Нарисую тебя мечтами

На повторном обследовании, учитывая все более ранние симптомы Мерлина и рассказ Хунит о видениях сына, ему поставили диагноз — шизофрения. Врачи порекомендовали лечение в единственной в их графстве психиатрической клинике «Айне Стиана», плюсом которой было лишь то, что она находилась в пригороде Килкенни, где жил Мерлин. Хунит была в шоке. Её Мерлина — в психушку? Да ещё не с самой лучшей репутацией? Но как только она заикнулась о том, что не собирается отдавать сына в психлечебницу, все трое врачей комиссии гневно накинулись на неё: — Да как Вы можете! — Ваш сын тяжело болен! Вам что, наплевать на его здоровье?! — Если болезнь не лечить, состояние вашего сына будет с каждым днём всё хуже! И лечение — намного дольше и тяжелее! — Это сейчас он относительно адекватный! А завтра он слетит с катушек и натворит бед! — А Вы вообще в курсе, что шизофреники совершают преступления в восемь раз чаще, чем здоровые люди? — Сейчас у него только видения, а завтра — голоса, которые скажут ему убить Вас, его друга, невесту или вообще взорвать какое-нибудь здание! — Ваш сын — прямая угроза обществу! Этому городу! Своим близким! И Вам, между прочим, тоже! — Если Вы будете противиться нашему решению, мы напишем заключение о принудительном лечении, причём в психиатрическом учреждении строгого режима. А Вы знаете, кого там держат: сумасшедших убийц, насильников, педофилов, террористов. Вы хотите, чтобы ваш сын оказался в их компании?! На возражение Хунит, что у них нет денег на лечение в этой довольно дорогой психиатрической клинике, врачи развели руками и сказали, что надо найти, иначе — психбольница строгого режима, она бесплатная… И Хунит стало плохо. Диагноз, поставленный сыну, место будущего лечения, нехватка денег на лечение и угрозы настолько потрясли женщину, что у неё случился инфаркт, и её отвезли в реанимацию прямо из зала заседания комиссии. Мерлин, когда озвучили диагноз и решение комиссии, наотрез отказался ехать в клинику и послал врачей. Те же, в свою очередь, ссылаясь на «отказ от лечения, агрессивность и неадекватность больного с возможной угрозой в отношении частных и юридических лиц» вызвали наряд полиции и санитаров, которые быстро скрутили, упаковали и доставили строптивого пациента в психиатрическую клинику. Там его уже ждали бригада врачей и отдельная палата с решёткой… «Айне Стиана» была довольно дорогой по меркам Ирландии клиникой, денег на лечение в ней катастрофически не хватало. Хунит, едва её перевели из реанимации в интенсивную терапию, поручила Уиллу продать последние работы Мерлина перекупщику Нэйсу Моллигану, бывшему владельцу галереи, где когда-то выставлялся Мерлин. Тот хоть и давал далеко не самую достойную цену, зато деньги выплачивал все и сразу. В клинике за лечение Мерлина взялись с энтузиазмом. Его лечащий врач Киф Риман назначил сразу столько лекарств, что уже на третий день Мерлин почувствовал себя глубоко больным человеком. Антипсихотики, нейролептики последнего поколения и поддерживающие препараты кололи в ягодицу, в вену, ставили в системах, давали в таблетках… Через неделю такого лечения, когда Мерлину стало по-настоящему плохо, он взбунтовался, отказался от лечения и попытался сбежать. Но санитары быстро поймали и спеленали его, и лечение продолжилось дальше, только уже в более интенсивной форме. Хунит сообщили, что у её сына был приступ острого психоза и лечение перешло в новую стадию. Мерлину поставили новый диагноз — резистентная шизофрения, то есть не поддающаяся лекарствам. Но препараты не отменили, а только сменили состав и опять увеличили их дозировку. Находясь в клинике, Мерлин