Перекрёсток времени

— Нанести удар милосердия… Чего? Они там все что ли рехнулись?!       Я переводила взгляд со взволнованной Октавии на девчонок. — А чему ты удивляешься? — спросила Синтия. — Саманта и Занитта, как мне кажется, никогда нормальными-то и не были. Стоило им прийти к власти, как у обеих характеры попортились настолько, насколько может испортиться характер, плюс они обе перешли в наш клан из какого-то слишком дальнего, где участие женщины в жизни общества ограничивалось исполнением ею роли свиноматки. — Если это так, — хмыкнула Октавия, — мы только что услышали объяснение их сексистких взглядов. А то девок лечить не надо, лекари только для воинов, для мужчин.       Она так умело передразнила Саманту, что у меня на губах появилась улыбка. Наверное, она выглядела странно, все-таки я человек, который за последний месяц умудрился избежать смерти столько раз, что жутко становится. — Из-за их взглядов, — подала голос Талия, — всех детей, девушек и женщин лечит моя мама, а не наш лекарь. — Ты забыла уточнить, что когда-то Хельга была нашим лекарем, — заметила Синтия, — а потом появился этот Иму, у которого загубленных жизней больше спасенных. Зато лекарь-мужик! — Мне просто очень странно было слышать подобные жестокие высказывания от Занитты. Саманта-то понятно, она всегда злобная и жестокая, но Занитта… — Такая же жестокая, — заверила меня Синтия. — Она может прикидываться доброй, заботливой и справедливой, но сердце у нее чернее ночи. К тому же, если тебе интересно, именно Занитта выгнала Хельгу из лечебницы и запретила официально зваться лекарем, так что делай выводы.       Я покачала головой. Никогда бы не подумала, что эта женщина, которая осенью не вызывала у меня никаких опасений, такая. — Я так понимаю, причина того, что я с вами, заключается, помимо усилий Октавии и знаний Джексона, в моем попадании к Хельге? — спросила я девчонок, мысленно благодаря эту прекрасную мудрую женщину. — Ты бы так и так пришла в себя, — сказала Октавия, — если бы эти чокнутые начали гнать свою линию про удар милосердия позднее. Когда Ингвар привел меня в этот дом, тебе уже становилось лучше, но обо все по порядку…

***

      Хельга появилась на крыльце дома вслед за своей дочерью. Октавия ощутила на себе мягкий взгляд женщины, и узел, что завязался где-то в животе сразу же после появления в лечебнице Саманты с Заниттой, начал ослабевать. Хельга излучала собой надежду на лучшее, а не желание один на один бороться со всем этим жестоким миром. — Иди, грей воду, — быстро велела женщина дочери. — А вы скорее заходите, не дай Пятеро еще кто увидит, что небесные девочки не покинули границ деревни.       Внутри дома Хельги атмосфера домашнего тепла, уюта и надежды на скорое разрешение этой ужасной ситуации ощущалась сильнее, чем снаружи. Октавия вошла в прихожую, разулась, сняла верхнюю одежду и притулилась на первом попавшемся стуле. Надежда хоть и крепла, но тревога за жизнь подруги была сильнее. Обеспокоенными глазами девушка наблюдала за тем, как Ингвар с Мари на руках вошел в дом. — Клади ее на кровать в гостевой комнате, там как раз я только вчера меняла постельное белье.       Ингвар кивнул Хельге и понес бессознательную Мари в указанную комнату. Октавия проводила его взглядом, несколько раз порываясь вскочить со стула и идти следом, но отчего-то всякий раз ее что-то обратно возвращало на этот самый стул. В руках девушка, не замечая этого, комкала мешок с вещами подруги и собственную сумку с лекарствами. С тем, что от них осталось. — Не волнуйся, теперь ей точно станет лучше. Уж Хельга-то не позволит уйти к Жнецу. — Мелодичный девичий голос раздался практически над самым ухом, Октавия вздрогнула, отвлеклась от переживаний, что продолжали терзать душу.       Чуток повзрослевшая Синтия, все такая же рыжеволосая и очень уверенная, приблизилась к ней очень незаметно. — Я тебя не заметила, — с извинением в голосе сказала Октавия. — Ничего. Бывает. — Понимающе кивнула Синтия. — Случись что-то такое с моими дорогими людьми, и я бы тоже никого и ничто не замечала. Ингвар ушел за твоим конем, но перед уходом велел дать тебе хотя бы молока горячего с хлебом. Говорит, тебя ужасно кормят. — За моим конем… — пробормотала Октавия. — Спасибо ему большое. — Про молоко и хлеб ты, видимо, совсем не услышала. — Покачала головой Синтия. — Ладно, пошли со мной. Эти вещи можешь на стуле оставить.       Синтия усадила Октавию за небольшой стол в кухне и запретила пытаться хоть как-то ей помогать, аргументирую все тем, что Октавия — гостья в их доме. — А если ты запамятовала неписанные правила гостеприимства, — заметила она, — то я тебе их напомню. Гостя следует вкусно накормить и напоить — уважить, так сказать.       Октавия и слова не успела ей ответить, как в глиняную кружку девушка плеснула ей молоко, а сама быстро начала размазывать сливочное масло по ломтю хлеба. — Так, питье тебе дала. Держи пищу. — Спасибо.       Октавия с удовольствием вгрызлась в бутерброд, отмечая с благодарностью напор Синтии. Этому напору она и в лучшие свои дни не могла бы сопротивляться, что уж говорить про сейчас.       Что-то за спиной Октавии засвистело, она обернулась и с интересом уставилась на древнюю печь-плиту, занимающую целый угол кухни, и задалась вопросом: как сразу же ее не заметила. На плите свистел закипевший чайник. — Похоже, вода согрелась, — сказала Синтия. Она подошла к плите и сняла с нее рукавицами чайник. — Подождем, пока чуть остынет, и кто-нибудь из мальчишек отнесет его Хельге. «Мальчишек? Каких еще мальчишек?» — начала было задаваться вопросом Октавия, как память напомнила, что у Хельги имеется не только дочь, но и трое младших сыновей, двое из которых — школьного и дошкольного возраста. — Оли и Кола позвали снег помогать убирать, — оповестил их голос у дверного проема.       Октавия оторвалась от кружки молока, посмотрела в ту сторону и встретилась глазами с Талией. На душе стало еще чуточку теплее. Помнится, во время везерской кампании общество Талии спасало ее от всяких дурных мыслей о судьбе Линкольна и Белла. — Здравствуй, Октавия. — Талия присела за стол напротив Октавии. — Сейчас так все забегались, что я даже не смогла поприветствовать тебя как подобает. — Ничего страшного. — Октавия вымучено улыбнулась. — Все плохое скоро останется позади. — Талия взяла Октавию за руки. — Мама поможет Мари, она умеет грамотно врачевать. Скоро Мари встанет на ноги. — Хотелось бы верить. — Так и будет, говорю тебе. Не сомневайся в этом. Вы — сестры по обету, твоя уверенность в благоприятном исходе всего — лучшее дополнение к ее лечению. — Что правда, то правда, — закивала Синтия. — Я слышала, пока люди пластом валяются, они все слышат и понимают, поэтому, ежели говорить, что все плохо кончится, они могут взять и к Жнецу отойти.       Октавия дернулась так, что чуть кружку из рук не выпустила. Отойти к Жнецу. Еще чего не хватало! На всякий случай она дернула нить связи и не почувствовала ничего необычного. — Что это за разговоры, Синтия, когда в доме больной?       В кухне незаметно появилась Хельга. По лицу женщины Октавия ничего не смогла понять. — Синтия, одевайся и принеси ведро воды. Талия, достань из ларя мясо и овощи, из погреба — крупу, и приступай к приготовлению обеда, воды тебе как раз должно хватить. — На глазах Октавии обе девушки принялись за то, что им приказали сделать, сама Октавия ждала, чего Хельга припасла для нее. — Небесная девочка, не помню как зовут, сейчас Синтия принесет воды, разбавим ею кипяток, и мы вдвоем оботрем твою подругу, чтоб полегче еще ей стало. — Октавия, — тут же представилась девушка. — Неужели снова температура подскочила?       Мысль о возобновившейся лихорадке внушала ужас. Высокая температура и потеря тайленола — ужасное сочетание. — Нет, спасибо, Матерь, но твоя подруга болеет и только-только вышла из лихорадки. Небольшое обтирание теплой водой пойдет ей только на пользу. По крайней мере, всю ту дрянь, что вынесло на кожу потом, уберет вода, — быстро пояснила Хельга. — Ты посиди пока здесь, Октавия, как Синтия вернется, я тебя позову.       Синтия с двумя ведрами воды вернулась достаточно скоро. Едва она поставила ведра на пол кухни, Хельга тут же схватила чайник кипятка, перелила воду в небольшой таз и маленьким ковшиком разбавила кипяток ледяной водой. — Дай мне чистые полотенца, — велела она Синтии. — Вот, держи. — Девушка быстро протянула запрашиваемое.       Хельга кивнула ей и повернулась к Октавии. — Идем, одной мне не справиться.       Не успела девушка засмущаться от одного осознания того, что Хельга подумала, что только она и будет лечить и ухаживать за Мари, как женщина с тазом и полотенцами в руках бодрым шагом вышла из кухни. Октавия поспешила следом.       Гостевая комнату, куда на время лечения Хельга и Ингвар поселили Мари, оказалось той самой комнатой, где в недалеком прошлом Октавия с Мари жили во время подготовки к ритуалу Братства. Осенью эта комната хорошо освещалась солнечным светом, сейчас окна были зашторены, отчего казалось, что комнату заливает красноватое свечение. — На больных чаще всего плохо действует слишком яркий свет, — ответила на немой вопрос Октавии Хельга. — Яркий свет ее может ослепить? — А так же доставить ощутимый дискомфорт, — пояснила Хельга. Женщина поставила таз с водой на пол, а полотенца положила на тумбочки. — А теперь давай перевернем ее на живот и разденем.       Октавия не задавала лишних вопросов, помогая Хельге. Мари ощутимо похудела. То ли из-за своих непонятных злоключений, то ли из-за болезни. Когда больную освободили от одежды, Хельга переставила таз на тумбочку и погрузила туда оба полотенца. — Обычная вода для обтирания используется, потому что лихорадка уже отступила? — спросила Октавия, наблюдая, как Хельга чистым мокрым полотенцем аккуратно протирает раненые плечи и спину Мари. — А причем здесь лихорадка? — удивилась женщина. — Чем же еще обтирать, кроме воды? — Можно же взять спиртовую вытяжку, развести водой и обтереть. Это же, наверное, народный метод борьбы с высокой температурой у детей и взрослых, — предположила Октавия.       Хельга чуть мокрое полотенце из рук не выронила от такого предположения. — Спирт? — ошеломленно переспросила она. — Обтирать детей? Что ты, что ты, милая, нельзя так. Упаси тебя Пятеро обтереть детенка в лихорадке спиртом, пусть и разбавленным. — Но мне говорили… кому-то же помогло… — попыталась связать слова Октавия, щеки горели красным. — Говорили от невежества, — покачала головой Хельга. — От опасного невежества. Спиртовое обтирание вредно, это я тебе как знахарка говорю. Чтобы сбить температуру, достаточно обтереть больного чуть теплой водой, как делаю я это сейчас, и раскутать. — Октавия удивленно на нее посмотрела. Лично ее и Белла все детство, когда они болели, заворачивали в тридцать три одеяла и надевали на них все теплые вещи, которые были в блоке, чтобы «пропарились, и вся дрянь ушла». — Да, именно раскутать. Теплые одеяла парят больного, играют на стороне лихорадки, еще больше повышают температуру. — А что же делает спирт? — полюбопытствовала Октавия. — Спирт травит, — заявила Хельга и пояснила: — У детей нежная кожа, тонкая она, через нее вся дрянь в жилы попадает, а потом разносится от органа к органу, насылает хворь. Спирт так же легко, как и любая дрянь, попадает через кожу в кровь и травит несчастное дитя. Такое обтирание, как видишь, пользы не несет, один только вред: ребенок страдает и от хвори, и от спирта. Так что гони, Октавия, таких советчиков куда подальше. Зло они советую из-за невежества своего и только зло.       Закончив эту мини-лекцию, Хельга вернулась к спине Мари и вновь тщательно обтерла плечи, спину и ниже влажным полотенцем. При виде ужасных отметин по всей спине и ниже, ожогов на плечах она только вздохнула. — Мучали ее, — сказала женщина. — Вот эти вот следы, — она указала на спину, — оставили или кнут, или плеть. А плечи просто прижгли пламенем. Все это следы пыток, Октавия. Я приготовлю ей мазь из трав… — Не нужно, — качнула головой девушка. — У меня есть мазь, врач из моего народа дал. — Хорошо, тогда не будем мешать одно лекарство с другим, — согласилась Хельга. — Переворачиваем ее на спину.       Хельга быстро обтерла Мари и закутала в тонкую простынь. — Эти вещи надо выстирать, — указала она на неаккуратную стопку одежды, снятую с больной. — Я дам ей другую одежду. — Спасибо, — прошептала Октавия, практически без сил опускаясь на пол и лбом прислоняясь к безжизненно висящей руке подруги.       Рука Хельги опустилась ей на плечо. — Все не настолько страшно, Октавия, — сказала женщина. — Лихорадка ушла, дыхание ровное, пусть девочка и спит слишком глубоко, но она выйдет из этого состояния. — Она в сопоре, следующим этапом станет кома, — прошептала Октавия. — А из комы можно не выйти. — Не теряй уверенности, что она очнется, Октавия, — велела ей Хельга.       Девушка подняла на женщину сухие воспаленные глаза. — Хотите, чтобы я получила эту уверенность в молитвах к Пятерым? — спросила она. — Попросила у них здоровья для Мари? — Ты можешь молиться кому угодно, девочка, если тебе это нужно, но одной молитвы мало. Нужно лечение. Насколько знаю, лечение было.       Октавия кивнула. — Наш врач сказал, что у Мари воспаление легких, и я колола ей препарат и капельницы делала от обезвоживания, а потом меня выгнали из лечебницы, потому что посчитали ее безнадежной, и я… — Да, я уже все знаю, — сказала Хельга. — Давай ей те лекарства, которые сказал давать ваш лекарь, а еще растирай ноги. Когда она, наконец, очнется, лучше будет, если мышцы не окажутся слишком слабыми для ходьбы от длительного лежания. Не надо прерывать лечение из-за слов каких-то шарлатанов, которые в лекарском деле не смыслят. От себя могу сказать, что твоя подруга выкарабкается, коли уж она сбежала от тех, кто ее столь жестоко мучил, то и сейчас справится с этой новой неприятностью.       Хельга убрала руку с плеча Октавии и отступила к платяному шкафу, выискивая обещанную сменную одежду. А Октавия решительно встала на ноги, прошлась ладонью по глазам и чуть сжала свисающую ладонь подруги. «Мы прорвемся, слышишь? — мысленно обратилась она к ней. — Где наша не пропадала!»

