***
— Яблочки! Сладкие яблочки! Морико едва ли не подпрыгивала на месте. Кларк с улыбкой посматривала на эту активную малышку, что так обрадовалась предложению научить ее и ее брата готовить яблоки в карамели. Стоящий рядом с Морико восьмилетний Базилд вел себя куда сдержаннее. Он с интересом рассматривал принесенные Кларк ингредиенты для будущего десерта и подготовленную посуду. — Справитесь сами? — с улыбкой спросила детей Найла. — Да, мамочка! — Конечно, мама. Найла кивнула Кларк, в ее глазах отразилась молчаливая благодарность, что та решила занять детей готовкой, не давая им разносить дом по кирпичику, и покинула просторную кухню. — Итак, — начала Кларк, — мы здесь сегодня собрались, чтобы приготовить гору яблок в карамели… Мысль занять Морико и Базилда пришла Кларк спонтанно. Просто, проснувшись как обычно спозаранку, она задумалась, а зачем ей каждый день ходить на охоту или рыбалку. Это всегда успеется. Насколько она помнила, муж и отец Найлы еще прошлую добычу полностью переработать не успели. К чему ей еще кого-нибудь ловить и притаскивать на своем горбу, не лучше ли хотя бы этот день провести спокойно? Едва она об этом подумала, в окно увидела как неугомонные Морико и Базилд утятами бегают за и без того запыхавшейся матерью и требуют к себе внимания. Заняться этим двоим решительно было нечем. — Вам все понятно? — спросила Кларк у детей, закончив объяснять всю нехитрую технологию приготовления угощения. — Да! Да! Запрыгала от нетерпения на месте Морико, и Кларк мысленно задалась вопросом, все ли маленькие девочки такие нетерпеливые. Помнится в их детстве, когда мама кулинарила, Мари вела себя так же, как Морико сейчас: так же прыгала, что косы разлетались, так же притоптывала ножкой. Где, интересно, она сейчас? Почему не пишет? — Конечно, — важно кивнул Базилд, — все очень просто. — Тогда начнем, — объявила Кларк и уверенно направилась к гибриду между привычной ей плитой и печью. Она должна была уже как следует разогреться, Найла растопила печь дровами с добрых три часа назад и попутно объяснила Кларк как пользоваться этим чудом инженерной мысли, как регулировать подачу жара в нужную ей часть плиты с помощью заслонок и клапанов. — Что мы берем первым? — спросила Кларк у детей, открывая бак для нагревания воды (он располагался справа от духовки, если бы не объяснения Найлы как пользоваться этой махиной — прапрапрабабушкой плиты на Ковчеге, Кларк бы ни за что не догадалась, что за этой маленькой дверкой находится целая бадья кипятка) и наполняя первую попавшуюся миску кипятком. — Большой ковшик, — быстро ответил ей Базилд. — С длинной ручкой! — добавила Морико. Кларк с улыбкой кивнула детям. — Правильно. Берите его и ставьте на плиту. Базилд и Морико наперегонки бросились к столу со всем необходимым. Первым добрался до заветного ковшика Базилд и, задрав нос чуть ли не до потолка, прошел с ковшиком до плиты, и важно водрузил его на нее. — Теперь мы заполним ковшик наполовину кипятком, — сообщила им обоим Кларк и сама осторожно начала переливать воду, от которой шел пар, из миски в ковшик. Базилд и Морико смотрели на это как заворожённые. — Дальше надо сахала сунуть, — сказала Морико. — Не сунуть, а всыпать, — громким шепотом поправил ее Базилд. — Из торгового дома сахар, — куда громче сообщил он и снова важно задрал нос. — Я за ним сам ходил и сам платил за него. — Все правильно. Берите сахар и сыпьте его в ковшик. Я вас остановлю, когда будет достаточно. Сыпали сахар дети интересным образом, используя стаканы. Нет, способ наверняка был правильный, только сама Кларк не помнила, чтобы она с Мари в детстве сыпали так. Обычно-то была как: возьмешь мешок, надорвешь и держишь над кастрюлей или ковшом, пока мама не остановит. Морико и Базилд поступали не столь расточительно. Дети всыпали в ковш восемь стаканов сахара на двоих, пока Кларк их не остановила. «Как бы лишней карамели не получилось, — подумала она, — а то ведь придется леденцы на палочке да следочки делать». — Теперь мы должны растворить сахар? — поинтересовался Базилд. — Именно так. И проткнуть яблоки шпажками, то есть прочными палочками. Кто-то из вас сейчас должен мешать будущую карамель, а кто-то — протыкать яблоки. — Я буду протыкать, — сразу же заявил Базилд и признался: — Сколько мамке не помогаю кашеварить, всегда мешать варево приходится. Пусть сегодня Мори этим займется. — Хорошо, — кивнула Кларк. Морико от восторга захлопала в ладоши, когда Базилд протянул ей большую деревянную ложку. — Это тебе, — сказал он. — Я считаю, что ты уже доросла до своего первого орудия. Восторг девочки, хлопки в ладоши, пританцовывание на месте в этих ярких носочках живо напомнили Кларк детство. Как же радостно было тогда выполнять первые взрослые поручения мамы, даже если они заключались в простом посоле или помешивании супа. — Иди сюда, Морико, — позвала радостную девочку Кларк. — Тебе нужно будет сейчас мешать сахар до тех пор, пока он полностью не растворится. Когда это произойдет, ты это увидишь сразу же, ложку надо отложить и дать нашей карамели закипеть. Все понятно? — Да-да, — закивала девочка. — Хорошо стоишь? Плита не высоко? — Нет-нет, все холошо. Я сплавлюсь! Клянусь вам в этом! Кларк улыбнулась Морико. — Тогда приступай. Пока Морико мешала сахар, Кларк начала инструктировать Базилда. — Перво-наперво надо достать яблоки из ледника. — Всю дюжину? — уточнил мальчик. — Всю дюжину. Пока Базилд вытаскивал из ледника яблоки одно за другим, Кларк удобнее расположила на столе шпажки, чтобы ускорить процесс втыкания этих палочек в само яблоко. — Все, все двенадцать, — объявил мальчик. — Теперь их нужно хорошенько вымыть и насухо вытереть полотенцем. Базилд занялся мойкой яблок, а Кларк в это время подошла к Морико посмотреть, как продвигается ее работа. Сахар в ковшике постепенно растворялся, но еще полностью не перешел в сироп. Кларк вернулась к Базилду, мальчик тщательно вытирал яблоки. — Теперь нужно их только проткнуть? — Именно так. Втыкай так глубоко как сможешь. Яблоки не должны слетать со шпажек. Дети увлеченно занимались порученными им делами, поэтому Кларк смогла присесть на мгновение-другое на простенький табурет, стоящий в углу кухни, и вытереть со лба пот. Организовывать кулинарный мастер-класс двум младшим школьникам, по возрастным рамкам Ковчега, разумеется, оказалось не так-то и просто: объясни, организуй, проследи, чтобы ничего не случилось. Интересно, поэтому мама их с Мари допустила на кухню не в четыре и шесть лет, а в шесть и восемь? А ведь их плита на Ковчеге была электрической, ее включить — пару кнопок нажать, это не дрова, которые сначала надо натаскать, потом в топку загрузить, растопить, подождать, чтобы все хорошо нагрелось и только потом приступать к приготовлению пищи. Целая наука! — Ластвоился! Он