***
Могла ли я мечтать в августе, что буду ехать в седле? Конечно, нет. Об этом я и не мечтала, как и о том, что смогу этой конягой управлять, чувствовать небывалую легкость при особо скоростном галопе. Правда, сейчас большая скорость уже не вызывала улыбки, скорее болезненный стон. Я очень устала. И эмоционально, и физически. Тяжело было не говорить с Кларк, а добиться этого самого разговора. — Ты не можешь прямо сейчас сорваться и побежать в ваш госпиталь. Нам нужно ехать! От этого зависит наш ритуал! — Октавия, она — моя сестра! Я должна быть там. Кларк жизненно необходимо меня увидеть. — Она сможет увидеть тебя и после, а пройти подготовку к ритуалу после ты не сможешь. — Мне нужно всего десять минут. Всего десять минут на разговор. Она моя родная сестра. Я должна быть хоть немного с ней. У каждой из вас есть родные и любимые. Вы должны меня понять. Воцарилась тишина, Синтия выразительно посмотрела на Талию, Октавия опустила глаза. — Только десять минут, Мари. И только потому, что Кларк — твоя сестра, случись что-то подобное с моим братишкой Олли, я бы повела себя точно также, — сдалась Талия. — Подожди, — решила вмешаться Синтия, — выпейте с сестрой это. — Она достала из-за пазухи узкую бутылку и протянула ее мне. — Я не думаю, что вы обе когда-нибудь пили настоящее молоко. — Спасибо, Синтия. Я скоро вернусь, долго вам ждать меня не придется. Но втрое тяжелей сообщать ей не всю правду, а просто ограничиваться дежурными ответами, не посвящая во все ужасы происходящего. Не говорить обо всех своих ранениях, в которых была немалая доля вины Кларк, умолчать о постоянных вопросах Беллами о его «дорогой Принцессе» и феноменальном открытии горцев. Кларк так и не узнала, что наши друзья-товарищи погибают во время своего насильственного донорства. Мне это еще аукнется. — Спешиваемся, мы приехали, — объявила Талия и соскользнула со спины своего коня самой первой. Я рассеянно осмотрела окрестности, спустившись со спины верной кобылицы одной из многочисленных сестер Алекса. Место было незнакомое и в этом не было никакой вины ночи. — Не удивляйся. Мы находимся у восточной стены поселения, надеюсь… Понять, на что надеялась Синтия, было несложно, достаточно просто проследить за ее взглядом. Синтия смотрела на стену, вернее на открытые ворота стены. — Нам повезло, — заметила Талия, — ворота открыты. Разведем коней по денникам и сможем кое-куда сходить. Где находится это кое-куда, я так и не поняла. Когда мы развели лошадей по денникам, Синтия и Талия не поднимали эту тему, поэтому мне пришлось пожать плечами, как это сделала О, и со спокойной душой следовать за девчонками. Они здесь родились, должны знать, куда нам идти. И они знали. Подруги уверенно вели меня и Октавию через лабиринт темных улочек, мимо домов, за ставнями которых уже погас свет. Я задумалась, какой сейчас час. Далеко не за полночь, иначе ворота были бы крепко-накрепко закрыты, и куковать бы нам за высоким плетнем до самого рассвета, но люди уже разбрелись по постелям, следовательно — не меньше десяти — одиннадцати часов. Сейчас не разберешь. В конце октября рано темнеет. — Хорошо же Занитта выполняет приказ наместницы в темное время суток освещать улочки, — пробурчала Синтия. — Не нам судить, Сэнди. К тому же мы практически пришли, — спокойно ответила ей Талия. Эта девушка, насколько я могу судить с прошлого визита в Луагу, была просто олицетворением слова «спокойствие». Интересно, ее хоть что-то могло вывести из душевного равновесия? Я очень тихо задала сей вопрос Октавии, она должна знать, все-таки они вместе служат. — Ну, она спокойная, сильная и очень храбрая. Она хорошо владеет собой и не лишена дружелюбия, — так же тихо шепнула мне подруга. — Не думаю, что ее что-то может вывести из себя. Мне и этой информации было достаточно, пусть О и не дала мне полного ответа. Она полностью сошлась с моей мысленной оценкой. Правда, меня мучил еще один вопрос относительно Талии. Октавия говорила мне, что она отправилась в Тондис, не дожидаясь призыва. Зачем ей понадобилось так рисковать собой, ведь не из-за простого стремления показать, что она воин и вся такая крутая и сильная? — Мы почти пришли, — громко объявила Талия, которая вела всех нас, и поспешила прибавить: — Осторожнее здесь много ям и ухабин, ах да, еще постарайтесь не провалиться в колею. Здесь такое не редкость. Ее слова чуть припозднились. В кромешной тьме я не заметила наполненной грязью колеи и безбожно испортила свои штаны и ботинки, увязнув в этом месиве. — Занитта не выполнила и этого распоряжения Индры, — заметила Синтия, вытаскивая меня из коварной ловушки. — Нам, наверное, стоило поехать на лошадях. Тогда бы ничего такого не было, — указала на меня О. Талия в ответ покачала головой. — Запрещено. Исключение только представители особых профессий — торговцы, извозчики, мелкие чиновники. Нам, обычным честным людям, и начинающим воинам нельзя. Если узнают, сдерут до десяти серебряников — за тебя и всех членов твоей семьи. Октавия покачала головой и пробормотала, что-то об идиотских законах, которые писали воры и насильники. Ее слова вызвали смешок у Синтии и фырканье у Талии. Смех оборвался, когда перед нами внезапно вырос большой дом, окруженный высоким деревянным забором. В одном его окне горел свет. — Слава Богам! — воскликнула Синтия. — Она еще не спит. Я не успела спросить кто такая она, как Талия отворила калитку (как ни странно она даже не заскрипела) и жестом приказала всем нам подойти ближе к широкому крыльцу, но не подниматься на него. Сама она осторожно прикрыла калитку, прошла мимо нас и громко постучала в дверь, после сразу же спустилась по лестнице к нам. Сначала ничего не происходило, а потом до меня донеслись легкие шаги, и вот дверь приоткрылась. — Кто вам нужен? Мои дети все спят, — спросила незнакомая мне полноватая женщина, закутанная с головой в пушистую шаль. — Мама, мама, это я! — откинув все свое спокойствие, воскликнула Талия и вмиг вскочила на крыльцо. Мать Талии без лишних слов крепко прижала ее к себе, а потом и нерешительно приблизившуюся к ней Синтию. Она целовала обеих в щеки и лбы и все шептала, как сильно она верила в то, что ее девочки пережили ту страшную ночь и не менее страшные дни в Тондисе. Временами она вспоминала и дерзкий поступок Синтии, посмевшей пробраться в лагерь, вопреки всем правилам, и тем не менее получить пряник. Пока они так стояли и обнимались, я и Октавия не знали куда себя деть. Мы лишние в это счастливое мгновение воссоединение семьи. К этой женщине вернулись обе ее дочери (никогда бы не подумала, что Синтия сестра Талии). Может, нам нужно уйти? — Так, ладно, отпустите меня обе. С вами я забыла про все святейшие правила гостеприимства. — Её дочери (теперь я буду называть их только так) нехотя отпустили ее, и женщина посмотрела на нас с О. — Мне сообщили, что вы желаете заключить святейший союз. Это так? — Да, мэм. — Хорошо, входите в дом. И да, девочка, — она повернулась к Октавии, назвавшей ее «мэм», — зови меня Хельга. Хельга заставила нас четверых тщательно вымыть лицо и руки и, не слушая никаких возражений, усадила в большой комнате, служащей семье и кухней, и столовой, и гостиной, за стол. Ужин был сытным. Я знатно соскучилась по домашней пище и свежеиспеченному хлебу. В лагере ничего такого не съешь, там готовили совсем не так. — Спасибо большое, очень вкусно. Если я могу как-то помочь… — Что ты, девочка. — Всплеснула руками Хельга. — Сейчас ты и твоя подружка отправитесь спать. Завтрашний день обещает быть тяжелым, вы должны отдохнуть. Так что идем… Она привела меня и Октавию в небольшую спальню, где стояло ровно две кровати. Синтия и Талия не стали нас сопровождать, сославшись на то, что очень устали и хотят спать. — Спокойной ночи, девочки. — Хельга опустила свечу на стол и покинула комнату. …Утро пришло внезапно. Казалось, всего минуту назад я слышала сопение Октавии и сама лежала, носом зарывшись в подушку, а теперь меня трясли за плечо. — С добрым утром, девочки. Пора вставать, — пропела Хельга, растормошив сонную Октавию. Подруга что-то негодующе промычала. — Сегодня важный день.***