***

      После обтирания и переодевания Мари в свежую одежду Октавия вызвалась помочь Хельге выплеснуть воду во двор и поспешила за женщиной к входным дверям, едва накинув на плечи предложенный плащ и впрыгнув в какие-никакие сапоги. Открытием стало узнать то, что в этом доме есть черный ход, ведущий прямиком в обширный двор. Помнится, когда они с Мари проходили подготовку к ритуалу Братства, до бани добирались через главные двери, обходя весь дом. — Можешь вылить воду в сугроб, — сказала Октавии Хельга, когда они спустились с крыльца.       Октавия поспешила исполнить это указание. — Готово. — Благодарю, — чуть склонила голову Хельга. «Кажется, впервые в Луаге я услышала слова благодарности», — печально подумала девушка.       Мысль развить она не успела, со стороны забора послышалось очень уж знакомое ржание. — Гелиос! — Да, Ингвар вернулся, — отметила Хельга. — Сейчас заведет твоего жеребца в конюшню, расседлает, напоит и накормит. — В конюшню?       Октавия завертела головой в поисках конюшни, но так и не нашла ее. Во дворе находилось много построек, но какая из них конюшня она не могла понять. — Именно так. Она находится вон там, больше смахивает на пристрой к дому, но пять денников в нее прекрасно умещаются. — Пять денников? — переспросила Октавия, мысленно прикидывая сколько же денег у этих людей. Лошади — удовольствие не из дешевых. — До прошлой осени у нас была только одна лошадь, — пояснила Хельга. — Когда девочки вернулись с войны, решили потратить жалование. Теперь у нас три кобылы. — А…       Октавия закивала с умным видом. Она и сама таким же образом потратила часть своего жалования.       Ржание Гелиоса приблизилось, и вскоре Октавия увидела своего прекрасного жеребца, которого Ингвар вел в конюшню. — Пойдем домой, а то так и заболеть недолго. — Да, да, конечно.       И Октавия позволила Хельге увести себя.       Из кухни доносился аппетитный запах готовящегося обеда, а в гостиной, совмещенной со столовой, только стены не тряслись от громких задорных мальчишечьих выкриков. — Тили-тили тесто настоящая невеста! Тили-тили тесто! — Или тряпичница! — Я тебе сейчас дам тряпичница! — Тили-тили тесто… — Тряпичн…       Послышался стук, а следом за ним еще громче грянул мальчишечий смех. — Чего ржешь, как конь? Это я в тебя попала, а не наоборот!       Октавии самой было интересно узнать, что же такое сейчас происходит в гостиной, но она не спешила туда нестись вперед Хельги. А Хельга в то время, пока ее дети, судя по шуму, громили гостиную, не особо быстро раздевалась и развешивала верхнюю одежду. Только после этого она решила узнать, что же происходит у ее детей.       Когда Октавия и хозяйка дома вошли гостиную, увидели интересную картину: в центре комнаты Синтия с распущенными волосами так и эдак прислоняла к себе белое платье, а рядом с ней чуть ли не хороводы водили двое мальчиков, десяти и шести лет, подушка, явно схваченная с кресла в углу, валялась на полу. — Что у вас тут происходит? — поинтересовалась Хельга.       Мальчики тут же перестали распевать «тили-тили тесто» и звать Синтию тряпичницей. — Я решила разобрать мешок, который принесла Октавия, и нашла это платье в нем, — сказала Синтия.       Мальчики снова активизировались. — И стала невестой! — хихикнул тот, что помладше. — Скорее тряпичницей, — заметил старший.       Синтия тут же состроила страшную гримасу обоим. — Оливер, Кол, если вам нечем заняться, кроме как поддразнивать старшую сестру, я могу вам найти занятие. Например, отправить помогать Талии с обедом.       Оба мальчика картинно вытаращили глаза на мать. — У нас дела, — тут ответил старший. — Да-да, — поддакнул младший.       Оба ребенка тут же вылетели из гостиной, едва не споткнувшись о порог. — Дай мне платье, Сэнди, — попросила Хельга. — Чувствую, что что-то здесь нечисто.       Синтия без лишних слов передала белое платье, пошедшее разводами, приемной матери. Хельга начала внимательно его осматривать и резко изменилась в лице. Октавия чуть не отшатнулась в сторону, когда женщина резко кинула белое платье на пол, словно оно было чем-то опасным. — Сегодня же сожги его, — велела она Синтии. — Я знаю о таких вещах, ничего хорошего они никому не принесут. Только страх и боль. — Что? — ахнула Синтия. — Каких таких вещах? — спросила Октавия.       Хельга не ответила ни ей, ни Синтии. Выравнивая дыхание, женщина подошла к мешку, из которого Синтия, видимо, и взяла платье, и вытряхнула его содержимое на пол: пара деформированных от воды сапог, белые перчатки, лента для волос и теплая шаль. Хельга осмотрела каждый выпавший предмет одежды и только шаль удостоила чести быть повешенной на спинку ближайшего стула. — Все это надо сжечь, — указала женщина на платье, перчатки, сапоги, ленту. — Но почему? — не поняла Октавия. — Выглядит, конечно, не все презентабельно, но та же лента и перчатки еще могут сослужить свою службу.       И снова Хельга не ответила. Женщина только сжимала и разжимала кулаки, пытаясь успокоиться. — Потому что это облачение смертника, которого ведут на казнь, — сказал только вошедший в дом Ингвар. — Азгеда считает, что кровь на белом фоне — это зрелищно, от этого казнь увлекательнее выглядит.       Октавия посмотрела на кучу белой одежды, вспомнила следы увечий на теле Мари, вспомнила страшную боль, что терзала ее саму, и картина сложилась.

***

— Сививан, — благоговейно бормотала Синтия все то время, что Октавия колола Мари антибиотик и ставила капельницы.       Близко к постели больной Синтия не приближалась, стояла у самого порога, но глядела так, словно в гостевой комнате лежала в сопоре не девушка всего лишь на год старше ее самой, а кто-то из уважаемых чинов. Своего уважения и благоговения Синтия, разумеется, объяснять не стала, ушла к приемным младшим братьям, стоило Октавии закончить все лечебные манипуляции.       Объяснила и странное слово, и поведение подруги Талия, когда они с Октавией не торопясь пробирались к конюшне. Гелиоса надо проверить, какими бы хорошими не были хозяева этого дома. — Прозвище Сививан значит «избежавшая смерть», — пояснила Талия. — Его дали люди северного города, Норд-Пассо, в день казни Мари. Правда, до сегодняшнего дня никто не верил в факт того, что Сививан вообще жива. — Но почему? Она же, как я поняла, сбежала с казни. — Люди говорят, что сбежала, а еще говорят, что сбежала в реку. Нырнула в очень холодный Неман, — сказала Талия и тихо призналась: — Я не совсем верю в историю с Неманом, пусть и одежда испортилась от воды. Если бы Мари нырнула в ледяную реку зимой, она бы умерла или от переохлаждения, или просто утопла. Невозможно взять и выгрести при такой температуре и скорости течения, летом-то сколько человек там топнут, что уж говорить про сейчас. Надеюсь, когда она очнется, расскажет нам все. — Тоже, — откликнулась Октавия.       Упоминать, что она сама в историю с Неманом как раз верит, не стала. Много бы пришлось рассказывать и объяснять Талии, да и до конюшни они уже дошли. — Ну вот, мы на месте, — сообщила Талия и отворила маленькую створку ворот, достаточную, чтобы человек вошел в конюшню, а лошадь оттуда не вышла.       В конюшне царила чистота, и пахло одним только сеном. «Видимо, недавно выгребали весь навоз», — подумала Октавия, проходя по ряду денников.       Хозяйские кобылы отличались красотой и статью. При покупке Гелиоса лошадей таких красивых мастей Октавии даже видеть не приходилось, не то что интересоваться ценой. — Привет, Астория, Веста, Гвиана, — сказала Талия, проходя от одного денника к другому, почесывая через окошко морды каждой из лошадей. — Застоялись вы здесь, да? Ну, ничего, скоро во двор вас выпущу, побегаете. Ах, Гвиана, моя красавица! Моя умница!       Октавия поспешила отойти к деннику Гелиоса, который аж голову в окошко дверцы высунул, очевидно, ревнуя свою хозяйку к троице кобыл. — Все хорошо, мой мальчик, я здесь.       Гладя Гелиоса по проточине, почесывая за ушком, Октавия осознавала, как же ей повезло сегодня попасть в дом к Хельге. Если здесь так прекрасно заботятся о лошадях, то им с Мари точно ничего не грозит. — Слушай, Октавия, а хочешь я покажу тебе наших животных? — предложила ей Талия, оторвавшись от своей любимицы. — Животных? — Ну да. У нас же есть две коровы, три овцы и двенадцать куриц. Хозяйство небольшое, конечно, но на жизнь и на торговлю хватает.       Следующий час Октавия просто круглыми глазами смотрела на самых настоящих коров, овец и кур, которых видела только на картинках, пару раз она даже осмелилась погладить блеющую овцу по пушистой шкуре под громкие заверения Талии, что овца не укусит.

