правильное, красивое лицо на старых черно-белых фотографиях. У отца был целый архив. Говард перебирает их, а маленький Тони крутится рядом, лезет под руки. "Папа, кто это?". Говард мягко отодвигает его ладонью в сторону, говорит, не отрывая взгляда от снимков: "Это лучший человек, которого я знал в своей жизни". Лицо у него при этом... странное. Тони никогда не видел у отца такого выражения. Даже когда принес ему самого лучшего в мире робота, которого собрал сам. Отец всегда смотрел на Тони требовательно. Испытующе, как на новую техническую модель: мол, чего от тебя ждать? Отец никогда в жизни, не разу не посмотрел на него так, как на Стива Роджерса. С восторгом. Не то чтобы Тони не старался. Долгие годы увидеть это выражение в глазах отца было его мечтой. Тони Старк умел бороться за свои мечты. И он становился лучшим везде, где мог. Черт, он даже после долгих интриг стал капитаном школьной сборной по американскому футболу (все закончилось, когда щуплого, легкого Тони увезли с матча с сотрясением мозга). - Папа, я поступил в Массачусетский технологический с лучшим результатом из всех соискателей. - Молодец, - говорит Говард, глядя куда-то мимо него. Но Тони все-таки успевает заметить в глазах привычное, неизменное: "Не тот". В тот день Тони повзрослел, поняв для себя одну важную вещь. С мертвыми не соревнуются. С ними невозможно соперничать. Зато их можно ненавидеть. Долгие годы он ненавидел Стивена Гранта Роджерса - человека, который отнял у него отца. Ненавидел саму память о нем, его улыбку на старых черно-белых фотографиях. Ненавидел его самого, с удвоенной силой, - чертов оживший идеал, живой анахронизм из антарктических льдов. Не от мира сего, не из этого времени и даже не из эпохи второй мировой. Воскресшая легенда, ты казался чем-то удивительным, из эпохи короля Артура, - думает Тони, шагая по коридору. - И дело даже не в твоем нелепом щите. Ты был слишком цельным для нашего расколотого сомнениями века. Каждого из нас раздирают сомнения, мы всегда в раздоре сами с собой. А ты не то что бы не сомневался - нет, сомневался, конечно. Но всегда был настолько цельным - в своем желании всех защитить, в своей вере, и любви, и в ненависти, - что к тебе просто нельзя было оставаться равнодушным. Можно было или ненавидеть, или восхищаться всей душой. Вот и я - сначала ненавидел, а потом полюбил. В какой-то момент я, наконец, понял, что в тебе увидел мой отец. Не силу или ум он видел. Не супергероя родом из пробирки. Говард увидел твою чистую душу. Она-то как раз не изменилась. Я восхищался тобой, кажется, даже когда ненавидел. Ты притягивал меня, может быть, потому что мы так непохожи. Я восхищался тобой, когда там, на заброшенной базе ГИДРЫ в Сибири, я сбивал тебя на пол ударом стального кулака, а ты раз за разом поднимался. Даже когда ты занес над головой щит, и я закрыл глаза, потому что был почти уверен, что ты ударишь в открытое горло, - даже тогда я восхищался тобой, Стив. Не знаю, понял ты или нет, что я даже не попытался закрыться. Тони медлит перед дверью. Ему страшно. На стук никто не отзывается, как он и ожидал. И Тони вскидывает руку в стальной перчатке и выпиливает замок. - Стив. Он безучастно лежит лицом к стене, и линия его плеч - как сломанные крылья. Тони опускается на стул, смотрит в широкую спину. В оглушительной, звенящей тишине теряются все заготовленные слова. Что ни скажешь - все не нужно и бессмысленно. Что он может сказать? "Мне очень жаль?" "Я сочувствую?" "Я рядом, Стив?" Очень хочется протянуть руку - ту, что без перчатки, - положить на плечо. Обнять, прижать к себе, не отпустить. Бедный мальчик, ничего не умеет делать и чувствовать вполсилы. Такой цельный, что это убивает тебя прямо на моих глазах. Тони вдруг кажется себе очень старым. Хочется прикоснуться, но нельзя. После того дурацкого пьяного разговора с признаниями, и в особенности после того, как Джеймс Барнс погиб, спасая его, Старка, шкуру. С мертвыми не соперничают. Этот урок Тони выучил на отлично. Тони кажется, что его сердце - перегоревший реактор. Уже остывает, но еще какое-то время может давать свет. Я кругом виноват, Стив, но я еще могу немного посветить. Как позвать тебя, чтобы ты вернулся? - думает Старк, глядя в неподвижную, окаменевшую спину. - Продумывал десятки вариантов, но все они разбились об это молчание. Что ж, он всегда был хорош в импровизации. И если надо еще раз сыграть эгоистичную скотину, то он готов. - Стив, - говорит он. - Я не могу без тебя. Не справляюсь. Мы все не справляемся. Знаешь, обидно будет сломаться сейчас, когда у нас появилась реальная возможность уничтожить их. Мы подошли так близко, Стив, к тому, чтобы смести их с лица Земли. Мы отомстим за всех, кого потеряли. Но для этого мне нужна твоя помощь. Я люблю тебя, - думает он. - Что... тебе надо? У Тони все плывет в глазах, то ли от усталости, то ли от слез. Движение плеч похоже на обвал: так