***
Блестящий в свете утреннего солнца наконечник копья пронзил жирную серебристую рыбину с яркими плавниками. Кларк сняла ее с острия и, не глядя, кинула в ведро, в котором уже лежало семь таких же крупных и жирных рыб. Для зимы с ее холодами и голодом неплохо. Возможно, сегодня за этот улов Найла даст под сотню медяков. Кларк отложила в сторону копье, опустилась на колени и припала губами к холодной воде горной реки. Вокруг стояла удивительная тишина. Тишина и покой — две яркие характеристики пограничной зоны. Кларк знала: если пройти весь лес до конца, можно упереться в копья дозорных, что стерегут границы Азгеды. Эта река, лес, трактир Найлы и ее семьи — пограничная сомнительная зона. То ли Трикру, то ли Азгеда не разберешься. Самое то для изгнанницы. Покой и тишина. Она встала с колен, утерла рот тыльной стороной ладони. Самое время возвращаться в трактир, утренний мороз не собирается ослабевать. Легко можно обморозиться. Ведро с рыбой в одной руке и копье — в другой нисколько ее не беспокоили. Две недели назад она приволокла отцу Найлы оленя. Вот это действительно тяжелая добыча. Кларк шла с незакрытым лицом. Ей нечего бояться — в эту глушь новости идут долго. Посетители трактира, наслышанные о подвигах некой Ванхеды, и подумать не могут, что воительница, о которой десятки менестрелей, мастерски играющие на своих лютнях, сложили уже сотни баллад, может носить такое оскорбительно простое имя как «Кларк». А именно под ее истинным именем ее знали в этой глуши. А если ее кто-то увидит с набитым рыбой ведром — поздравит с удачной рыбалкой, не более. В глуши свои законы: в добыче, будь это дичь или рыба, видят либо еду, либо горсть жизненно необходимых медных монеток с отчеканенными кроликами на одной из сторон. Белый снег слепил глаза. Снег казался ей чудесным лишь при первом его появлении, дальше он сильно облегчил ее кошелек. Весь гардероб нынче состоял из купленных в базарный день вещей. Снег — превосходный убийца. Самое то для нее, что не пощадила никого на горе Везер. Она должна была страдать, мучиться, принять самую, что ни наесть ужасную смерть, но вместо всего этого ей удалось приспособиться к жизни, найти возможность раздобыть денег и продолжить делать то, что ей удавалось лучше всего — убивать. Одно из подтверждений того, что религия создана лишь бы выкачивать деньги из истинно верующих. Будь это иначе — она была бы уже мертва. Высокий плетень показался из-за ветвей деревьев, щедро усыпанных снегом. Вот же повезет какому-то бедняге, когда такая пышная шапка свалится ему за пазуху. Кларк подняла глаза на крышу, пристроенного к трактиру господского дома, из трубы валил дым. Видимо, Найла разожгла очаг, когда завтракала с малышкой-дочкой. Кларк неспешно направилась к плетню. Куда ей торопиться? Найла — женщина, что позволила ей жить в господском доме, в ближайшее время не покинет трактир. В отсутствие отца и мужа, что с их старшим сыном восьми лет, на несколько дней отъехали в город, она считалась хозяйкой трактира. Земля считалась признаком обеспеченности. Если у тебя есть свой дом, твоим потомкам повезло. Если у тебя есть трактир, вся твоя семья сможет пережить самые темные времена. Дорожка от плетня ко входу в хозяйский дом была прочищена чуть хуже, чем дорожка ко входу в трактир, но Кларк особо не жаловалась. Сугробы убраны и хорошо. Деревянное крыльцо скрипело под ее не таким уж и большим весом, оно просило ремонта, но зимой ремонтировать крыльцо никто не будет. Входная дверь распахнулась сама собой. В дверном проеме возникла светловолосая женщина не старше тридцати лет, очевидно, увидела ее в окно. Она кивнула Кларк, заглянула в ведро с уловом и махнула рукой. — Заноси на кухню. Копье давай мне. Кларк кое-как сбросила сапоги в прихожей и, оставшись в вязаных носках из толстой пряжи, пошла на кухню, краем глаза замечая, как белокурая девочка пяти лет отроду играет с тряпичной куклой в одной из комнат. Кухня — достаточно просторная и имеющая печь, жаровню и достаточно полок и столов, позволила водрузить ведро на один из столов. Кларк, ожидая Найлу и расчета, присела на один не очень мягкий табурет. С улицы раздавались голоса хозяйки трактира с каким-то неизвестным человеком. О чем они говорили, Кларк так и не смогла понять, но вскоре голоса стихли, и Найла поспешила вернуться в дом. — Извини, что задержалась. — Найла положила на стол какую-то тряпку и начала внимательно осматривать и взвешивать в руках рыбу. Одна за другой рыбины подвергались осмотру, примерному взвешиванию и выкладке на стол. — Я дам тебе за шесть форелей по двадцать медяков за рыбу и пятьдесят медяков за лосося. — Хорошо, — кивнула Кларк. Найла вышла из кухни и вернулась только через десять минут. В руках она держала мешочек из черной мягкой на ощупь ткани, завязанный грубоватой веревкой. — Ровно сто семьдесят медных йен. Кларк молча приняла деньги. Она хотела было покинуть кухню, но что-то ее остановило. Кларк обернулась на молодую хозяйку трактира. — Хорошего тебе дня, Найла. — И покинула кухню. В предоставленной ей комнатке Кларк высыпала деньги из мешочка на льняное покрывало кровати и быстро пересчитала монеты. Удостоверившись, что их действительно сто семьдесят, она собрала и аккуратно завязала деньги в мешочек-кошелек и убрала их в сумку, где уже лежал один пухлый мешочек из черной мягкой ткани. Только после проделанных действий она начала спешно переодеваться — в теплом вязаном свитере и плотной куртке было достаточно жарко. Под подушкой на кровати лежал толстый альбом в кожаной обложке и кусочек черного карандаша. Кларк взяла альбом и карандаш и поставила подушку так, чтобы было удобно опереться спиной. Карандаш создавал тени, делал черты лиц более реалистичными, а волосы более объемными. Дети смотрели с листка бумаги как живые. Погибшие дети горы Везер.***
До одиннадцати утра Октавия успела многое. Она приняла горячий душ и окончательно согрелась, разделила приятный завтрак с Линкольном, поведала ему во время еды о новом клиенте и получила от Линкольна сшитую ею безрукавку, виноватый взгляд и просьбу аккуратно починить одежду. Октавия, видя виноватый взгляд возлюбленного, попридержала крутящийся на языке вопрос о зазорности обучения мальчиков клана Трикру шитью. Вслух она пообещала в самые кротчайшие сроки все исправить и вернуть аккуратно зашитую вещь ее владельцу. С этой задачей она благополучно справилась ровно через семь минут со входа в свою мастерскую. В настоящий момент Октавия сидела на стуле с мягкой спинкой и вязала крючком яркую игрушку. В самой мастерской стояло несколько столов — один достаточно широкий полностью пустой, на втором стояла швейная машинка, оверлок, а практически с самого краю, поодаль от машин, высилась большая корзинка с клубками пряжи различного цвета и толщины, рядом с корзинкой лежали разнообразные спицы и несколько крючков. В ящике второго стола стоял увесистый контейнер с катушками ниток разного цвета, мешочек различного размера и цвета пуговиц, набор швейных игл, наперсток и ножницы. На третьем столе лежал рулон миллиметровой бумаги, линейка закройщика, сантиметровая лента, рядом стоял стаканчик с простыми карандашами. У этого стола стояло два