Nations

Чжэхён следит пальцами линию позвоночника, ощущая, как мерно вздымается широкая грудь на вдохе, и опадает на выдохе. У него на кончиках пальцев остаётся проступивший пот, и он растирает его между пальцев, а затем прижимается губами у самой шеи, к седьмому выступающему позвонку. Тэиль вздрагивает, и Чжэхён готов руку на отсечение дать, что ранимое, трепетное сердце Тэиля тоже дрожит так, как и его собственное, что лёгкие коллапсируют, вытесняя драгоценный воздух, а каждая мышца в теле напрягается, чтобы расслабиться потом сладкой волной горько-сладкого возбуждения, окатывая удушливым желанием вновь стать ближе. Тэиль прячет глаза в руке Чжэхёна, не поворачиваясь к нему лицом, но вжимаясь спиной в чужую грудную клетку, совмещая спроектированный самими небесами пазл, раскрывая рот и выдыхая гулкие, мягкие, рикошетящие от самого сердца Чжэхёна стоны. Чжэхён держит Тэиля поперек подрагивающего живота и раскачивается, прижимаясь к напряжённым бёдрам, словно стараясь обнять, охватить, завернуть Тэиля, разложить два естества по кусочкам и собрать в одно. Чжэхён хочет быть Тэилем. Чжэхён хочет быть для Тэиля. Застиранные простыни на старой кровати промокают насквозь, потому что Чжэхёну мало Тэиля, а Тэилю мало жизни. Они до самого рассвета, не включая грубых жёлтых ламп, изучают друг друга на ощупь словно впервые. Для Чжэхёна каждый раз с Тэилем — новый, потому что он никогда не уверен, каким человеком Тэиль вернется в мир живых из красочных лабиринтов своей головы на приземлённо пошлые несколько часов чувственного секса на скрипучей кровати в дешевом мотеле города ангелов. Он гонится за своей звездой, держит её крепко, подставляя плечо, чтобы помочь взлететь обратно, когда их короткие встречи заканчиваются. Тэиль не приспособлен к жизни: он непрогибаем, принципиален, талантлив и бос. Он поэт этой жизни, и Чжэхён покорно выполняет роль щита, прорубая Тэилю дорогу по тернистым зарослям бесчувственного к тихому гению мира. Чжэхён прост и незамысловат, он берет на себя рыцарские обязательства, совсем не прикладывая к этому усилий. Он просто способен говорить Тэилю много очень глубоких и важных слов, способен ждать и не просить, способен терпеть и оберегать. Чжэхён просто способен по-настоящему любить. У Чжэхёна есть тысяча причин уйти. Он может собрать свои вещи, выйти в удушливую ночь, прикрыв за собой хлипкую дверь, оставить хозяину мотеля денег за два дня и вдоль трассы подняться на вершину холма, в Голивуд, где ищут таких как он: красивых, но пустых, беспринципных и готовых зарабатывать деньги. Готовых воплощать американскую мечту. Но Тэиль делает Чжэхёна лучше, и тот остаётся, прячет Тэиля от его же демонов и суперидей в своих руках, разворачивает дорогу в небо, выстланную мириадами созвездий, разделяет одну чашу боли и счастья на двоих. Чжэхён узнаёт Тэиля, изучает его и принимает любым, потому что свет от Тэиля освещает его пустое существование. Свет Тэиля делает Чжэхёна другим. У Тэиля хрупкие плечи и стальной взгляд. Он осоловелыми глазами смотрит через грязное окно на медленно сереющее небо, складывает руки под голову и проваливается назад, в себя, куда-то далеко, где нет места никому и ничему, кроме придуманных правил совершенно другого мира. И Чжэхён не боится быть посредственным в этих бескрайних глазах — Чжэхён боится стать чужим. Поэтому с рассветными сумерками он задёргивает плотные шторы, спасающие от густого золота калифорнийского дня, и накрывает утомлённого Тэиля простынью, обнимая его во сне и защищая от любой внешней угрозы. Чжэхён взваливает свой тяжёлый щит себе на плечи и охраняет Луну от длительных затмений.