Не только у Мари утро началось еще до рассвета, единственное различие — Кларк разбудили не для подготовки к ночному сакральному ритуалу, а для забора крови и установки элементарнейшей капельницы. — Что со мной? — хриплым голосом поинтересовалась она у пожилой медсестры. Женщина в белом накрахмаленном халате окинула ее жалостливым взглядом, от которого внутри у Кларк все сжалось. Обычно так смотрели на неизлечимо больных, но ведь у нее нет ни рака, ни ВИЧ, она просто частично лишилась памяти. Амнезия же не диагноз рака, правда? — Ты главное не нервничай, милая. — От этих слов Кларк почти почувствовала, как ее желудок ухнул куда-то вниз. Точно рак. — Пока никто ничего определенного сказать не может. Такое сочетание симптомов… Женщина умолкла. Кларк вытаращенными глазами уставилась на нее, молясь лишь об одном — чтобы ей сказали правду. Это происходит с ее организмом, она уже совершеннолетняя (хоть совсем и не помнит своего Дня Рождения) и имеет право знать, коль умирает. — Какие симптомы? Что, черт возьми, со мной случилось?! — Кларк едва не кричала. Едва не пугала медсестру. — Девочка… — Что со мной происходит?! Почему я ничего не помню? Женщина снова жалостливо поглядела на нее, и Кларк так и прочитала в ее глазах: «Бедняжка. Совсем молоденькая еще, а уже нахваталась такого, что до гроба не разгребешь». И этот взгляд, и эта невысказанная фраза разозлили ее настолько, что боль от иглы в вене показалась чем-то незначительным. — Вчера поздно вечером поступил вызов от твоей сестры, Кларк. Ты упала в обморок, мы полагаем, что в этом кроется причина твоей амнезии. — Полагаете? — переспросила Кларк. — Значит, не до конца уверены! Вполне возможно, что со мной все очень серьезно, а вы даже не знаете. Когда будет точный диагноз? Кларк тут же поняла, что доконала женщину своими вопросами и излишне эмоциональным реагированием на ответы. Ей стоило выбрать несколько другую тактику разговора… — Значит так, хватит все спрашивать у меня, — неожиданно сурово одернула ее медсестра. — Я не могу говорить за лечащего врача. Кларк представила физиономию своего возможного врача, мрачно подмечая, что это точно не друг-Джексон. Воображение нарисовало ей портрет: маленькие черные глазки, узкие скулы, губы, седеющие волосы и общая худоба. Девушка с отвращением мотнула головой. Если ее врач — Аврелий — этот вечно недовольный, крикливый старикашка, почему-то люто ненавистный Мари, удача явно не на ее стороне. — Роман Аврелий мне и так ничего не скажет, мэм, — отчаянно проговорила Кларк. Медсестра уже стояла у самого порога, но услышав слова беспокойной пациентки, удивленно на нее посмотрела из-под своих очков. — Но твой лечащий врач не он, Кларк. Тебя лечит Эбигейл Гриффин, она зайдет к тебе как сможет. — Девушка, ошеломленная тем, что ее лечением займется мама, не задала больше ни одного вопроса. Медсестра расслабилась. — Попробуй поспать, девочка. Кларк решила воспользоваться ее советом: натянула одеяло по самый нос, закрыла глаза. Очень скоро легкая дрема приняла ее в свои объятья… чтобы через несколько секунд перед ее закрытыми глазами пролетела ослепительно белая вспышка и появились отдельные картины. Без звука. Она бежит, в стволы хвойных деревьев вонзаются стрелы. Ее валят на землю, заносят нож. Мари уворачивается от летящих одна за другой стрел. Лежащая на земле Бирн с оторванной рукой. Огромная горилла, играющая взрослым парнем, как котенок с клубком ниток. Она сама с ужасным украшением на шее под руку с чудовищем. Она танцует с подобием балрога из Властелина Колец вальс и смотрит на него с обожанием. Она сталкивается с сестрой и цепко хватает ее за руку, тащит по склону вверх, что-то зло шипя. Сестрино запястье под ее пальцами краснеет, и после на коже Мари можно увидеть характерные отпечатки пальцев. Последний кадр — собственное лицо, на котором выделяются глаза — расширенные, дикие, излучающие злобу и презрение. Кларк практически подпрыгнула на кровати, жадно ловя воздух. Что за черт! Секундой спустя ее голову наполнили звуки, возгласы, голоса — все, что неправильно синхронизировалось с кошмарной картинкой из сна. Она вспомнила каждое свою слово, каждую мысль или желание, что сорвались с ее языка или появились в голове, и ей стало не по себе. Как она могла думать и делать ТАКОЕ? Как могла не вмешиваться, когда родную кровиночку буквально расстреливали у нее на глазах? Что же еще она натворила, чего не помнит? Кларк не смогла заснуть ни через час — когда сняли капельницу — ни еще через полтора часа. Так она и просидела на больничной койке, разглядывая окно, до самого завтрака, боясь прикрыть глаза.***
Мы не завтракали — сразу же после пробуждения и умывания Хельга вывела нас во двор и провела к бревенчатому домику размером с два хороших сарая под нужные в быту вещи. Внутри домика несколько комнат, Хельга их как-то называла, но у меня из головы все названия вылетели в тот же миг, как влетели. Женщина к названиям больше не возвращалась — она уже сообщила нам, как называется рубленный деревянный домик и зачем мы сейчас его посещаем. — Первая ступень подготовки к ритуалу — физическое очищение. Именно для него вы здесь. — Мы просто должны вымыться в бане? — спокойно уточнила Октавия, пока я глазела по сторонам. На корабле ничего такого никогда не было. Наверное, только за возможность созерцать подобные… строения мне стоит поблагодарить автора проекта «Сотня», ни за что другое его благодарить не следует. Мы прошли через боль и страдание, а некоторые до сих пор проходят… — Именно так. Сейчас я ухожу, а вы обе оставляете все свои вещи в предбаннике и идете париться и мыться в баню. Когда придет время, я вернусь. Она оставила нас одних и крепко закрыла за собой дверь. — О, а где именно нам нужно раздеться? — самым невинным тоном поинтересовалась я у подруги. — Ты хоть что-то слушала из объяснений Хельги? — Неа. Октавия покачала головой и театрально закрыла лицо руками. — Скажи, вот что бы ты без меня делала? Нам туда. С первых же минут моего пребывания еще только в помывочной я в корне поменяла собственную систему ценностей. Здесь слишком жарко, вода — сплошной кипяток, в который сколько не лей холодной воды, все равно потом страшно такой ковш отправлять себе на голову. Мыло какое-то странное, не такое как в «Лагере…» или на Ковчеге. Оно очень скользкое и от него сильно пахнет травами. Впрочем, все это смущает только одну меня. Октавия вовсю наслаждается и бесконечной духотой внутри помещения, и кипятком в ковше, и даже пахучим мылом. Им она уже в третий раз натерла все тело и смыла несколькими ковшами воды. Глядя на мои неловкие попытки совладать с ужасно скользким мылом и, наконец, натереть себе спину, первые пять раз она дружески посмеивалась, на шестой предложила свою помощь. И черт бы меня побрал, если бы я ее не приняла. Хуже моечной оказалась только парилка. Тут даже нежащаяся под чуть разбавленным кипятком Октавия согласилась со мной, кое-как устраиваясь на горячие доски скамьи. Меня хватило на пятнадцать минут, Октавию — чуть дольше. Следующий час мы то парились в парилке, то от жара сбегали в помывочную, где брызгали себе на лица и плечи холодной водой. На третий раз нашего мужественного побега из парилки, двери в помывочную чуть приоткрылись. Вошедшая Хельга нанесла на разгоряченную кожу пихтовое масло и помогла облачиться в мягкие банные халаты. — Поздравляю, этап физического очищение пройден. Но это еще не все. До ритуала Братства вам необходимо пройти этап душевного очищения. Хельга вывела нас в предбанник. Я ожидала, что дальше она толкнет дверь, и мы отправимся в холодный коридор. Женщина толкнула дверь, только отнюдь не в коридор. За незаметной серой дверью у восточной слабоосвещенной стены предбанника располагалась целая комната. Внутри — круглый деревянный стол под белой кружевной скатертью, вокруг стола стулья с высокой резной спинкой, под столом мохнатый ковер. На стенах комнаты развешаны гобелены и причудливые полотна, по углам стоят шкафы, битком набитые книгами в красивых цветных обложках. — Вау, — протянула Октавия. — А что мы будем… Чай с печеньками! Серьезно? Я посмотрела на стол и отметила для себя то, что не заметила. По центру стола стоял глиняный чайник с двумя маленькими — чуть больше стопки — глиняными стаканами, рядом с ним — гора печенья на синем блюде. — Я думала: мы здесь для прохождения следующего этапа подготовки к ритуалу… На лице Хельги не дрогнул ни мускул. — Что же заставляет тебя сомневаться в цели нахождения в этой комнате, Мари? — мягко спросила она. — Здесь чайник и тарелка с печеньем. Какие же это инструменты для ритуала духовного очищения? Я думала… — …увидеть жреца, магистра или кого-то еще из духовной братии, — понимающе кивнула мне Хельга. В глазах женщина блестели искорки веселья. Невольно я задалась вопросом, ожидала ли она от нас такой реакции. Не похоже, чтобы мы с О были первыми, кто проходит этот странный ритуал. В смысле, если верить словам Октавии, передающим слова Линкольна, то этой церемонии ни много ни мало тысяча лет, за тысячу лет точно нашлась еще какая-нибудь пара друзей-подруг, усомнившихся в предназначении чайника и печенья. — Ну да, — нахмурилась Октавия, — их присутствие было бы логично, потому что, если я что и понимаю, то душевное очищение должно представлять собой исповедь, а не, извините, гоняние чаев. Выражение лица Хельги не изменилось, словно она не слышала, возможно, кощунственных представлений Октавии о святейшем из их религиозных таинств. — Исповедь будет, — пообещала нам Хельга, — только не перед жрецом, а перед друг другом. Вы хотите стать парабатай — связанными клятвой Братству — значит, у вас не может быть тайн друг от друга. Раскройте их сейчас в приватной беседе, опустите тяжкий груз с плеч. Без вынесения на поверхность всех своих скелетов в шкафу невозможно духовное очищение, а значит, и весь ритуал. Мы должны сообщить друг другу все свои секреты. Раскрыть все без утайки иначе плакали все наши планы, — поняла я и помрачнела. Это ж надо же было так попасть! Всю жизнь шарахаться от мозгоправов и тут нате вам — признавайся в том, том, том. Мое первое признание будет в том, что ни хрена я не могу раскрывать свои тайны. Слишком скрытная. Я же по сути своей в основном одиночка, только в этом году смогла сблизиться с таким количеством людей и тут признавайся… — Чай поможет вам расслабиться и просто душевно побеседовать. За сим, мои милые девочки, позвольте откланяться. И она вышла, оставив нас одних. — Что будем делать? — Я беспомощно оглянулась на Октавию. — Поболтаем. — Пожала плечами подруга. — Все равно нас обяжут вытрясти из себя душу. Не сделаем этого — таинству кранты, а оно — единственная вещь, которая может тебе помочь. Октавия принялась разливать горячий чай по стаканам. Я не знала, куда себя деть. Зачем мне что-то еще узнавать об О, когда я знаю о ней все? Знаю ее как себя. Знаю, где она получила тот косой тонкий шрам через лоб, те множественные раны, белыми почти незаметными рубцами покрывающие ее кисти. Знаю о ней все. Все мотивы, заставляющие ее идти против заскорузлой системы, делающие ее в глазах нашего общества прокаженной. Ее мечты и желания. Разве этого мало? — Готово. Иди к столу, Мари, будем пить чай. Она протянула мне маленький теплый стаканчик. Выпили содержимое до дна, Октавия снова схватила чайник и наполнила наши стаканы. — В тот день, когда Кларк и Беллами ушли на болота, именно я стояла за отравлением караула Линкольна орехами, — ни к селу, ни к городу проронила Октавия. — Я хотела ему помочь, потому пошла на это. — Я понимаю это. Твой поступок не принес ничего плохого, а вот мой… — Я еле удержалась от желания зажать себе рот. Слова прорвались из горла сами. — Перед тем как идти на мост я никому не сказала, что моя сестра все сообщила Беллами. — Ты не могла предвидеть, чем закончится это. Что ж, раз это сеанс правдотерапии, думаю, имеет смысл начать признавать все свои подвиги с самого начала жизни. Октавия выпила не меньше десяти стаканчиков чая, пока признавалась во всех своих шалостях. Она рассказала мне, как случайно разбила вазу мамы и избавилась от всех улик, как изредка подмешивала краску в шампунь брата, а потом ссылалась на его плохое качество, как, штопая подушки, она случайно зашила внутрь удостоверение Беллами, и он за это получил крепкий выговор, и наконец… — В детстве мы часто играли в одну не самую безопасную игру — перемещались по комнате, стараясь не задеть пола, потому что правила были таковы: кто коснется пола — проигрывает. Я не любила проигрывать, и однажды это мне стало боком, чуть не погубило. Я полетела с дивана на металл палубы. Разбила губу и рассекла себе бровь. Крови была так много, а в этот день должна быть проверка. Беллами успокоил меня, взял нож и порезал себе руку, чтобы позже объяснить офицерам, что кровь натекла из его раны. — Ничего себе! — ахнула я. — Да, такой эпизод был в моей жизни, — усмехнулась Октавия. — Как и тот, когда я взяла старину Нико в заложники и хотела выменять его на Линка, но ничего не вышло — прибежали жнецы и сказочке пришел конец. Сказав последние слова, Октавия откинулась на спинку стула и блаженно выдохнула. Кажется, высших сил удовлетворило ее богатое признание и больше они с нее ничего решили не спрашивать. Я почти не сомневалась — сейчас О наверняка чувствовала, как тяжелый груз недосказанности сорвался с ее плеч и полетел в тартарары, освобождая ее, но она не приняла этого освобождения. Продолжила изливать мне душу. — Позавчера я нарушила прямой приказ главы нашей разведгруппы. Вместо того чтобы затаиться в лесной кроне, я приблизилась максимально близко к стану врага и не стала предупреждать об этом никого. Горцы были вооружены, и их было больше, чем я думала. Честно сказать я думала, что погибну в том ущелье… Меня спас Линкольн… снова. Мы скрыли этот эпизод ото всех, потому что узнай обо всем Индра, боюсь мне пришлось бы несладко, а тут… В общем, когда подошел глава нашей группы к тому месту, где я должна была сидеть на дереве, я спустилась с верхушки и заодно умудрилась нейтрализовать горца, подошедшего к нему со спины. Тогда мы схватили языка, и за это Индра наградила меня при всех. Вот и все. Теперь ты знаешь две моих самых главных тайны. — В детстве я тоже шалила и Кларк тоже. В этом плане мне было чуть легче, чем тебе — у нас разница всего в два года. Бывало я вырезала из занавесок фигурки, а когда их находили, говорила, что все это работа Кларк. Первое время работало, позже родители перестали верить, да и сама Кларк могла шибануть маленькой подушкой от дивана. Ну, знаешь, обтянутая грубой материей и заполненная поролоном. Октавия кивнула, протягивая мне наполненный до краев стакан с чаем. Я отпила и под воздействием божественного напитка поведала о практически всех детских проделках. — Он как раз меня к тому времени достал, и я не нашла ничего лучше, кроме как окунуть блинчик в джем и припечатать ему на рубашку. Видела бы ты его лицо… Октавия заливисто рассмеялась, едва не расплескала свой напиток. Папе, ставшему свидетелем подобного поведения, было совсем не смешно. Кларк вечером того же дня шепнула мне на ушко, что одно лишь чудо удержало нашего отца от решения посадить меня на домашний арест. — Но вишенкой на торте из всего того, что я рассказала тебе, был непосредственно мой поступок, включивший меня в состав Сотни. — Октавия отставила свой чай в сторону. Раньше эту историю она слышала только в двух словах, сейчас я готова поведать ей ее во всех подробностях. — Моего отца только-только казнили, а сестру накануне арестовали, ну и у меня сдали нервы. Когда в школе ко мне подошел какой-то азиатский мужик и предложил помощь в освобождении сестры, я и подумать не могла о чем