ластволился! — воскликнула Морико, и Кларк подорвалась с насиженного места. — Хорошо, очень хорошо, — оценила она положение дел в ковшике, на две трети прикрыла заслонку, уменьшая интенсивность жара и пламени. — Пусть еще пару минут покипит, и будем снимать. Она вновь присела на табурет и со своей удобной зрительной позиции с удовольствием наблюдала, как Базилд и Морико, оба чрезмерно любопытные, с интересом смотрят, как медленно кипит в ковшике карамель. «Им, наверное, никогда раньше этого видеть не доводилось, — подумала Кларк. — Странно, учитывая, что земляне прекрасно сами готовят такие яблоки и сладкие леденцы на палочке». — Пора снимать, — объявила она детям спустя обещанные две минуты. — Базилд, готовь яблоки, Морико, найди мне, пожалуйста, какую-нибудь деревянную подставку, а после раздели с Базилдом яблоки. У вас должно быть их по пять штук, оставшиеся два — мои. Деревянная подставка появилась практически сразу же, и Кларк водрузила на нее горячий ковшик. Только она это сделала, как Базилд передал ей два яблока. — Чтобы яблоки стали карамельными, их нужно осторожно опустить в эту карамель. Опускаете в ковшик, прокручиваете вот так, чтобы карамель со всех сторон покрыла, осторожно вытаскиваете и ставите палкой вверх на тарелку. Вот такое вот у вас получается красивое золотое яблоко. Кларк вытащила из ковшика покрытое карамелью яблоко и аккуратно расположила его на припасенном на столе заблаговременно блюде. — Показываю еще раз. — Кларк взялась за второе яблоко, повторила с ним те же манипуляции, что и с первым, и поставила на блюдо. — А теперь ваш черед делать карамельные яблоки. Она отошла в сторону, уступая детям место, но на табурет садиться не спешила, внимательно наблюдая за действиями Морико и Базилда. Дети осторожно, вспоминая, как это делала она, погружали свои яблоки в карамель, неспешно доставали их и ставили на блюдо. С каждым новым яблоком движения обоих детей становились более уверенными, а места на блюде все меньше, как и количества карамели в ковшике. Последнее карамельное яблоко, изготовленное Базилдом, собрало на себе всю оставшуюся карамель. — Молодцы! Просто умницы вы оба! — похвалили юных кулинаров Кларк. — У вас получились прекрасные карамельные яблоки, сейчас я поставлю тарелку с ними в ледник, чтобы карамель скорее схватилась, и после обеда вы оба будете лакомиться этим угощением. Сегодня вы оба поработали на славу. Кларк распахнула двери ледника и на глазах у детей поставила блюдо с яблоками на самое видное место. — Дети, до обеда еще пара часов. Можете пока поиграть. — Послышался женский голос за спиной Кларк. — Мама! — обрадовался Базилд. — Мамочка! — пискнула Морико. Оба ребенка налетели на Найлу, словно век ее не видели, сама Найла крайне заинтересованно рассматривала Кларк.***
Кейн сдержал слово заняться вопросом Коттон и ее отношением к детям и уже через несколько дней собрал специальную комиссию во главе с канцлером. Октавия получила сообщение о внеплановой проверке блока приюта и приглашением присутствовать на ней от миссис Гриффин лично и, вернувшись в свой отсек, только в ладоши не хлопала от радости. Удивление в глазах присутствующего при этой странноватой сцене Линкольна, после коротких объяснений сменилось довольством. Октавия, ограничившись короткими объяснениями, вернулась к своему гардеробу и споро сообразила, в чем будет присутствовать на разоблачении Коттон — черный жакет и брюки, белая рубашка, вычищенные до блеска туфли отлично подойдут для грядущего мероприятия. Пока Октавия одевалась, Линкольн рассматривал ее во все глаза, словно только сейчас увидел. — Ты точно идешь ее разоблачать, а не пытаться брать какой-то государственный пост? — уточнил он, когда Октавия сделала строгую прическу, извела на нее уйму невидимок и тщательно залачила. — Разумеется. — Обернулась она к нему с улыбкой, а после стала искать что-то в тумбочке трельяжа. — Остался последний штрих. С этими словами она поставила перед зеркалом косметичку. Когда-то базовый набор косметики ей подарила Майа, ужаснувшись тем, что Октавия красится не безопасными тенями и тушью, а каким-то угольком. — Ну, как я тебе? — спросила Октавия спустя минут пятнадцать, поворачиваясь к Линкольну. — Подожди-ка, — медленно произнес он, — вся эта красота для какой-то ненормальной воблы? Октавия звонко рассмеялась. — Все это нужно, чтобы я выглядела старше, — отсмеявшись, сказала она. — Ты идеальна. — Линкольн привлек ее к себе и легонько чмокнул в щеку. — Пусть она за все ответит. — Обязательно! Здание сиротского приюта внутри было еще хуже, чем снаружи. Октавия в составе комиссии проходила по коридорам и боялась, что что-то рухнет ей на голову. Светильники, которые точно здесь были, когда это здание сдавалось, не горели. — Что все это значит! — едва не срываясь на пронзительный визг, гневно спросила миссис Коттон. Эбигейл Гриффин выступила вперед. — Мы получили новое анонимное обращение о том, что у вас здесь, уважаемая, творится полный беспорядок. И потому организована внеплановая проверка. Подпишите здесь и здесь. — Эбигейл протянула ей плотный лист бумаги, прикрепленный к планшету. Октавия с нескрываемым удовольствием смотрела на то, как Коттон, наверное, впервые в жизни давится от бессильной злобы. — Думаю, первое, что надо отметить, это состояние помещений, — обратилась Эбигейл к члену комиссии. — Да, мэм. — Нам надо было расширить пространство, вы выделили нам какой-то сарай! — занервничала Коттон. — Нужно было обратиться к специалисту, вам бы сделали проект и расширили территорию, а так ваши действия нанесли существенный ущерб имеющемуся здания. По потолку и стенам идут трещины. Если ничего не предпринять, тут все рухнет, — сухо ответила ей женщина из комиссии. Листы с описью сиротского блока множились записями всех недостатков: протекающие потолки, плесень на стенах, холод в коридорах и жилых комнатах. Октавия все с большей неприязнью посматривала на Анну Коттон и не понимала, как можно привести к такому запустению вверенное тебе здание. Перепуганных полуголых детей младшей группы они нашли в одной темной запертой комнате. Увидев группу людей в строгих костюмах, малыши испугались еще больше. — Отправьте детей прямо сейчас в медицинскую часть, — распорядилась Эбби. Спустя несколько минут прибывшие работники приюта увели вереницу испуганных малышей, а комиссия на несколько минут застыла в этой черной мрачной комнате. — Думаю, со мной сейчас согласятся, — сказала Эбигейл. — Я предлагаю устроить диспансеризацию для всех воспитанников этого приюта, хотя и приютом это место сложно назвать. Ночлежка для бродяг и то выглядит лучше! — Да, мэм. — Да. — Объявите по громкоговорителю, чтобы отсюда забрали всех детей. Раздосадованное лицо Коттон дало Октавии понять, что больше всего