стула. Столы занимали центральное место в мастерской. У правой стены стояла гладильная доска и журнальный столик, на котором возвышалась корзинка, наполненная вязанными и шитыми игрушками. У левой стены — располагался занавешенный шкаф, на полках которого лежали ткани, деревянная этажерка, где Октавия хранила незавершенные работы, и примерочная, рядом с которой стояла вешалка — на нее девушка вывешивала уже сшитую одежду, дожидающуюся своих заказчиков. Кейн вовсе не поскупился выделить все это одной Октавии. Часы громко пробили одиннадцать, и Октавия отложила в сторону незаконченную игрушку. Совсем скоро придет будущий обладатель рубашки, Октавия мысленно понадеялась, что цвета ткани или вовсе нужного материала на ее маленьком швейном складе не найдется, и сегодня она будет обязана лишь начертить и вырезать выкройку. А также ей очень хотелось, чтобы тот парень из сиротского блока назаказывал на более чем существенную сумму франков — введенную Кейном валюту. Нерешительный стук в дверь раздался через три минуты. Октавия покачала головой: в конюшне с утра пораньше он был более решителен. Но тем не менее крикнула: — Войдите! Парень переступил порог и плотно закрыл дверь. — Присаживайся, обсудим сначала, какую конкретно ты хочешь рубашку, а потом я сниму мерки. — Махнула рукой Октавия, указывая на стул. Молодой человек занял предложенный ему стул. — Меня Адриан зовут. — Какого цвета тебе шить рубашку, Адриан? Из чего? Какой воротник и рукава делаем? Октавия уже приготовила блокнот и ручку. — Цвет… давай голубой. «Голубой цвет» быстро написала на листке Октавия. — А какой может быть материал? — Хлопок, лен, смешение хлопка и льна, ткань с добавлением шерсти для прочности. Что угодно. — А возможно смешать хлопок и шерсть? Ну, или лен с шерстью? — Да, конечно, — кивнула Октавия. — Хлопок с шерстью — зовется «кашемир». По цене не так дорого, как кашемир, в состав которого входят хлопок, шерсть и шелк. Ткань очень прочная. — Давай тогда кашемир тот, что с хлопком. Октавия записала на листок новое слово, рядом с которым просилась цена в один серебреник за отрез. — Воротник, рукава какие шить? — А что с воротником? — не понял Адриан. — Будет он или нет, — пояснила Октавия. — Если без воротника, будет только горловина, оформленная строчкой. — Нет-нет-нет. — Замахал руками Адриан. — С воротником-стойкой и длинными рукавами. Октавия кивнула ему и записала последние слова на листок бумаги. — Сейчас подсчитаю примерную стоимость. Она быстро стала выписывать на листок стоимость материалов в йенах, переводить их во франки, считать отдельно саму свою работу. На секунду остановилась. — Как скоро нужна рубашка? — К следующему четвергу, — объявил Адриан. Октавия добавила на листок сумму за срочность пошива. — Сейчас примерно выходит четыре тысячи восемьсот франков, — сказала Октавия. Глаза у Адриана стали по серебряному йену. — Почему так дорого? Октавия посмотрела на записи. — Метровый отрез кашемира стоит один серебряный йен землян — это, по-нашему, тысяча франков. Дальше — срочность работы: кашемира у меня нет, как нет и любой другой голубой или белой ткани, купить я все это смогу лишь в субботу, в базарный день, готовое изделие тебе нужно в следующий четверг, а это значит — мне придется шить по ночам. Поэтому плюс еще восемьсот франков. Двести франков уйдут на покупку специально к этой рубашке белых полупрозрачных пуговиц, у меня здесь только черные, а остальные две тысячи восемьсот — стоимость самой работы. Адриан схватился за голову. Он нашел хорошую швею, готовую взяться за заказ. Он назвал все характеристики, которые желал видеть. Но такая цена! И ведь никуда не деться: рубашка, именно голубая, ему нужна в кратчайшие сроки. Но четыре с лишним тысячи, при его накоплениях в семь тысяч франков… — Я бы советовала тебе заменить кашемир на смесь льна и хлопка. Ткань будет отличаться прочностью, конечно, не так, как если бы в составе был кашемир, но тоже будет ничего. Не сравнится с изделиями Дженкиса. Адриан поморщился. То из чего шил Дженкис точно нельзя носить. — И сколько будет стоить моя рубашка, если шить ее из смеси хлопка и льна? Октавия быстро зачеркнула слово «кашемир» и записала на его месте «лен&хлопок», после изменила цифры в подсчетах. — Четыре тысячи двести, — объявила она. — Экономия — шестьсот франков. Адриан немного подумал, а после кивнул. — Ладно, беру. — Сейчас я сниму мерки, а после ты поставишь подпись в моем блокноте. Встань чуть ближе к дверям, — попросила она, беря со стола ленту. Если знаешь, какие нужно снимать мерки и как это нужно делать, работа пройдет быстро. Октавия это знала и умела, но у нее вызвало удивление, то, что взрослый парень стал смущаться как какая-то девица, когда она снимала обхват бедер. На листке ее блокнота столбиком стояли снятые мерки: обхват шеи, обхват груди, обхват талии, обхват бедер, обхват бицепса, обхват запястья, длина рукава, длина рубашки, рост. Справа от столбика крупно стояла стоимость готовой работы. Октавия вырвала листок из блокнота и вместе с ручкой протянула его Адриану. — Ознакомься, а потом напиши имя, фамилию и поставь подпись. Адриан вернул листок ей спустя десять секунд. В нижнем углу листа было выведено: Адриан Нобл, ниже стояла его подпись. — На этом все, — сказала ему девушка. — Можешь идти, надеюсь увидеть детей к восьми. — Конечно, спасибо тебе большое. Адриан быстро исчез за дверью, а Октавия, чуть погодя, разложила перед собой миллиметровую бумагу и начала строить чертеж выкройки. Карандаш провел жирную линию, четко обозначая границы готового чертежа выкройки. Октавия внимательно просмотрела готовый чертеж, нет ли нигде никаких помарок, и, уверившись, что все в порядке, отложила железную линейку в сторону. Построение чертежа заняло несколько часов. До базарного дня ее работа над заказом Адриана окончена. За ее спиной хлопнула дверь, и кто-то вошел в мастерскую. По тяжелому стуку армейских ботинок она тут же узнала брата, даже не оборачиваясь к вошедшему. — Ты взяла этот заказ? Беллами обнял ее за плечи и посмотрел на чертеж. — Конечно, как можно упускать такую выгоду? Чуть больше четырех штук франков, это же четыре серебряных йена! Беллами обошел Октавию и решил поближе рассмотреть чертеж, Октавия не знала, что брат хочет там увидеть. — Поздравляю, — обернулся он к сестре. — Кажется, скоро ты будешь одной из немногих, кто в Аркадии как сыр в масле катается. Октавия усмехнулась. Чтобы она стала богатой, ей придется шить так днями и ночами несколько лет. — Просто людям нравятся удобные качественные вещи. А материал я могу брать только у землян, это накладывает определенную цену на саму вещь, плюс работа. Беллами понятливо закивал. — Какие у тебя планы на вечер? — Ну, я сделала чертеж, сейчас продолжу вязать игрушку, но думаю, к восьми часам освобожусь, а что ты хотел? Брат как-то обрадовался, светлея лицом. — Я сегодня планирую званый ужин. Ты должна увидеть мою Нору! Октавия изумленно на него уставилась. В глазах так и читался вопрос. — Мы с Мартой пришли к выводу, что не подходим друг другу, поэтому теперь моя новая девушка — Нора. И если я что-то помню из правил хорошего тона: вторых половинок нужно знакомить с семьей. На языке Октавии вертелись с десяток всяких разных язвительных выражений про эффект золотой рыбки и истинную влюбленность Беллами. Но брат выглядел таким счастливым, что ей не хотелось портить ему веселье непрошеными комментариями его любвеобильной натуры. — Но… — начала было она, как брат быстро перебил ее. — Линкольн тоже приглашен. Могу еще пригласить всех, кого хочешь, только приди сегодня. — Всех кого захочу? — прищурилась Октавия. Беллами только кивнул, с некой надеждой смотря на нее. — Пригласи Майю и Джаспера и оставь еще шесть дополнительных мест. Беллами кивал на ее требования и не спрашивал ничего про непонятные «дополнительные места». — Это все? — Да, но может случиться так, что мне придется ненадолго отойти. — Ничего страшного. Октавия кивнула и плюхнулась на стул. — Тогда я согласна. Беллами только не искрился от счастья. Очевидно, эта девчонка чем-то его зацепила. Что ж вечер будет интересным. Наверное…***