конкретно пойдет речь. Позже узнала — речь шла об убийстве Джахи, но меня это не испугало, а только воодушевило. Шамуэй говорил так, что заслушаешься. Он дал мне пузырек с клофелином, и я подлила его охране. Я действовала по разработанному им плану. Лейтенант обещал оказывать любую посильную помощь, но он мне не помог, когда я замешкалась и не смогла убить Джаху. Шамуэй не вытащил ни меня, ни Кларк из тюрьмы. Он просто забыл про нас. Сейчас с вершины своих шестнадцати лет я осознаю какой глупостью было верить обыкновенному мошеннику, но тогда… Да, тогда я была девочкой, которой было бы лучше обратиться к психотерапевту, чем соглашаться с авантюрой незнакомца. — Этот гад и моего брата подставил под удар, — зло процедила Октавия. — Спасибо за правду. Кивнула ей, но в сердце что-то екнуло. Это не вся правда. О не знает, что на самом деле меня гложет. Я ведь все время избегаю разговоров об этом. Обо всей той чертовщине, что происходит со мной. — На самом деле это не вся правда, Октавия, — тихо проговорила я. — Со мной происходит черт знает что! Снятся сны, в которых меня пытают, я так или иначе страдаю, или от меня что-то требуют, или я вижу смерти. Ужаснее всего, что они сбываются. — О недоверчиво глянула на меня. — Я видела расстрел Аньи задолго до того, как она погибла, видела смерть Финна, находясь в плену, в моем сне его заколола Кларк. Боже, я даже видела тех, кого убил Финн, когда они были еще живы. И все это меня чертовски пугает. Также как и прогноз моей будущей жизни. — Октавия круглыми глазами воззрилась на меня. Я пожала плечами. — Ходила к ведьме вместе с Кейт, и она, ведьма то есть, сказала мне, чтобы я береглась одиночества, поскольку смерть ходит за мной по пятам. В принципе ничего нового. Глиняный стакан тут же вылетел из пальцев Октавии и разбился о деревянный пол комнаты. — И ты молчала о таком?!***
Часы на ее запястье показывали десять часов ровно. Белая вспышка воспоминаний настигала Кларк уже три раза. Первый — когда она застегнула на запястье отцовские часы, оставленные на тумбочке, по-видимому, сестрой. Второй — стоило Кларк прикончить йогурт, а третий — совсем недавно в ванной. Каждый раз все ощущалось особенно остро. Если в самый первый раз это было не более чем картинка с отстающим звуком, то в четвертый — картинка и звук шли синхронно, она не только видела и слышала, но еще могла и все хорошо ощущать. Кларк не понимала. Не понимает. И, скорее всего, не сможет понять. Под чем она находилась, говоря сестре те ужасные слова? Что ей двигало, когда она раз за разом танцевала с демоном в истинном обличье и заключала с ним какие-то сделки? Как у нее вообще язык повернулся солгать всем о состоянии Мари? Ни на один из вопросов она не могла дать никакого ответа. Кларк надеялась, что все это не более чем наваждение, галлюцинация, но стоило ей взглянуть на свои испещренные шрамами руки… — Детка, не стоит тебе себя так мучить. — В начале одиннадцатого к ней зашла мама. Как всегда бесшумно. Услышав ее голос, Кларк оторвала взгляд от ужасной разрезанной пентаграммы на ладони и посмотрела на родного человека. У мамы под глазами синие круги, сама она изрядно похудела. Кларк невесело подметила для себя, что, скорее всего, с мамой такое начало происходить после первой веселенькой поездки в Тондис, просто она не замечала. — Физически ты полностью здорова. — Быть такого не может! У меня все болит, я практически ничего не помню, а если что-то и вспоминаю, то это причиняет мне одни страдания! Что со мной не так, мама? Мама степенно прошла к ее тумбочке и наполнила стакан водой. Ее лицо продолжало излучать спокойствие, словно и не родная дочь практически молила о правде. — Выпей и успокойся. — Она вручила стакан в руки дочери. Кларк инстинктивно отпила. — С точки зрения нашей медицины ты здорова. В твоей крови никто не нашел ничего патологического. А вот если смотреть на твое состояние с другого угла… То, что ты испытываешь сейчас — закономерная плата за твое безрассудство и импульсивность. И, поверь мне, тебе еще очень повезло. У Кларк отвисла челюсть, руки едва не выпустили стакан. Мама знает о проведенном ритуале? Судя по словам, да. Боже, только этого ей не хватало для полного счастья! — Я не понимаю о чем ты, — проговорила Кларк таким тоном, что даже дурак бы понял — все она понимает и знает. — Мне, кажется, ты все отлично понимаешь. Единственное, что ты не могла понимать — происходящее с твоим сознанием, появление странных, навязанных кем-то чувств, мыслей, идей. Ты можешь бесконечно утверждать, что знаешь все или намного умнее меня, итог произошедшего это не изменит. — Что со мной случилось? — еле ворочая языком, спросила Кларк. Мама покачала головой. — Не сейчас. Всю правду ты узнаешь вечером. Надеюсь, к этому времени твоя амнезия пройдет, и ты все вспомнишь. Пока могу сказать лишь о том, что это далеко не конец. Этой ночью тебе придется кое-что сделать. — Что? — Все после, — отрезала мама. — Не зачем тебе забивать голову лишними мыслями. Кларк едва не взвыла от досады. Вот зачем говорить о грандиозных планах, а потом так сурово все обламывать?! Да что там планы! Мама не рассказала, насколько серьезно она больна! Ну, что за непруха! — И что я, по-твоему, должна делать до вечера? Я же теперь не успокоюсь! — возмутилась Кларк. Тон матери не изменился. Говорила она все тем же спокойным голосом. — Ты должна отдыхать и не беспокоиться попусту. У меня все под контролем. Можешь порисовать, я принесла тебе альбом и карандаши. — На тумбочку опустились практически бесценные предметы. — В два к тебе зайдет Рейвен. Ты не заскучаешь, Кларк. Мама поцеловала ее в лоб, показав тем самым, что разговор окончен. Кларк пришлось просто смириться с тем, что ей пока не доверяют всю информацию о ее собственном самочувствии и попытаться немного поспать до прихода вспышки или Рейвен, или и того, и другого.***
— Как ты могла молчать о таком?! Октавия нервно наматывала круги по комнате, где мы ночевали. Если при боевой подготовке в Тондисе ее в числе других новобранцев и учили скрывать свои чувства, сейчас это совершенно незаметно. — Могла и продолжу молчать, если ты сию же минуту не сядешь на кровать. У меня от тебя уже закружилась голова! — Неженка, — буркнула Октавия, но все уселась на краешек застеленной льняным покрывалом кровати. — Я никому не говорила о том предсказании, потому что не хотела никого волновать. Расслабься, все в полном порядке. Что ж не бывать мне великим оратором. Мои слова дали ровно противоположный эффект — О вскочила с кровати и снова начала мерить шагами гостевую комнату. — В полном порядке? Ничего не в порядке! Если верить той гадалке, тебе может грозить смерть! Нужно что-то делать! Как-то помешать плохому! Я упала на кровать и сквозь ресницы наблюдала за Октавией. Пусть ищет философский камень, если так хочет. Все равно от судьбы не убежишь. Помниться Финна мы не смогли вытащить из лап смерти, чем я лучше? — Не нужно ничего предпринимать, О. — Подруга неверяще воззрилась на меня. — Правда, не надо. Коль мне суждено умереть, я умру. Мы не властны над судьбой. — Да кто тебе вбил в голову такой бред?! — Вскрик получился бы гневным, если бы голос не подвел свою хозяйку и не дрогнул бы посреди фразы. Октавия откашлялась. — Мы сделаем что-то. Ты не умрешь. Судьба, предсказания — это ничего не значит. Мы — те, кто кроят свою жизнь и предрешают ее исход. Она, как пьяная, пошла из того угла, где стояла, к моей кровати и практически рухнула на нее. Ее дрожащие пальцы нервно теребили край фланелевой рубахи, заботливо выданной нам в комплекте со штанами Хельгой. Я должна была что-то сказать. Что-то, что расставило бы все точки над i между мной и Октавией. Лучше пусть она узнает об этом сейчас от меня, чем позже от других. — Лаю это не помогло, как и Ахиллесу, Акрисию, не думаю, что стоит продолжать дальше. Они получили предсказание и как бы ни исхищрялись все равно погибли. От судьбы не убежишь. Мы