***

      С каждым днем Мари становилось все лучше, но выходить из странного подобия сна она не торопилась, ее максимум был дойти до нужника, опираясь на Октавию, не приходя в сознание, и вернуться обратно в кровать. Коробки с растворами для капельниц стремительно заканчивались. Что если препараты закончатся до того, как Мари придет в себя?       Октавию это так в один день взволновало, что собственные руки перестали слушаться. Именно тогда Хельга впервые начала заваривать ей травяные чаи на мелиссе. — Ничего-ничего, — говорила тогда женщина, пока Октавия нервно попивала горячий чай. — Если закончатся твои лекарства для лечения обезвоживания, будем смачивать губы водой. Твоя подруга должна прийти в себя в очень скором времени. Температуры-то нет, состояние становится лучше. — Ну у меня есть еще антибиотик, — чуть дрожащим голосом сказала Октавия. — Он же должен помочь? — Конечно, должен, раз ваш целитель дал тебе это лекарство. Вот что, Октавия, выбрось из головы все дурные мысли и лучше подольше разговаривай со своей подругой. — Да… так и сделаю. — Кстати, ты давно расчесывала ей волосы? — поинтересовалась Хельга. — Я-то периодически смотрю, чтобы в ком не превратились, а то ведь потом только отрезать и придется. — Недавно расчесывала. Я ей их еще в косу заплела. — Хорошо, что заплела, но расчесывай почаще. Ах, да, выходи хоть раз в день на улицу, а то сидишь в комнате сутками, никуда не выходишь, даже жеребца своего проверять уже забыла.       Слова Хельги про необходимость прогулок вылетели из головы Октавии сразу же, стоило ей допить чай. Она вернулась в гостевую спальню, пододвинула стул к кровати Мари и взяла ее за руку. — Знаешь, ты болеешь уже целую неделю. Пять дней как я приехала в Луагу. Я ни на что сейчас не намекаю, просто если бы ты, наконец, решила очнуться, я была бы очень рада. Да и ты сама была бы, наверное, рада узнать, что стала знаменитостью. Тебя зовут Сививан, ты смогла тогда свалить от ледяных отморозков. Некоторые, конечно, не верят, что ты прыгнула в реку, выгребла и добралась до земель Трикру, но я-то верю. Я отлично знаю, что риск в твоем характере. Вспомнить только, как ты ночью решила сбегать к гадалке одна через лес. Давай, ты и сейчас возьмешь и откроешь глаза, и сбежишь из мира твоих снов.       Октавия замолчала в ожидании какой-нибудь реакции, но ничего не происходило. Грудь Мари мерно вздымалась, глаза были плотно закрыты. — А говорят, что люди в коме слышат разговоры. — Она тебя слышит, но, возможно, не слушает.       Хельга тихо вплыла в комнату. — И что же делать? — спросила Октавия. — Продолжать говорить, когда-нибудь наступит тот час, когда она тебя услышит и решит пойти на твой зов. — Что если… — Не смей так даже думать! — одернула девушку Хельга. — Она сильная. Переживет эту болезнь и вернется к нам. — Почему вы так уверенны? — горько спросила Октавия. — Я с ней постоянно говорю. Постоянно прошу ее открыть глаза, а она… Неделя уже прошла. — Я просто это знаю, — твердо сказала Хельга. — Не выглядит твоя подруга так, словно ее бой вот-вот закончится. Она борется за свою жизнь и выйдет из этого боя победителем, а мы ее поддержим в этом славном начинании. Ты должна верить, Октавия, в нее и в себя, пока ты не утратила веру в благополучное завершение этой истории, все будет иметь хороший финал.       Октавия не нашла что ответить Хельге. — А сейчас ты должна одеться потеплее и выйти во двор. Вечерняя прогулка имеет свойство успокаивать. Нельзя все время проводить в четырех стенах. — Хорошо. Я выйду на улицу, — согласилась Октавия безэмоциональным голосом.       Вечер был ясный, морозный, свежий. Октавия вдыхала холодный воздух и смотрела в темное небо, усеянное звездами. Как же хотелось, чтобы сейчас упала хоть одна звезда, чтобы можно было загадать самое сокровенное желание, но нет, они все висят, как приклеенные.       Девушка легонько коснулась ниточки связи с Мари. Связь отвечала спокойствием, жизненная сила на том конце нити, кажется, даже чуточку крепла. Или ей это просто показалось. Немудрено.       Медленно Октавия обошла несколько раз дом и двор по кругу, прежде чем просто усесться на ступенях крыльца, вперить взгляд в небо и пожелать, чтобы хоть одна звезда упала. Звезда не упала, но перед глазами появился открытый свиток с молитвой, что когда-то, во время везерской кампании, ей дала Талия. Губы сами стали шептать легко вспоминаемые слова.       Октавия не могла сказать точно долго ли просидела в неподвижной позе на крыльце, шепча молитву, но, когда она начинала ее читать, Оливер и Кол еще не ныряли в снег.       Кто-то осторожно положил ей руку на плечо и тихонько позвал: — Октавия.       Октавия резко обернулась и столкнулась взглядом с Синтией с маленьким ребенком на руках. — Присяду? — уточнила подошедшая. — Да, конечно. Это же твой двор. Ты вообще могла бы и раньше… — Неприлично отвлекать человека во время молитвы, — сказала Синтия и поправила толстый платок, под которым скрывалась ее коса. — А? Точно! Вы же все верующие.       Синтия покачала головой. — Не все, — сказала она. — Вера необязательна. Моя мама не верила и не растила меня в вере.       Октавия не стала задавать никаких вопросов, знаний о том, что Синтия — сирота, ей было более чем достаточно. Синтия решила продолжить сама. — Мой отец верил, — сказала она. — И его убили ледяные, мне годик тогда только был. Смерть отца, как мне сказала Хельга позже, очень повлияла на маму, разуверила ее. Она растила меня в логическом объяснении всех вещей, происходящих в этом мире. И это многим не нравилось.       Синтия замолчала и повернулась к Октавии. В ее глазах последняя увидела одну сплошную невысказанную боль, которой в нормальном мире не должны испытывать пятнадцатилетние девушки. Их мир нормальным не был. — Мне было семь, когда мама взяла меня для традиционного похода в лес. Там была половина Луаги и наши главы. Когда произошло нападение жнецов, спаслись многие, но не моя мама. Ей просто не дали этого сделать: Саманта ударила ее в грудь древком копья и крикнула жнецам, что Луага приносит жертву. Я должна была отправиться вслед за матерью, но в тот день меня успел спасти Ингвар. Он не дал тем монстрам забрать меня. — Мне жаль, — сказала Октавия, когда Синтия вновь прервала рассказ. — Отчего? Ты же не виновата во всем этом. Виновна Саманта. — Синтия невесело дернула губами. — Многие говорят, что Саманта стала жестокой после смерти дочери, но тогда, восемь лет назад, ее дочь еще была жива. Тем не менее этот факт не помешал Саманте рекомендовать Хельге регулярно сечь меня в кровь и вбивать в голову веру. «Безбожникам не место здесь», — вот что она постоянно говорила мне при встрече.       У Октавии сами по себе сжались кулаки. Отнять у ребенка мать, рекомендовать избивать маленькую девочку, что вообще творится в головах этих людей. — В семье Хельги и Ингвара физические наказания, если и применялись, то ни я, ни Талия не можем вспомнить когда, — возобновила рассказ Синтия. — Когда я попала под крыло Хельги, меня обеспечили всем необходимым: новая одежда, новая обувь, ленты, резинки, игрушки, но самое главное: Хельга позволила мне быть собой и не ломать себя в угоду чужим бредням, только сказала, что я не должна задевать чужие чувства в религии и оскорблять их. Я очень благодарна Хельге и Ингвару за то, что они взяли меня и вырастили. Знаешь ради чего я затеяла сам этот разговор?       Октавия покачала головой. — Я хочу выразить благодарность тебе и твоему народу за то, что избавили нас от такой напасти как жнецы. Вы победили гору Везер, что лишила меня матери. И за это я всю жизнь буду благодарна. — Мы делали, что должно, — сказала Октавия заученную дежурную фразу.       Синтия усмехнулась. — Мы с Талией тоже, когда отправляли тебе то письмо. Это было, конечно, той еще задачкой, спасибо, Ингвар помог. — Октавия удивленно посмотрела на Синтию. — Да, это Ингвар прицепил его к тому дереву, он еще и следил, чтобы вы точно получили письмо. — Значит, благодаря вам Мари имеет теперь более высокие шансы вернуться к нам. — Мы не могли поступить иначе. Первое, она из Небесных Людей, а значит, сокрушила в числе ваших гору Везер, а второе, нельзя отказывать в помощи человеку, попавшему в столь серьезный переплет.       Октавия слушала Синтию и не узнавала в ней ту девчонку, которую знала во время везерской кампании, слишком уж взрослые и серьезные слова. А может быть, и тот образ до безобразия смелой девицы, прибывшей на войну вопреки возрастному цензу, был чем-то наигранным? Выяснить уже не удастся.       Подул достаточно прохладный ветер. Такой, что Синтия вздрогнула и поморщилась, поплотнее закутала малыша на своих руках. — Пойдем в дом, молитвы молитвами, а наши усилия играют большую роль, чем заученные слова.       Октавия бросила взгляд на подросшего младенца (осенью он был просто свертком на руках у Хельги, а сейчас вон как вымахал) и кивнула: — Пойдем, холодно становится.       Она поднялась на ноги, а Синтия начала уверенно загонять домой разыгравшихся мальчишек.