Кларк залпом выпила стакан молока, купленный в трактире, и вышла на улицу. Она привыкла выпивать по стакану молока раз в сутки, железодефицитная анемия в ее планы точно не входила. Не то чтобы она сама хотела идти гулять вглубь леса, по колено утопая в снегу, но оставаться в комнате, выделенной Найлой, за которую она, Кларк, платила не более семи медных монет в неделю (что было преступно ниже, чем комната в трактире). Сама идея просто быть рядом с милейшей дочкой Найлы казалась Кларк кощунственной. Какое право она имеет после всего, что сотворила, вообще хоть как-то контактировать с этой чистейшей девочкой? Перед глазами Кларк, пока она шла, стояли картины из ее недавних снов. Изувеченные радиацией люди: мужчины, женщины, дети, их оплавленная плоть слазит с тела, обнажая кости. Обезображенные люди горы Везер встают, вытягивают обе руки вперед, как это делают лунатики, и идут прямо на нее, разными голосами вопрошая: — За что ты так с нами? — Почему мы мертвы, а ты жива? Обычно на этом моменте Кларк просыпалась и уходила до зори в поисках рыбы или дичи, которую можно выгодно потом будет продать Найле. Поваленное дерево совсем близко к тому месту, где она сегодня рыбачила, так и манило с себе. Кларк не удержалась и присела, равнодушно разглядывая снег у ног, слушая бурлящую реку и размышляя о своем будущем. Сколько времени пройдет, прежде чем мама прекратит ее искать? Год, может два. Кларк ответила так разумом, надеясь, что мама отступится и примет тот факт, что у нее теперь одна дочь. Та, что никогда не убивала радиацией детей. Та, что не пыталась воскресить мертвого возлюбленного, предоставляя тело демону. Но сердце ей подсказывало, что мама никогда не прекратит ее искать и никогда не сменит ее статус с «пропавшей без вести» на «мертва». Кларк не знала, сколько ей осталось жить в этом захолустье. Может год, а может неделю. Слухи о Ванхеде множились, с каждой сотой песней, спетой пьяным менестрелем, а вместе со слухами и песнями увеличивалась опасность для жизни самой Кларк. Земляне — народ суеверный, а она прославилась убийством их исконного врага, ее вполне могут убить, считая, что так они заберут ее силу и удаль. Мысль о возможной смерти вызывала у Кларк приступ некоего нервного смеха. Неужели кто-то будет к ней настолько милосерден, что оборвет ее страдания? Это нереально, надуманно и совершенно несправедливо. Когда-то давно, кажется, уже в прошлой жизни после смерти Финна от ее рук, Лекса ей сказала, что ее страдания после совершенного будут невыносимы. Достойная плата за то, что совершила на Везер Кларк. Народ горы может спать в вечности спокойно — страдания Кларк действительно невыносимы. Все то черное отчаяние и далекие крики, что накрывали Кларк по ночам, делали ее жизнь черно-белой, выкачивая какие-никакие краски. Она практически не чувствовала никакой радости, остро хотелось все исправить, изменить, не лишать жизни хотя бы тех детей, что и так мало успели пожить. Но ничего не изменить. Воскрешающей машины на Земле не существует, а связываться с мистикой себе дороже выходит. Захрустел снег. Кларк повернула голову и скользнула равнодушным взглядом по замотанной в несколько шарфов старушке, держащей в двух руках по железному ведру. Старушка заметила Кларк. — Не поможешь, дочка? — тихим голосом спросила она. — Невмоготу мне два ведра водой наполнять да домой относить. Годы уже не те. Кларк спрыгнула с бревна. Небольшое отвлечение от внутреннего мрака. — Да, конечно, — отозвалась она на тригедасленге и тут же застыла. Что-то такое знакомое и родное наполнило ее нутро. Старушка же говорила с ней на английском, не на тригедасленге! Сдерживая радостное волнение, какого она не испытывала с везерской кампании, она ответила: — Разумеется, я вам помогу. Она без лишних слов сняла варежки, подхватила ведро и наполнила его ледяной водой, совершенно не обращая внимания на замерзающие пальцы, на которые попала эта вода. Холод — ерунда полная; холод — он хотя бы чувствуется не то, что отчаяние внутри. — Давай, бабушка, я помогу тебе донести ведро, — предложила Кларк, почти не чувствуя тяжесть ведра в руке, — тяжесть на душе была сильнее. — Ох, как это было бы хорошо! — заохала старушка. — Спасибо тебе, дочка! — Мне не сложно, — откликнулась Кларк. Они пошли по длинной тонкой тропинке, протоптанной в снегу. Тропка казалось никогда не закончится, но Кларк это совершенно не раздражало — чем дольше она занята делом, тем дольше поганые мысли о мертвецах не займут ее разум. Маленький деревянный домик показался раньше, чем этого хотелось бы Кларк, но уже ничего не поделаешь. Чем ближе они приближались к домику, тем чище от снега становилась дорога. Кларк надеялась, что старушке понадобится хоть какая-то еще помощь, но понимала, что как только они поднимутся по крепкому крыльцу, ее помощь на этом закончится. Они поднялись по ступенькам. — Спасибо за помощь, дочка, — поблагодарила ее старушка. — Я бы пожелала, чтобы тебя благословила милостивая Матерь, но ты ведь не веришь в богов? — Нет, — покачала головой Кларк. — Так я и думала. Поэтому за твою помощь, дочка, рискну пригласить тебя на чай с хлебом. — Благодарю. Кларк чуть склонила голову и с ведром воды в руках переступила порог дома, идя вслед за его хозяйкой. Домик был маленький, но уютный, с большой прихожей, близкой к ней кухней, совмещенной со столовой, и еще парой закрытых дверей. Кларк поставила ведро на пол в прихожей, там же разулась и сняла верхнюю одежду с шапкой и шарфом. Только после этого она проследовала в столовую. На столе уже дымилась деревянная кружка с чаем, а на деревянном блюде в центре стола лежал нарезанный свежеиспеченный хлеб. Кларк присела на предложенный ей табурет, взяла в руки кружку и чуть склонила голову в сторону хозяйки. — Удачи вашему дому. После сделала глоток. Чай пах чем-то горьким, но на вкус оказался сладким и достаточно вкусным. Такого чая Кларк пить еще не приходилась. — Угощайся, девочка, — приговаривала старушка, подавая ей тонко нарезанный хлеб. Кларк откусила кусочек, чтобы никого не обидеть. Хлеб был очень мягким. Так что она за первым куском съела второй. — На твоей душе лежит грех, дочка, — внезапно сказала старушка. Кларк даже не шелохнулась, она почувствовала подступающую