не кроим свою жизнь, а живем по сценарию, чьему-то плану. — И ты говоришь мне об этом только сейчас, — прошептала Октавия, очевидно, не в силах поверить в мои слова. — За несколько часов до церемонии… Она надолго замолчала, разглядывая свои колени. Я бы совсем не удивилась, если бы прямо сейчас она заявила, что не собирается устанавливать между нами духовную связь и приносить обеты. Я бы совсем не удивилась, если бы Октавия встала с этой кровати, тряхнула гривой волос и послала бы все к черту. Я бы совсем не удивилась, если бы все дружеские отношения между нами были бы безвозвратно потеряны. Но вот чего я абсолютно не ожидала — произошедшего дальше. Октавия внезапно подняла голову, распрямила плечи и так взглянула, что я сразу отказалась от всех своих теорий и домыслов. — Черта с два я откажусь от церемонии Братства. В этом можешь даже не сомневаться. Как и в том, что я не позволю тебе умереть. Тот, кто решит прийти по твою душу, сначала должен будет убить меня, потому что по-другому никак. В этом мире слишком мало людей, которые мне по-настоящему дороги, по правде говоря, их всех можно пересчитать на пальцах одной руки, и ты входишь в это число… Мне не суждено было хоть как-то прокомментировать слова моей без пяти минут духовной сестрицы — дверь приоткрылась, и в проеме показалась огненная макушка неунывающей Синтии. — Не возражаете, если зайду? — спросила она. — Нет, — ответила я, Октавия просто помотала головой. Синтия появилась ровно посреди тяжелого разговора, не удивительно, что О так вяло реагирует. Вся присущая ей сила ушла на пламенную речь и сопутствующие ей переживания. — В доме сегодня праздник, — буднично поведала нам Синтия, севшая на пуфик у двери. Она по-турецки скрестила ноги, положила на них клубок крашеной шерсти и резво начала вязать крючком. — В честь вашего возвращения домой? — Не только. Стол накрывают также в честь вас двоих. — Что?! — Октавия просто подорвалась с кровати. Вытаращилась на Синтию, спокойно набирающую ряды. — И Хельга молчала! Мы обязаны помочь! Накрыть на стол там, посуду помыть… ну уж точно, не сидеть и трепаться языками! Я подалась вперед, смотря то на подругу, то на девочку — вероятно дочку Хельги. И в очередной раз удивилась. Синтия, для которой обычно присуща импульсивность, проявляла удивительное спокойствие. — Сядь, Октавия. Вас обеих не позвали, поскольку в этом доме сильнее, чем в других, блюдут правила гостеприимства. Покуда вы гости, хозяева не могут заставить вас помогать им. Это для обычных гостей, а вы приняты в доме женщины, отмеченной милостью Матери и награжденной орденом святого Братства. Так что все делаем строго по инструкции: накормить, спать уложить, баньку истопить, в баньку проводить, замызганные вещички постирать, из баньки забрать, дать чистое, вернуть обратно в хату. — Твоя мама жрица? — осторожно поинтересовалась я. И тут же устыдилась своему вопросу, заметив, как на миг в глазах Синтии появилась боль. — Хельга — мне не мать, она та, кто взял меня под свое крыло, когда я осиротела. И нет, она не жрица, всего лишь человек, который подготавливает будущих побратимов, таких же, как вы, к церемонии. — Ты сказала: «Она отмечена милостью Матери». Почему ты так думаешь? И кто вообще эта Матерь? Синтия перевела дыхание и заметно расслабилась. Я же сделала себе мысленную заметку ни при каких обстоятельствах не пытаться вызнать у девочки, каким образом она осталась сиротой. У всех свои секреты. — Да, отмечена, — кивнула Синтия. — У нее недавно родился четвертый ребенок, малыш Грегори. Иначе как чудо такую плодовитость не назовешь. А что до твоего третьего вопроса, Октавия, то Матерь — это один из ликов Единого Бога. Всего их пять: Отец, Матерь, Воин, Дева и Жнец. Сколько бы я не вслушивалась в имена ликов, услышать легкое к запоминанию и одновременно с этим таинственное «Предки» мне не удалось. — А что насчет Предков? Кто это? Октавия удивленно покосилась на меня, зато Синтия оторвалась от своего вязания и подняла на меня глаза. — О-о-о, — протянула она. — Тебе известно о Предках. В ее голосе пробивались нотки неясного мне уважения. — Недавно узнала о них. — Могу предположить, что знаю, кто тебе об этом поведал. — Тут уж пришел мой черед таращить глаза. — Ночная кровь, не так ли? — как ни в чем не бывало спросила Синтия. Я кивнула, в тайне радуясь, что не придется уточнять, кто именно из учеников Лексы сообщил о религиозной ветви. — Кто-нибудь мне объяснит, что за фрукт эти Предки? — Не выдержала Октавия. Синтия отложила вязание в сторону и необычайно строго взглянула на Октавию. Подруга поняла все без слов, тихо прошептав извинения, она удобнее устроилась на кровати, одни только руки выдавали ее нервозность. — Предки стоят на одной линии с Единым, вот только функция, которую они исполняют, очень специфична. В наших верованиях Предки отвечают за магические связи и все паранормальное. Между прочим, ритуал Восхождения, проводящийся после Конклава по поводу выбора новой Хеды, невозможен без проводников Предков — верховных жрецов или Хранителей Пламени. Ах да, ваша церемония тоже не пройдет без участия Предков, также как и церемония Венчания или ритуал Крещения. Я почувствовала, как у меня голова идет кругом. Так много информации на меня не сваливали, даже когда я училась в подготовительной группе медицинского колледжа. — Есть еще какие-нибудь вопросы? У меня были вопросы. Много. Что Предки конкретно могут? Какие легенды связаны с их именем? Как вера в них появилась в менталитете местных? И ни один из них я не смогла задать — из другой комнаты донесся звук чего-то бьющегося, следом за ним неловкое детское «упс». Синтию как ветром сдуло. Мы следом. Остановились у порога в столовую и как два незадачливых шпиона прилипли к стенам. — Ну, и что же ты здесь учудил? — Донесся до нас мягкий голос Синтии. Следом за ним громкий восторженный вопль. Я осторожно заглянула в столовую. Лохматый мальчонка заключил Сэнди в богатырские объятия и явно не желал отпускать. Синтия не больно-то этому и противилась. За их спиной точно что-то было разбито, но ни я, ни О не смогли разглядеть что именно. Вошедшая в столовую Талия с блюдом в руках не прибавила ясности. Она ласково потрепала младшего братишку по волосам, и тот, тут же отпустив Синтию, заключил старшую сестру в не менее крепкие объятия. Нам стоило вернуться обратно в комнату сразу же после этой сцены. Нас бы точно никто не заметил, не узнал, что мы вообще видели «проказника Олли у разбитой вазы», нас бы никто не упрекнул. Но мы остались. Не смогли уйти или хоть как-то сдвинуться с места. Только сердца грызла тоска при воспоминании о родных. Ее острые зубы ощутились сильнее, когда из неизвестной арки в столовую влетел темноволосый малыш и с громким криком «Тия», он, подобно своему старшему брату, обхватил Синтию. — Мы здесь лишние, — прошептала я. — Знаю. Октавия с нечитаемым выражением лица отлепилась от стены. Я последовала ее примеру. В душе пылал пожар противоречий. Этим детям удалось вытащить на поверхность то, о чем я старалась не думать со вчерашней ночи. — Нужно вернуться в спальню и сделать вид, что ничего не было. Октавия кивнула. Видать не меня одну задела за живое та семейная сцена. — Не самое мудрое решение. — Нагнал нас голос Хельги, не успели мы сделать и шагу. — Идти назад, когда можно сделать шаг вперед. Женщина волшебным образом материализовалась за нашими спинами. — Вы стоите большего. И больше не говоря ни слова, она положила руки нам на плечи и практически силком заставила войти в роскошную своей простотой столовую. Пухлощекий малыш больше не обнимал Синтию, он взобрался на колени к своей сестре и осматривался кругом. — Сегодня знаменательный день. — Привлекла к себе внимание отпустившая нас Хельга. Крошка на коленях Талии посмотрела на мать. Я же гадала, зачем этой женщине выделять нас. Неужели обряд Братства невозможен без помпезности и прочей лабуды? Я невольно попыталась вообразить, что сказала бы Кларк проходи она через этот геморрой, и тут же почувствовала укол вины. Чудом не иначе, мне удалось засунуть истинные чувства так глубоко внутрь себя, что никто и не понял какой кавардак у меня в мыслях… Ну, разве что кроме Октавии… — И поэтому мы все вместе отметим его за круглым столом. Но для начала, — Хельга подозвала к себе мальчишек, — хочу представить вам своих сыновей, Оливера и Кола. Мальчики, обе эти девушки — гости в нашем доме. Помните об этом и не гневите богов. Прошу к столу. Сколько я уже питалась на этой планете? Не упомнишь. Но этот раз особенный. Такой вкуснятины давненько я не ела. Ближе к концу так называемого обеда мне даже захотелось взять рецептик у Хельги. Стоит ли говорить, что после такой еды все мрачные настрои были развеяны, а в душу зарыла корни надежда? И с каждой минутой пребывания под крышей этого чудесного семейства она крепла. Выйдя из-за стола я твердо верила в самый благополучный исход нынешней войны. Мысли о темном, кровавом, страшном спрятались в самые дальние уголки моей души, остались только светлые мечтания, надежды, верования. Я словно вновь стала той, какой была до ареста папы.***