на свете она не хотела, чтобы ее воспитанников обследовали врачи. Тот факт, что именно это в скором времени и произойдет, здорово поднимал девушке настроение. Комиссия двинулась дальше по мрачным коридорам. В некоторых мигали лампочки, в других было сумрачно. Все встречные помещения оставляли желать лучшего, ужасное запустение царило во всем здании, словно здесь и не проводили хорошего ремонта. У узкой маленькой двери все остановились. Дверь была последним неосмотренным объектом в жилом блоке приюта, и она была заперта. — Что здесь, миссис Коттон? — Просто хранилище тряпок и швабр. — Пожала плечами женщина, но глаза выдавали нервозность. — Открывайте дверь, — потребовала Эбби. — Мы все равно должны осмотреть помещение. Коттон двигалась дергано, ругалась себе под нос и поливала всех присутствующих такими словами, какие Октавия даже на военных сборах не слышала. Дверь с протяжным скрипом распахнулась, ручной фонарик мужчины в строгом костюме выхватил из темноты с полдюжины побитых полуголых детей. В их глазах застыл ужас, а потом грянул перепуганный плач. — Эта тварь заперла детей в какой-то подсобке! А перед этим избила до черных синяков. Сука! Просто слов нет. Как так можно? — возмущалась Октавия, заламывая руки. — И таким еще дает власть. — Качал головой Линкольн, выслушивая ее пламенную речь. — Она еще что-то отрицать пыталась, блеяла что-то. Слава Богу, вызвали охрану и ее куда-то увели. Таких и близко к детям подпускать нельзя. Тварину такую-то! — У нас бы тех, кто настолько жестоко к детям относится, из поселений бы гнали, а может и к позорному столбу привязали бы. — Пора бы и нам такие порядки ввести. — Мстительно прищурилась Октавия. — Чтобы недолюдям, вроде Коттон, такое с рук не сходило. Стук в дверь заставил ее подорваться с насиженного места. Она знала кого увидит еще до того момента, как открыла двери. Ее после нахождения детей предупредили о том, что будут брать свидетельские показания. — Добрый день, мисс Блейк. — В комнату вошел мужчина в форме охранника Аркадии. — Здравствуй, Линкольн. — Что происходит? — всполошился молодой человек. — Ничего особенного. У меня приказ отвести мисс Блейк к дознавателю для дачи свидетельских показаний. Октавия быстро подошла к Линкольну и шепнула ему на ухо: — Это насчет Коттон и детей. — Хорошо, — кивнул он ей, — я не буду ужинать без тебя. Мужчина в форме рассмеялся: — Дача показаний, конечно, задержит мисс Блейк, но до ужина точно управимся. Октавия в сопровождении своего провожатого шла с таким видом, словно неизвестный человек в форме решил устроить ей экскурсию по Аркадии. В спину неслись шепотки гражданских. Разумеется, ситуация с приютом разнеслась на все их поселение. — Это та самая, которая заложила ту мразоту? — Сама же еще ребенок. — Говорят, эмансипировали ее. Вот гражданскую позицию и проявляет. — Пораньше бы проявила, детишки бы не пострадали так. Полицейский блок возник достаточно скоро. Октавия ни разу здесь не была и потому сейчас рассматривала множащиеся кабинеты с любопытством маленького ребенка. Провожатый не остановился ни у одной из частых дверей, он вел ее по изгибам коридоров и остановился только в самом конце полицейского блока у двери с медной табличкой «Кабинет дознания». — Нам сюда. — Кивнул он на дверь и толкнул ее. — Проходи. Октавия храбро сделала шаг внутрь и дверь за ней захлопнулась. Внутри уже сидел человек в форме и просматривал бумаги. Когда она вошла, дознаватель, как Октавия поняла, поднял на нее глаза. — Мисс Блейк? — спросил он. — Так точно, — по-военному ответила девушка. — Девушка с активной гражданской позицией. Присаживайтесь. Октавия послушно заняла указанное место. — Я дознаватель Томас Джастиз. Думаю, нам стоит начать с самого начала. Расскажите как вы узнали о том беспределе, что творился в приюте. Октавия спокойно, не срываясь в эмоции, поведала дознавателю Джастизу как увидела первые синяки на руках девочек, которых тренировала, как некоторые из детей превратились из шумных шалунов в закрытых тихонь, как она услышала какими словами Коттон покрывает воспитанников. Рассказала про первую проверку приюта и запуганных избитых после нее детей, рассказала кратко недавние события: как амбалы Коттон схватили девочек и поволокли их прочь из мастерской Октавии, а после заперли в карцере. — В карцере? — переспросил дознаватель. — Да, сэр. Она прямо так и сказала: «В карцер до моего возвращения», но у меня так же есть информация, что она применяла пытку депривацией сна среди несовершеннолетних, подвергала детей унижениям и прочему. Дознаватель только и успевал записывать ее слова. Дополнительных вопросов он не задавал. — Спасибо, мисс Блейк, за показания. Можете идти. Октавия пожала мужчине руку, встала из-за стола и покинула кабинет допроса. По пути она видела, как Анну Коттон, закованную в наручники, куда-то вели. В родной отсек, к Линкольну, она не шла — летела, но на полпути ее перехватил Кейн. — Октавия, есть минутка? — спросил заместитель канцлера. — Да, конечно. Что-то случилось? — Завтра состоится суд над Анной Коттон, я хочу, чтобы ты присутствовала. — Значит, приду, — сказала Октавия. — Только у меня есть просьба. — Говори. — Коттон неоднократно прилюдно называла меня девицей легкого поведение только в более грубой манере, я хочу, чтобы завтра мне были принесены публичные извинения. — И все? Больше тебе ничего не нужно? — Нет, только это. — Что ж, требование справедливо, — кивнул Кейн. — Я отдам соответствующий приказ. Хорошего тебе дня, Октавия. — Вам тоже. Когда она, радостная и довольная, пересекла порог, Линкольн уже ждал новостей. Октавия плотно закрыла дверь, села на ближайший пуфик и, наконец, сказала то, что вертелось на языке. — Ее отдают под суд. Он будет завтра. «Завтра будет суд. Суд над Коттон», — откладывалось в голове, а когда отложилось, Октавия вскочила на ноги, не веря своему счастью. — Я победила, Линк! Завтрашний суд окончательно лишит ее должности, и я смогу видеться с детьми. Это победа! Да, это победа! Линкольн привлек ее к себе. — Давай дождемся завтра, Октавия, — сказал он. — И завтра уже будем радоваться такой новости, когда решение будет принято. А сейчас пошли тренироваться? — Да-да, конечно. — Закивала Октавия. — Пошли, это хорошая идея! Мысленно она уже начала праздновать свою победу над этой мерзкой тварью, и оттого прекрасней было сжимать в руках меч и выполнять знакомые команды. Финт. Укол. Батман. Вольт. Ниточка связи, которой она во время всего тренировочного боя периодически касалась, отвечала тишиной и спокойствием. Каких-то сильных выраженных ощущений она не давала почувствовать, но хорошо информировала, что Мари жива и, возможно, более-менее здорова.***