приходит в движение лавина, так рушится каменная стена. Роджерс поворачивается к нему. Неподвижное, неживое лицо похоже на маску. На нем живут только глаза - резкая, болезненная, грозовая синева. - Мне нужно, - жестко говорит Тони, - для начала решить две задачи. Я не могу решить их без тебя, капитан. Первая - надо придумать, как уничтожить корабль крии, который вертится на орбите. Со станциями и бладжерами разберется Макс. Наше с тобой дело - понять, как дотянуться до корабля и растереть его в пыль теми средствами, что у нас есть. Мне нужно твое тактическое мышление, Стив. Нет, ему не кажется. Что-то в лице Стива дрогнуло. Ожило. Он глубоко вдохнул, едва заметно шевельнулись жестко очерченные губы. - Принято, - хрипло говорит он. - Вторая задача? - Второй задачей ты займешься прямо сейчас. Помнишь, я говорил тебе о пропавшем исследователе. - Да. Стив медленно садится, опираясь руками, вертит головой, разминает затекшую шею и плечи. - Кроме него, исчезло еще два человека. Один- из исследовательской группы, и один - из команды сталкеров. Картина та же - однажды утром человек просто не выходит на работу. А вчера мы обнаружили первого пропавшего. Сталкеры случайно наткнулись на него в одном из ближних тоннелей Красной зоны. Он был сильно истощен, но причиной смерти стало не это. - А что? - Несколько ножевых ранений. - Ч-черт... Роджерс морщится. - Мне нужна твоя помощь, Стив. Я не понимаю, что происходит, и у меня просто нету времени разбираться. Без сомнения, это опасно, и я не знаю, сколько еще людей может погибнуть. Может быть, это еще один агент крии. Может быть, это нечто другое. По Убежищу ходят самые нелепые слухи. Люди напуганы, особенно после... всего, что уже произошло. Разберись. Начни прямо сейчас. Тони сует ему в руки распечатку. - Вот тут фамилии и номера кают всех, кто близко общался с пропавшими. Коллеги и друзья. Поговори с ними, расспроси, может быть, они заметили что-то странное. Может быть, они подскажут, где искать. Поднимайся, Стив. Отдохнем когда-нибудь потом. - Да. Стив, пошатываясь, встает, доходит до умывальника, плещет в лицо холодной водой. Тони выходит, прикрывает за собой дверь, прислоняется к стене, беззвучно хватая ртом воздух. Очень болит сердце. Но теперь уже можно пойти поспать. Стив поднялся на ноги - это главное. *** Ванда боится оставить Бартона даже ненадолго. Ей кажется - он очнется именно в этот момент. Один раз она уже его оставила, когда была нужна. Больше она не сделает такой ошибки. Но все-таки иногда без нее не обойтись в других местах - например, в медблоке. А еще иногда ей надо что-то есть и забирать чистые бинты и растворы для капельницы. Возвращаясь из медблока, она подходит к его каюте и вдруг слышит за дверью какие-то звуки. Это голос. Говорят тихо, неразборчиво. Кто-то еще пришел? Она медленно тянет на себя дверь. Клинт сидит на кровати, опершись спиной о стену, смотрит в воздух перед собой, приглашающе протягивает к кому-то невидимому забинтованную ладонь: - ... да, конечно, будь как дома. В шахматы сыграем? Ванда роняет на пол сумку с лекарствами. Клинт медленно поворачивает голову на этот звук. С трудом фокусирует взгляд на ее лице, недоуменно сводит брови. Ванда смотрит ему прямо в глаза, дрожа, не решаясь шагнуть вперед. Наконец, его лицо проясняется. - Ванда, - тихо говорит он. - А это Сэм. Он теперь будет жить со мной. Ванда очень осторожно, не отрывая взгляда, идет вперед. Только бы не упустить... Два метра странного, искривленного пространства кажутся ей световыми годами. Она садится рядом, берет его за руку, шепчет на ухо: - Клинт, идем со мной. Нам нужно поговорить. - Зачем? - Нужно, - как маленькому говорит она. В его сознании так мало активных зон... Все спутано, все погасло, только несколько кусочков ясно светятся среди сумрака. Нельзя, чтобы они погасли. - Идем, - шепчет она, целует его в висок, дышит теплым, живым, золотым. Раздувает гаснущие искры рассудка. - Ванда... Хорошо. Сэм, ты подожди, я скоро вернусь. Ванда помогает ему встать. Он не так слаб, как ей казалось: пальцы сжимаются у нее на плече, как стальные. Глаза у него лихорадочно блестят, на щеках - темные пятна румянца. Эта вспышка энергии - нездоровая, понимает она. И возможно, последняя. Вот он, мой шанс. Спасибо, Клинт. Она тянет его за руку в свою каюту, закрывает за ними дверь. Он смотрит недоуменно. - Ты сегодня будешь спать у меня, - обжигающе шепчет Ванда ему на ухо и толкает к стене. - Слышишь? Так надо. Его волосы под пальцами такие мягкие, взъерошенные. Он вздрагивает от каждого ее прикосновения, прикрывает глаза, содрогается всем телом, плавится, глухо стонет прямо ей в губы, прижимает к себе, впивается пальцами так, что делает больно. И что-то вспыхивает там, в гаснущем разуме, за занавешенными окнами век. Она видит, как там что-то светит, надежно и ярко, разгоняя темноту, развеивая серый туман и шепот. - Да, - говорит он. - Да.