начал бояться за себя по-настоящему. Не из-за того, что он почти не мог есть: организм, напичканный лекарствами практически не принимал пищу, исторгая её назад, и Мерлин всё чаще стал падать в голодные обмороки, из-за чего ему начали вводить глюкозу внутривенно. И не из-за того, что у него, молодого парня, всё чаще стала болеть печень и ныть почки, не справлявшиеся с нейтрализацией и выведением огромного количества лечебной химии, хотя он и подозревал, что дело просто может кончиться их отказом. Всё дело было в том, что Мерлин чувствовал, что начинает сходить с ума по-настоящему, начинает терять себя. Периоды ясности сознания и контроля над своими чувствами и действиями сократились до пары часов в сутки, всё остальное время он напоминал дикую смесь самых различных, порой противоречивых эмоций и непонятных поступков. Состояние варёного овоща, когда он почти ничего не соображал и вяло реагировал на происходящее вокруг, вдруг резко сменялось взрывом неконтролируемых эмоций, и Мерлин, подхваченный этими эмоциями, совершал то, о чём потом было стыдно вспомнить. Хорошо, что помнил он далеко не всё — память временами тоже отказывала. Апатия могла смениться огромной, всепоглощающей яростью, и он начинал орать, драться, расшвыривать всё вокруг, кидаться на людей, на стены, из-за чего его поместили в другую палату, с мягкими полом, стенами и потолком, и перестали выпускать из неё. Или наваливалась жуткая, тяжелейшая депрессия, когда хотелось умереть, просто перестать быть, раствориться в окружающем мире, и он застывал в своей мягкой комнате в позе эмбриона и переставал реагировать на что-либо. А иногда его охватывало безудержное веселье, огромная радость, и он восторженно прыгал, смеялся, танцевал, пел, пытался обнять врачей, медсестёр и санитаров, заходивших к нему. Мерлин терял себя, не мог собой управлять, он непонятно что и непонятно почему чувствовал. Он осознавал, что всё это — реакция его организма на препараты, которые ему давали, и отчётливо понимал, что всё идёт не так. Ведь не этого результата хотели добиться врачи, они же не идиоты? Вроде бы его собирались вылечить, а не свести с ума? Он уже не рвался побыстрее выйти из клиники. Мерлин не разбирался в медицине, но в периоды просветления он ясно понимал — его психика основательно расшатана препаратами, и сейчас он действительно представляет угрозу для себя и окружающих. Он горько усмехнулся: ведь именно это хотели предотвратить врачи? И Мерлин сильно сомневался, что может восстановиться без лекарств и лечения, вот в чём была ирония… Не менее тяжёлым было то, что его лишили самого важного, чем он жил. Он не рисовал уже месяц… И так же невыносимо, что с тех пор, как он оказался в клинике, посетителей у него не было. Мать лежала в больнице, а Уилла, скорее всего, не пускали. Не мог же по своей воле столько времени не появляться у Мерлина? * * * Мерлин сидел в углу комнаты, привалившись к стене, ему было нехорошо. Голова кружилась так, что он боялся даже привстать с пола. Головокружения уже давно стали привычными для него, но сегодня всё было как-то особенно сильно. Иногда перед ним начинали появляться жёлтые пятна, и он закрывал глаза. Он уже почти смирился. Скоро будет очередная инъекция… Уилл появился внезапно. Открылась дверь, и он ввалился в комнату, зло сверкая глазами на санитара, пропустившего его. — Привет, чувак! С боем к тебе прорывался! Весь месяц не пускали, гады! Решил сегодня пригрозить полицией и прокуратурой… — Всего месяц? А мне казалось, больше. Я тут совсем потерял счёт дням. — Мерлин смотрел на него, счастливо улыбаясь. Наконец-то родное лицо! Уилл быстро подошёл, сгрёб