Перемещаться по лесу зимой и в лучшие дни, когда я была достаточно тепло одета и хорошо вооружена, было не сказать, что бы просто, особенно в незнакомых местах, что уж говорить про мое нынешнее вынужденное путешествие. Сапоги, носки, перчатки я добросовестно сушила около полутора часов, пытаться просушить платье из грубой шерсти над огнем даже не стала, ограничилась лишь тем, что стянула его с себя, как следует выжала и быстренько надела снова. Влажная вещь лучше той, с которой потоком льется вода, хотя лучше бы на мне было сухое платье, а под ним еще бы оказались надеты гамаши и плотные штаны, но, как говорится, мечтать не вредно. Затаптывала жаркий костер я с сожалением, покидать уголок тепла откровенно не хотелось, но пришлось. От реки до места розжига этого костра я прошла от силы милю. Не особо безопасное расстояние, плюс я до сих пор не знаю, на чьей территории нахожусь. Что если Неман отнес меня каким-то непостижимым образом к реке Нерль, что рядом с горой Везер, и сейчас я вообще не на территории Трикру, а угодила прямо в гости к Оускейон Кру или, если по-нашему, клану Синего Утеса? Они как раз граничат с Трикру на западной границе! Я огляделась по сторонам. Густой лес. Сосны, ели, кустарники. И выдохнула. Нет, это точно не Оускейон Кру, здесь ни одной скалы! И это, спасибо Господи, уже не Азгеда. Снег не такой глубокий. — Надо бросить эту дурь думать и пускаться в путь, — сказала самой себе я. Я отошла от места своей стоянки, лишь убедившись, что костер окончательно потух. Взяла себе в помощь большую палку в половину своего роста — специально выискала такую в валежнике, может и ерунда, снег все же не болото, но чем черт не шутит, пусть уж лучше будет при мне, лишней точно не будет. Идти с массивной палкой было диковинно, непривычно, как-то не так. Я проверяла ей глубину снега и только после этого делала осторожный шаг. Снега намело достаточно. Не знаю, какие люди протоптали дорожку на ту возвышенность, где я грелась, дальше они ее решили не протаптывать. Я шла по лесу параллельно вынесшей меня реке. Хоть какие-то селения точно должны попасться на пути. Попадались пока что только деревья с облупившейся, местами поеденной корой. — Что ж, тут, по крайней мере, лоси водятся. Давненько мне не доводилось есть кору да и тогда, когда я это делала, срезала ее ножом. Сейчас ножа под рукой нет, а на руке нет ногтей, нечем в случае чего ее подцепить. Соскребать кору распухшими пальцами без ногтей неудобно и больно. Я собрала сколько смогла и тут же засунула ее в рот. Не жирная рыба и не солонина, но лучше, чем ничего. Путь по зимнему лесу продолжался спокойно до того момента, пока я, выронив свою трость-палку, не поскользнулась на обледенелом склоне и кубарем не скатилась в неприметную, но далекую яму. Все тело в очередной раз за последнее время прострелила боль, дыхание перехватило, словно меня кто-то саданул под дых, и я несколько томительных долгих минут просто тупо валялась в снегу, глядя прямо в небо, с которого на меня начали падать первые снежинки. Отвратительно! Назад я не стала подниматься. Моих крайне ограниченных сил на этот подъем вряд ли бы хватило, к тому же лес передо мной стал чуточку реже, чем был до этого. Быть может, этой дорогой я выбреду к людям. Мысль о том, что я могу еще сильнее заплутать в этом чертовом лесу, усиленно гнала от себя. А вот к мысли, что неплохо бы было растереть вновь резиновые руки и ноги — прислушалась. Спустя еще несколько часов пути я пришла к выводу, что снег — самое настоящее снежное болото. Я проваливалась в него по колено, едва могла вытащить обратно ногу и сделать новый неуверенный шаг. Эх, моя бедная палочка! Как бы здесь она мне помогла. Идти-идти-идти. Вот что я твердила себе, проходя очередную белоснежную, прямо-таки блестящую поляну. Ноги тем временем стабильно проваливались в снег по колено. Зато не по талию и под мышки — прогресс на лицо! Ближе к вечеру, когда небо вот-вот должно было окраситься всеми оттенками красного, я весело насвистывала под нос песенку:Река-река, далека до моря, Река-река, звала за собою, Расскажешь, как добраться домою? Ведь ты, река, звала за собою Меня.
Мрачный подтекст я старалась не замечать. Мне от песни легче идти, пусть звучит. Решение остановиться и готовиться к ночлегу я приняла, когда небо окрасилось красным. Дальше идти сегодня нельзя. Я устала и очень-очень замерзла, нужно обогреться, если не хочу остаться в этом лесу навеки в виде синего замерзшего трупика. От мысли о себе в виде мертвячки я вздрогнула и обругала саму себя на чем свет стоит. Нельзя о таком думать! Мне еще надо выбраться из этого бескрайнего леса, и я это сделаю. Я способна найти выход из этой ситуации и вернуться домой живой. Ночёвка в лесу практически без всего прошла, мягко говоря, неважно. Спала, если это можно так назвать, я плохо. Всякий раз, как я закрывала глаза, мне казалось, что если я засну, то точно не проснусь, хороших ощущений не добавляла ноющая боль в спине, пальцах, а также колющие ощущения в бедрах и руках — боль от холода. Утром второго дня моего пребывания в этом бескрайнем ослепительно белом лесу я ощущала себя более измотанной, чем накануне. Сильно бурчал живот от голода. Кора — не особо калорийная еда, но больше я ничего не могу предложить своему желудку. Сосновая кора на завтрак и надо двигаться дальше. Движение — жизнь, в моем случае особенно. Выдергивать ногу из снега сегодня намного сложнее, чем вчера. Явственнее ощущается боль во всем теле. Боже, как же мне хочется просто согреться. Снег. Холод. Зима. Если Ад есть на земле, я уже в нем. И почему только снег считают вершиной романтики. Снег — не романтично, он просто ужасен. Снег — самый настоящий убийца! Идти становится все сложнее и сложнее. Деревьев передо мной словно и не становится меньше, хоть я прошла немало. Я в очередной раз поскользнулась на наледи, благо не улетела ни в какую глубокую яму, только в отличие от вчерашнего дня встать на ноги мне было немного сложнее. — Я должна идти дальше. Я смогу это сделать. Я смогу преодолеть этот несчастный лес, — твердила я самой себе и, шатаясь сильнее прежнего, шла. Снега стало самую чуточку меньше, на мой субъективный взгляд, только ближе ко второй половине дня. Возможно, это знак, что я скоро выйду к людям, а может быть, я просто сильно заблуждаюсь и хочу верить в невозможное. В лесу стало светлее, чем было, неужели лес еще немного поредел? Я пристальнее пригляделась к деревьям, отказываясь верить в то, что вижу перед собой. Наверное, это игра моего измученного уставшего сознания. Не удивительно. Две недели пыток, плаванье в ледяной реке, а теперь вон прогулка по лесу в одном только шерстяном платьице и сапогах. Я двинулась дальше между двумя стоящими на значительном расстоянии елями, невесело насвистывая себе под нос:Он замерз в лесу неподалеку Кельна, Не дойдя три мили до жилья и крова.