Время было наполнено исключительно скукой, которую периодически прерывали всплывающие воспоминания. Кратковременная ретроградная амнезия — шептались меж собой медсестры. Кларк не больно прислушивалась к их разговорам. Ей хватило их первого предположения о передозировке неизвестным науке наркотиком и последующего вливания через капельницу энного количества не пойми чего. Мама больше не заглядывала. И хоть Кларк была прекрасно осведомлена о всех обязанностях главы их небольшого государства, она все равно чувствовала некоторую обиду. Чтобы хоть как-то скрасить срок своего заключения (иначе она назвать не могла) в крепкой белой клетке, Кларк рисовала… разумеется, с перерывами на приступ возвращающейся памяти. Если самые первые пробуждения памяти были более-менее терпимыми, то эти… Случалось Кларк разок подхватить кишечный грипп и сутки напролет провести в уборной, прижавшись лбом к холодному металлу унитаза, дрожа всем телом какой-то странной дрожью. В этот раз симптомы были похожими, разве что не тошнило, а в остальном… В общем Кларк со страхом ждала, когда начнётся новый приступ, и ее начнет выкручивать восьмеркой, не говоря уже о реальном желании побежать по белой идеально отштукатуренной стене. Стрелки наручных часов (удивительно, механизм все еще работал!) медленно, словно нехотя, приближались к заветной цифре «два». Когда пошел третий час, Кларк начала чувствовать, что вот-вот сойдет с ума от ничего неделания. Альбом с необычно белыми страницами лежал забытым в тумбочке вместе с черными грифельными карандашами. Кларк не рисовала — не было вдохновения. Она лежала на больничной койке и чуть ли не плевала в потолок, безделие так изматывало. К счастью, к этому часу все воспоминания и сопутствующие их появлению судороги, наконец, прекратили беспокоить ее своим появлением. Явившейся в половину третьего Рейвен Рейес удалось только запечатлеть у себя в памяти, как их бывший лидер преспокойно развалилась на белоснежных простынях и наблюдает за явлениями в прострации. — Привет, помнишь меня? — Рейвен осторожно прикрыла за собой дверь и в нерешительности застыла на пороге палаты. — Конечно, Рейвен. — Кларк легко села в кровати. — Проходи, садись. То, что я в одиночке, совсем не значит, что умираю. По правде сказать, мне уже лучше, память вернулась. «И начала меня мучить», — мысленно проговорила Кларк. — Значит, ты помнишь, что у нас идет война? — Я помню все. И про войну, и про мир, и про то, как я поступила с самыми близкими людьми. Рейвен оживилась. — Тогда у тебя должен возникнуть вопрос: какое сейчас состояние Беллами, которого ты отправила на опасное задание. Кларк похолодела. Только после слов Рейвен о ее бывшем напарнике на поприще управления мини-государством она вспомнила о Беллами и о том в какой он, должно быть, пребывает опасности внутри горы Везер. — Что с ним? Скажи мне, Рейвен! Пожалуйста! Рейес смерила ее взглядом, что ясно отражал невысказанное: «Как можешь ты, чертова Принцесса, что-то от меня требовать, когда отняла у меня самое дорогое». — Он жив, Кларк. Больше не скажу. Да и вообще мне пора, рада была повидаться. Кларк успела разглядеть жесткость во взгляде Рейес, никак не состыкующуюся со словами, прежде чем девушка спрятала ее. — Надеюсь, скоро тебя увидеть за стенами одиночки. Кларк вздрогнула, своими словами Рейес, так и не прошедшая в палату, будто влепила ей крепкую оплеуху. Нет ничего хуже лжи, заискивания, притворства в этом Кларк убедилась уже давно. Не думала она услышать что-то подобное от бойкой девчонки-механика, обычно прямолинейной и искренней. — Рейвен, не сделай я то, что сделала, Финну было бы в разы хуже. Ты была во время похорон в Тондисе, ты видела, как у землян проходят казни. Финна бы мучили намного хуже. Я сделала все, чтобы избавить его от мук. — Если бы ты просто убила Лексу, он бы жил. Но ты решила убить его. Того, кого я любила сильнее всего. Не жди от меня какой-либо помощи, потому что я никогда не прощу тебя за Финна. И дам совет Октавии. Пусть знает, что совсем скоро ты сгубишь ее брата, так же как и сгубила Финна. И она, толкнув дверь, ушла. Кларк в изнеможении рухнула на подушки, в таком состоянии три часа спустя ее и застала мама.***
— Пусть Матерь всегда пребывает с тобой, и вера твоя не угаснет. Звезды осветят твой путь, дитя. Езжай с миром. Я склонила голову и тихо пробормотала благодарность. Время церемонии пришло. Не знаю как Октавию, а меня волнение охватило еще в тот миг, когда я натягивала на себя белое ритуальное платье. В то время как Хельга вплетала мне в замысловатую косу ленту и шептала наговоры, меня нехило так начало потряхивать. А сейчас я и эта прекрасная женщина стояли у экипажа, запряженного тройкой вороных. — Спасибо… Спасибо за все… — собрала волю в кулак повторила я. Дождалась ее кивка — только после него — поставила ногу на подножку и забралась внутрь крытой повозки. Откинулась на спинку сиденья и вдохнула запах дерева, кожи и чего-то еще. Экипаж поехал, постепенно набирая скорость. — О, как думаешь, что нас ждет во время этого обряда? — Никто не знает. Наши ритуалы настолько запутанные, что порой единственные, кто может сказать что-то определенное о том, чего ждать во время них — жрецы, — ответила мне вовсе не Октавия. Я повернулась к собеседнице. В тусклом свете звезд и полной луны мне удалось разглядеть медные пряди волос. — С-Синтия… — неуверенно протянула я. В ответ мне послышался добродушный негромкий смех. — Конечно, я. Талия поехала с Октавией. А ты ожидала оказаться в одной карете с Октавией? — Да, если честно. Не думала, что нас вот так вероломно разлучат. Я почувствовала, как мои щеки вспыхнули, когда Синтия снова звонко рассмеялась. — Постоянно забываю, что ты принадлежишь к совершенно другому народу с совершенно иной культурой и просто не можешь знать такого правила, как раздельный приезд пары к месту проведения церемонии. — Прямо свадьба какая-то, — буркнула я. Я не вовремя отвернулась к маленькому окошечку и просто не могла видеть реакции Синтии, но как мне кажется, она закивала. — Почти угадала. — Я оторвалась от созерцания звезд в окне. — Ритуал Братства имеет хоть совсем малое, но все же сходство с венчанием. — Какое? — Подготовка к обряду, раздельное прибывание на саму церемонию, ну и клятвы. Повозка начала замедляться. Почти приехали. Я снова практически прижалась к малюсенькому окошку в надежде хоть что-то рассмотреть — зря пыталась. Темное ночное небо с неизвестными мне созвездиями — вот и все, что я смогла рассмотреть. — Ты ничего не углядишь. Никто не углядит в такой-то час… Я не придала словам Синтии большого значения и продолжала пытаться высмотреть хоть что-то в ночном лесу, но вскоре отказалась от этого занятия, света луны и звезд явно было маловато, чтобы осветить хотя бы