его в охапку и крепко обнял. Его друг никогда не был сентиментальным, но сейчас Мерлин заметил в его глазах слёзы, которые тот, скорее всего, не собирался показывать — мужики не плачут… Уилл похлопал его по спине, вытер глаза и отодвинулся. Неудобно присев рядом прямо на пол, — мебели в комнате не было — с видимой болью в глазах стал рассматривать изменения, произошедшие с другом. Мерлин отвернулся. Он знал, что выглядит кошмарно. За проведённый в клинике месяц он стал похож на тень себя прежнего. Сильно исхудавший, небритый, с ввалившимися глазами и тёмными кругами под ними, с всклокоченными и торчащими во все стороны волосами — вылитый бомж... — Мерлин, чувак, ты жутко выглядишь! — мрачно констатировал Уилл. — Лечение в этой психушке явно не пошло тебе на пользу. Ты похож на узника концлагеря в годы второй мировой войны. — И тебе привет. Почему только похож? Я и есть узник концлагеря, — хмуро улыбнулся Мерлин. — Скажи спасибо Фрейе и передавай ей мой пламенный привет! Ведь чувствовал же, что не стоит в это ввязываться, но было жалко мать — она так переживала за меня… Как она? — С ней всё в порядке, Мерлин, ей уже намного лучше. Скоро Хунит выпишут, и она обязательно заберёт тебя отсюда, вот увидишь! — Ага, конечно. Так меня и отпустили. Сейчас меня отсюда невозможно забрать даже с полицией и прокуратурой. — Это ещё почему? — Ну… Как бы тебе сказать. Вот смотри, человек может быть либо нормальным, либо психом. Психа забирают, лечат, — и он становится нормальным. Нормального забирают, лечат, и он становится психом. Когда меня забирали, я был нормальным… — невесело усмехнулся Мерлин. — Я правильно понимаю, ты сейчас намекаешь на то, что из тебя сделали психа? - Уилл был серьёзен и не на шутку встревожен. — Да нет. Не намекаю, а прямо говорю: я и есть псих. А психов не выпускают, их держат в дурдомах. Вот в таких вот мягких камерах, — он обвёл рукой комнату. — Психов не выпускают, Уилл, — повторил он и отвернулся. Повисло тяжёлое молчание. Мерлин чувствовал себя всё хуже. Головокружение, начавшееся после обеда, усиливалось, и он уже с трудом держал вертикальное положение. Если бы не Уилл, он бы лёг, но он не хотел ещё больше пугать друга своим видом. Тело начало слабо вибрировать, как будто кто-то дёргал в груди тонкую невидимую струну и неслышимый звук от неё расходился по всему телу. — Мерлин, что с тобой? Ты весь белый! — спросил Уилл обеспокоенно. — Тебе плохо? Может, позвать врача? — Прости, ты что-то сказал? — Мерлин с трудом сконцентрировался на словах друга, ему с каждой секундой становилось хуже. Вибрация в груди постепенно нарастала, переходя в ощутимую дрожь по всему телу. — Что-то мне… Совсем нехорошо… — Дрожь переросла в странное тянущее ощущение, и Мерлину показалось, что его начало засасывать в самого себя через сердце, как в чёрную дыру. Его накрыл животный ужас, и впервые за этот месяц он решился на то, что ещё не делал, как бы плохо ему ни было — позвать врача. — Уилл, по… Он не успел. Чёрная дыра стремительно надвинулась и окончательно поглотила Мерлина. Сознание померкло, и он уже не увидел, как его тело рухнуло на пол и забилось в конвульсиях. Не увидел смертельный ужас на лице друга, и как тот вскочил, подбежал к двери, яростно распахнув её, стал звать на помощь. * * * Эртон Вуд, директор и владелец психиатрической клиники «Айне Стана», сидел в своём кресле и молча смотрел, как Киф Риман нервно вышагивает по его кабинету. Киф был лучшим и крайне нужным специалистом клиники на данный момент, и Вуд вынужден был мириться с его бесцеремонным и таким раздражающим поведением. Проблема заключалась в том, что