***

— Не знаю, о чем ты сейчас думаешь, Мари, и что видишь перед собой: пляж или что-то другое, но, пожалуйста, борись. Борись так, как ты всегда борешься. Ты должна бороться и проснуться. Борись. Проснись.       Октавия крепко сжала ее ладонь в надежде послать импульс к спящему сознанию, достучаться до Мари, заставить ее, наконец, проснуться и прекратить весь этот кошмар.       С улицы раздались мальчишеские крики, но не веселые, задорные, к каким привыкла Октавия, а какие-то перепуганные, словно кто-то умудрился разом напугать и малыша Кола и уже большого Оливера. Мальчики влетели в дом, понеслись по коридору, не разуваясь. — Мама! — Мама, там такое!       Октавия, что в это время выглянула из гостевой комнаты, поспешила на звук встревоженных голосов. Кол и Оливер не могли внятно говорить — оба задыхались и были чем-то сильно испуганы, зато белая, как полотно, Талия, что пришла позже братьев, несмотря на волнение, изложила все ясно. — Саманта очнулась, мама, — сказала девушка. — Она идет сюда. — Что? — голос дал петуха, и с губ Октавии сорвался какой-то лепет.       Хельга быстро посмотрела на нее, что-то прикидывая. — Как далеко эта женщина? — спросила она детей. — Думаю, еще на середине дороги. Ее страшный недуг не отразился на умении ходить, — сообщила Талия. — Тогда сделаем вот как. Октавия, одевайся теплее, отсидишься пока на чердаке вместе с Талией. Кол, Оливер, сидеть в комнате и носу не казать, если появятся вопросы, скажу, что вас дома нет. Всем все понятно?       Талия и мальчики закивали. — А как же Мари? Что с ней будет, если эта мегера… — Об этом не беспокойся, — успокоила Хельга. — Я знахарка, все это знают. Поставлю на всякий случай перегородку для особо любопытных, а так скажу, что в той комнате не далее как вчера осматривала ребенка с грудной хворью. Тебе волноваться, Октавия, о себе сейчас надо.       Пришлось Октавии послушаться хозяйку дома и больше вопросов не задавать. Она очень быстро накинула на себя плащ и куртку, влезла в сапоги, рассовала по карманам варежки и шапку — Талия предупредила, что на чердаке холодно — и последовала за Талией к лестнице. Дочь Хельги быстро поднялась, откинула крышку люка и растворилась в черном квадрате помещения. — Давай за мной! — Послышалось сверху.       Октавия, как можно скорее, поползла по чуть неустойчивой лестнице и с помощью Талии скоро оказалась в нужном помещении. Стоило ей ступить на доски чердака, как Талия тут же захлопнула люк и вслепую разожгла масляный светильник. Стало немного светлее. — Можно было бы откинуть старые занавески с чердачного окошка, но всегда есть большая вероятность, что эта женщина может специально поднять голову наверх, и плакало тогда наше убежище, — вздохнула Талия. — Но ты не беспокойся, небольшой запас масла здесь имеется, в темноте точно не останемся.       Октавия плюхнулась на свернутые рулоны ковров. Сидеть удобно и вроде пока не холодно. Большего и не надо. — Все в порядке. Я не боюсь темноты. — Ну вот и замечательно! — улыбнулась Талия. — Тут, кстати, есть слуховое окно. Только надо сидеть очень тихо. Ну это если ты хочешь услышать, что будет говорить эта… Эта в общем. — Спрашиваешь еще!       Талия устроилась рядом с Октавией, и обе девушки замолчали, старательно вслушиваясь в тишину в надежде успеть уловить тот момент, когда страшная мегера, Саманта, будет столь нелюбезно явиться в гостеприимный дом Хельги.       Грохот, с которым распахнулась входная дверь, заставил Талию и Октавию вздрогнуть, снизу раздался пронзительный детский плач. — Ох, Грегори, — прошептала Талия чуть слышно.       Кто-то тяжело протопал по коридору и вошел в гостиную, не думая соблюдать элементарные приличия. — Где она?! — гаркнула Саманта. — Где эта дрянь?       Октавия и Талия, сами того не замечая, сползли с ковров, легли на пыльные доски и обратились в слух, стараясь не упустить ни единого слова. — О ком это вы? — спокойно уточнила Хельга, словно и не в ее дом самым хамским образом проникли и разбудили маленького ребенка, которого она так долго укачивала. — Если вы ищете одну из моих дочерей… — Не прикидывайся дурой, Хельга! Ты знаешь, кого я имею в виду. Повторяю еще раз: где эта девка? — О какой девушке идет речь? Кто-то решил начать отлынивать от работы, и вы ищете тунеядцев, но зачем их искать в моем доме? — Каких еще тунеядцев?! — взорвалась Саманта. — Небесная. Небесная дрянь. Занитта вышвырнула ее из лечебницы, гребанная дура! Но я знаю: она здесь, все низкие люди несутся к тебе, Хельга, прячутся в твоем доме, чтобы никакое правосудие их не нашло! Я все это знаю! Знаю! Знаю!       Октавия, внутренне сжимаясь от страха, ошеломленно посмотрела на Талию. Неужели она не первая, неужели у Хельги привычка скрывать людей от Саманты? — Это какой-то бред, — одними губами ответила девушка, — до тебя мама никого так не прятала. — Вы меня в чем-то обвиняете, госпожа? В этом доме только мои дети. Если мне не верите, можете осмотреть дом, мне нечего скрывать. — Осмотреть дом, чтобы мне на голову свалилась банка с пауками и прочая твоя приблуда?! — едва не сорвалась на визг Саманта. — Ишь, что захотела! Не буду я ничего смотреть, не на ту напала. А ты берегись. Знахарка-не знахарка, травница-не травница, а коли лжешь, отвечать будешь перед всей деревней, как того и велит закон. Я припомню все твои слова! «Да у нее паранойя, — с содроганием подумала Октавия. — Кто только таких сбрендивших у власти держит? Еще годик пройдет, она везде врагов начнет видеть. Она уже их видит!» — Как вам будет угодно, — все тем же спокойным голосом ответила Хельга. — Я и моя семья чисты перед законом.       Ее ответ прокомментировали презрительным хмыканьем. Послышались удаляющиеся тяжелые шаги, входная дверь хлопнула втрое сильнее, внизу что-то свалилось со стены, наверное, одно из вышитых полотен, которые Октавия за эти дни мельком успела заметить, малыш Грегори начал надрываться только сильнее. — Слезаем? — поинтересовалась Октавия у Талии, поднимаясь с пола. — Пока не знаю, давай посмотрим.       И она быстро подбежала к чердачному окну и самую малость приоткрыла занавеску. — Эй, Октавия! — громко позвала Талия. — Иди-ка сюда.       Октавия подошла, и они вместе осторожно выглянули в окно. Саманта быстрым шагом прошла до калитки, но, прежде чем выйти за нее, сплюнула и только потом вышла, напоследок громко хлопнув ею. — Вот же… — начала была Октавия. — Ведьма! Чертова ведьма! — разгневалась Талия. — Себе бы на рожу плюнула, а не нам.       Впервые за все время их знакомства Октавия увидела Талию в гневе и не смогла ее осудить за проявление эмоций. — Ну и главы у вас: одна обвиняет всех не пойми в чем, другая — кидается с требованием «оказать милость» выздоравливающему человеку. — Именно поэтому я планирую лет через пять-шесть, как раз Оливер с Колом достаточно повзрослеют, уехать отсюда в Тондис. Там хотя бы лидеры деревни нормальные. Может быть, мальчиков возьму, если захотят, а не захотят, так мы с Синтией просто переедем. Терпеть выходки и угрозы Саманты уже невозможно. — А что она имела в виду, когда говорила, что если она узнает о лжи Хельги, та будет отвечать перед всей деревней? — припомнила Октавия. — Угрожала выписать плетей у столба, — ответила Талия, и ее лицо как-то исказилось. — Постоянно пугает этим нашу семью.       Когда этим вечером в дом вернулись раскрасневшиеся от мороза Синтия и Ингвар, их встретили не слишком-то счастливые домочадцы. Хельге пришлось очень коротко рассказать о неприятном происшествии, а Талии и мальчикам внести в рассказ детали. Октавия молчала и обдумывала все риски для этой семьи от самого ее пребывания в их доме. — Значит так, небесная девочка, вот тебе рагу из кролика, ешь и не думай о всякой дряни, — приказал ей Ингвар, не успела Октавия дойти до размышлений о том, как бы ей увести отсюда больную бессознательную подругу.       Перед ней действительно стояла тарелка рагу, рядом лежал кусок хлеба. — Если я останусь в вашем доме, вы… — С нами не будет ровным счетом ничего, — ответила Хельга. — Саманта не в первый раз так угрожает, и думаю, не в последний. Так что ешь и не переживай. — Вот-вот, — подхватил Ингвар, — переживания во время еды вредят вашему здоровью. А для воина здоровье крайне важно.       Губы Октавии чуть дрогнули. Она отправила в рот одну ложку рагу (готовить в этой семье умели хорошо) прежде чем спросить: — Почему вы так хорошо ко мне относитесь? Я же как там… позорница. Меня же учитель прогнала и рассчитала.       Синтия тут же недовольно и немного расстроенно брякнула ложкой по тарелке. — Снова ты о том же, — сказала она. — Говоришь тебе, что мы благодарны твоему народу и тебе за участие в освобождение нас от жнецов, а ты так и продолжаешь верить всяким не особо хорошим людям.       Октавия ничего не смогла ответить на такое замечание. — Скажи-ка, Октавия, тебя при встрече люди моего народа хватали, волокли куда-нибудь, чтобы потом публично прогнать сквозь строй? — внезапно поинтересовался Ингвар.       Девушка на миг растерялась, к чему это такой вопрос? — Нет, конечно, — все же ответила она. — Я не раз встречала ваших людей, торговала в базарный день, ходила на почту, и все ко мне относились если не доброжелательно, то нейтрально. — Тогда может тебе ладони или плечи изрезали, клеймо выжгли? — продолжил расспросы Ингвар. — Нет! Уж точно нет. Что за ужасы вы у меня спрашиваете? — Перед тем как рассчитать человека за какой-нибудь серьезный проступок и выгнать из состава войска провинившегося метят: шрамами от жестокой порки или клеймом, чтобы никто больше не взял этого воина на службу. — Это что же получается, Октавию просто пожалели? — спросила Талия.       В этот момент Октавия обратила внимание, что вся семья, собравшаяся за ужином, отложила приборы и внимательно вслушивается в разговор. — Не думаю, — покачал головой Ингвар. — Индра придерживается правил, какими бы суровыми они не были. Скорее всего, она решила устроить тебе, девочка, своего рода испытание воли. Для этого и сделала вид, что отказывается от тебя как от своей ученицы. «Сделала вид. Только сделала вид», — застучало у Октавии в голове, а она не знала можно ли ей начинать этому радоваться. — Только сделала вид? — Если рассуждать логически, именно так. — В таком случае, если подумать, то в скором времени она захочет вернуть Октавию назад, на место ее Второй, — заметила Хельга. — И в этом случае выйдет интересная история, когда всплывут унижения, которыми награждала Саманта невиновного человека. — Когда твой учитель вернет тебя назад, Октавия, не молчи о том, что произошло здесь. Закон предписывает нам судить виновных, но он же обязывает и защищать тех, в чьей виновности мы не уверенны. Поведение госпожи Саманты абсолютно противоречит второму постулату, да и Занитты тоже, пусть с ними поступят по справедливости. А теперь давайте вернемся к ужину.       Октавия принялась за рагу, но периодически кидала удивленные взгляды на Ингвара. В первую встречу с ним она бы точно не подумала, что этот мужчина способен на такие изречения.