тоску, что высасывала все краски из нее. — И в этом грехе ты каешься денно и нощно. — Когда-нибудь меня за него ждет расплата. — Нет, деточка, — качнула головой хозяйка домика. — Тебя ждет прощение. И будет оно совсем скоро. Кающихся грешников меч не сечет, даже если грешники выкрасят волосы в цвет крови. Кларк машинально коснулась красноватой пряди. — Лучше бы сек. Тому, что я сделала, нет прощения. Единственное его искупление — смерть. Старушка улыбнулась и вдруг взяла Кларк за запястье. — Ты слишком строга к себе, дочка. Неужели ты не обрекла себя на изгнание и лишения, пока не нашла свой приют? Неужели ты счастлива от того, что сделала? Ты — человечна, и в скором времени ты обретешь прощение, девочка. Кларк резко стало неловко объедать эту старую женщину, она постаралась быстрее допить чай и вернуться к Найле. — Благодарю вас за еду. Хозяйка дома не стала ее останавливать, когда она начала спешно собираться. Кларк душевно попрощалась со старушкой, спустилась по ступенькам и пошла по тропе, не оборачиваясь. Поэтому она не видела, как лицо старушки резко помолодело. На лице помолодевшей женщины возникла черно-золотая карнавальная маска, нижняя часть лица была замазана белым гримом. Она облокотилась на дверной косяк, не боясь запачкать своего черного платья. — Так вот ты какая, Кларк Гриффин, — пробормотала женщина. — Наконец, я тебя встретила. Жаль, что не успела поведать ни о беде, нависшей над твоей сестрой, ни о том, что тьма над тобой больше не имеет власти. Но, возможно, это и к лучшему, даже мне не все открыто… Саяна, не отрываясь, смотрела вслед Кларк.***
Октавия удобно расположилась на небольшом диванчике в маленькой гостиной, то и дело поглядывая в сторону прозрачной стеклянной двери, ведущей в кухню, совмещенную со столовой. Брат вместе с безымянной белобрысой девчонкой заканчивали накрывать на стол. Октавия почувствовала легкое прикосновение к плечу и оторвала взгляд от двери. — Просто интересно скоро ли позовут к столу. — И только? — с хитрецой поинтересовалась Майя. — Мне показалось, что тебе интересна она. Октавия снова посмотрела на девчонку за стеклом и чуть сморщилась. Белобрысая левша с вьющимися волосами такая же, как и предыдущие две. — Что в ней интересного, — хмыкнула Октавия. — Эта уже третья пассия Беллами за последний месяц. Бьюсь об заклад она еще и голубоглазая художница. Честно говоря, у меня не было никакого желания, приходить на этот званый ужин. Все равно эта Амора, Гамора, Финора или кто она там, через пару недель получит статус бывшей девушки моего брата. Майя хихикнула. Девушки Беллами Блейка менялись как перчатки. Единственный хороший момент в этой постоянной смене партнерш, то, что она сейчас вместе с Октавией сидела на мягком диванчике в уютно обустроенной Беллами Блейком гостиной с большим телевизором на одной из стен — подарком Кейна. — И что тебя убедило прийти? — Брат уговорил, — легко ответила Октавия и чуть улыбнулась. — Я не очень хорошо знаю твоего брата, Октавия, но мне кажется: ему важно твое мнение. Улыбка на губах Октавии потускнела, а грусть появилась в глазах. — Да, важно… Но Беллами нужна не эта девчонка, — она кивнула на дверь, — и не те две, что у него были. Эти девушки, все три, не более чем золотые рыбки, которых мой брат постоянно меняет. Беллами нужна Кларк, а не эта. — И Октавия снова чуть заметно указала на белобрысую девицу, колдующую над столом. — Но Кларк же жива? — с затаённой тревогой спросила у нее Майя. — Сама я с ней не виделась, но когда я в прошлый раз виделась с Мари, Кларк, очевидно, была жива-здорова. Октавия замолчала. Весь этот день она работала, не покладая рук, для грядущего базарного дня, чтобы хоть как-то отвлечься от мысли, что с Мари она так и не встретилась, а Мэл все еще где-то бродит. Лишь бы с ними обеими ничего не случилось. — О, Майя, — стеклянная дверь отворилась, и из-за нее высунулась голова Беллами, — все готово, идите к столу. Беллами накрыл богатый стол, Октавия уважительно присвистнула и заняла место по левую руку от брата, рядом с ней сел Линкольн, а напротив — Майя и Джаспер. Новая светловолосая пассия Беллами устроилась по его правую руку, рядом с Майей. — Минуточку внимания. — Беллами встал. — Хочу представить всем вам мою девушку, Нору. Октавия сдержалась, чтобы не засмеяться. Месяц назад Беллами так же представлял Глорию и Мелиссу. — Нора, это моя сестра, Октавия, — продолжил Беллами, указывая поочередно на присутствующих. — Это Линкольн, ее молодой человек, и Майя с Джаспером — наши хорошие друзья. Октавия посмотрела на будущую бывшую девушку брата и обменялась удивленными взглядами с Майей. По сравнению с Норой, Октавия в блузке и брюках и Майя, одетая в голубое платье до колен с короткими рукавами, могли бы посоревноваться за звание монашек в целомудренных нарядах. Самой Норе не хватало лишь колготок в сеточку для прохождения собеседования по поводу занятия древнейшей профессией. — Беллами столько говорил о вас всех, как же я рада, наконец, познакомиться! — Губы девчонки растянулись в улыбке, которая, впрочем, не затронула глаза. Октавии показалось, что она смотрит на кобру, что уже раздула свой капюшон. — Уверена, мы с тобой, Октавия, станем сестрами! Октавия искренне порадовалась, что не успела положить ничего из блюд, стоящих на столе, что так вкусно пахли (пару легких салатиков нарезала она сама), ибо после такой реплики Норы, она бы точно подавилась. Линкольн слегка сжал ей руку, выражая молчаливую поддержку, Майя и Джаспер переглянулись. Ничего не замечал только Беллами. — Дорогая, — он тронул за плечо за свою новую пассию, — думаю, стоит позволить нашим гостям приступить к ужину. Здесь нет людей, кто сегодня не пахал бы на благо Аркадии. Октавия чуть заметно мотнула головой, мысленно негодуя слепоте брата. Говорить, что за этим столом не присутствуют бездельники в корне неверно. Она аккуратно положила себе на тарелку по ложке от каждого салата. — Мне интересно как на благо Аркадии влияет простая швея? Как по мне это самая бесполезная работа! Октавия, надеявшаяся насладиться вкусной едой (раз уж насладиться компанией из-за одного человека не получается), закашлялась. Линкольн услужливо постучал её по спине. — Прошу прощения? — подал он голос. — Вам чем-то не нравится самая обычная работа? К этому моменту Джаспер и Майя уже отложили вилки, Октавия откашлялась и попыталась подавить приступ нахлынувшей злости, на этот раз Беллами не смог не заметить произошедшего. — Извини, Октавия, — поторопился вставить слово Беллами, пока за столом не возникли настоящие словесные баталии. — Нора росла в семье, где никто даже близко не сталкивался со швейным мастерством. Уверяю тебя, сейчас произошло маленькое недоразумение, она не понимала, что говорит. Октавия смерила взглядом Нору, мысленно решая устраивать ли ей сейчас скандал с речью: «О попытках унижения родной сестры ее предположительно в скором времени бывшего парня» или позволить остальным нормально поесть. Уставшая и голодная за двенадцатичасовую смену в медблоке Майя помогла ей сделать верный выбор. Все снова приступили к еде, словно досадной случайности в выборе фраз и речевых оборотов у Норы и не было. — Я хотела сказать, — Нора