Риман, пожалуй, впервые в своей практике отказался от пациента, но передать его было некому. — Ну послушай, — он в очередной раз пытался уговорить Римана взять назад самого сложного больного. — Ты же понимаешь, что поручать Эмриса другим не имеет смысла. Если уж с его лечением не справился ты, другим это вообще не дано. Они просто залечат его насмерть и сядут в тюрьму, да и я с ними заодно. — Ага, а так в тюрьму сяду я! — возмущённо воскликнул врач. — Да меня уже можно посадить за такое лечение пациента. Ты его давно видел? Этого Эмриса? Он уже похож на скелет, только пока ещё, по какому-то недоразумению, живой. И крайне психически нестабильный. А поступил он сюда каким, помнишь? Внешне — вполне здоровый молодой человек, у которого лишь небольшие проблемы. Заметь, небольшие! Если бы не твоя настоятельная просьба забирать в клинику всех подходящих по диагнозу больных, я бы никогда его не госпитализировал! Назначил бы препараты и оставил на домашнее лечение. — Вот именно, и тогда бы ты точно уже был на нарах! — раздражённо заметил Вуд. — Ты же сам мне сейчас полчаса распинался, что лекарства действуют на Эмриса совершенно непредсказуемо! А что бы было, если бы он под их действием сорвался дома, покалечился или покалечил бы кого-нибудь сам? Да мы бы из зала суда не вылезли! Так что порадуйся, что мы забрали его к себе! — Но что же с ним делать? — в очередной раз задал сакраментальный вопрос Риман. — Я не знаю. И я боюсь. Правда, боюсь. Очень. Если всё и дальше будет так продолжаться, то у Эмриса откажут почки. Столько препаратов! И не один не действует как надо! — Вуд поморщился, так как Риман шёл в своих причитаниях уже по третьему кругу. — Что за метаболизм у этого парня, не понимаю? Он опровергает все законы биохимии. Нейролептики действуют на него то как транквилизаторы, то как антидепрессанты, а если даёшь антидепрессанты, он впадает в бешенство, транквилизаторы делают его гиперактивным… Не понимаю! Что с ним не так? Ведь первоначальные анализы были обычными, как у других пациентов. А потом его организм как будто сошёл с ума… А самое обидное знаешь что? — повернулся он к Вуду, который в ответ вопросительно вздёрнул бровь. — То, от чего мы старались его избавить — видения — не только не прошли, но их число даже увеличилось! Причём на порядок! Мы нашпиговали его килограммами препаратов, расшатали нервную систему, почти посадили печень и почки и при этом только усугубили болезнь, с которой он к нам поступил! Нет, с меня хватит. Я больше не могу калечить этого парня, а ничего другого у меня не получается. Я уже поневоле стал садистом, но ещё и убийцей становиться не хочу. С меня хватит. Риман тяжело выдохнул, отвернулся и вышел за дверь. Вуд ещё долгое время бездумно смотрел на то место, где только что расписывал своё врачебное бессилие Риман, и думал, что вот так, наверное, и начинается рушиться всё то, что он создавал годами — репутация, излечение больных, сама клиника. «Айне Стиана» была его детищем, он вложил в неё все свои средства и всю душу. Да, возможно, в клинике не всё было гладко, частенько бывали проблемы, да и где их нет, но он любил своё дело и старался делать всё как можно лучше. И сейчас, сидя в своём любимом кресле в собственном кабинете, он судорожно искал, как же решить эту очередную, но такую нестандартную проблему и кто же может эту проблему осилить. Внезапно на него снизошло озарение. Он нажал кнопку вызова секретаря на интеркоме: — Сара, срочно найдите мне телефон и адрес Гаюса. Как же он раньше о нём не подумал! Этому человеку по плечу всё, даже невозможное. Вуд знал, что уговорить Гаюса будет трудно, очень трудно, но он с