WOAS. Rare Fandoms.

Калеб. Норма беззвучно шепчет его имя в темноте каждый раз перед тем, как уснуть. Калеб. Порой, по утрам перед зеркалом, она ловит себя на том, что губы ее шевелятся и складываются в единственное, о чем она помнит всегда, и что хотела бы забыть навеки. Имя ее брата. — Кто такой Калеб, мама? — настойчиво спрашивает Норман, с беспокойством и преданностью заглядывает ей в глаза, цепляется за ее руку в тщетной попытке понять и помочь. Но никто не может помочь Норме Луизе Бейтс, никто не может ее спасти. Даже милый, чистый душою и сердцем Норман, ее светлый мальчик. Норма Луиза проклята — и ее сердце навсегда отравлено чувством, которое не имело права на существование. — Почему ты просто не поговоришь с ним? — Дилан злится, и на его виске пульсирует жилка. — Он ведь твой брат, он просто хочет знать, что с тобой все в порядке! Норма хрипло смеется в ответ — словно безумная, и так оно и есть. Она одержима столько, сколько себя помнит — и порой ей даже кажется, что она смирилась с этим. Но каждый раз при виде Дилана сердце ее болезненно сжимается — и она понимает, что смириться нельзя. Она не любит Дилана — нет, она его не стыдится, не сожалеет о его появлении на свет, но и любить его не может тоже. Дилан слишком похож на своего отца, и Дилан всегда будет напоминать ей о том, кто она такая на самом деле. Дилан всегда будет напоминать ей о том, что ее место во тьме — вместе с теми неправильными и извращенными мечтами о счастье, которые живут в ее накрепко запертой ото всех душе. — Скажи ему, что я вызову полицию, если он посмеет приблизиться к моему дому даже на сто метров, — отрешенно говорит Норма Дилану. — Я не шучу, Дилан. Мой брат мертв для меня. У меня есть чертов револьвер, скажи ему об этом. Он может стать мертвым и для всего мира тоже. — Ты сумасшедшая, Норма, — в сердцах бросает Дилан прежде, чем уйти. — Не смей так говорить о маме! — кричит вслед старшему брату Норман. Бедный, славный Норман. Светлый мальчик с печатью тьмы — Норма Луиза знает, что это ее вина. Ее наказание за то, что она сделала. Ей все кажется, что если как следует притвориться, что она отреклась, то все прекратится. Мир примет ее, она сможет быть счастлива так же, как и другие. Норман больше не будет терять над собой контроль, Дилан сможет наконец стать ей родным. Но это не срабатывает. Она хорошо притворяется, уже много лет, но кто-то там, наверху, знает правду. *** Она мчится через весь Уайт Пайн Бэй под покровом ночи, нервно сжимает руль холодными пальцами, кусает дрожащие губы. Только сегодня, говорит она себе. Только на этот раз, обещает она себе. Никогда больше, клянется она кому-то там, наверху. Калеб — беззвучно шепчут ее шевелящиеся губы. Когда ее машина, взвизгивая резиной от резкого торможения, останавливается у его номера в мотеле, он выходит на улицу едва ли не через пару мгновений, словно ждал ее все это время, словно знал, что она приедет. Норма жадно пожирает его глазами несколько бесконечно долгих мгновений — чтобы запомнить, чтобы никогда не забыть, ведь это только сегодня, только сейчас. — Норма Луиза, — едва слышно выдыхает Калеб Калхун, делает несколько шагов к ней и замирает в нерешительности. Норма знает, что он сейчас чувствует. В ее собственной груди тоже расправляет крылья демон их запретной любви — широкие, размашистые, удивительно нежные и вместе с тем уродливые крылья, которые вот-вот разорвут ее тело надвое. Восторг смешивается воедино с отвращением. Норма не может дышать. И она замерзла, она так замерзла, она промерзла насквозь за все эти годы, что они не виделись. Калеб всегда был таким горячим — его теплые ладони бережно согревали ее вечно мерзнущие пальцы долгими вечерами, когда весь мир для них не имел никакого значения, и Норма прижимается сейчас своим прохладным лбом к его разгоряченному лбу с таким облегчением, с таким чувством удовлетворения, что весь мир вокруг вновь меркнет. — Калеб. Она произносит это имя вслух впервые за долгие годы, и в этом имени звучит вся горечь и вся любовь, которую она хранила для него в своем сердце так долго. Только сегодня, говорит она себе. Только на этот раз, обещает она себе. Никогда больше, клянется она кому-то там, наверху. Губы Калеба на вкус все такие же — их грех с годами стал лишь слаще.