едва ли не вылизала свою тарелку, — что считаю работу медсестры, — кивок на Майю, — лаборанта в химической лаборатории, — на Джаспера, — и карьеру военных, — на Беллами и Линкольна, — куда важнее всяких там швей, закройщиков и прочего сброда. Октавия до побеления костяшек сжала в руке нож для мяса, которым только что разрезала свой прожаренный стейк и гадала: идиотка ли эта Нора или нет. Ответ на ее фразу просился жесткий, хлесткий, словно удар вымоченного в соли прута по голой коже, такой, что пробирает насквозь и доползает до полной глупости черепушки. — А ты сама-то кем работаешь, что о других так судишь? — не сдержалась Майя, видя, что Октавия не торопится с ответом, а Беллами от наглости возлюбленной, практически прилюдно унижающей его сестру, молчит. Стук в дверь дал Норе время продумать свой ответ. Октавия вышла из-за стола и направилась к дверям. На пороге стоял человек в черной форме — служба внутренней охраны Аркадии. — Офицер… Я чем-то могу вам помочь? — Мисс Блейк. — Человек в форме охраны Аркадии показал ей значок. — Вы-то мне как раз и нужны! Мистер Нобл сказал, что вы были предупреждены о его визите, он ждет вас вместе с тремя детьми у дверей вашего отсека. Надеюсь, Нобл не соврал мне? — Нет, нет, офицер. — Октавия мотнула головой. — У нас действительно была договоренность с мистером Ноблом. Я скоро приду в свой отсек, пусть он с детьми чуть подождет. Офицер кивнул ей, и Октавия закрыла за ним дверь. Встреча с Адрианом, возможно, сейчас будет самым нормальным событием за вечер. Она вернулась в кухню-столовую, и ей сразу же бросилось в глаза то, что лицо Норы пылало, а Беллами ей что-то выговаривал, Линкольн с виду казался спокойным, но в глазах у него искрились молнии. — Октавия… — Нора попыталась, что-то сказать, но Октавия молча подняла руку, затыкая ее. Слушать извинения от этой третьей замены Кларк, она однозначно не хотела. — Белл, я ненадолго отойду, хорошо? Достань, пожалуйста, еще три прибора, я вернусь не одна. — Да, конечно. Октавия кивнула Джасперу и Майе, мол, я ненадолго, жестом объяснила Линкольну, что и сама прекрасно дойдет туда, куда ей надо дойти, и вышла из кухни-столовой. Адриан Нолд действительно стоял у дверей ее расширенного отсека, где были две спальни, кухня, совмещенная с гостиной и столовой, и крохотная ванная комната. Рядом с Адрианом, как и сказал офицер, покачиваясь на носочках, стояли три девочки. Октавия пропустила вздох, в горле ни с того, ни с сего образовался комок. — Еще раз здравствуй, Октавия. Октавия не обратила никакого внимания на слова Адриана. Ее глаза были прикованы к девочкам, одетым в одинаковые серые рубашки, заправленные в самые дешевые и неаккуратно сшитые юбки — Коттон не зря награждали за умение экономить. — Октавия! — О! — ОКТАВИЯ!!! Октавия не успела опомниться как Джессика, Эления и Лилиан обхватили ее за талию все трое разом, да настолько крепко, что ей на миг стало тяжело дышать. Но она и не думала жаловаться: пусть обнимают, пусть от их маленьких ручек у нее трещат ребра, зато сейчас они рядом с ней. Две недели назад она и мечтать не могла увидеть бывших протеже Мари так близко… — Мы скучали по тебе, — говорили девочки. — Как хорошо, что мы сегодня, наконец, все встретились. Октавия чуть крепче их прижала к себе, как бы говоря: «Я тоже по вам очень скучала. Как я счастлива снова увидеть, хотя бы половину из вас», а после выпуталась из хватки девочек. — Надеюсь, вы голодные. — Девочки переглянулись и слабо кивнули, почти незаметно, чтобы никто, кроме Октавии, этого не увидел. — Хорошо, значит, сейчас мы вчетвером кое-куда сходим. Минуток через пять, а пока мне нужно переброситься парой слов с мистером Нолдом. Девочки снова чуть заметно кивнули, как бы говоря: «Разумеется, мы подождем». Октавия знаком отозвала Адриана ближе к проему, ведущему к лестнице. — Мы договаривались, что ты приведешь шестерых детей. Где Лотта, Ро и Мэтт? Адриан тяжело вздохнул. — Коттон сейчас на пару дней в запой ушла, но ей это никак не помешало отправить Шарлотту Джонс и Мэттью Одли в карцер за «плохое поведение», куда мне доступ закрыт, а Розалина все еще не вышла из медчасти при приюте. Октавия рвано втянула в себя воздух: избитое до полусмерти тело девочки так и стояло перед глазами. Это случилось три недели назад: Розалину кто-то оклеветал в воровстве, Коттон не стала разбираться и просто избила воспитанницу, а Мэтт и Лотта, бывшие свидетелями подобного беспредела, всего лишь как-то не так посмотрели на Коттон за что и огребли. Жалоба Октавии на всю эту «справедливость» дала лишь один-единственный результат: Коттон, выбив у кого-то нужную бумажку, запретила ей даже мысль допускать о какой-никакой встречи с детьми. — Ясно, — отрубила девушка. — Вопрос снимается. — Они сегодня могут остаться у тебя с ночёвкой, что будем делать завтра — завтра и решим. Октавия кивнула, развернулась и пошла назад к детям. — Девочки, идемте со мной. Они гурьбой спустились по широкой лестнице, прошли по коридору и остановились перед дверью апартаментов Беллами Блейка, всю дорогу дети перебрасывались рассказами и шутками, поднимая настроение Октавии. Она даже начала чувствовать, что вечер становится не таким ужасным. Двери открыл сам Беллами. — Встречай гостей, братец. Октавия пропустила вперед детей, а потом зашла сама. Кислое выражение лица Норы было вишенкой на торте сегодняшнего вечера знакомств. Октавия не обращала внимания на нее, усаживая девочек за стол и почивая их теми блюдами, которые готовила либо она, либо Белл. Не хватало еще, чтобы кто-то отравился стряпней Норы! Присоединение к трапезе еще троих ее участников обрадовало всех, кроме Норы. Но после неудачной попытки высказать свое мнение на тему: «Шитье — это отстой» она молчала, и, судя по всему, Беллами тщательно следил, чтобы Нора соблюдала свой обет молчания до самого конца ужина. Зато Джаспер и Майя стали поразговорчивее: они обсуждали с девочками их успехи, подбадривали на новые свершения и делали все, что делают люди, всей душой любящие детей. Октавия обменялась с Линкольном довольными взглядами: ужин, наконец, вышел на благожелательную волну, и пусть Норе совсем не понравилось, что за их «королевский стол» сели бродяжки из приюта в сером тряпье — ее мнение никого не интересовало. — Думаю, самое время подать десерт, — предложил Беллами, и все его радостно поддержали. За сладким пирогом и напитком, имитирующим по вкусу чай, разговоры пошли еще активнее, все делились друг с другом прожитым днем, травили байки и отпускали добрые шутки. А когда закончился пирог, и Беллами забыл, зачем они в общем-то здесь собирались, начались игры в монополию и фанты. Ближе к половине первого ночи у девочек начали слипаться глаза, и они притихли, заметившая это Октавия засобиралась домой. Днем она планировала не так долго засиживаться в гостях у брата, но монополия, фанты и дружеская компания Майи с Джаспером, не говоря уже о Линкольне, значительно увеличили количество часов, на которое растянулись эти «гости». И вот теперь им точно, стопроцентно, пора отправляться каждому в свой уютный уголок на территории Аркадии. — Спасибо, Белл, за приглашение хорошо посидели. Надо будет как-нибудь