Песня отчего-то больше не давала мне энергии идти по этим заснеженным дебрям, а быть может, я ее исчерпала без остатка. Разжигая костер на эту ночь, я едва могла тереть в руках ветку. Все тело не слушалось. На пылающий ярко костер я смотрела тупым взглядом. — А по силам ли мне вообще выбраться отсюда? — задала я себе простой вопрос и так и не смогла на него ответить. В душу медленно начинало закрадываться сомнение, что собой перебивало все мысли: «Жить! Я должна выжить и вернуться домой!». На третий день пути идти приходилось одним сплошным трудом. Спина горела пламенем, руки не слушались, ноги я едва чувствовала. Лес поредел настолько, что солнечные лучи весь день ярко озаряли дорогу, по которой я шла. Снега стало до комфортного мало. Дорога была утоптана, по ней явно часто ходили. Я отказывалась всему этому верить. Ноги удавалось переставлять с трудом. Сил на то, чтобы просто набрать себе спасительной коры уже не было. В очередной раз за это длительное путешествие я поскользнулась, только на сей раз сил подняться уже не было. Резерв исчерпан. Остались только холод, голод и безнадега. Я посмотрела на голубое небо над головой и прикрыла глаза. Как же я устала. Слабая мысль про синий трупик с моим лицом и возможное горе мамы, что лишится своей дочери, уже не мотивировало встать на ноги и продолжить идти. «Я больше не могу. Это невозможно. Прости, мама, но мой бой окончен». Громкое лошадиное ржание и крики погонщиков раздались совсем близко со мной, но я смогла лишь недовольно сморщиться. Не более.***
Найла дождалась, пока ее дети убегут из кухни в детскую, и поманила за собой Кларк в неприметный угол кухни, где они могли бы спокойно поговорить и не быть подслушанными. Девушка последовала за хозяйкой постоялого двора, не совсем понимая, что именно ей нужно. Она же не сделала ничего такого, чтобы ее ни с того, ни с сего вышвырнули прочь отсюда? — Как ты это сделала? — шепотом спросила у нее Найла, словно боялась, что кто-то ее услышит. — Сделала что? — Не поняла Кларк. — Базарное угощение. Ну, яблоки эти. Золотые! — Яблоки в карамели? А что в них такого? Моя мама, когда мы с сестрой были маленькими, готовила их каждые выходные. Там всего лишь надо сахар в карамель превратить да яблоки в нее обмакнуть, ничего сложного! На твоей плите очень быстро готовятся. Найла посмотрела на нее так, словно Кларк только что призналась, что каждые выходные мама набирала им с Мари ванну с золотой водой, и они в ней купались с пенной и уточками. — Выходит твоя мама не боялась вас разбаловать, — заметила Найла. — Моя говорила, что самая лучшая сладость — молочная каша с фруктами, о яблоках я могла только мечтать. Она говорила, что не заслужила я яблоки сладкие есть. Кларк вспомнила реакцию Морико на сладкое молоко и начала медленно все понимать. — Знаешь, — осторожно начала она, — сладостями и подарками детей нельзя испортить. Моя мама готовила для нас много вкусняшек, а как подросли, научила их готовить самим, так же она могла без повода, просто так, сделать небольшие подарки: ну, там игрушку маленькую, не больше брелока, подарить, новый журнал купить. И выросли мы нормальными, то есть не избалованными. — Мои дети получают сладости, — с небольшой обидой в голосе отозвалась Найла, словно Кларк сказала что-то не то, — хоть отец и муж говорят, что я поступаю неправильно. Так воинов и будущих примерных жён не растят. Но прекратить давать детям кисель молочный я не могу. К сожалению, только кисель я и умею из угощений готовить. — Яблоки на самом деле совсем не сложно с карамелью делать, — поспешила ее заверить Кларк. На устаревших гендерных ролях, по которым мальчик — обязательно воин, а судьба девочки — семейный очаг и прислуживание мужу, она постаралась внимания не заострять. Чужая семья — темный лес. — Я могу тебя научить. — У меня уже нет времени учиться готовить — весь этот постоялый двор на мне, так я вношу свою лепту в семейное дело. Однако я затеяла весь этот разговор точно не для того, чтобы жаловаться тебе на свою нелегкую долю. Кларк заинтересованно посмотрела на собеседницу. — Ты умеешь готовить десерты и прекрасно занимаешь этим делом детей. Могу я попросить тебя устроить им такое интересное занятие еще несколько раз? Разумеется, я тебе заплачу. — Конечно, мне это несложно. И я могу их занять за просто так, не надо платить. Найла, до этого заинтересованная, но чем-то озабоченная, вмиг расслабилась, ее лицо осветилось радостью. — Большое тебе спасибо, Кларк. Дни потекли своим чередом. Днем Кларк вместе с Морико и Базилдом готовили десерты без выпекания, экспериментировали с разнообразным печеньем и проводили на кухне столько времени, что очень часто Найла заходила туда, выгоняла детей на улицу и кивала Кларк с благодарностью. Выплаты за подобные мастер-классы вопреки желанию Кларк ей поступали регулярно, видимо, Найла посчитала, что работа няни, которую Кларк выбрала себе сама, должна быть соответствующим образом оплачена. Вечером, когда дети заканчивали свои шумные игры, умывались и разбредались по постелям, Кларк в свете свечей принималась за альбом и карандаш. Зарисовывать по памяти плиту-печь, ночное небо, окрестности постоялого двора было ей в радость. Свежие рисунки излучали позитив и перекрывали старые работы, что несли одну сплошную вину и меланхолию. Больше всего Кларк нравилось, сидя на крыльце хозяйского дома, где никто ее из постояльцев не видел, рисовать ночной пейзаж с натуры. Пленэр обычно у нее длился до тех пор, пока пальцы не замерзали настолько, что тяжело было работать карандашами. Этим вечером она как обычно захотела посвятить всю себя живописи, а потому не заметили тихих шагов Найлы за своей спиной. — Почему ты здесь сидишь? — негромко спросила она и набросила на плечи Кларк теплый плащ. — Так недолго и хворь словить. Кларк от неожиданности вздрогнула и едва не выронила из рук альбом. — Найла? — Удивленно посмотрела она на женщину. — Я думала, ты отдыхаешь после тяжелого дня. — Отдыхала, — кивнула женщина, — а потом захотела выразить тебе свою личную благодарность. За занятия с детьми. Я стучалась, но тебя не было. Так что… Она развела руками. — Ой, ну какая там благодарность. — Кларк не заметила, как начала краснеть. — Морико и Базилд прекрасные дети, одно удовольствие с ними работать. — И поэтому ты после работы с ними сидишь здесь да еще и налегке. Найла осмотрела легкую одежду Кларк и покачала головой. — Хотела порисовать, — пожала плечами Кларк. — Красивая у вас тут местность, постоянно жду вечера и ночи, чтобы написать этюд. — Что написать? — переспросила Найла. — Что это за слово заморское такое? — Этюд? Это зарисовка, набросок. Словечко художников. — Ну и сложные же слова понавыдумывают. — Покачала головой Найла. — Ты сделала этот… этюд? — Да. Уже да. И Кларк показала ей последний рисунок. Найла взяла ее альбом в руки, но, кажется, ничего разглядеть не могла, только хмурила лоб. — Ничего не видно. Как ты только тут рисовала? Вот что, Кларк, если ты закончила на сегодня делать эти… ну, зарисовки, пошли горяченького попьем? — Пошли, — с улыбкой кивнула Кларк. Когда предлагают выпить что-то горячее надо соглашаться. Чай на травах Найла заваривала с особой тщательностью, Кларк в это время мирно ждала ее в хозяйской гостиной. Если бы не постоянные мысли о Мари, о письмах, на которые ответ так и не пришел, она могла бы сказать, что в душе царит спокойствие и безмятежность, но, увы. Правда, бесконечное