***

      Октавия старательно выполняла все рекомендации Хельги и Джексона, и это давало свои плоды: температура Мари окончательно спала, мышцы ног благодаря постоянным массажам держали свою хозяйку в более менее устойчивом положении, раны на спине и ожоги на плечах благодаря прекрасному воздействию левомеколя уже не выглядели так страшно да и горячими на ощупь не были. Самое удивительное, что за время своей болезни Мари удалось избежать пролежней.       Пошел десятый день с того момента, как Мари слегла с лихорадкой, и Октавии впервые за все время показалось, что вот-вот подруга выйдет из странного полукоматозного состояния. «Не нужно радоваться заранее, — подумала Октавия, покидая тем утром подругу. — Нужно убедиться, что действительно идут улучшения. Надо спросить у Хельги, лекарь-не лекарь, а она в лечении знает побольше моего».       И она поспешила в гостиную, где надеялась найти Хельгу. Обычно днем женщина много времени проводила именно там, занимаясь самым младшим сыном, но сегодня в гостиной Октавия застала только одну Талию. Та сидела над книгой и прихода Октавии не заметила. — А где Хельга?       Талия от неожиданности вздрогнула и чуть не выронила книгу. — И тебе доброе утро, — сказала девушка. — А мама в своем лекарском домике, как она его называет. — Лекарском домике? — переспросила Октавия. — Ну да. А тебе что-то срочно от нее нужно? — Не знаю насколько это срочно. Это про Мари. Я хотела…       Талия тут же захлопнула книгу и отложила ее на стол. — Тогда срочно. Одевайся и пошли.       Лекарской домик, втрое меньше жилого, стоял рядом с огороженным двором, на котором возвышался жилой дом семьи Талии. Не покажи его Талия Октавии последняя бы и не подумала, что это прибежище знахарки. Выглядел домик, как небольшая часовня, только без колокольни, деревянный огороженный только невысоким деревянным заборчиком с калиткой. Позади лекарского домика имелось небольшое пространство, сплошь засыпанное нечищеным снегом. — Вон там, — ткнула Талия в это пространство, — летом у нас стоят парники. Мама выращивает нужные ей травы. А мы их пропалываем. — Ничего себе. Здорово! — Все, кроме прополки, она утомляет и вгоняет во вселенскую скуку. Идем.       Талия направилась к входу в домик, Октавия старалась не отставать, но, как оказалось позже, торопились они зря. Прямо перед ними в узкую дверь кабинета прошмыгнула девушка с младенцем в шерстяном одеяле. — Следующими пойдем мы, — услышала Октавия голос женщины за своей спиной.       У стены лечебницы стояли три лавки, на одной из них сидела женщина с маленьким мальчиком, замотанным в шарф так, что только глаза и было видно, она и говорила. — Хорошо, — откликнулась Октавия и уселась на дальнюю лавку, надеясь избежать вопросов за чем же она, такая молодая, пришла к знахарке.       Талия села рядом. — Лишь бы ничего не случилось за время ожидания, — пробормотала она.       Октавия не ответила, та же мысль терзала ее саму.       Как оказалось стены в лекарском домике были настолько тонкие, что можно было слышать каждый звук, доносящийся из кабинета, поэтому негромкий разговор Хельги с той девушкой не стал ни для кого секретом. — …Иму сказал мне, что все это из-за моего блуда, мол, чрево порченое стало от брака с выбранным мною мужчиной, а не тем, на кого указывала родительская воля, — плакала девушка. — Он сказал, что из-за этого дитя мое и страдает, что нужно избавить его от страданий, вернуть природе — бросить в реку, проявить милосердие. Сказал, что это мой долг как греховной матери, виновной во всех бедах моей малышки. А я не могу. Рука просто…       Из кабинета чуть громче раздался плач несчастной девушки.       Октавия ошеломленно посмотрела на Талию. — У вас в норме насильственные браки? — прошептала она. — Они запрещены, — ответила Талия, — но кто-то постоянно считает себя выше закона.       А из-за двери послышался возмущенный голос Хельги. — Иму самому нужно такое милосердие и такое возвращение природе. Как можно подобную дурь нести! Вот что, девочка, — голос из возмущенного стал успокаивающим, — сделай глубокий вдох, вытри слезы, вот возьми, глотни водички. Ничего с твоей малышкой серьезного нет. Это даже не простуда. Горячая она, потому что в пеленках упарилась и потому что все здоровые новорожденные горячее здорового взрослого человека. Придешь домой, раскутай ее и впредь больше не пеленай в такую плотную ткань да еще и так сильно. — Это точно не болезнь, ученая Хельга? — Точно-точно. Ребенка же не рвет? И поноса нет? Кашля нет? Беспокоиться не о чем, твоя малышка здорова, ничего страшного с ней не случилось. — О, Пятеро! Благодарю тебя, ученая Хельга, да благословит Матерь тебя и твоих детей! — Ступай домой, девочка. С ребеночком твоим все будет хорошо.       Через некоторое время счастливая девушка с младенцем покинула кабинет Хельги и ушла, окрыленная, домой. Тут же со скамьи поднялась женщина с мальчиком и исчезла в кабинете. — Здравствуй, Виргис, ну как у вас дела? Как себя чувствуешь, Роберто? — Горло болит, — донеслась до Октавии и Талии жалоба мальчика. — А еще у него кашель, но благо жара больше нет. Ваши советы, ученая Хельга, помогли. Вот только что теперь с горлом и кашлем делать… Нам, правда, уже говорила одна то ли травница, то ли знахарка, что нужно заливать свекольный сок в нос, это, как она говорила, должно помочь убрать боль в горле. — Это не уберет боль в горле, — решительно отвергла такую идею Хельга, — а только добавит вам внутренние ожоги носа. — Вот я так и подумала, поэтому сразу же решила привести моего Роберто к вам, — зачастила мать мальчика. — Хорошо, что привели. От кашля я дам десяток травяных шариков. На вкус они сладкие, покрывала жженым сахаром, но глотать их лучше сразу же, это вам не леденцы. Когда сладкий слой закончится, появится ужасная горечь трав. А вот горло стоит лечить питьем теплого молока с ложкой меда и разжевыванием сухой гвоздики. Я вам все сейчас подробно распишу, не беспокойтесь.       За дверьми послышалось шуршание бумаги, скрип пера, через некоторое время все стихло. — Вот возьмите. — Благодарю, ученая Хельга, как же вы нам помогли. Иму-то велел мне сына в чащобу завести и бросить там, сказал, что болезнь не лечится. — Вы умная женщина, Виргис, что не последовали этому откровенно сказать вредному совету. Что ж ступайте, лечитесь. Через неделю придите на осмотр. — Конечно-конечно. Обязательно придем.       Октавия повернулась к Талии. На ее лице застыло непонимание, граничащее с каким-то раздражением. — Тут что реально всех лечат спасительным убийством? — спросила она. — Только детей и девушек. — Повторила Талия слова одной из глав, которые Октавия слышала в тот злополучный день в лечебнице. — Поэтому здесь минимум пять знахарок, включая мою мать, разной степени учёности и с десяток травниц, большинство из которых не лечат, а калечат. Только недавно одна из них девочку с глазным гноем случайно белладонной ослепила. Глаза, кстати, так и не вылечила.       Октавия только головой могла покачать. В этот момент дверь кабинета открылась, оттуда вышли женщина с мальчиком и покинули лечебницу. — Ну что ж, наш черед, — заметила Талия. — Пошли, — кивнула Октавия.       Хельга их вовсе не ожидала здесь увидеть. Только девушки переступили порог, как женщина сделалась очень удивленной. — Мне кажется, что Мари становится лучше. Не могли бы вы ее осмотреть, — попросила Октавия. — Это можно, — сразу же согласилась Хельга, — идемте.       Хельга внимательно осмотрела Мари, потрогала лоб, измерила пульс на шее и запястье, осмотрела заживающие ожоги. — Какая, говоришь, по-вашему у нее была температура? — спросила она Октавию. — 98,24°F,— ответила Октавия. — Но это допустимое отличие от нормы. Норма — 97,88°F. — В таком случае могу обрадовать тебя: она должна скоро очнуться. Температура окончательно спала. Пульс и дыхание как у обычного спящего человека. Со дня на день она выйдет из этого сна.       Ободренная словами Хельги Октавия кивнула и чуть улыбнулась. Выражать искреннюю радость более бурно уже не было внутренних сил. — Значит, надо быть готовым к этому, — серьезно сказала она.       С обеда в гостевой комнате, где все это время жили Мари и Октавия, у постели больной стали дежурить. Делала это в основном Октавия, но по прошествии четырех часов ее безвылазного сидения в комнате, пришедшая Хельга выгнала девушку во двор общаться с Гелиосом, резвящемся на выгоне. Спустя еще пару часов Хельгу сменила Талия, не позволив Октавии занять насиженное местечко, а саму Октавию увела на кухню Синтия и долго-долго поила вкусным чаем с мятой. — Все плохое уже позади, Октавия. Твоя подруга — сильная девочка, сильная у нее воля к жизни, — говорила все это время Хельга, подливая Октавии еще чаю. — Она не девочка, — тут же возмутилась Синтия. — Она — Сививан.       Крик, донесшийся из гостевой спальни, заставил их троих подорваться из-за стола и броситься в комнату. — Пошевелилась! Мам, она просыпается! Она в себя приходит!       Хельга оказалась в комнате раньше Октавии и Синтии. — Ну, наконец-то! — облегченно выдохнула женщина. — Давай же, девочка!       Октавия от волнения почти ничего не видела перед собой, все немного размывалось, теряло четкость. — Просыпается? Точно просыпается? — Внезапно четкость вернулась обратно, и она увидела своими глазами, что Мари и правда шевелится на кровати, а не лежит пластом как все эти десять дней. — Ох, мамочки! Давай же, Мари, открой глаза! Открой! Хватит валяться спящей красавицей, принц не прискачет.       Она говорила и говорила, параллельно чуть ли не танцуя возле этой кровати. Женская рука внезапно опустила ей на плечо, Октавия обернулась и встретилась взглядом с Хельгой. — Вот теперь оставайся с ней сколько угодно, — сказала женщина. — Ты и только ты должна стать той, кого девочка увидит первой после своего пробуждения. Ты — ее сестра по обету, один из самых близких людей в этом мире. И ты этого момента заслужила больше всех в этом доме. Пойдемте, девочки.       Хельга увела и Синтию, и Талию и прикрыла за собой дверь. Октавия тут же опустилась на колени перед кроватью, поймала ладонь Мари и одновременно с этим крепко схватилась за незримую нить связи, соединяющую их, делающую сестрами по обету и оружию — парабатай. В связи чувствовалась сила, попытка вырваться из цепкой хватки черного сна, но силы явно было недостаточно, больше слабости. Мари хотела проснуться, но все еще не могла.       Нужно что-то делать. «Если мы связаны, — рассуждала Октавия, — и связь двусторонняя, то я могу не только получать с того конца, но и отдавать ему. Мари не хватает силы, а у меня ее полно. Я — здорова, а она — ослаблена».       Октавия напряглась, представила себе песчаные часы, из одной половины которых во вторую сыплется песок, и попыталась то же самое сделать со своей физической силой. Надо же передать совсем чуть-чуть, только чтобы Мари открыла глаза.       По комнате прокатил какой-то вздох облегчения, словно Мари кто-то резко освободил от пут. Октавия распахнула глаза, сильнее стиснула ладонь подруги и горячо попросила: — Мари, пожалуйста… Давай же, открой глаза.       Ресницы спящей затрепетали. Медленно, очень медленно Мари открыла глаза.