повторить. — Октавия обняла Беллами на прощание (брат поцеловал ее в макушку и пожал руку Линкольну), кивнула Норе, вновь мысленно сравнив ее улыбку с капюшоном кобры, и вместе с Линкольном и девочками покинула апартаменты брата. Оказавшись за дверьми Беллами Блейка, девочки обеспокоенно заозирались по сторонам и зашептались, до Октавии донеслись слова Элении: — Как страшно же сейчас будет добираться до кроватей… Джессика и Лилиан испуганно ойкнули. Октавия поспешила вмешаться, пока девочки окончательно себя не накрутили. — Вы сегодня ночуете у меня, — поймав нерешительный взгляд Джессики, Октавия поспешила заверить девочку: — Все улажено, не волнуйтесь. На лицах детей появилось облегчение. Мысль о том, что впервые за эту вечность они будут ночевать вне стен приюта, не могла не радовать. Коридоры жилого блока, несмотря на поздний час, были ярко освещены, а потому идти было не так страшно. Подходя к дверям своего жилища, Октавия достала ключ-карту и поднесла к сканеру, ключ считался, и дверь бесшумно отворилась. Октавия нажала на выключатель светильника, включая свет в прихожей, и впустила детей внутрь. Линкольн, зашедший последним, закрыл дверь на замок. — Разувайтесь. Вторая дверь справа — ваша спальня, соседняя дверь — ванная комната, дверь слева — моя спальня. Проходите, располагайтесь. Девочки так быстро, насколько им позволяла усталость, разулись и прошли в спальную комнату для гостей. — Я сейчас уложу их и сразу же приду к тебе, — пообещала Октавия Линкольну. — Иди, я тогда пока разберу нашу кровать. Когда Октавия зашла в гостевую спальную, девочки уже там уютно расположились: Джессика сидела на деревянном стуле с книжкой в руках, что Октавия когда-то оставила на тумбочке, Лилиан и Эления бурно обсуждали ситуацию в Аркадии вообще и в приюте в частности. Увидев Октавию, они сразу же прекратили свои дела. — Ванная свободна, — оповестила их девушка, игнорируя виноватые взгляды, привитые приютом. — Кто хочет, может сходить ополоснуться, но сначала я дам вам спальное. И она подошла к узкому шкафу, из которого почти все ее вещи перекочевали в другую спальню. На одной из полок лежали несколько только-только сшитых ночных рубашек. Октавия скользнула взглядом по маленьким фигуркам девочек и вытащила три белых и мягких ночнушки. — Мы… мы, — хотела отказаться Лилиан, но Октавия ее прервала. — Считай это подарком, не в одних же трусах вам спать ложиться? Девочки разобрали предложенные вещи и по одной ушли в ванную. Предложение «ополоснуться» было принято с энтузиазмом. Пока они ходили, Октавия быстро застелила большую кровать свежим постельным бельем, выдала два больших одеяла и положила три подушки. Кровать была широкой — три достаточно стройных ребенка вполне уместятся. Ближе к половине второго ночи девочки уже лежали под одеялом. Октавия слегка его подоткнула. — Доброй ночи, — пожелала она им. — Сладких снов. И погасила свет. — Спокойной ночи, — послышался нестройный хор сонных голосов. Октавия аккуратно прикрыла за собой дверь. В другой спальной уже была расстелена постель, а в воздухе витал запах заваренных листьев каких-то ягодных кустов и мяты. Линкольн встретил ее с дымящимся напитком в руках и протянул чашку. — Они уже наверняка спят, — ответила Октавия на немой вопрос. На ее лице появилась мягкость, которую Линкольн не видел с того самого момента, как у Октавии отобрали этих детей. — Они впервые за долгое время оказались в мягкой кровати. — Я сделаю все, чтобы мягкая кровать и жилой блок, где обитают свободные люди, стало постоянной частью их жизни. Октавия присела на краешек кровати и отхлебнула напиток. — Спасибо за чай. — Отсалютовала она чашкой. — Ты, правда, считаешь, что мне нужна успокаивающая мята? Линкольн присел рядом. — Что-то успокаивающее тебе было нужно в первой половине ужина, я думал, ты решишь кинуться на новую любовь Беллами. — Октавия выгнула бровь. — Не то чтобы она этого не заслужила… — Она это заслужила, но, честно говоря, не пойму, где я сама так нагрешила, что черная полоса решила так нагрянуть. Октавия почувствовала, как любимый осторожно взял из ее рук практически пустую чашку, поставил ее на тумбочку и обнял Октавия за плечи. — Иногда черная полоса — это дождик в солнечный день. Дождик пройдет, принесет за собой свежесть и яркую радугу на небе. Черная полоса всегда сменяется белой, а белая приносит счастье и удачу. Поверь мне, — он переплел с ней пальцы, — скоро черная полоса пройдет и наступят самые счастливые времена. Октавия прилегла к нему на грудь, ощущая теплые руки на своих плечах и биение сердца Линкольна. Возможно, черная полоса уже проходит… Она осторожно тронула тонкую нить, связывающую ее и Мари, и почувствовала тепло в груди — признак того, что в Мари теплится жизнь, а значит, все в порядке. Октавия окончательно расслабилась и прикрыла глаза. Черная полоса пройдет, обязательно пройдет.***
Кларк вернулась в ставший более-менее родным дом только поздно вечером, когда на мир опустился густой мрак, а на небе ярко горели белыми огоньками звезды. Сказать сколько было точно времени, когда она быстрым шагом пересекала постоялый двор, она не могла — отцовские часы лежали на дне ее рюкзака под ворохом осенней одежды (там же покоился заряженный пистолет). Прогулка изрядно затянулась, но Кларк это не больно беспокоило — длинная прогулка, пусть и разбавленная нечаянным походом в гости, хороший способ развеется, попытаться прийти в себя. Правда, недолговечный: после пары часов в теплом помещении, на мягкой кровати, все плохое, что вытеснял из ее мозга уличный мороз, возвращалось и било ее с новой силой, заставляло вспоминать всех обгоревших, обожженных жертв ее решения и погружало в пучину страха, отчаяния и ночных кошмаров. Тепло и свет дома окружили ее с того самого момента, как Кларк переступила порог. В отдаленной комнате слышался детский смех, видимо, Морико, дочь Найлы, играла со своими разноцветными игрушками. Самой Найлы нигде не было видно. Оно и к лучшему, Кларк совсем не хотела встречаться с ее все понимающими глазами. Она отряхнула обувь от снега, разулась и аккуратно поставила угги в теплое место. Оставшись в одних шерстяных носках, девушка вернулась в комнату, которую снимала у Найлы, темную от наступившей вечерней мглы. На столике около двери Кларк нащупала коробок спичек и зажгла свечу в подсвечнике — стало немного светлее. Не настолько чтобы можно было читать, но достаточно, чтобы пройти по комнате и не отбить себе ноги о некстати возникший кованый сундук для одежды. Кларк осторожно поставила подсвечник на самый простейший прикроватный столик, чуть позже она обязательно зажжет и остальные светильники, а пока хватит и этого. Уже достаточно потрепанный рюкзак стоял в изножье кровати, наполовину скрытый небрежно брошенной на него теплой кофтой на пуговицах. Кларк потянула за язычок молнию и вытряхнула все содержимое рюкзака на покрывало кровати, легкая одежда, тетради и ручки и еще много чего разноцветной кучкой вывалились наружу. Девушка не особо аккуратно перебирала вещи, откидывая в стороны то, что ей точно не понадобится. Она искала отцовские часы, уже не такие чистые с разбитым стеклом, но целым механизмом, то, что делало ее самой