те кусты, мимо которых резво проскакали кони. — Кажется, ты права, — вздохнула я, обернувшись к моей попутчице, и чуть не обомлела. Я словно впервые смотрела на нее. И уж точно в первый раз за эту поездку смогла рассмотреть на черной ткани ее плаща серебряные нити вышитых знаков, увидеть серебряные ленты, вплетенные в косы… Синтия поднесла палец к губам в ответ на мой изумленный взгляд. — Подъезжаем! — весело воскликнула она. Ее глаза не хранили той же веселости, когда она схватила меня за руку, прижалась губами к моему уху. — Когда войдешь в лес, доверься инстинктам. Твое сердце никогда не подведет тебя. Ужас… О каком ужасе хотела сказать приемная дочь Хельги, я так и не узнала — двери кареты распахнулись, черная фигура снаружи мысленно отдала приказ, и, что самое невероятное — я его поняла и исполнила. «Выходи», — велел черный человек, и я, не колеблясь, выпрыгнула из повозки. Больше приказов не было, впрочем, как и кареты, Синтии в черно-серебряных одеждах и черной фигуры способного говорить мыслями человека. Я осталась одна. Ночью. Посреди черного леса. Без оружия. В полнолуние. Интересно, что может пойти не так? Эта мысль занимала меня не долгое время. Просто в один миг ее вытеснила другая, более страшная. Неужели Октавия сейчас так же, как и я, стоит в каком-то секторе нескончаемого черного страшного леса, одетая в платье, не прикрывающее рук, шеи и ключиц, и невысокие кожаные сапожки. Неужели ей так же, как и мне, не посчастливилось оставить оружие — даже самый обычный кинжал — в Луаге. А вдруг… Это «вдруг» издало гортанный вой где-то вдали. Воображение тут же нарисовало перед глазами картину: особь величиной с лисицу со страшными лезвиями-когтями и не менее страшными тонкими клыками. Страшный зверь. Опасный зверь. Химера. «Беги! Скоро она будет здесь. Ты же знаешь, что она способна сделать человеком?» — Вкрадчивый голос появился из ниоткуда и ушел в никуда. Ноги сами чуть согнулись в коленях, а память наполнили страшные воспоминания. Трина. Бедняжка Трина! Какая страшная смерть. Ей не удалось убежать от стаи кошек-переростков. Они ее растерзали своими, как ножи, когтями. Нет, я не хочу вспоминать это. Это даже сейчас, спустя два месяца, слишком тяжело. И страшно. «Что же ты стоишь? Беги, спасайся». И я, готовая уже бежать, не к месту задумалась. Что будет с О, брошенной в любой из частей этого леса, если я сбегу? Сбегу, как трус. Да она же погибнет! Эти твари редко охотятся поодиночке. И, игнорируя визжащий в голове голос, решивший во что бы то ни стало убедить меня стать трусом и сбежать, я побежала в ту часть леса, откуда громче всего слышались гортанные вопли. Не знаю, что буду делать, когда прибегу. Главное успеть. Главное прибежать. Найти О раньше них. Звуки доносились все громче, но страх, присутствующий, не сковывал меня. Я уже все для себя решила. Будь что будет. — Мари! — Донесся до меня крик. Я припустила на звук. — Октавия! Панически осмотрела местность в поисках хотя бы краешка белого платья, расшитого красными рунами. Но ничего подобного не было. Лишь сгустившаяся тьма и дышащие мне в спину кошки-убийцы. — Мари! — Снова услышала я голос подруги. Все внутри сжалось от страха. Крик раздался там, где химеры орали сильнее всего. «Пойдешь туда и точно умрешь. Брось девчонку». Но ведь это Октавия, хотелось закричать мне в ответ. И только эта мысль коснулась моего сознания, как я вспомнила все то, что довелось пережить нам двоим. Всплыли в памяти все мои обеты. Обеты, за которые той кровавой ночью я была готова сложить голову. Я взглянула на полную луну, на звезды и бросилась к месту, откуда громче всего слышались химеры и Октавия, и… оказалась в огненном круге, рядом со мной — живая-невредимая, но очень растерянная Октавия. «Вы прошли испытание и доказали, что достойны быть связаны узами Священного Братства». Я мотала головой в поисках говорившего, пока до меня не дошло, что слова были переданы мысленно одной из фигур в черных мантиях. «Вы готовы?» — Да. Боже, какой же хриплый у меня голос. — Да, — глухо проговорила Октавия. От фигур в черном отделилась одна и встала перед нашим огненным кругом. Четыре других то ли слились с ночным лесом, то ли просто исчезли. Наши добрые приятельницы Синтия и Талия в своих черно-серебряных мантиях заняли свои места справа и слева от нас. «Возьмитесь за руки и повторяйте за мной, — приказал голос фигуры перед нами. — Не принуждай меня оставить тебя». — Не принуждай меня оставить тебя, — четко проговорила я, успокаивающе сжимая потную ладонь подруги. — Не принуждай меня оставить тебя. «Или не последовать за тобой». — Или не последовать за тобой. — Или не последовать за тобой, — голос Октавии от волнения слегка дрожал. «И куда ты пойдешь, пойду и я». — И куда ты пойдешь, пойду и я. Бабочки. Обрыв. Битва за маленький лагерь. — И куда ты пойдешь, пойду и я. «И где ты ляжешь, я буду лежать». — И где ты ляжешь, я буду лежать. В памяти возникли картины первых месяцев Сотни на Земле. Каменный бункер и две ночи, проведенные в нем. Тогда мы с Октавией ужасно замерзли и ночью спали у костра, практически вплотную прижавшись к друг другу, чтобы хоть как-то согреться. — И где ты ляжешь, я буду лежать. «Твой дом станет мне домом, твой друг станет мне другом». — Твой дом станет мне домом, твой друг станет мне другом. — Твой дом станет мне домом, твой друг станет мне другом. «Когда умрешь ты — тут же умру и я». — Когда умрешь ты — тут же умру и я, — эти слова я повторила с трудом, внутренне подмечая оптимистичность местного обряда. — Когда умрешь ты — тут же умру и я. Октавии слова дались куда легче. «Где похоронен ты будешь, там и я найду свой последний приют». Мы послушно вторили, хотя я снова ощутила мертвенный холод при мысли о смерти. «Ибо так повелели нам Боги, а я во всем покорна их воле. Посему будем мы с тобой на этой земле единым целым, единой кровью, пока смерть не разлучит нас». — Ибо так повелели нам Боги, а я во всем покорна их воле. Посему будем мы с тобой на этой земле единым целым, единой кровью, пока смерть не разлучит нас. — Ибо так повелели нам Боги, а я во всем покорна их воле. Посему будем мы с тобой на этой земле единым целым, единой кровью, пока смерть не разлучит нас. Слова прозвучали гордо и величаво, однако я как не силилась, не смогла ничего почувствовать в себе. Как не сжимала ладонь О, не чувствовала ничего, кроме ее обыкновенного тепла. — Что мы сделали не так? Я не смогла ей ответить. Я и сама не знала. Ей стоит спросить у жрецов. Я повернулась в поиске их к поляне и удивилась: людей в черных плащах и мантиях было пруд пруди, и все они стояли вокруг нашего огненного кольца определенным образом. Лежащей восьмеркой — знаком бесконечности. Жрецы молчали. Молчал лес, окружающий нас. Несколько минут мучительной тишины давили. Однако внезапное разрушение ее барабанной дробью не принесло ничего, кроме напряжения. Внезапно слева и справа от нас отделились две фигурки в черно-серебряных плащах. Смолкли барабаны. Мы замерли на месте. Круг пламени, превратившись в огненную арку, позволил им войти к нам. Яркий лунный свет не помог нам узнать кто из вошедших в черно-серебряных плащах Синтия, а кто Талия. Головы девчонок, как и всех присутствующих, покрывал капюшон. Очень объемный. Даже вблизи я не смогла понять кто из них кто. Я не видела знакомых рыжих кос. — Чтобы ритуал подействовал, нужна кровь, — мелодично произнесла фигурка, стоящая напротив Октавии. Только по голосу я узнала в ней Талию. — Хорошо, где нож? Синтия, стоящая напротив меня, протянула ей короткий клинок. Октавия, поморщившись, провела лезвием по подушечке безымянного пальца. Талия тут же схватила ее за руку и заставила позволить стечь крови из порезанного пальца в чашу. — Держи, Мари. Нож я получила достаточно скоро. Как и доходчивое требование Синтии пустить кровушку над глубокой чашей в руках Талии. Стоило первым каплям моей крови попасть в эту миску, как ее содержимое заворчало