***

— Ну, а что было дальше ты уже знаешь, — закончила свой длинный рассказ Октавия.       Я ошеломленно смотрела на нее и еще сильнее подмечала, даже при таком плохом освещении, все ужасные следы усталости, постоянного страха и нервозности на лице Октавии. В голове не укладывается, что все, что она рассказала, — правда, что все это, начиная от моего похищения Азгедой, заканчивая этими десятью днями в Луаге, вовсе не сон, не кошмар.       Надо, наверное, что-то сказать ей, как-то отблагодарить, но в голову ничего не идет, только ком надвигающихся слез подкатывает к горлу. Скажу что-нибудь — немедленно разревусь. Надо держать лицо, быть этой Сиви… выжившей, короче. — Спасибо тебе, — нашла в себе силы прохрипеть я.       Октавия протянула руку, и я схватилась за ее ладонь, как утопающий хватается за соломинку. — И все? — разочарованно протянула Синтия. — Ты нам даже не расскажешь, что с тобой произошло? — Сэнди! — тут же шикнула на нее Талия.       Я представила, как заново буду переживать всю эту ужасную историю, как буду вспоминать о смерти Мэл и остальных жертвах Найи, и содрогнулась. Нет-нет-нет. Эта история останется со мной и только со мной. Никто ее не услышит. — Ну что Сэнди, я только спросила, — обижено пробурчала Синтия. — Хотелось узнать, кто так подрал.       Вспомнилась раздирающая боль от кнута, то как она преследовала меня каждую ночь, заставляла пытаться сдержать собственный вой, не показать этим иродам слабости.       С ужасом во взгляде я посмотрела на Синтию и Талию. «Не заставляйте меня вспоминать это», — мысленно попросила я. — История Октавии немного затянулась, — нашла в себе силы пробормотать я, — давайте в другой раз, я устала сейчас. — Конечно, Мари, как скажешь, — тут же кивнула мне Талия. — В таком случае мы пойдем.       Она первой встала с насиженного места и потянула прочь из комнаты Синтию. Октавия проследила за ними взглядом, повернулась ко мне и тихо заметила: — Если тебе тяжело рассказывать им эту историю, не надо тогда это делать. Тебе сейчас, возможно, стоит поберечься всего.       Я заглянула Октавии прямо в глаза, в них было одно сплошное беспокойство. Комок в горле мешал нормально говорить. — Синтии… интересно… — Мало ли что ей интересно. Если, чтобы утолить ее интерес, тебе понадобится отдать последние душевные силы, пусть он никогда утолен не будет! Интереса у Синтии много, а ты у себя одна.       Первый всхлип сорвался с губ, как бы я его не сдерживала, за ним второй, третий, и вот уже Октавия пересаживается на кровати ближе ко мне и обнимает так крепко, как только может. «Я не одна. Я уже не одна. Я в безопасности», — мысленно пытаюсь внушить себе эту мысль и успокоиться, унять слезы.       Унять слезы не получается. Всхлипы перерастают в настоящий тихий плач, я утыкаюсь в плечо лучшей подруги и просто плачу, стараясь избавиться от всей боли и страданий последнего месяца вместе со слезами. Октавия осторожно гладит меня по спине. И это заставляет сильнее плакать. Там надо мной только издевались, только мучали, только… — Все хорошо. Все хорошо, Мари. Все уже закончилась. Ты в безопасности. Я рядом. Я рядом, слышишь?       Когда слезы утихли, я не особо и заметила — сильнейшая волна усталости повелевала лечь спать, и я ей не перечила. Просто закрыла глаза и провалилась в черноту, успев помолиться непонятно кому, чтобы мне не привиделись кошмары о гостеприимстве Азгеды.       Снов не было. Или мне казалось, что их не было, но, проснувшись посреди ночи, я ощутила лишь безумную жажду, такую, что даже языком не очень приятно было во рту ворочать. Вокруг было темно и тихо, раздавалось чье-то мерное дыхание, наверное, Октавия спит рядом.       Осторожно, чувствуя сильную слабость, я села, в любой момент готовясь упасть на подушку. Немного посидела на кровати, пить все еще хотелось. Ничего не поделаешь, придется вставать и искать кувшин с водой. Знать бы еще где в этом доме находится кухня.       Я медленно опустила ногу на пол, поморщилась от мурашек, пробежавших от стопы до поясницы, и опустила вторую ногу. Теперь сложное — встать и не упасть при этом. Не веря в успех, я слезла с кровати и только попыталась удержаться на ногах. От слабости тут же едва не подогнулись колени. «Десять дней практически без движения шутка что ли? Случись такое в Аркадии, я бы и думать не посмела о том, чтобы встать с кровати без трости или ходунков».       В Луаге ходунков нет и учиться буквально заново ходить приходится самой. И быстро.       Путь от центра комнаты до стены не был простым: приходилось буквально бороться с собственными ослабевшими ногами, зато, когда я схватилась за дверную раму, стало хотя бы психологически легче: я смогла, я дошла досюда, а значит, и до воды дойду. Когда-нибудь.       Открыть дверь, переступить порог и выйти в коридор не было чем-то сложным, зато потом я словно попала на новый уровень какой-то видеоигры. Коридор был длиннее комнаты, в которой я проснулась, и неуверенно двигаться по нему приходилось дольше, периодически мысленно обмирая, едва не падая на пол, и смехотворно взмахивая руками в попытках удержать равновесие. Так ходят люди по дорогам в гололед.       Неяркий теплый свет, осветивший комнату, к которой я подходила, подсказал: я на верном пути. Перешагнув еще один порог, я вошла в большое помещение. Наверное, гостиная или столовая. Что-то из этого Октавия точно упоминала в своем рассказе. Сделала пару шагов, и от слабости вновь начали подгибаться колени. «Может присесть немного, подкопить сил?» — задумалась я и решила поддаться этой соблазнительной мысли, хотя пить все еще хотелось.       Сесть на ближайший стул — хорошая идея, хоть на пол не свалюсь. Твердая поверхность давала хоть какую-то уверенность, что дальше я дойти все-таки смогу. Не представляю, что бы было свались я с такой ужасной слабостью на пол. И почему только…       Хотя… «Я же за время своей болезни ничего не ела, одна только глюкоза внутривенная и все. Жиры и белки никак не поступали в организм, похоже, полное парентеральное питание достать Джексону с Октавией не получилось, а сейчас я использую тот резерв, что не забрала у меня болезнь».       В горле сразу же после этой мысли запершило. Мне нужна вода. Все это от жажды.       Нужно вставать. Посидели и ладно, и так со слабостью буду век искать кувшин или другую посудину, где хранят питьевую воду.       Я собралась с духом и остатками сил и приготовилась слезть со стула и идти дальше. — Ну-ка, не вздумай! — Услышала за спиной грозный оклик и против воли вжалась в спинку стула.       Голос был мужским. Перед глазами тут же замелькали картины, как меня так же громко окрикивают незнакомые мужчины со шрамами на лицах, как тащат, будто собаку, на веревке, как бьют хлыстом, подгоняя идти дальше, как вяжут глаза и волокут в повозку, чтобы отвезти на мост. Мост. Палач. Найа.       Воспоминания об ужасах Черного Замка находили волной, заставляли чаще дышать, вызывали иррациональное чувство страха. «Я уже не там. Я в безопасности. Это дом Хельги. Это Трикру. Тот ужас закончился. Я его победила», — пыталась внушить себе я, но ничего не помогало.       Ужасы все стояли перед глазами и с каждой минутой делались все более реалистичными и страшными.       Ледяная вода резко из ниоткуда плеснула мне в лицо, и кошмар закончился. Пропали кричащие девушки, мертвый Гурвин, кающаяся Мэл, перед глазами появилась сумрачная гостиная, освещенная одной-единственной свечой, и крепкий короткостриженый черноволосый мужчина средних лет. Его лицо выражало искреннее беспокойство. — Ты в порядке, девочка? — спросил он. — Д-да, — с запинкой прохрипела я. — А можно…       Кружка с водой тут же оказалась передо мной. Я жадно припала к ней. — Пей, пей. Сначала вода, а потом уже чай на травах и меде.       Я оторвалась от кружки, нервно посмотрела на этого человека. Какой еще чай? Я не просила никакого чая. — Господин… — начала было я, как он тут же меня перебил. — Ингвар и только Ингвар. Господ в этом доме, Сививан, нет. «Сививан. Вон, значит, как меня теперь величают. Надо бы запомнить. Си-ви-ван». — Теперь меня только так и будут звать? — спросила я, допивая воду, лишь бы не молчать. — Может, все же скоро забудут? — Забудут? — Ингвар отчего-то хмыкнул. — Не думаю. Раз уж слух разнесся с севера, то точно не забудут! Будут помнить до тех пор, пока не появится у этих выродков новый пленник, который решит взять и сбежать прямо из-под меча палача. Вряд ли это случится скоро. До тебя оттуда никто не сбегал и больше наверняка не сбежит.       Я уперла взгляд в дерево столешницы и почти почувствовала тот самый страх и решимость во что бы то ни стало спастись. Призрачный холод, сопровождающий меня три дня, заставил вздрогнуть, чудом я удержала в руках пустую кружку. — Спасибо вам за все, — прошептала я, ставя кружку на стол. От греха подальше. — Мы сделали то, что нам велела сделать совесть, — откликнулся мужчина. — У меня пятеро детей из них четверо моих кровных. Моя старшая дочь — твоя ровесница, а младшая — на год только моложе тебя. Случись такая кошмарная ситуация с ними, я бы хотел, чтобы рядом были люди, способные им помочь не за деньги, а по совести. Благодари свою подругу. Все эти дни она большей частью боролась за тебя. Совсем себя девка измотала, сейчас хоть передохнет и успокоится.       Я молчала. Стоило бы как-нибудь ответить на слова Ингвара, но слова разбегались в сторону и не могли сложиться в достойный ответ. — Так, воду ты допила, теперь чай с медом и травами, чтобы дальше смогла уснуть и не видела ночных ужасов.       До этого слова про чай казались мне какой-то шуткой, вроде «фишки с мишкой», которую мне предлагал папа, когда я ничего не хотела, но Ингвар действительно отошел от стола в другое помещение, наверное, кухню, и там загрохотал посудой. Некоторое время спустя передо мной стояла чашка ароматного чая. — Пей и я провожу тебя обратно, — сказал мне Ингвар. — Да я сама… — хотела возразить я. — Видел я как ты сама шла, что ни шаг, то покачивание. Провожу сам лучше, хоть лоб не расшибешь.       Пришлось смириться с этим пунктом плана, но чай я двигать к себе не спешила. — Вам не стоило так утруждаться, — сказала я, кивком указывая на чай. — Я бы и без него… — Вот уж точно бы не заснула, так что пей. — Я непонимающе посмотрела на мужчину. — Жена моя знахарка, ей лучше знать, я-то вояка, ничего в этом не смыслю, что она сказала, то и передаю тебе. Так что слушайся знахарку, пей чай, выспишься без кошмаров и сможешь продолжить быть воякой и отомстить за себе и тех, кого эти твари поубивали.       Я уже успела сделать маленький глоток чая и чуть им не поперхнулась. Откуда? Просто откуда он все это знает? — Неужто думала, что воин воина, пусть и зеленущего, как проклюнувшийся росток, не разглядит? Эх, молодежь!       Кто бы подумал, что Ингвар настолько проницательный.       Больше я никаких вопросов, даже мысленных, не задавала, только пила чай в надежде, что мне действительно ничего ужасного не приснится. Осушила я чашку достаточно быстро, отставила в сторонку и вытерла губы. Тепло разлилось по телу, а вместе с ним и небывалое спокойствие. Либо в этом чае было что-то помимо мяты, мелиссы и меда, либо моя прогулочка досюда окончательно исчерпала внутренние резервы. — Не спать. Не спать. Возвращаемся в комнату.       Ингвар очень бережно вел меня по коридору обратно в спальню, придерживая за плечо. Комнату он покинул только тогда, когда удостоверился, что я точно забралась в кровать и накрылась одеялом.       Заснула я почти сразу же. Сновидений снова не было.