чувства вины, желание вцепиться себе в волосы, кошмары о произошедшем в Везер уже давно потускнели и начали уходить. Кларк снова могла улыбаться, чувствовать себя живой, очевидно, та рана, которую нанесло ей предательство Лексы и совершенное, медленно начала затягиваться. Оно и к лучшему. — Шалфей с мятой. — Поставила перед ней чашку Найла. — Добавила немного меда, как ты любишь. — Благодарю. Кларк медленно попивала чай, чувствуя разливающееся внутри тепло, и посматривала на несколько зажженных в гостиной свечей. Неяркий свет делал это место по-настоящему уютным. — Позволишь посмотреть твои рисунки? — спросила ее Найла, Кларк ответила кивком. Девушка наслаждалась чаем и думала о том, что же будет дальше. Совсем скоро закончится зима, придет весна, неужели этот пограничный пункт теперь навечно ее новый дом? Нет, живется тут замечательно. Далеко от больших городов и поселений, безопасные леса и реки, изобилие, хорошие люди. Не постоялый двор, а какой-то курорт. Но как же мама, Мари и… Беллами? Интересно, получил ли он ее послание? Как было бы неплохо увидеть его. Их всех. — Найла, — окликнула она молодую женщину, что с таким интересом сейчас смотрела ее рисунки. — Да-да? — немного рассеяно отозвалась она. — Какие у тебя планы на этот год? — спросила Кларк. — Планы? — Найла призадумалась. — Надо, наверное, ремонт этого места сделать кардинальный, обновить мебель в комнатах постояльцев, просто хорошенько вычистить весь постоялый двор. Превратить это место в ягодку. — И все? — спросила Кларк. — Мы же говорим о планах. Спроси меня, о чем я мечтаю, я бы ответила, что хочу схватить детей в охапку и рвануть на юг. Думаю, Верхний или Нижний Улун для этого бы прекрасно подошли. В городах тепло, чисто, есть много других детей и нет такого мороза как здесь. Дети бы не так сильно болели. К сожалению, это только мечты. Я должна управлять этим постоялым двором, а после меня он перейдет Морико. А что бы хотела ты? — Увидеть сестру и маму, а так же встретиться с еще одним человеком. Я знаю, они по мне скучают. Они уже почти полгода по мне скучают, и это причиняет им боль. Я так думаю. Найла поставила пустую чашку на стол. — Тогда я думаю, что одна из нас точно добьется того, чего хочет. — Возможно, — осторожно ответила Кларк. Но мысль о возвращении надолго поселилась в ее сознании. «Если и возвращаться домой, — рассуждала она мысленно, лежа в постели, — то только тогда, когда снег растает, и придет тепло. Где-нибудь в апреле. Весной двигаться всегда безопаснее, нежели в феврале с непонятным прогнозом погоды».***
Как оказалось приглашение Кейна присутствовать на суде, не было приглашением вовсе. Ближе к вечеру того дня Октавия получила официальную повестку с требованием явиться в назначенный час в зал проведения суда над Анной Коттон в качестве свидетеля. Пошел второй час, а судьи все выслушивали свидетельские показания . — …большая часть детей простужена. По результатам первичных исследований диагностированы воспалительные процессы в почках и легких вплоть до пиелонефрита и крупозной пневмонии, железодефицитная анемия, истощение. Эбигейл Гриффин, видимо, хорошо себя держала в руках, поняла для себя Октавия, поскольку говорила максимально спокойным голосом и даже периодически посматривала на Коттон, сидящую на скамье подсудимых. Сама Октавия так спокойно повторно дать свидетельские показания не смогла, пока она повторяла то, что вчера сообщила дознавателю, руки сами сжимались в кулаки, а голос периодически срывался. Не особо помогали и поддерживающие взгляды Линкольна, что присутствовал на судебном процессе — Коттон судили открыто, более того сам суд транслировался по государственному каналу Аркадии. — Тварина редкостная, — чуть слышно сказала Октавия. — Истощение явно не наступило бы, если бы она детей голодом не морила. — Сдается мне, — так же тихо ответила ей Майа, — факта нанесения детям вреда будет достаточно, чтобы снять этого человека с должности. Не потребуется даже второго слушания. — Было бы славно, если бы ее вообще изгнали, — вмешался в их разговор Линкольн. Октавия и Майа одновременно кивнули. Октавия очень сомневалась, что второе слушание вообще будет. Дело Коттон большим не было, и его полностью разобрали еще вчера, на предварительном слушании. Скорее всего, все закончится уже сегодня. — Подсудимая, вам дается право на последнее слово. Анна Коттон встала во весь рост и недобро посмотрела в сторону Октавии. — Я хочу, — медленно начала она, — принести извинения Октавии Блейк. Все мои слова насчет ее образа жизни не более чем преувеличение. Октавия никак не прокомментировала эти извинения и постаралась не заметить, с каким нажимом Коттон выплевывает каждое слово, словно не говорит, а кость из горла пытается достать. — Объявляется перерыв. Суд должен удалиться для вынесения решения. Все присутствующие в зале суда встали. Суд удалился, и наступила гнетущая пауза. Октавия села и облокотилась на спинку кресла. — Как все же долго все это, — сказала она Майе. — Это еще недолго. В Везер бывало суды и по пять часов длились, — поделилась она. — К тому же суд уже почти закончился: сейчас примут решение, огласят его, а эту Коттон уведут куда подальше. — И все же это долго, — поделился с Майей Линкольн. — У нас все суды проходили как-то быстрее, без сотен повторений одного и того же. Даже как-то странно. — В Аркадии, видимо, во всем полностью разбираются, — пожала плечами Майа, — пока что не дошли до отрубания рук. — Неплохое, кстати, наказание для тех, кто кулаками бьет детей, — буркнула Октавия. Длительное томительное ожидание принятия решения сильно ее угнетало. В памяти отчего-то всплыло вчерашнее обещание Джулсу научить его азам фехтования, когда она вернется с суда. Только вот когда это будет? Октавия повертела головой, наткнулась взглядом на мистера Эванза — отец Джулса, к ее удивлению, тоже выступил на суде в качестве свидетеля, и посмотрела в другую сторону. Адриан Нобл — он тоже решил не молчать — о чем-то разговаривал с незнакомой Октавии девушкой из граждан Аркадии. Эбигейл Гриффин что-то обсуждала с Рейвен. Еще пара десятков других, неизвестных Октавии людей негромко или переговаривались друг с другом, или чем-то пытались себя занять, пока суд совещался. «Как много обычных людей решили прийти посмотреть на торжество справедливости, — некстати подметила Октавия. — Что ж, если Коттон и смогла сделать что-то хорошо, так это заставить огромное число людей ее ненавидеть. Прекрасное достижение!» Суд вернулся в тот момент, когда все присутствующие от ожидания и скуки едва ли на стены лезть не начали. — Прошу всех встать. Встать с кресла после долгого нахождения в одной позе было за радость. Октавия с надеждой посмотрела на судебную коллегию и мысленно пожелала, чтобы Коттон избрали максимально суровое наказание. — В соответствии со статьей… — последовало перечисление статей уголовного кодекса, которые Октавия не совсем понимала, а за ними — краткое описание совершенного преступления, — …признать подсудимую, гражданку Аркадии, Анну Каталину Коттон, виновной в совершении преступления. Назначить исправительные работы сроком до полутора лет, наложить запрет на работу с детьми сроком до трех лет. Молоток судьи ударился о подставку. Из зала суда Октавия выходила донельзя довольная, не успела она дойти до первого поворота, как ее кто-то окликнул. — Мисс Блейк! Она развернулась и встретилась