Выпачканные в грехе

Туда, где ты и где холодом веет.

Та граница, разделяющая «достаточно, чтобы назначить пару дополнительных часов в первой группе» и «еще недостаточно, но теперь я слежу за тобой…» мало кому была видна. Чуть больше было тех, кто врал, что действительно эту границу видит. Такие находились и среди некоторых учителей, которые взяли в привычку выносить наказания, ссылаясь на первую группу, в действительности же, действуя исключительно в личных целях и придираясь к тем, кого из класса не очень то любили. Первую группу создали, а вернее добавили к остальным, одной из последних. В ее список входили те ученики, которые систематически опаздывали на уроки, регулярно прогуливали их, грубили и, конечно же, делали глупые глаза, когда их спрашивали о домашнем задании. По сути, ничего криминального, но даже такие безобидные косяки школа решила всячески пресекать. Со временем это переросло в то, что учителя начали цепляться по мелочам, высосанным из пальца и грозить дополнительными часами, заставляя учеников поднапрячься. Злоупотребление такими наказаниями висело в воздухе только с ракурса учеников. Учителям хоть и было не до конца ясно за что они могли наказать, а за что все-таки нет, подобная система им явно нравилась. Однако, пользуясь всеобщим замешательством на этот счет, самые наглые ученики обычно предпринимали попытки, чтобы оспорить справедливость своего наказания и, чаще всего, у них получалось. Юнги не видел до этого ни одного из ребят первой группы. Он, естественно, слышал о такой, но ему всегда казалось, что тех и «хулиганами» назвать нельзя, что говорить о каком-либо наказании? Учитель сказал ему однажды, между делом, проговаривая слова на выдохе: «С этого все и начинается, Юнги-я. Ученик не приносит домашнее задание сделанным, затем грубит, а после и вовсе не появляется больше в школе. Через неделю ты узнаешь, что он избил своего одноклассника». Мин сымитировал понимание, кивнув, но тогда ему показалось, что все это отдает легким шлейфом паранойи. И неизбежного в работе с детьми маразма. Прямо сейчас за стеной стоит трое подростков, которые не угодили своим учителям, да и только. Хосок открывает дверь все шире, шея Юнги, смотрящего в сторону, начала затекать, а топот шагов все не раздавался. — Ну же, хватит тянуть, вы все равно отсидите положенное вам время. В кабинет заходит невысокий светловолосый мальчик с пухлым рюкзаком за плечом. Он сдувает волосы со лба и произносит тихо, как-то ворчливо: — Отсидите? Мы не уголовники какие-нибудь. Юнги хмыкает и переводит взгляд с распахнутой двери на свои замшевые туфли. Он начинает осознавать то количество детей, общество которых ему предлагают попробовать на вкус. — Конечно, — отвечает Хосок, жестом приглашая войти остальных. И заходят еще две девочки. Проходят вглубь класса и садятся на незанятые места, которых в классе осталось предостаточно. Мин все еще рассматривает свою тонкую шнуровку, когда до него доносится звук закрывающейся двери. Он прикрывает глаза и проговаривает: — Будет ли наше маленькое дополнение говорить сегодня, — он вскидывает голову. — Или послушаете остальных? Стоило Юнги поднять свои глаза, как взгляд притянула рыжеволосая девочка, которая уже тянула руку вверх. Впрочем, несмотря на такой жест, она не стала ждать, пока парень даст ей слово, встала и громко: — Нам сказали, что Вы выслушаете. Мин даже не старался скрыть, что рассматривает ее сейчас с головы до пят. Помимо неестественно морковных волос, на него в ответ смотрели глаза, натуральный цвет которых был скрыт под светло-фиолетовыми линзами. Короткая юбка, красная повязка на шее и… в целом, перечислять все это очень сложно без скептичности в голосе. — Значит, тебе есть, что мне рассказать? Она, стушевавшаяся под внимательным взглядом, расправила, наконец, плечи и открыла рот, но Юнги перебивает ее: — И можешь сесть на место, я не заставляю учеников стоять. Перебивает намеренно. Потому что чувствует, что сейчас этот широко распахнутый рот доставит немалых хлопот. Черт возьми, после долгого отсутствия практики, Юнги снова предложили примерить роль наставника с любящей, но твердой рукой. Неторопливо, но уступчиво он переваривал то, что его закинули к смирным ребятам. Которые не то, чтобы сильно стыдятся своих поступков… Но еще не умеют их правильно преподнести для другого без очевидной вины или нелепого хвастовства, поэтому осторожны в словах. Теперь же в кабинете становится душно. Среди подростков второй группы, которые еще не определились с тем, как вести себя после нарушения (что было Юнги на руку), находятся юные защитники