этим справится, просто обязан справиться. Ради клиники. Ради пациента. Ради себя. Внезапно дверь со свистом распахнулась, и в комнату заскочила молоденькая испуганная медсестра. — Мистер Вуд, там пациенту из тридцать шестой, Эмрису, плохо! Очень плохо! С ним сейчас доктор Риман, он велел срочно позвать Вас. «Лишь бы не стало слишком поздно…» — подумал Вуд, вскакивая из кресла и выбегая вслед за медсестрой. * * * Мерлин пришёл в себя в каком-то тёмном помещении. Он лежал на полу, в спину что-то упиралось и кололо неровностями, остро пахло застарелой пылью и чем-то прелым, Мерлин так и не смог определить чем. Тусклый свет, тянущийся из узкой щели едва приоткрытой двери, говорил ему о том, что он не лишился зрения, как это ему поначалу показалось. Мерлин с трудом встал и осмотрелся. Стены помещения, где он находился, были из грубо обработанного камня, пол был деревянный, из широких некрашеных досок, и очень грязный. «Атмосферно» — хмыкнул он про себя. Внезапно его поразило то, на что он должен был обратить внимание с самого начала. У него ничего не болело, голова была предельно ясной, мысли не путались, эмоции были на обычном для него уровне, и он прекрасно себя контролировал. Он был абсолютно здоров — как до того момента, когда попал в клинику… Как бы это ни произошло, Мерлин был очень доволен. Что бы было, окажись он здесь в одном из своих приступов… Как он вообще здесь очутился? Вот только что он был в клинике — и вдруг оказался здесь. Как? Телепортировался, как в фантастических фильмах, которые он так любил смотреть? Вероятность того, что его, потерявшего сознание, просто привезли сюда и оставили, он даже не рассматривал. И — где это — здесь? Где же он находится? Неопределённость угнетала. Осторожно ступая, он подошёл к двери, которая оказалась неожиданно массивной, висящей на огромных кованых петлях, и с трудом её открыл. Натужно заскрипев, дверь явила ему узкий короткий коридор, в конце которого сиял солнечный день. Мерлин прикрыл веки: яркий солнечный свет больно резанул привыкшие к темноте глаза. Немного постояв и привыкнув, он неторопливо двинулся дальше. Дойдя до открытого проёма, Мерлин осторожно выглянул наружу и обомлел. Он находился на внутренней крепостной стене старинного замка. Стена была пустой, и он рискнул выйти на открытое пространство и оглядеться. Прямо за ним темнел проём сторожевой башни, откуда он, собственно, и вышел, немного впереди была ещё одна подобная, внизу раскинулась небольшая площадь, окружённая с трёх сторон изогнутым зданием. Далее были видны высокие башни с остроконечными шпилями, соединённые между собой мощными двухэтажными галереями. Окружающее было ему смутно знакомо, но где именно он всё это видел? Мерлин прикрыл глаза и напряг память. В том сериале, который он смотрел последним вместе с матерью, когда она простудилась и лежала? Компьютерная игрушка, так любимая Уиллом, на которую он всё пытался подсадить Мерлина? В поездке по достопримечательностям соседних графств во времена колледжа? Резкое озарение заставило его облегчённо рассмеяться. И как он не подумал об этом сразу, ведь это так очевидно? Он оказался в том самом замке, видения про жизнь которого преследовали его уже не один месяц. Он понял, почему догадался не сразу: видения ни разу не показывали ему именно это место, вот он немного и растерялся. Мерлин подошёл к внешнему краю стены и выглянул наружу через бойницу. Да-а-а! Это была красота! Замок окружали холмы, некоторые из них были покрыты густо зеленеющими лесами с небольшими прогалинами полян, некоторые — светлыми цветущими лугами. Неподалёку от стены раскинулась большая живописная