***

      Утром я проснулась от возни Октавии. Открыла глаза и несколько минут тупо осматривала комнату, которую вчера рассмотреть особо и не получилось. Небольшая, но очень уютная она вмещала в себя две кровати с прикроватными тумбочками, на которых возвышались свечи, письменный стол, стоящий у самого окна, и платяной шкаф в углу. — Доброе утро, — с зевком протянула я.       Октавия быстро обернулась ко мне, ее лицо отчего-то сделалось очень виноватым. — Я тебя разбудила, да? Не думала, что ты так чутко спишь, в следующий раз буду тише. — Все в порядке. — Улыбнулась я Октавии, уж больно не понравилось мне ее виноватая физиономия. — Я и так уже выспалась. Десять дней спала! Во мне полно энергии.       Октавия чуток повеселела. — Ну, если шутишь, то точно идешь на поправку, — сказала она. — Но не думай, что я позволю тебе сегодня натруждаться или нарушать твой постельный режим. Ты должна восстанавливаться после болезни, нормально есть и принимать лекарства. — Конечно, мамуль.       Октавия нахмурилась, я состроила ей такую гримасу, что она, как бы не пыталась сдержаться, все равно расхохоталась. Я засмеялась следом. В такое удивительно теплое, немного неземное утро было просто отвлечься от ночных разговоров, событий и тяжелых воспоминаний. Солнце сквозь плотные занавески заливало комнату красновато-рыжеватым свечением, а я наслаждалась тем, что могу вот так просто смеяться в обществе моей лучшей подруги.       Октавия первой стала очень серьезной, позабыв про какие-либо шалости. — Знаешь, я ведь не шучу. Тебе нужно доколоть курс антибиотиков от пневмонии и смазать спину и ожоги мазью.       Пневмония! Точно. Благодаря ей я так долго проболела. — А много ли уколов осталось? — поинтересовалась я.       Октавия вытащила из тумбочки упаковку, открыла ее и показала мне четыре ампулы с порошком и такое же количество ампул воды. — Четыре укола всего лишь, — радостно оповестила меня подруга. — По два на день. Немного осталось. Намешаешь мне шприц, я сама сейчас себе вколю его? — Без проблем, — пожала плечами Октавия и принялась исполнять мою просьбу.       Пока она готовила инъекцию, я потянулась в кровати, все еще ощущая слабость, и села. Скоро все закончится. Слабость пройдет, и я смогу подумать, что же мне делать дальше. В любом случае я уже победитель, я вышла им из этой гонки за мою жизнь. Найа не смогла убить меня, река не смогла утопить и превратить в какую-нибудь русалку из страшилки, лес не заморозил и недолекарь не отправил к праотцам. Удача на моей стороне. Это очень хорошо. Она мне пригодится, когда наступит время возвращать любезному ледяному народу их долги. А я их верну. В полной мере верну. — Готово, — объявила Октавия и аккуратно положила шприц на тумбочку. — Сейчас смочу тебе вату спиртом.       Вид шприца с лекарством нисколько не пугал. Делать себе уколы неприятно, но не более. Тут главное просто резко воткнуть и медленно спустить поршень, тогда будет не так неприятно. — Вот, держи. — Октавия отдала мне два ватных тампона щедро смоченных спиртом. — Давай, спасибо.       Я быстро задрала ночную рубашку, смазала наружную сторону бедра спиртом, скинула колпачок со шприца и, ни о чем особо не думая, воткнула, и вдавила поршень. Боль, прошившая ногу, была такой силы, что я еле удержалась от того, чтобы не заорать и сдуру не вырвать из несчастного бедра чертов шприц. Массаж места инъекции ничего особо не исправил. Вся правая нога болела так, словно я не вколола себе антибиотик, а влила расплавленный свинец. — Ух… с`ка… б`дь, — только и смогла сдавленно выругаться.       Октавия на меня смотрела вытаращенными глазами, пока я вбирала в грудь воздух, растирала пострадавшую ногу и шипела ругательства. — Что с тобой? — с беспокойством спросила она. — Ты в порядке? — Ага… В полном. Что это вообще за препарат?! — Последний вопрос я едва не выкрикнула.       Теперь уже цифра «три» не казалась чем-то несущественным. Если мне осталось три вот таких вот укола, то это кошмар. Самый настоящий кошмар. Нога после этого чуть не отнялась! — Цеф-три-ак-сон, — по слогам прочитала Октавия названия препарата с коробки. — Цефтриаксон, вот.       Она передала мне в руки коробку, чтобы и я сама смогла убедиться, что прочитала она правильно.       Я упала на кровать и застонала. — Пусть тот, кто прописал этот препарат, сам себе его вколет. Без обезбола. Это же надо было дать самый болючий антибиотик и не дать к нему хотя бы новокаин. Остаток из трех уколов я бы ему с большой радостью вколола!       Октавия посмотрела на меня с сочувствием. — Может тогда не надо доделывать эти уколы? — спросила она. — Если тебе так больно. — Надо. Еще как надо. Антибиотики делают курсом.       Подруга покачала головой, но со мной уже не спорила. Оно и славно.       Весь этот день с перерывами на обед и какие-никакие прогулки по дому я провела лежа в постели, размышляя о своей настолько интересной жизни, какой злейшему врагу бы не пожелала. Хотелось что-то начать делать, как-нибудь активничать, помогать Хельге в благодарность за оказанную мне помощь, но слабость, сковывающая тело не давала. После короткой прогулки по дому и минимального общения с той же Синтией требовался отдых, чаще сон. И это немного раздражало. — А что ты хотела, — удивилась Хельга, когда я ей на это посетовала вечером, — сутки только-только дошли, как ты очнулась. То, что прогулки делаешь — хорошо, мышцы активнее работать начинают, но слабость пройдет, когда ты свою потраченную энергию восстановишь. Кстати, вот ужин принесла тебе, ешь и восстанавливайся.       За еду я принялась послушно и даже добавки попросила. Надо потреблять больше белков и жиров, чтобы вернуть себе потерянный за время плена и болезни вес. Наверняка я сильно похудела. «А еще надо скорее приходить в норму, добывать где-нибудь оружие и немедленно искать Кларк. Она должна знать об угрозе со стороны ледяного народа». — Ничего себе ты. Прямо живчик, — отметила Октавия, наблюдая за тем, как я доедаю вторую тарелку ужина. — Выздоравливаешь прямо на глазах. Но зачем так спешить, мы же можем задержаться здесь еще на полнедели? — Не можем. — Качнула я головой. — Поэтому я пытаюсь скорее восстановиться. — Но… но… — У Октавии не находилось слов, чтобы что-то сказать мне. «Она должна знать правду, — пришлось мысленно признать мне. — Я ей должна все рассказать. И расскажу, но это будет точно не сегодня». — Завтра, О, ты узнаешь обо всем, что со мной случилось, завтра. Сейчас я просто тебе скажу, что попади я в таком состоянии в больницу Аркадии, могла бы позволить себе восстанавливаться две недели, но здесь не Аркадия. Здесь у меня есть максимум два-три дня, чтобы прийти более-менее в себя, где-нибудь раздобыть оружие и отправиться дальше в путь. Ситуация не терпит отлагательств.       Октавия несколько секунд смотрела на меня, прежде чем сказать: — Надеюсь, ты хоть немного жалеешь себя. Ты же знаешь: со слабостью сложно удержаться в седле. — Не волнуйся, когда мы поедим, слабости у меня уже не будет. «Знать бы только на чем мы поедим, — подумала я, с тоской вспоминая Марса. — Где он? Добрался ли до родной конюшни? Не переломал ли свои ноги?» — Просто пообещай мне, что ты не будешь прыгать выше головы, — попросила Октавия. — Обещаю.       Слова дались на удивление легко, и я осознала, что говорю от чистого сердца, не стремясь никому солгать. Я действительно не буду пытаться работать на пределе возможностей, буду только в меру сил. Этого должно хватить, чтобы максимум послезавтра пуститься в путь. — Ты только скажи мне пораньше, когда мы отправляемся, чтобы я успела вернуться в Аркадию и привести сюда твоего коня. Марселус-то живет там.       Хорошая новость. Неужели в этом мире есть хорошие новости?       От сердца отлегло. Марс жив. С ним все в порядке. Чудесно, просто чудесно. — Конечно. Предположительно, через день и поедим. — Хорошо, — кивнула Октавия, — тогда завтра с тебя история, а сейчас тебе самое время материться.       Она достала из тумбочки коробку с ампулами, я мысленно пожелала Джексону всего самого наилучшего.       Рассказать о том, что действительно со мной случилось, я смогла только вечером следующего дня. Мы с Октавией сидели на крыльце и тихонько переговаривались. Я ей поведала без утайки обо всем: о нашем путешествии с Мэл, о нападении ледяных, о пленении и попытке побега, о смерти Мэл, о том, как Найа и ее люди пытались заставить меня дать ответ, о смерти Гурвина, о последнем ужине и галлюцинации в виде Финна, о моем рискованном побеге с казни и выживании в реке и в лесу, о попадании сюда, в Луагу. Говорила я долго, голос периодически сбивался, а по щекам катились слезы от воспоминаний того ужаса. Октавия слушала молча, только в середине рассказа, когда я миновала часть, как ледяные изверги убили Мэл, она меня крепко-крепко обняла и не выпускала из объятий, пока я не закончила эту ужасную историю. — Знаешь, — прошептала я, — я хочу им всем отомстить. За себя, за Мэл, за тех людей, что мне помогли, а сами погибли. Найа и ее приспешники заслужили любой жестокости в свой адрес. — Захочешь отомстить, позови меня, хоть план надежный составим, — откликнулась О. — Ну и прослежу, чтобы ты в эмоции не впадала, месть — блюдо, которое подают холодным.

***

      Следующим утром Октавию ни в доме Хельги, ни во дворе, куда изредка выходила, чтобы подышать прохладным мартовским воздухом, я не застала. — Так она отправилась к вам еще до рассвета, — вспомнила Синтия, когда я ей рассказала, кого именно потеряла. — А вернуться должна, когда окончательно стемнеет. На нее же мегера зуб точит, увидит — беда случится. — Она отправилась за моим конем, — осознала я. — Еще один конь? — встрепенулась Синтия. — У нас, конечно, остался последний незанятый денник, но на выгоне лучше пусть кобылы будут отдельно от жеребцов. Надеюсь, ваши лошади знакомы друг с другом и не передерутся. — Знакомы и вполне мирно уживаются, — поспешила успокоить я девушку.       Делать решительно было нечего. Пришедшая со двора Талия зорко следила, чтобы я не перетруждалась, а желательно вообще проводила весь свой день в комнате. Синтия вслух желала себе такой же режим ничего неделания, двое младших братьев Талии катали в санках третьего по заснеженному двору и заливисто смеялись. Периодически старшего мальчика подзывал к себе Ингвар и поручал ему таскать дрова из поленницы в баню.       День был хорошим, солнечным. Все были заняты своим делом. Кроме меня. Мне приходилось сидеть в гостевой комнате, мониторить свое состояние и не сметь выходить во двор, где я, по словам Хельги, рискую непременно простудиться и снова слечь с температурой.       Я понимала, что эта женщина хочет мне самого лучшего, недаром же она знахарка, но как же хотелось, наконец, покинуть четыре стены, взяться за какую-нибудь работу, хотя бы полы или посуду тряпкой мыть, а не лежать в постели. Мне уже лучше! Я иду на поправку! Труд явно не ухудшит моего состояния.       Но все мои предложения отплатить за доброту Хельги трудом: вымыть там пол, помочь с готовкой, женщина достаточно деликатно отклоняла. — Ты гость в этом доме, Мари из Небесных Людей, — говорила она. — Не положено мне с гостя требовать никакой платы ни в денежном виде, ни в физическом. Если уж ты хочешь мне помочь от чистого сердца, то тут я как знахарка тоже эту помощь принять не могу, поскольку еще два дня назад ты лежала пластом и боролась за жизнь, а, значит, такая помощь пойдет тебе только и только во вред. А этого никто здесь не хочет.       И мне оставалось лишь вздыхать и покорно принимать тот факт, что день без Октавии будет наполнен скукой и размышлениями, от которых в скором времени, разумеется, разболится голова. — Вот что, Мари. Если ты хорошо себя чувствуешь, могу предложить тебе вечером в числе последних посетить баню. Парилка как раз немного остынет, и тебе будет комфортно там находиться. К этому времени и Октавия уже должна успеть вернуться с твоей лошадью. — Предлагаете вновь почувствовать себя человеком? — тут же заинтересовалась я. Хельга кивнула. — Я только «за». — Ну вот и славно, — подытожила женщина. — Я скажу тебе, когда можно будет идти в баню. — Спасибо.       Ожидать пока позовут в баню и ничего до этого не делать — до одури скучно. Это понимала и я, и Хельга, поэтому она достаточно скоро передала мне стопку книг и дневников, чтобы было хоть не так скучно. Я бегло пробежалась глазами по строчкам первой попавшейся под руки книги, ею оказался какой-то трактат по травам. Худо-бедно понимая письменный тригедасленг, я погрузилась в чтение. «Наверное, какой-то определитель трав», — подумала я, прочитав пару странниц.       Определителем книга не была. Это я поняла через десяток листов, когда пошли подробные рецепты по приготовлениям мазей, настоек, отваров. Каждый рецепт заканчивался описью того как и для чего нужно применять ту или иную форму лекарства и какие побочные эффекты могут быть.       Другие книги имели похожее содержание, но дополнялись более подробной лечебной частью. Когда книги кончились, я перешла на рукописные дневники и с удивлением поняла, что в дневниках нет ни слова про травничество. В основном они повествовали о методах лечения в разных медицинских областях: как вправить сустав, наложить шину, удалить воспаленный аппендикс, провести операцию кесарева сечения и тому подобное. В дневнике встречались зарисовки строения тела человека и внутренних органов, несколько разделов разоблачали народных целителей и большинство способов лечения народной медицины. «Дать бы местному целителю такую вот книжечку, — подумала я. — Чтобы лучше по ней лечил, а не выдумывал все сваливать на нравственность и мораль».       Я закрыла дневник, отложила его в сторону и с сожалением вспомнила, что по вине некоторых моралистов такой компетентный специалист как Хельга должна зваться знахаркой, а не лекарем, а этот лекарь, к которому я попала, лекарем как звался, так и зовется, не забывая постоянно советовать перепуганным матерям убивать своих простуженных детей. Какой же тут творится бардак с медициной! Эх, знала бы мама, она бы их всех тут принудительно бы начала переучивать, чтобы людей не калечили.       При мысли о матери на губах появилась грустная улыбка. «Хорошо, что она не знает, в какой переплет я умудрилась попасть». — Мари, твоя очередь идти в баню.       В гостиную зашла Хельга с маленьким сыном, завернутым в полотенце, на руках. Я встрепенулась. За чтением увлекательных научных трудов я ничего не слышала и не замечала, а ведь в это время из дома кто-то уходил мыться, а кто-то возвращался! — Уже? — удивилась я. — Видишь, как время быстро летит. Я оставила тебе на кровати пару полотенец и сменную одежду. Мыло и отвары трав найдешь в бане.       В отличие от первого посещения бани, когда и я, и О проходили подготовку к ритуалу нашего союза, сейчас парной я не боялась. Мне очень хотелось согреться и смыть с себя все, что мне, пусть даже только мысленно, напоминало о моем пленение и заточение в Черном Замке. Хотелось вновь почувствовать себя свободной, той самой Сививан, о которой все сейчас, похоже, только и говорят, переродиться, пусть только и в метафорическом смысле.       Горячая вода лилась мне на голову, смывая всю грязь и сало, что остались после приключений в Немане и лесу и болезни. Намылилась мылом. Что-то в нем было такое, что отличало от похожего мыла в Азгеде: то ли запах хвои, то ли запах других трав, которые не были присущи даже южным районам северных земель. Наверное, так пахнет свобода.       Снова полилась горячая вода, а за ней и травяной отвар. Запах хвои смешивался с прочими травами. Спину и плечи слегка щипало, но это ничего. Наверное, даже лучше будет, если травы попадут в подживающие раны, может те быстрее затянутся. «Щиплет, потому что живая», — мысленно отмечала я, смывая с себя травы.       Живая. Какое счастье, что я живая!       Интересно, на кого я теперь похожа, в кого эти выродки меня превратили.       Металлический таз стоял в предбаннике. Я не поленилась и принесла его в парную, поставила так, чтобы хоть немного себя разглядеть.       Лицо цело, никаких шрамов на нем нет. Тело… Ну, набрать одиннадцать фунтов и все будет прекрасно. Плечи покрывают ожоги, но они не такие страшные, как мне казалось. Немного мази и это все зарубцуется, а рубцы можно будет потом попробовать забить рисунком. На руках вырваны ногти, но, кажется, матрикс ледяные так и не смогли повредить, новая пластина когда-нибудь, пусть и через полгода, вырастет. — Они не изуродовали меня. Не смогли!       Я подняла таз чуть выше, чтобы в нем, как в зеркале, отражалось только мое лицо, и улыбнулась. «Азгеда убила Мэл и многих других людей, пытала меня, приговорила к смерти и сейчас, наверное, празднует мою кончину. Как жаль, что придется их расстроить. Что я там им крикнула? Пусть меня судят их боги? Что ж боги судили, так судили, что я из передряги вышла и живой, и практически целой. Интересно будет глянуть на лицо Найи и этой девки как ее там… Онтари. Да, Онтари. Они, наверное, офигеют. Приговаривали к смерти небесную девчонку, а, получается, сотворили Сививан. Си-ви-ван. Красиво звучит. Избежавшая смерти. Сививан и Ванхеда — Избежавшая Смерти и Командующая Смертью. Отличное сочетание! Что ж я стану той, кто во мне родился благодаря любезному приему Азгеды. Я буду Сививан». — Нужно только добавить уверенности во взгляде и позе, — пробормотала я. — Вот так. Выше голову. Расправить плечи. Я — Сививан.       Девица передо мной в отражении была все еще ужасно худа, со следами ожогов на плечах и без ногтей, но это, разумеется, только вопрос времени. Затравленного взгляда в моих глазах уже нет и не будет. — Найа, Найа, — бормотала я, рассматривая свое отражение. — Ты убила и замучила стольких людей, но вот меня не смогла. Я выжила. Я слышала интересную фразу от одного из ваших мудрецов, пророков и прочей религиозной братии, что каждому человеку дается время жить и время умирать. Что ж я пока поживу. А вам всем придется пожалеть, что вы когда-то захватили меня в плен и мучили.