собой. Руки коснулись чего-то холодного твердого и выпуклого. Чего-то, что даже по тактильным ощущениям часами быть не могло, но Кларк все равно взяла это «что-то» в руки и поднесла поближе к светильнику, чтобы разглядеть получше. Небольшая пузатая склянка из толстого темного стекла, закрытая простой деревянной пробкой. Кларк рвано вдохнула и крепче сжала пузырек в руке, словно тот был синицей, готовой вспорхнуть и унестись ввысь темного морозного неба. Она посмотрела в окно: темное небо, усеянное белыми яркими светящимися огоньками — звездами. Тогда было такое же ясное звездное небо… Стук в дверь был чем-то удивительным — Кларк относилась к тем жильцам, кто ничем и никогда не вызывают недовольства хозяина трактира, она была тихой, не вступала ни в какие перепалки с другими постояльцами и была уверена, что может побороться за гордый титул «мисс Незаметность». А тут этот настойчивый стук в дверь! Она распахнула дверь отчасти из любопытства, отчасти от желания скорее решить проблему настойчивого стука. Распахнула и еле сдержала возглас удивления: прямо перед ней стояла румяная от мороза Мари, а рядом с сестрой — привратник. — В чем дело? — поинтересовалась Кларк, переводя взгляд с привратника на сестру. — Сия дева говорить изволит, что вы с ней знакомы. Правда али ложь? Кларк не удивилась стилю речи — в трактирах и деревнях так частенько изъясняются. Насчет городов она уверена не была, но точно знала, что землянам, по крайней мере, из Трикру слово «дева» было ближе слова «девушка». — Она говорит правду. — Вот и славненько! — Привратник едва в ладоши не хлопнул. — Вы предпочтете заселиться в комнату к вашей подруге, милейшая? Вопрос адресовался Мари. — Да, я бы желала этого, — отозвалась Мари, не спуская глаз с Кларк. — Запишите в журнале «Алесса из Разлога» и номер этой комнаты. — Мари достала из кармана несколько медных монет и протянула привратнику. — Ах, да, кое-что еще… Она наклонилась к уху привратника и что-то быстро зашептала. Сколько Кларк ни старалась, разобрать слова она не могла, но, судя по вытянувшемуся лицу привратника, Мари спросила что-то, что было у нижней границе допустимого. — Но…но… В ладонь привратнику упала монета, в свете свечей блеснувшая серебром. — Я так понимаю я смогу воспользоваться кухней? — невинно поинтересовалась Мари. — Конечно-конечно, милейшая, я вам к ужину еще и кувшин молока с банкой малинового варенья пришлю. — Это очень щедро с вашей стороны. Привратник поспешил спрятать монету в карман штанов, откланялся им и ушел по делам других постояльцев. Изумление Кларк было настолько велико, что она чуть не забыла впустить Мари в уже их общую комнату, сестре пришлось легонько толкнуть ее плечом, дабы привести в чувство и протиснуться в комнату. — Алесса? — спросила Кларк, как только затворила дверь. — Ты называешься сейчас Алессой? Мари, уже начавшая снимать с себя верхнюю одежду, крутанулась на носочках. — После того как ты меня оставила, тебя интересует только, почему я выбрала имя «Алесса», а не, скажем, «Ванесса»? — В ее голосе появились нотки обиды. — А как же: «Привет, сестренка, давно не виделись, как поживаешь?» или «Куда ты ушла после того, как я свалила, предварительно накачав тебя снотворным?» или что-то еще, что по смыслу подходит. Кларк промолчала, и Мари, неодобрительно качнув головой, продолжила раздеваться. Она сбросила на кровать шерстяные рукавицы, шарф и шапку, сняла с себя куртку и кофту на пуговицах, оставшись в плотных штанах, зимних сапогах и светлой льняной рубашке. — Ты заслуживала лучшего, Мари, — внезапно сказала Кларк, в ее голосе сквозила бесконечная тоска и усталость. — Рядом с тобой я была раковой опухолью, поразившей здоровый организм. Ты была вынуждена стать мне клюкой, думать только обо мне и полностью забыть о себе. Очень эгоистично с моей стороны было так привязывать тебя к себе. Кларк устало опустилась в кем-то продавленное кресло, которое давно не чистили. Мари же, повесив верхнюю одежду на гвоздь и скинув обувь, кругами заходила по комнате. — Я заслуживала лучшего рядом с тобой, Кларк! — горько воскликнула она. — Знала бы ты, что я почувствовала, проснувшись и обнаружив, что тебя рядом нет — шок, злость, страх. Вот только страх не за себе. Нет! За себя я не беспокоилась, ты позаботилась о том, чтобы оставить со мной всю приготовленную еду и полные бурдюки воды. Ты взяла с собой только маленький ножик, которым одну картошку только впору чистить! — Голос Мари сорвался на крик. Кларк вздрогнула. — Каждую ночь я молилась всем известным мне богам, чтобы ты была жива, чтобы мне никто между делом не сообщил: «А знаешь, там твою сестру пару недель назад какой-то ублюдок из подворотни прирезал, потому что она не дала ему денег». Если ты таким образом хотела уберечь меня от боли, твой план с треском провалился. Потому что ты не спросила меня, хочу ли я этого. Ты не спросила меня, не нравится ли мне продолжать быть тебе психологическим костылем и знать, что ты жива. Ты не спросила, хочется ли мне проходить самый веселый квест «Подбери себе землянское имечко, подходящее к территории, бонусом выучи тригедасленг и говори без акцента. Ах, да, малейшая ошибка — пытки или смерть». Мари села на кровать и закрыла лицо руками, ее плечи мелко вздрагивали. — Спасибо, хоть письмо написала, — тихим голосом сказала она. — Хоть дала знать, что жива. Кларк с болью смотрела на плачущую Мари. Все, что она хотела — уберечь сестру от страданий, а тогда, сразу после их ухода из Аркадии, Мари была более всего этим страданиям подвержена, просто оставаясь рядом с ней. — Я думала, ты просто напишешь ответ. Мне стоило понять, что ты решишь приехать, нужно было искать места более отдаленные. — Последнюю фразу Кларк произнесла себе под нос. Мари вскочила с кровати, по ее лицу все еще текли слезы, но глаза были наполнены некой решимостью. Разумеется, она расслышала все слова Кларк. — Ты думаешь: уедь ты подальше, я бы ограничилась только ответом на письмо? — Кларк не ответила. — Поспешу тебя разочаровать. Даже приди твое письмо из Норд-Пассо, что на границе с Азгедой, я бы тут же наняла экипаж и поехала. Укройся ты в том месте, где нет пригодной для экипажа дороги, я бы все равно к тебе приехала, пусть бы мне пришлось по брюхо увязнуть в снегу! Потому что ты — моя сестра, ты — моя семья, а кровь — не водица, и родней не разбрасываются. Кларк встала с кресла и на едва шевелящихся ногах подошла к окну. Слова Мари, словно окатили ее ледяной водой. Если кто-то из врагов небесного народа или самой Кларк это услышит, можно заказывать панихиду по сестренке, что так ей предана. — Уже поздно и по тракту ехать рискованно, — молвила Кларк, возвращаясь и садясь обратно в кресло. — Но завтра с утра ты должна уехать… — Кларк! — ахнула Мари. Кларк подняла вверх руку, прося ее умолкнуть. — Да, уехать, — повторила она. — Пока ты… Мари внезапно бухнулась перед ней на колени и схватила ладонь руками. Изумленная Кларк лишилась дара речи и даже сразу не сообразила поднять сестру на ноги. — Прошу тебя, не отсылай меня. Дай хоть немного побыть рядом с тобой, я столько ждала этого дня… Молю, не разбивай мои надежды. В ее глазах снова блестели слезы, но в глазах еще была