и, кажется, вспенилось. Я от греха подальше отошла от Талии к Октавии. Подруга так же, как и я, встревожено смотрела на сосуд в руках Талии. А той словно и наплевать на страшно шипевшую в ее руках жидкость, от которой шел странный дымок. Она просто передала чашу в руки Синтии и покинула огненный круг. — Подойдите сюда, — неожиданно для хрупкой пятнадцатилетней девочки приказала Синтия. Мы и не думали уклоняться от приказа. — Пей. — Поднесла она к губам Октавии чашу. О послушно сделала глоток и тут же закашлялась. — Пей. — Чаша тем временем оказалась у моих губ. Я ушла недалеко от Октавии. Неизвестная жидкость оказалась очень терпкой, кислой и горячей. После такого напитка у меня зарябило в глазах. Когда все пришло в норму, Синтии уже не было, зато началось что-то странное. Огонь взлетел до небес, отрезал и меня, и Октавию от внешнего мира. Одновременно с этим я почувствовала как что-то горячее наполняет меня, разливается по венам. Октавия неожиданно крепко стиснула мои пальцы — она чувствовала то же самое. Я открыла рот, чтобы как-то ее успокоить… Но Октавия сама отцепилась от меня, испуганно смотря по сторонам. Я повернула голову влево, и моя душа ушла в пятки. Столб огня и не думал исчезать, более того он начал расти вширь. Со всех сторон. — Что… — едва прохрипела Октавия. Огонь рос неумолимо. Я зажмурилась. Октавия сцепила со мной руки. Боли не было. Как не было и жара. Только тепло, ласковое тепло и что-то еще. Что-то более глубокое, душевное, личное. Что-то к чему нельзя подобрать слово, точно характеризующее это. Я открыла глаза. И поняла, что ошиблась. Пребывание в огне не прошло бесследно: платье из белого хлопкового превратилось в серое шерстяное, прическа распалась, и теперь волосы волнами спадали на плечи; на запястье правой руки и ключице появился один и тот же символ — витиеватое переплетение черных линий. Все страхи, бывшие до этого в моей душе, вмиг улетучились, стоило мне увидеть черный символ на белой коже. Внутри разлилось приятное тепло. И я, наконец, смогла уловить ее. Маленькую тоненькую ниточку связи, что соединила меня и Октавию этой ночью.***
Конь уносил Кларк все дальше и дальше за стены «Лагеря Джахи». Сильно трясло в седле, но Кларк была благодарна этой тряске — мрачные мысли не лезут в голову. Голова остается ясной. Все планы на вступившую в свои права октябрьскую лунную ночь легко возникали перед глазами. — Ты звала меня? — Да. Не верится, что я требую от тебя такое. Мама смотрела на нее с бесконечной усталостью и грустью. Это длилось всего мгновение — она быстро взяла себя в руки и перешла от сути к делу. — Мне очень жаль, Кларк. Но так нужно. Она не могла говорить. Кларк просто тупо смотрела на предмет, снятый мамой с книжной полки. Не в силах поверить, что именно ей это предстоит сделать. Холодный ветер подул в лицо, сбил с головы черный капюшон. Кларк потянула на себя поводья, боясь, что иначе слетит с черной спины Моро. Непослушными пальцами накидывает капюшон на голову и застегивает под подбородком. Она не беспокоится о холоде, проникающем под не до конца застегнутый провонявший гарью плащ. Ей и так холодно. Страшная ноша холодит плоть и сжимает в тиски скорби сердце и душу. — Вперед, Моро! — хрипловато приказала Кларк коню, пуская его вперед ногами. — Это… Это… — Голос прерывался, горло сжимала судорога, к глазам того и гляди подкатят слезы. — Мне жаль, Кларк. Мне очень жаль, но ты должна развеять прах. — Зачем? Скажи зачем, мама. Я не понимаю… Ничего не понимаю… Она замолчала противный комок — олицетворение слабости, уже встал поперек горла. Она не заплачет, ни за что не заплачет… — Это нужно сделать, чтобы обезопасить тебя и всех находящихся здесь. Если не развеять прах, у тебя снова случится помутнение рассудка. Боюсь, в этом случае пострадают все. Мама говорила мягко, но в то же время и настойчиво. Кларк с ноющим сердцем подняла на нее глаза. Боль потери ощущалась впервые за время нахождения в беспамятстве так остро. — Я могу снова стать тем… монстром? Мама положила ей руку на плечо. — К сожалению, да, моя милая. Кларк в бессилии упала в ближайшее обтянутое кожей кресло. — Как такое вообще со мной могло произойти? Почему я внезапно стала настоящей мразью?! — Ты случайно попала в магнитную аномалию. Вот и все объяснение изменениям в тебе. Хорошая гипотеза, подумала Кларк. И спокойствие приносит, и отвечает на все вопросы. Очень хорошая, если бы не одно «но». Мама не договаривает. Кларк чувствовала это. Но ничего не сказала. Только поднялась из кресла и на негнущихся ногах пошла к столу, на котором возвышалась банка с прахом Финна. — Я готова проститься с ним, — глухо проговорила Кларк. — Но перед этим я хотела бы узнать кое-что у тебя. — Спрашивай. — Что конкретно стало бы со мной и всеми в этом лагере? Как я могла подвергнуть их опасности? В глазах матери что-то блеснуло и тут же потухло. — Прости, Кларк, но я не могу ответить тебе ни на один из твоих вопросов. Ты еще не готова знать правду. — Что ж в таком случае, я пойду, исполню твое поручение. Кларк взяла в руки банку, отошла от стола, намереваясь немедленно исполнить родительскую волю. — Подожди. Я тебя еще никуда не отправляла. Тебе стоит узнать одну вещь… Моро шел рысью. Галоп был уже ни к чему — почти приехали. Поворот. Еще один. Четверть мили. Все. Яркий диск луны отражался в темных водах широкой реки. Кларк стояла у самого края крутого берега. «Пора», — скомандовала она самой себе. Дрожащими руками отвинтила крышку и скрепя сердце развеяла всю серебряную пыль вместе с белой крошкой — остатками костей. И тут же упала на колени на возвышенности, дрожа всем телом. Что-то влажное и горячее лизнуло ее щеку, Кларк подняла голову. Моро стоял над ней. — Привет, мальчик. Нам надо еще кое-куда съездить. Кларк сама не поняла, как смогла собраться с силами, как забралась в седло и по извилистым тропам велела жеребцу спуститься к реке. Здесь ощущался холод и сырость. Волны срывались и разбивались о камни. Горная река постоянно находилась в движении. Кларк спешилась и подошла к кромке. — Отправишь по реке три венка. Они упокоят потревоженную душу. — Так Финн упокоится? — Он упокоится, когда будет развеяна третья часть его праха. Она негромко вскрикнула от шока и удивления. — Да, мы разделили его прах на три части, — удивительно спокойно подтвердила мама. — Одну из них вчера развеяла твоя сестра, вторую — ты, третью развею я. Не смотри на меня так. Я действовала, исходя из здравого смысла. Три венка: за жизнь, за смерть, за любовь, вспомнила Кларк. Она вернулась к коню и достала из седельной сумки те цветы и веточки, которые ей удалось найти. Венки сплелись с трудом, но на воде держались. Она поставила в каждый из них по свече и перед отправкой зажгла каждую из них. Течение подхватило венки и понесло в потоке. — Пусть твоя душа упокоится, — шепнула Кларк. — Прости меня, Финн, если сможешь, прости. Я всего лишь хотела, чтобы мы были вместе, а теперь ты на Небесах, а я на Земле. Я право не хотела такого. Прости меня! Прости всех нас! Я люблю тебя, и всегда буду любить! Кларк продолжала шептать, слыша один только шумный поток и совершенно не обращая внимания на горячие слезы, срывающиеся со щек и падающие на гальку под ее ногами. Она не могла увидеть полупрозрачную фигуру Финна Коллинза, стоящую за ее спиной. Призрак погибшего юноши грустно улыбался, слыша ее слова. — Я никогда не держал на тебя зла, Принцесса. Наоборот ты осчастливила меня своей любовью, и я был бы безмерно счастлив, если бы эта любовь досталась еще кому-нибудь. Я хочу, чтобы ты была счастлива, Кларк. Ты заслужила счастье. Финн попытался коснуться ее щеки своей полупрозрачной рукой, но та прошла сквозь тело его любимой. Финн вздохнул. — Что ж, видимо, пора уходить. И исчез. Спустя секунду Кларк обернулась к тому месту, где он стоял, машинально прикоснулась к щеке, мокрой от слез. Однако на душе стало как-то спокойнее, стонущее сердце чуть поджило.