деревенька, и разноцветные крыши домов ярко пестрели на фоне окружающей зелени. Через холмы к деревушке и замку вилась светлая нитка грунтовой дороги. Пальцы Мерлина стали привычно зудеть в предвкушении действия, безумно захотелось схватить карандаш, ластик, набросать эскиз, а потом, уже вдумчиво, взяв в руки кисть, перенести на холст всю красоту, которую он сейчас впитывал не только глазами, но и сердцем. Подул тёплый лёгкий ветерок, принеся с собой пьянящий запах цветущих трав. Внезапное осознание молнией пробило сознание: лето! Здесь уже было лето, причём, скорее всего, его середина! А Мерлин потерял сознание весной… Вечное лето бывает только в тропиках, а окружающая местность абсолютно точно ими не была, — обычный умеренный пояс… Это открытие должно было бы сильно напугать Мерлина своей иррациональностью и невозможностью происходящего, но страха не было. Совсем. Было лишь нарастающее тягучее предвкушение чего-то по-настоящему невероятного. Ведь именно здесь он встретил в своих видениях самого потрясающего на свете человека! А значит… Возможно… Он сможет его увидеть! Мерлин отошёл от бойницы и снова взглянул вниз, на площадь: она была безлюдной, абсолютно пустой. Не было ни намёка на присутствие людей в зданиях, башнях и вообще в замке. Никого… Его здесь тоже нет, вдруг отчётливо понял Мерлин. Логично было предположить, что это очередное видение… Тогда бы всё логически объяснялось: и лето посреди весны, и его присутствие в этом необычном месте, и полное отсутствие людей в разгар дня. Вот только Мерлин чувствовал всем существом, что это совсем не видение. Это даже близко не походило на то, что происходило раньше! Он как будто смотрел бразильский карнавал на маленьком экране мобильника и вдруг оказался танцующим на этом самом карнавале на главной улице Рио-де Жанейро, в самом центре веселящейся маскарадной толпы, полностью погружённый в яркие краски, музыку, танец, безудержную радость… Он не знал, насколько всё, что его окружает, — реально, да и реальность ли это вообще, но испытывал сейчас ни с чем не сравнимый восторг от происходящего. Все его рецепторы, все органы чувств кричали: всё, что они чувствуют — настоящее! Это всё было настолько странно, что Мерлин замер на некоторое время, обдумывая ситуацию. Но никакого решения у него не было, и он просто остался стоять, там, где был, наслаждаться красотой, покоем и свободой и ждать. Единственное, что он понял из всего происходящего с ним — всё это не случайно. И не просто так. Что-то должно произойти, и он дождётся этого. Вдруг он почувствовал, что в этом живом пустом мире без людей появился ещё один человек. Далеко. Где-то в холмах. Мерлин снова пошел к бойнице и стал до рези в глазах вглядываться вдаль, пытаясь разглядеть того, кто присоединился к нему в этой реальности. Увы, было слишком далеко, он едва смог различить тёмную точку. «Мне бы бинокль!» — с досадой подумал он. Мерлин понятия не имел, кто же это, но в сердце зародилась слабая надежда, что это он, его рыцарь. Постепенно надежда превратилась в невозможную уверенность. «Он-н, он-н, он-н!» — беззвучно запело пространство. «Он…» — отозвалось сердце. От волнения ноги Мерлина стали ватными, дрогнули, и он едва не упал на каменный пол крепостной стены. Судорожно схватился за край зубца бойницы, мёртвой хваткой держась за тёплый от солнечного летнего дня камень и медленно пережидая внезапную слабость. Ему захотелось прыгнуть прямо со стены и полететь, помчаться навстречу, обгоняя ветер. Жаль, что он не умеет летать… Мерлин нырнул в сумрак сторожевой башни, где некоторое время назад очнулся, нашёл лестницу и помчался вниз, перепрыгивая