какая-то надежда. Кларк хотела сказать твердое жесткое «Нет», но глядя в это родное лицо, не смогла поступить настолько жестоко. — Ты в опасности рядом со мной, — мягко сказала она, поднимая Мари на ноги. — Я твоя старшая сестра и мой долг — беречь тебя. — Ты сбережешь меня, Кларк, два дня ничего не решат. Дай мне два дня и после — я сразу же уеду, но эти дни мы проведем вместе, будем семьей. Два дня. Совсем немного… За это время ни один потенциальный враг не сможет выйти на их след. Два дня ничего не изменят в худшую сторону, но многое изменят в лучшую. Что ж пусть будет так. — Но только два дня. Мари налетела на нее с объятиями, шепча на ухо горячее «Спасибо». Через некоторое время со стопкой чистого благоухающего какими-то травами постельного белья вернулся привратник. И застал он двух смеющихся над особо удавшейся шуткой девушек. Словно и не было той эмоциональной сцены. — Вода согрета, милейшая. Как вы и просили восемь ведер, — оповестил он Мари. — Прекрасно. Мари проводила привратника взглядом, лениво потянулась и рухнула на незастеленную кровать. Кларк покосилась на сестру с легким недоумением. Заказывать ванну заказывала, а сама не спешит насладиться горячей водой и хвойным шампунем. — Знаешь, — протянула Мари, — если ты сейчас поторопишься на свидание с горячей ванной, твои волосы и кожа тебе только спасибо скажут. Кларк машинально тронула волосы и поморщилась, ощутив насколько они грязные. Желание спорить с сестрой и доказывать ей, кому из них нужна горячая вода в первую очередь, отпало сразу же. — Можешь особо не торопиться. — Принеслось Кларк вдогонку, когда она с вещами наперевес вышла за дверь. Вернулась она назад через продолжительное время и, когда зашла в снимаемую комнату, не узнала ее. Повсюду стояли зажжённые свечи, стол, полный соблазнительно пахнущих блюд, был выдвинут на центр комнаты, а у изголовья кроватей висела пара еловых веток. Мари стояла спиной к ней и зажигала последнюю незажжённую свечу, стоящую в центре стола. — Ничего себе! — вырвалось у Кларк. — А по какому поводу пиршество? — Разве ты не знаешь? — обернулась к ней Мари. Кларк покачала головой, положила стопку вещей на кровать и направилась к столу. Не важно, какой повод к застолью, важно — что ужин сегодня будет богатым. На столе стояло средних размеров блюдо с жаренной, до золотистой корочки, птицей, рядом с ним — небольшая тарелка, полная круглого печенья, покрытого карамелью, и тарелка с несколькими запеченными яблоками. В углу стола стоял глиняный кувшин с молоком, а рядом — вазочка, до краев заполненная вареньем. Кому-то богатому, кто ест мясо каждый день и по многу раз, такой стол показался бы более чем бедным, но только не Кларк. Хлеб, молоко и перловая каша без соли и масла — обычное питание. Она уже не помнила, когда в последний раз ела мясо. — Сегодня двадцать четвертое декабря, Сочельник! Мари села за стол, напротив Кларк. — Быть этого не может. — Еще как может! — возразила Мари. — Календарь не врет, Кларк. И давай не будем спорить, и так уже достаточно наспорились. Сегодня светлый праздник, так давай его проведем, как полагается: без споров, поисков правильных ответов и прочего. Кларк кивнула: — Давай. Плохие темы больше не поднимались, да и как они могли подняться, когда девушки приступили к трапезе. Их тарелки полнились теплой и вкусной пищей, Кларк с неподдельным интересом выспрашивала, как Мари жила это время, что делала, а та так же непринужденно отвечала. Когда наступила рождественская ночь, Мари наполнила две кружки молоком, добавила туда варенья и протянула напиток Кларк. Молоко — это, конечно, не шампанское, но тоже неплохо. Они просидели практически до самого утра. Горящая свеча по центру стола давно погасла, а все, кроме печенья, покрытого карамелью, и варенья в вазочке, они съели или выпили. — Мари, а как мама? Ты что-нибудь знаешь о ней? — спросила Кларк внезапно. — Мама скучает. Правда, слово «скучает» это очень мягко сказано, — ответила Мари. — Но я ей, перед тем как ехать к тебе, отправила подробное письмо, а в письмо вложила множество разных безделушек. Я попыталась ее уверить, что с нами все в порядке, чтобы она так сильно не тревожилась, хотя понятное дело, что она будет беспокоиться, но так я попыталась немного убавить ее страх. Надеюсь, это поможет. Мари откинулась на спинку стула, подавляя зевок. Кларк же на миг устыдилась: она вполне могла и сама порадовать маму посланием, понятно же, что она волнуется. Какая нормальная мать не будет волноваться, если обе ее дочери одномоментно ее покинули? — Кстати, о безделушках… Мари встала из-за стола и направилась к своим вещам, лежащим в рюкзаке на кровати. Она долго копалась в рюкзаке, пока не вытащила что-то завернутое в мягкую ткань. — С Рождеством тебя, сестренка! Кларк приняла вещицу в руки, развернула ткань, и ее глаза широко распахнулись, когда в ладонях оказался небольшой стеклянный пузырек, плотно закрытый пробкой. — Я не сильна в химии, но по цвету как фуксин, только не такой опасный для волос, — между делом добавила Мари. Кларк осторожно поставила драгоценный пузырек на стол, поднялась из-за стола и крепко обняла сестру. — Спасибо тебе огромное, — шепнула она ей на ухо. — Вот только у меня… — Нет подарка? — договорила Мари, высвобождаясь из кольца ее рук. — Ты сделала мне уже самый большой подарок, Кларк — просто позволила остаться рядом. Большего мне не нужно. Запах хвои, чуть жестковатое мясо глухаря, сладость печенья, кислинка яблок, вкус молока с вареньем и ощущение бесконечного счастья и детского восторга сопровождали Кларк до самого отъезда Мари и некоторое время после него. Прошедшее Рождество было словно детский сон — бесконечно яркий и добрый, совсем не состыкующийся с реалиями жизни. Хватка чуть ослабла. Кларк поставила склянку на тумбочку, вернулась к кровати и начала аккуратно и бережно складывать одежду в стопку, часы нашлись достаточно быстро, она отложила их в сторону, убрала в рюкзак одежду и пистолет, в карман рюкзака спрятала подаренный пузырек с краской, а сами часы положила под подушку, где лежал альбом с рисунками и черный карандаш. Свеча практически догорела, Кларк взяла светильник и от него зажгла несколько свечей в комнате — стало светло до такой степени, что можно было читать, не боясь навредить зрению. Но читать Кларк не собиралась. Она села за письменный стол, вытащила перо, чернильницу и три листа плотной бумаги. Строки шли тяжело, словно нехотя, но Кларк писала. Одно письмо за другим. Рассказывала про свою жизнь, про то, что она чувствует и на что надеется, и в конце каждого письма оставляла постскриптум. Кларк отложила перо в сторону, ее щеки отчего-то были влажными, и слезы, стекающие по ним, едва не попали на чернила третьего письма, адресованного Беллами Блейку. Кларк мотнула головой, стараясь избавиться от комка в горле, убрала чернильницу и перо, оттерла щеки. Но слезы все так и катились, словно вместе со своей влагой они старались вывести всю вину, что скопилась в ее душе. «Интересно, если я могу плакать, значит ли это, что я еще смогу найти путь к искуплению, перестану быть в собственных глазах монстром?» — подумала Кларк. И так и не смогла найти ответ на этот вопрос.