***

      Октавия вернулась в Луагу, когда я только-только пришла из бани. — С легким паром, — пожелала она мне, быстро скидывая с себя пропитавшиеся потом футболку и кофту. — Ты там мне воды хоть немного оставила? — Там ее столько, что ты можешь сначала хорошенько вымыться, а уже потом просто плескать на себя теплой воды, чтобы не замерзнуть. Хотя замерзнуть в натопленной парной в принципе та еще задачка. — Тогда я пошла пытаться ее воплотить в жизнь.       Октавия накинула на себя предложенный Хельгой длинный халат, схватила пару полотенец и поторопилась в баню. Я тоже заторопилась только не в баню, а в конюшню. К Марсу. Самому прекрасному коню на свете.       Выглянула из комнаты, сорвала с крючка плащ, запахнулась, накинула капюшон на голову, быстро прыгнула в сапоги и поспешила к входной двери. — А ну стой! Только же из бани пришла! Простудишься же! — послышался окрик Ингвара, но я уже выскочила за порог.       Дорогу до конюшни нашла быстро, совсем недавно меня туда водила Октавия и показывала новую уздечку Гелиоса и самого Гелиоса. Сейчас я сюда вошла без Октавии и кого-нибудь из девчонок. Хозяйские лошади встретили меня равнодушным ржанием, Гелиос Октавии чуть высунулся в окошко дверки, ожидая наверняка свою хозяйку, громкое радостное позабытое ржание моего коня заставило ускорить шаг и чуть ли не подлететь к пятому деннику. Именно туда Октавия завела и расседлала Марселуса. — Мальчик мой, мой хороший.       Я погладила своего коня через окошко дверки. — Я здесь. Здесь я.       Неосознанно опустила руку во внутренний карман плаща и не нашла там ничего, чем можно было бы угостить Марса. Ни сахара, ни кусочка яблока или морковки, ни сухарика. Жалко, сегодня, видимо, без лакомств. — Извини, нет ничего, правда, нет.       Марс заржал. В этом ржание я услышала всю его мировую боль и скорбь и сама вздохнула. — Понимаю, понимаю, но, правда, нет. А хочешь, я тебя обниму? Крепко обниму, как обнимала. Хочешь?       Марс снова заржал. — Значит, хочешь.       Я открыла дверцу в денник и вошла внутрь. Марс только увидел меня, как заржал еще громче и радостнее. — Да, мальчик, это я. Я здесь.       Я, нисколько не страшась своего коня, быстро приблизилась к нему и обхватила за шею, лицом зарываясь в жесткий волос гривы.       Мой Марс. Мой мальчик. Мой замечательный мальчик. — Мы снова рядом, мой дорогой, мой замечательный Марс, — прошептала я ему в гриву и разорвала объятия. — Красавец мой!       Когда я оторвалась от его шеи, погладила по проточине и хотела уже покинуть денник, Марс извернулся, будто понял, какими словами я его нахваливаю, и лизнул прямо в лицо. — Марс! Марсик! Ну все, хватит!       Я еле-еле отделалась от ласкающейся лошади и выскочила из денника. — Спокойной ночи, дорогой. — Погладила я его еще раз на прощание через окошко в дверце. — Завтра мы с тобой оба разомнем ножки.       Настроение Марс мне поднял основательно, а в груди поселилось то тепло, которое всегда возникало, когда я общалась со своим конем.       В доме Хельга уже собирала нехитрый ужин, а Октавия вот-вот должна была возвратиться из бани. — Ну как коняшка расположился? — тут же поинтересовалась Синтия, как только я зашла в дом и начала раздеваться.       От ее тихого голоска я чуть на месте не подпрыгнула, а она лишь рассмеялась. — Видела бы ты свое лицо, Мари. — А нечего меня пугать, — не осталась в долгу я. — А Марс прекрасно расположился в конюшне. Спасибо вам за это огромное. — Играться чай лез? — поинтересовалась Синтия с улыбкой. Я тут же рукой стала быстро поправлять волосы. — А ты откуда… — А что там знать? — Пожала она плечами. — Это нормальная реакция лошади на приход любимого хозяина. Можешь радоваться, твой скакун тебя обожает.       Я не сдержала радости. Приятно знать, что Марс меня любит.       В этот момент входная дверь распахнулась, и в дом зашла раскрасневшаяся Октавия. — С легким паром! — сказали мы с Синтией одновременно. — Как банька тебе? — спросила уже я одна. — Отлично, словно заново родилась, — откликнулась Октавия и быстро разулась.       Пока она аккуратно ставила обувь у стенки, из гостиной вышла Хельга. — Прекрасно, Октавия вернулась. Давай быстренько суши волосы и идем к столу. Ужин уже готов. Девочки, идемте.       Октавия не заставила себя долго ждать. Она достаточно быстро переоделась и скрутила волосы в узел, прежде чем присоединиться к нам.       Ужин был скромный, но вкусный и сытный. Хельга и Ингвар не стали акцентировать внимание на моей скромной персоне, что позволило избежать всяких неловких моментов. Находиться в центре внимания не особо комфортно.       Атмосфера за столом царила самая благотворная, семейное тепло и счастье этого дома ощущались практически физически, сидеть рядом с такими людьми доставляло одно лишь удовольствие.       Когда все вдоволь наелись, а младшие дети семьи стали убирать со стола, я поймала на себе взгляд Октавии, подруга кивнула в сторону Хельги и Ингвара, как бы намекая мне: нужно с ними поговорить нам обеим. Но как обратиться и не привлечь ненужное внимание Талии и Синтии я не знала. — Хельга, — вместо меня, состроив мне страшную рожицу, окликнула женщину Октавия. — Мы можем поговорить?       Хельга до этого момента наблюдала за слаженной работой своих детей, но, услышав вопрос Октавии, немедленно к нам обернулась. — Да, конечно, идемте.       Мы втроем вышли в коридор, чтобы тихо переговорить о том, что нас с Октавией немного волновало. В гостиной для разговора было достаточно шумно. — Что вы хотели спросить? — Завтра мы собираемся покинуть вас. И я так же лишилась своего оружия, поэтому мне нужно добыть где-нибудь новое. Не могли бы вы подсказать, где его можно приобрести? — У кузнеца на рынке в базарный день, — тут же ответила Хельга. — Но, если срочно, лучше ехать прямо в Полис, там и выбора больше и торговля идет чуть ли не ежедневно.       Название было знакомым, но где я его могла слышать не понятно, но где-то точно слышала. Возможно, Алекс про это говорил. Интересно, до него слухи о Сививан тоже дошли? — Полис? — переспросила Октавия. — В Столицу? Как туда добраться? «Город-столица. Точно! Именно Алекс мне про него говорил».       Хельга посмотрела на нас обеих серьезными глазами. — Значит, вы обе решили ехать? Не боишься, что в пути плохо станет? — Она с беспокойством взглянула на меня. — Не боюсь. Боюсь только не успеть выполнить, что должна, — твердо ответила я. «Ничего со мной не будет, Хельга. Отдышки нет, кашля тоже, слабости и подавно, вколю себе последний укол и забуду про какую-то там пневмонию», — добавила я мысленно. — Вижу и правда настроены решительно. Дорогу до Полиса я вам покажу, там ничего сложно нет, нужно только выехать на тракт и ехать прямо, никуда не сворачивая. Все наши дороги крупные в один только Полис и ведут. — Спасибо, — тихо поблагодарила я. — Не за что, девочка, не за что. Вам бы сегодня лечь раньше спать, а то завтра утром вставать до рассвету, если, конечно, не передумаете. — Не передумаем, — покачала головой Октавия, — и постараемся прислушаться к вашему совету.       Женщина кивнула, что-то прошептала себе под нос и посмотрела на нас, прежде чем оставить одних. «Наверное, помолилась Пятерым, чтобы сжалились над нашими дурными головами», — подумала я, но от намеченной цели не отказалась.       К совету Хельги мы действительно решили прислушаться, и уже в десять вечера, как самые послушные девочки, лежали в закрытой комнате в теплых постелях. Сон никак не шел. Шли одни только мысли и рассуждения, что будет завтра, когда мы тронемся в путь. — О, — позвала я подругу, — можешь рассказать, пусть даже и кратко, что творится в Аркадии, до какого уровня у вас дошла война с этой… моралисткой? — Коттон что ли? — спросила Октавия. — Наверное. Не помню ее фамилию. — Тогда точно Коттон. Ну, слушай, это достаточно занимательная история, может, заснем в процессе. Нам неплохо было бы хорошенько выспаться перед завтрашним утром.       И она пустилась в рассказ.