Nations

Донён молчит весь полёт. Все шесть с половиной часов он сидит, уткнувшись в проём иллюминатора, и крутит в свободной руке зажигалку. К сигаретам он не прикасается. Тэён не может завести разговор. У него в голове слишком много мыслей и слишком мало слов. Он прокручивает события последней недели, листает новый паспорт, постоянно поправляет отвороты куртки и тоже не решается закурить. Следы от наручников на запястьях почти прошли, Донён пообещал, что Британия не экстрадирует Тэёна как преступника, а в одном из крупнейших банков Британии на его новое имя заведён аккаунт с небольшой стартовой суммой. Тэён пытается привыкнуть отзываться на имя Стивен. Тэён смотрит на поджатые губы, на хорошо знакомый профиль, на пёстрые бутоны так хорошо знакомых ему цветов на длинной шее, и думает, что ему несправедливо сильно повезло одной летней ночью на Манхэттене. Он тянется к шее, чтобы крепко сжать крест по привычке в ладони и поблагодарить Бога, но цепь с крестом осталась в канаве где-то в переулке в Гарлеме, где его брали федералы, уложив лицом в мокрый после тёплого июньского ливня асфальт. А Бог, по мнению Тэёна, и без того дал ему слишком много, чтобы прислушиваться и дальше к бестактным молитвам. Самолёт садится в Хитроу в шесть тридцать две по Гринвичу. Донён не встаёт со своего места минут пять, смотрит на раскрашенную тёплым вечерним солнцем посадочную полосу и прилегающий к ней перелесок, дышит размеренно, пальцами сжимает крепкую сталь дорогого zippo. Только когда капитан сообщает, что время взлёта согласовано с диспетчерами, он поднимается и идёт к трапу. Словно он останется в дождливом Лондоне, а не Тэён. Словно он останется шагать по каменной мостовой с чужим именем и новой жизнью. Тэён полагает, что это мечта Донёна. Поднимается, следует за ним, покрепче сжимая ручку простой тряпичной сумки, в которую уместилась вся его жизнь. Ему жаль лишь что Донёна в эту сумку отправить невозможно. — Позвонишь? Когда Донён подаёт голос, чуть прочистив горло, Тэён слышит, что он подрагивает. Отмечает, как напряжена спина и плечи Донёна, как крепко сжаты его зубы и как побелели пальцы, словно пытающиеся прорвать сталь, скрывающую бензин. Тэён качает головой, стоя на самом краю трапа личного самолёта компании отца Донёна, и грустно улыбается. — Не позвоню. Прости. Донён кивает. Не смотрит на Тэёна, обнимает себя руками, закрывается. Старается быть сильным, несгибаемым, непобедимым в глазах того, кого любит настолько сильно, что готов отпустить. Тэён ни на секунду больше не сомневается, что его тонкий и шумный журавль готов обрубить оба свои крыла, чтобы быть преданной синицей в глупых слабых руках. — Что ж. Прощай? У Донёна получается улыбнуться. Получается посмотреть в глаза. Получается опустить руки и глубоко вздохнуть. Когда Тэён целует его, шагнув вперёд, по белым щекам уже катятся крупные слёзы. Сумка Тэёна глухо стучит по металу трапа, когда он освобождает руки, чтобы смахнуть с алеющих щёк горькие следы его собственной несостоятельности. Донён целуется словно в последний раз. Тэён осмеливается полагать, что этот раз действительно последний. — Однажды я долечу до тебя, мой журавль. Ты подождёшь? Донён глупо улыбается, прижимается, словно они снова в тесной комнатке в Гарлеме, их окна завешаны пушистыми одеялами, перед кроватью стоит полная окурков пепельница, а на завтрак стакан виски. Донён обещает Тэёну подождать и оставляет в заднем кармане чужих джинсов свою зажигалку. — Вернёшь при следующей встрече. Тэён уже из окна аэропорта смотрит, как берёт разгон шустрый самолёт, держа курс на Милан, как солнце подхватывает снежно-белые крылья стальной птицы и уносит журавля в его привычный, настоящий, искрящийся поднебесный мир. Тэён обещает себе однажды дотянуться до звезды и снова повторяет своё имя, чтобы ни в коем случае не забыть, что теперь он Стивен Ким из съёмной квартирки в пригороде Лондона с просроченной страховкой и небольшим банковским счётом. А барыга из аптауна без прошлого и будущего остался на решётках карцера штаб-квартиры ФБР в Нью-Йорке, в тёмных проулках верхнего Манхэттена, в пустых складах с тайными нычками и в серых простынях квартиры в Гарлеме. И Тэён никогда не вернётся домой.