через ступени. Однако его движения становились всё медленнее, с бега он перешёл на шаг, а потом и совсем остановился. Вернее, его остановили. Пространство вдруг стало вязким, тягучим, в нём было почти невозможно передвигаться. «Не спеши-и-и… Не спеши-и…» — шептало вокруг него. «Не спеши-и-и… Рано-рано-рано…» — Почему рано? — озираясь, крикнул Мерлин вверх. — Почему? «Рано-рано-рано!» — шелестело пространство. «Сначала тебе надо принять… Принять… И вспомнить…» — Что принять? — Мерлин уже ничего не понимал. — Что вспомнить? «Принять себя…» — прошептало вокруг него и надолго замолкло. Мерлин не выдержал: — А что вспомнить? Что? «Любовь… Свою любовь…» — ответ пришёл откуда-то из вышины и растворился в воздухе, заставив Мерлина взволнованно замереть. Он точно знал, что любил в своей жизни только двоих людей — мать и Уилла, в котором с детства видел брата. Но что-то подсказывало Мерлину, что это совсем не та любовь, о которой ему говорили. Не Фрейю же ему предлагали вспомнить? Да и тот рыцарь, к которому недавно так рвался Мерлин, тоже не был его любовью. Как можно любить того, кого не знаешь? Кого только видел, как по телевизору? Как можно любить образ, видение? Отношение Мерлина к этому удивительному парню было совершенно лишено даже намёка на плотский интерес. Тот был для него воплощённой мечтой, чистым восхищением, иконой, совершенством, которого в жизни просто не могло существовать. И что бы он ни чувствовал к этому парню, Мерлин точно его не хотел, как, допустим, ту же Фрейю не так давно. Но любопытство и желание узнать и понять всё отодвинули на задний план недоумение и нерешительность. — Я готов, — напряжённо, но уверенно произнёс Мерлин. — Только я не знаю, как… Загустевшее пространство, так эффективно сковавшее его, стало наполняться золотистым туманом, становившимся всё гуще и постепенно скрывшим от Мерлина абсолютно всё — стену, здания, башни. Достаточно быстро Мерлин оказался в облаке, в котором ярко вспыхивали и переливались миллиарды золотистых искр, придавая ему оттенок светлого янтаря. Искр становилось всё больше, они двигались, постепенно сливаясь в небольшие потоки и кружась вокруг Мерлина. Тот был зачарован этим танцем, который постепенно превращался в золотой вихрь, вращающийся вокруг него. Вихрь стал сужаться, искры оседали на кожу и впитывались в неё, вспыхивая в теле маленькими фейерверками счастья. Эти искры что-то меняли в нём, что-то перестраивали и открывали. Он чувствовал себя очень странно. Казалось, что всё тело пульсирует в такт биения сердца, наливаясь непонятной, доселе неведомой ему силой, которая заполняла его всего, буквально каждую клетку. Мерлина охватило состояние полного блаженства, бесконечной эйфории. Эта новая для него сила полностью слилась с его организмом, став его непосредственной частью, и Мерлин почувствовал себя завершённым. Настоящим. Полностью живым. Он и не подозревал, что до этого жил опустошённым, неполноценным, как Пиноккио, который даже не подозревал, что он не настоящий человек, а деревянная кукла. И вот теперь деревянная кукла превратилась в настоящего человека… Теперь Мерлин с удивлением думал, как он вообще мог столько жить в этом состоянии незавершённости и пустоты. Оказалось, что эта сила, наконец-то напитавшая его тело, была одной из важнейших его составляющих. «Что это?» — мысленно спросил Мерлин, особо не ожидая ответа, но получил его. «Магия, — прошелестело пространство, — твоя магия» «Магия? Прикольно… Не думал, что она на самом деле существует. Так что же, получается, что я — маг?» «Маг. И очень сильный маг» «И… Что теперь?» «Теперь пора всё вспомнить… Вспомнить любовь»