взглядом с худой женщиной, глаза последней блестели маниакальным блеском. — Джоэл Норрис, — представилась она, — с этого дня новый руководитель блока сиротского приюта. — Приюта? — переспросила Октавия и удивленно посмотрела на женщину перед собой. Ничего себе! Как же быстро меняется руководство. — Именно так, — кивнула женщина. — А, вас поставили вместо Анны Коттон, — поняла Октавия. — Вместо преступницы, — поправила ее Джоэл. — Довести блок до такого состояния… А дети! Кто же таких тварюг к детям допускает?! У меня сердце кровью обливалось, когда я слушала весь этот медицинский доклад об их состоянии. Но вы молодец, Октавия, проявили свою, так сказать, гражданскую позицию, вступились за несчастных деток. Как хорошо, что в Аркадии есть такая молодежь как вы! «Интересно, она, правда, так думает или говорит все эти комплименты только потому, что я сместила Коттон? В бытность ее замом что-то не особо заметно было, что она так радеет за несчастных детей. А впрочем, плевать лицемерит она или нет. Пока осыпает комплиментами, можно урвать кусок пирога побольше!» — …а как одеты-то были бедняжки: стиранная-перестиранная одежда, рванье, растянутые тряпки — ужас одним словом! Ну, ничего, сейчас попрошу у канцлера финансирования, и все помещения просто будут сверкать чистотой, а дети щеголять в красивых вещах. Сирот обижать нельзя! — В этом приюте содержатся шесть детей, для которых я, если можно так выразиться, близкий человек. Анна Коттон запретила мне с детьми хоть как-то контактировать, ее решение остается в силе? — Нет, конечно, нет! — вскинулась Джоэл. — Запрет на общение с важным для этих детей человеком — самое настоящее психологическое насилие! Моя задача: вырастить ментально здоровых членов общества. Так что, Октавия, составь мне список, я дам тебе график посещения и дни, по которым ты можешь брать детей к себе в мастерскую. Дети должны воспитываться в здоровой среде! — Благодарю вас. — Октавия слегка улыбнулась. — Я пришлю вам список сегодня вечером. На этой ноте Октавия и новый руководитель сиротского приюта, Джоэл Норрис, разошлись каждая по своим делам. Октавия, ненадолго забежав в свой отсек, быстро переоделась, взяла сумку и две деревянные заготовки для урока фехтования и убежала на крытую тренировочную площадку, где только вчера тренировалась с Линкольном. Удивительно, несмотря на заседание суда и болтовню с Норрис, на встречу с Джулсом она все еще успевала! — В нашем деле важна выносливость, гибкость, реакция и острый ум, чтобы предугадать ход твоего противника до того, как он его сделает. — Мне что теперь каждую тренировку бегать? — округлил глаза Джулс. — И бегать, и прыгать, и выполнять упражнения на растяжку, — расстроила его Октавия. — Разминка перед тренировкой обязательна. Запомни это. Джулс вздохнул. — А теперь бегом марш десять кругов вокруг площадки. Джулс послушался, пробежал эти десять кругов, а потом под руководством Октавии выполнил упражнения на растяжку. — Это не палка, а твой будущий меч, правильно его держать вот так, простейшие удары и уколы выполняются так и так. Шаг вперед и выпад. Давай каждый момент медленно и по отдельности, повторяй за мной. Движения Джулса были скованными, не совсем верными и достаточно резкими. Позу мальчика Октавия несколько раз за занятие поправляла и акцентировала внимание своего ученика как именно надо стоять и бить. Попутно девушка вспоминала, на что именно обращал ее внимание Линкольн, когда так же, как и она Джулса, учил ее владеть оружием. — Шаг вперед и выпад, — твердила Октавия, внимательно следя за Джулсом. — Вперед и выпад. Вперед и выпад… Тренировка окончилась, когда вкрай уставший Джулс сел на пол площадки и положил на колени палку. — Ты молодец! — Положила ему руку на плечо Октавия. — На первый раз более чем сносно. Продолжим завтра. Горящие неописуемым восторгом глаза мальчишки стали для нее настоящей наградой. «Пусть сегодня он совершал больше огрехов, чем чистых ударов, — думала Октавия, — когда-нибудь наступит день, и он станет прекрасным бойцом. Главное желание, а его у Джулса хоть отбавляй». — Эй, Джулс, — окликнула Октавия мальчишку, когда он уже надел на себя верхнюю одежду и собрался уходить с площадки. — Думаю, ты это заслужил. И на глазах у застывшего в ожидание мальчика Октавия вытащила из сумки небольшого связанного из мягких ниток слоника, того самого, каким не так давно любовался Джулс. — Это… это мне? — не веря своим глазам спросил мальчик. — Тебе, — улыбнулась Октавия. — Мотивация в дальнейшем выкладываться на тренировках так же сильно, как и сегодня. Будешь упорно работать, станешь сильным, как самый настоящий слон. Джулс рассмеялся, взял из ее рук подарок и прижал серого мягкого слоника к себе. — Спасибо, О, — сказал он. — Пошли домой, маленький воин. — Хлопнула его по плечу Октавия. — А то боюсь, как бы твой отец не обыскался бы тебя. Октавия и Джулс брели к жилой части Аркадии оба довольные и радостные. Ниточка связи молчала — значит, с Мари все относительно в порядке. «Ну, и сумасшедший же день, — подумала Октавия. — Суд, возвращение встреч с детьми, мой первый опыт в качестве какого-никакого тренера по фехтованию. Надо бы все это отпраздновать, но сначала душ, небольшой торжественный ужин с самыми близкими может немного подождать. Да, именно так и поступлю!»***
Ржание коней, несущих повозку, все приближалось, а я не могла сдвинуться с места, где развалилась. Сил хватило только на то, чтобы приоткрыть глаза и посмотреть в сторону звука, о том, чтобы попытаться встать на ноги и продолжить свой путь, не было и речи. Осознание, что я выбрела из леса на тракт, все не приходило, в голове было туманно от пронизывающего холода и усталости. Хотелось вновь прикрыть глаза и заснуть. Выспаться как следует. Звук приближающейся повозки, крики погонщиков, ржание лошадей усилилось, но я больше не могла держать глаза открытыми. Надо отдохнуть. Самую малость поспать. Восстановить силы. — Тормози! — О, Матерь, девчонка! Совсем еще девчонка! Крики подъехавших людей доносились до меня, как сквозь вату, очень и очень отдаленно, словно эти люди, вероятнее всего, торговцы, были далеко-далеко, а не только подъехали. Я поморщилась, но глаза не открыла. — Девочка, вставай. Ты же замерзнешь. Чьи-то очень и очень горячие руки схватили меня под мышки, поставили на дрожащие, подгибающиеся ноги и вынудили открыть глаза. Передо мной стояла закутавшаяся в теплую одежду женщина, а за ней на меня с интересом смотрели еще четыре человека — трое мужчин с обветренными лицами и девушка. Я испуганно всматривалась в незнакомцев, силясь разглядеть ужасные уродливые шрамы на лицах, потом посмотрела на запряженных в две повозки лошадей, боясь увидеть белую отметину на шеях животных. Разумеется, ничего не было. Страх немного отступил. Эти люди говорили на английском, вернее гоносленге, и не пытались меня зарубить. — Ну и ну, — покачал головой один из мужчин, — кого только на дороге не встречали, но раздетая девчонка… — Да она, видать, замуж хотела выскочить, а женишок, видно, бросил и шубой не одарил, — фыркнула девушка. — Одежка-то белая-белая. Точно невеста! — Невеста — не невеста, а уже вся бледненькая и синяя, — сказала женщина, что поддерживала меня. — Идем, девочка, тебе согреться надо, у меня и шаль есть, теплая шерстяная. Едва переставляя ноги, не сопротивляясь женщине, что меня подняла из снега, я побрела к их повозке. Меня и правда закутали