справедливости, чье наказание, по их исключительному мнению, заслуживает оспорения. В их глазах отвага. В словах легкое слабоумие. Мин следит за тем, как девчонка аккуратно опускается на стул, боясь задрать свою эпатажную юбку. Она придвигается ближе к парте, начиная слегка всматриваться в лицо серьезного старшеклассника напротив. Тот пользуется этим и заглядывает в пытливые глаза, высматривая за дешевыми сиреневыми линзами лишь суету. Она ведь захлебнуться готова правотой своих все еще невысказанных слов. Юнги становится интересно, они осознают, что уже здесь? Добровольно сидят на этих стульях для провинившихся, и запись о дополнительных часах из личного дела не исчезнет даже если все в этом кабинете сейчас решат, что это, конечно же, все так несправедливо. Но Мин не вожатый в школьном лагере. Он не может решать, кто достоин слова, а кто нет. В этом месте его основной обязанностью считается: разговорить и выслушать каждого из списка. Кажется, что веет индивидуальным подходом и разными уловками, но мало кого приходится принуждать, на самом деле. Некоторым ведь больше нечего делать, как только говорить. Есть такое призвание. Юнги тихо выдохнул, последний раз скользнул взглядом по лицам подростков и, делая новый быстрый вдох: — Представишься нам? *** Хосок с нажимом потер шею, когда проходил в своих потасканных туфлях мимо новых школьных шкафчиков. Его мало интересовал запах еще нетронутой яркой краски на дверцах или то, сколько же успело скопиться ненужного мусора внутри. Он покончил со спешкой на сегодня, поэтому позволил себе бессмысленно, но глубоко задуматься: каково это, учиться в школе, где шкафчики не меняют на новые каждый гребаный раз после того, как кто-то на стенках мазнет маркером неприличное или не сможет содрать остатки клея после объявлений. Что бы изменилось у каждого ученика по отдельности, если бы в этой школе стояли разукрашенные, не первой свежести шкафчики, передаваемые из года в год. Сколько бы запрещенного они попытались сохранить в секрете, сколько смущенных улыбок, сколько слез от обиды, сколько заразительного смеха бы услышали, а сколько гнусных сплетен и плохо скрываемых тайн. Парень почти дошел до конца коридора. Ему ведь прилетит за то разбитое окно. Единственное, чего он до сих пор не понял, это почему их было трое. Где тот, из-за кого Хосок вызвался вникнуть в суть происходящего у первой группы. *** Привычно собранному Чон Чонгуку начинает казаться, что он стал непозволительно рассеянным, раз поднялся на этаж выше, чем нужно или завернул не в то крыло здания. В его руках сложенная бумажка с предположительно неправильным номером кабинета. 230. Чон признает, что пришел с опозданием на сбор провинившихся малолеток, цель которого вдолбить им в голову, что опаздывать это весьма плохо. Также он осознает, что из его часа наказания продолжают вытекать минуты, а дверь кабинета ни со второго раза, ни с пятого поддаваться не стала. Это могло бы означать, что не следует и дальше предпринимать попыток, ведь навряд ли там в данный момент сидит хоть кто-то и, слыша звук поворачивающейся время от времени ручки, не открывает эту чертову дверь из какого-то принципа. Рюкзак начал оттягивать ноющее плечо вниз. Чонгук поднял руку на уровень груди, двинул рукав пиджака и посмотрел на цифру, к которой вскоре приблизится стрелка наручных часов. Он отошел от двери на метр, расправил плечи, поправляя лямки рюкзака и вопреки собственным мыслям о подступающем раздражении, стал просто пялиться на табличку с трехзначным числом. От времени его наказания все еще осталось двадцать минут и становится действительно все равно, сидит он в этом кабинете среди других или стоит один в коридоре. Если именно это стало его сегодняшним наказанием за увязание в трясине из жалости к себе, то пусть. Сбоку послышались шаги, но парню было так бессмысленно реагировать на шаркающий звук. Даже если он посмотрит в сторону обладателя гулких шагов, не выйдет пялиться на него вечно и рано или поздно придется отвернуться. А если он отвернется для того, чтобы снова вглядываться в три цифры, к нему появятся вопросы, на который парень отвечать не станет. Хотелось бы избежать сегодня подобной грубости. Обувь постороннего человека все еще слегка разбавляла тишину, а громкость шагов так и не дошла до кульминации, после которой звук обычно становится приглушеннее, если бы уходили все дальше. Планомерное после уроков затишье в коридорах снова начинает вступать в свои права. Пара мужских туфель остановилась аккурат в десяти шагах от Чонгука. Отбившегося от выводка других провинившихся утят и потерявшегося Чон Чонгука.