в теплую шаль, а заодно со всех сторон обложили, на всякий случай, одеялами. Перед глазами отчего-то после первого знакомства с чем-то настолько теплым все начало медленно плыть, глаза закрывались. — Как далеко я от Норд-Пассо, — тем не менее, смогла выдавить я. — Норд-Пассо? — озадачился один из мужчин. — Далековато, пожалуй, в тридцати милях отсюдова Вест-Ривер. — Как Вест-Ривер… «Неужели река меня закинула к самой западной границе, — пронеслось в голове. — Если бы я шла, не жалея сил, то вполне через три-четыре дня добрела бы до западного пограничного города». — А вот так-вот, — вновь фыркнула девушка. — Внимательней нужно быть и стороны света не путать и не окажешься на западе вместо севера. Я проглотила эту насмешку и ничего не сказала девушке. Женщина, помогавшая мне залезть в повозку, посмотрела на меня с сочувствием. — Мы едем на юг, девочка, и можем тебя подбросить немного. Куда тебе надо. — В деревню под названием Луага, — едва слышно прошептала я. — Луага? Не совсем по пути, высадим поблизости, а там сама дойдешь, — сказал мне один из мужчин. — Скоро вернешься к своей мамке. Последние его слова я почти не слышала, сон сморил меня раньше, чем он договорил, или тронулась в путь повозка. Люди показались мне порядочными. На первой же остановке на ночь меня накормили горячей едой, дали погреться у их костра и позволили до самого конца пути сидеть, закутавшись в теплую шаль и множество одеял. Не избежала я, правда, расспросов, каким же таким неведомым образом оказалась в каком-то легком платье, пусть и из шерсти, в зимнем морозном лесу. — Я не собиралась выходить замуж, меня похитили, — начала было я, ловя на себе заинтересованные взгляды. — Ледяные. Они меня выкрали и доставили своей Королеве. Я ограничилась этим ответом, заметив в глазах моих спутников недоверие. Вслух они мне его не высказали, но, устраиваясь на ночлег около огня, я против воли услышала слова девушки. — Какие еще ледяные на нашей территории? Брехня это все. — Но она не выглядит лгуньей. — Значит, блаженная. Жених бросил перед жрецом, вот и повредилась рассудком. Как иначе объяснить ее платье подвенечное и то, что она в лесу вот-вот готовилась сдохнуть? Блаженная и есть блаженная, ладно хоть не опасная. Довезти ее до ее поселения и пусть там эти байки травит. Я незаметно стиснула кулаки и закусила губу от обиды. Ничего я не врала! Как о таком вообще можно врать? Но подавать голос и пытаться уверять всех в собственной правде не стала — так я только подтвержу свое безумие в глазах этих людей, и меня еще, чего доброго, возьмут и высадят раньше времени. Нет уж, лучше побуду тихой ненормальной. Лишь бы добраться до Луаги, а оттуда можно запросто утопать в Аркадию. Все надежды спокойно доехать начали рушиться уже на следующий день — боль в спине усилилась, а грудину настойчиво стал раздирать кашель. «Только не это!» — с ужасом подумала я, чуть ли не сгибаясь пополам на стоянке. Боль в спине от такой позы лишь усилилась. Осторожно, пока никто не видел, я попыталась ощупать свою спину. Холодные пальцы наткнулись на горячие, распухшие, болезненные рубцы. «Точно есть calor или местное повышение температуры, боль — dolor и tumor — отек. Три признака воспаления из четырех. Хотя какие три? Наверняка rubor — покраснение, тоже присутствует. У меня воспаление, видать, эти нелюди все же занесли какую-никакую инфекцию. Плохо дело. Нужно скорее добраться домой, там мне хоть медицинскую помощь смогут оказать», — подумала я, возвращаясь к повозке. Стоянка кончилась, нужно было двигаться дальше. На следующий день мое состояние начало ухудшаться. Проснулась я с чугунной головой, спина болела сильнее прежнего, ужасный сухой кашель рвался из горла почти все время, что я бодрствовала. Никакое зажатие рта ладонью не помогало. Ужаснее всего этого было ловить на себе обеспокоенные взгляды и понимать, что если состояние еще немного ухудшится, или кашель станет более громким и мучительным, меня просто высадят, и добирайся, девочка, как-нибудь сама. Опасения начали подтверждаться уже вечером. — Она хворая, — шипела девушка. — Что если это заразно? Не нужно было ее брать. Эта полоумная — балласт, помощи от нее никакой, кормим впустую, так она еще и перезаражает нас. — Замолчи, Иоля, — приказал ей какой-то мужчина. — Боишься заболеть — спи отдельно. Я сказал ей, что довезу до родного поселения, значит, довезу. — И не обеднеем мы от лишней миски овсянки, — вмешалась женщина, что вытащила меня из снега и дала шаль. — А тебе стоит быть добрее. Заканчивался третий день пути, по моим расчётам до Луаги от лесов и Вест-Ривер мы должны были доехать за шесть дней минимум. «Скоро это кончится, — мысленно сказала я самой себе. — Надо просто немного потерпеть». На следующий день к гудящей голове, кашлю, боли в спине присоединились температура, боль в горле и неимоверная слабость. Хотелось только спать, спать и спать. Весь путь и стоянки я пребывала в состоянии между сном и бодрствованием, ела мало и при каждой удобной возможности возвращалась на спальное место. На обеспокоенные взгляды сил реагировать не было. Я заболела. Это, конечно, не удивительно после всех злоключений, что мне пришлось пережить, но признавать этот удручающий факт было неприятно. Когда утром шестого дня пути повозка остановилась на тракте и меня растолкали, я не представляла, как снова двинусь в путь по этому лесу, холоду и снегу. Меня кидало периодически то в жар, то в холод, голова болела и немного кружилась, спина от воспаленных рубцов не сгибалась, меня немного пошатывало. — Я выполнил свое обещание, — объявил мне мужчина, который обещал, что довезет меня до дома. — До твоего поселения отсюдова недалеко идти, ближе подвезти не могу — не по пути, и срок нашего прибытия уже поджимает. Хорошей тебе дороги, девочка. — Доберись до дома благополучно, — пожелала мне женщина. На мою попытку вернуть ей шаль, она замотала головой. — Пусть у тебя будет, нельзя же пусть и в самом конце зимы без теплой одежи ходить. — И больше не теряйся, — вставил другой мужчина. — Большое вам спасибо, — попыталась произнести я, но голос срывался на хрип и едва складывал звуки в слова. Я выпрыгнула из повозки на слабых ногах и едва устояла. Ноги подгибались, глаза слепил снег, пусть его и было меньше, чем рядом с Вест-Ривер. Я плотнее закуталась в шаль и медленно побрела с тракта на проселочную дорогу. Нужно добраться до Луаги, а оттуда идти прямо до Аркадии. К вечеру, наверное, уже буду дома. Самочувствие ухудшалось. Я едва переставляла ноги. Наверное, поднялась еще сильнее температура. Сколько же отсюда до деревни? Три мили или пять. Боже, я же не пройду столько. Я шла, обнимая себя за плечи, отчаянно хотелось нырнуть под теплое одеяло, залезть в горячую ванну, хоть как-то согреться, но нет, я должна идти по этому зимнему, пусть и знакомому лесу. Приходилось цепляться за деревья, голова начала сильно кружиться. Сильнее, чем до этого. Перед глазами медленно, но верно начали появляться черные точки, как и тогда, в реке. Я растирала лицо снегом, надеясь, что от холода эта дурнота пройдет, но это не особо помогало. Шатаясь, как пьяная, я еле добрела до ворот — входа в деревню, и слабо привалилась к ним. Мир вертелся перед глазами. Бросившийся ко мне человек раздвоился в моих глазах. — Пожалуйста, помогите мне, — с трудом смогла прохрипеть я. Сплошная чернота появилась перед глазами, и на этот раз я не сопротивлялась ей.