Those who are dead are not dead They're just living in my head And since I fell for that spell I am living there as well * – Coldplay
Май 2012, Лондон – Слушай, прости, что сваливаю это на тебя... – говорит доктор Сара Сойер, склонившись над стойкой ресепшна небольшой терапевтической клиники в Луишеме, которой она руководит. Мэри Морстан, новая регистраторша, две недели как на работе, чуть улыбаясь поднимает брови. – Давай. – Пожалуйста, перенеси сегодняшние приёмы доктора Ватсона. – По лицу Сары видно, что ей искренне жаль. Мэри открывает нужное расписание на компьютере. – Какие именно? – Все, – вздыхает та. – Хорошо, но... – Мэри озадаченно прикусывает губу. Надо перенести одиннадцать приёмов. Ей нравится Сара, она хороший начальник и никогда не нагрузила бы дополнительной работой без крайней необходимости. – Сегодня один из таких его... дней. Ну знаешь, с ним бывает в последнее время, – извиняется Сара, предварительно окинув взглядом полупустой холл, чтобы убедиться, что их не слышат. Вместо дальнейших пояснений она многозначительно смотрит на Мэри, надеясь, что та уловила мысль. Джон Ватсон, один из шести врачей клиники, работает на неполную ставку и, насколько она знает, только недавно вышел из долгого отпуска, в котором находился по личным причинам. Это дружелюбный, только немного вспыльчивый парень с приятной улыбкой и, по слухам, ловелас. Хотя сейчас уже нет. Мэри знала его ровно столько, сколько работала в клинике, и кое-что в нём привлекло её внимание с самой первой встречи. Пустота. Словно искра, что была когда-то в его глазах, теперь пропала. Это не походило на печаль пациентов, страдающих депрессией, напротив, это была храбрость того, кто старается держаться, старается тянуть свою лямку изо дня в день, но за его хладнокровием всегда проглядывает что-то мрачное. Джон Ватсон производил впечатление человека, который пережил очень большую потерю. Мэри познала ту же печаль, когда ещё в юном возрасте лишилась родителей, всё детство скиталась по приёмным семьям, а потом – из-за выбранной профессии – вела не самую простую жизнь. Ей также казалось, что она чувствует ту же пустоту – не принадлежа никому и ничему. Когда всё оставил позади либо по доброй воле, либо став жертвой обстоятельств. Нет, Мэри не жертва. Никогда ею не была. Она сама выбирает свою судьбу. И сейчас она решила начать всё сначала. Новая жизнь, новые друзья, новая работа. То, что может послужить прочным фундаментом. Наверное и доктору Ватсону это не помешает? Мэри поджимает губы, принимаясь за расписание. Она должна сосредоточиться на своих обязанностях. Если доктор Сойер считает, что доктор Ватсон подходит для этой работы, то не дело Мэри совать свой нос в его проблемы, даже если ей показалось, что у них может быть что-то общее.* * *
На то, чтобы перенести на новые даты пациентов Джона Ватсона, у неё уходит почти час. Сам доктор не показывается из своего кабинета до самого вечера, когда все остальные сотрудники уже один за другим отчалили, оставив Мэри доделывать последние поручения Сары. Теперь в клинике их только двое. Неужели ему некуда идти? Сегодня черёд Мэри запирать помещение. Она не знает, есть ли у врачей собственные ключи, поэтому незадолго до шести вечера стучит в дверь кабинета, принадлежащего доктору Ватсону. Раздаётся тихий шелест бумаг, затем звук падения чего-то тяжёлого – возможно, степлера – как будто его случайно столкнули со стола неловким движением. И – тишина. Почему он не отвечает? Он должен был слышать стук. – Доктор Ватсон, – зовёт она и стучит снова, на этот раз настойчивее. – В чём дело? – следует хриплый, немного раздражённый ответ. – Мне нужно запереть. Если вы закончили на сегодня, пора. Услышав скрип его кресла и последовавший за этим рваный вздох, она решает войти. Дверь оказывается не заперта. Доктор Ватсон сидит за столом и смотрит прямо перед собой, устало и отрешённо. Он выглядит ужасно. Глаза красные словно от слёз – возможно, аллергия? Одежда чистая, но мятая, поза угнетённая. Его можно принять за пьяницу, если бы не пронзительно острый взгляд, отчего она сразу понимает что проблема здесь в чём-то другом. Помощь людям – немного не её сфера. Даже наоборот, до недавнего времени. – Доктор Ватсон? – обращается Мэри, всё ещё ожидая какой-то реакции на своё предложение собираться домой. – Джон. Можете звать меня Джон. – Хорошо, Джон. – Мэри стоит у двери и тихо наблюдает, как тот роется в ящике стола в поисках мобильника, бумажника и ключей, а потом надевает куртку.* * *
Они выходят в фойе, где Мэри останавливается выключить свет, предполагая, что Джон Ватсон просто уйдёт, но он задерживается, как будто дожидаясь её. – Вы в порядке, Джон? – наконец спрашивает она. – Разве вам не хочется поскорее домой? – Не могу сказать, что да. – Он сухо усмехается, во взгляде сквозит презрение. Мэри раскачивается на каблуках, засунув руки в карманы плаща, образ собственной пустой квартиры ей тоже не кажется слишком заманчивым. Может ей стоит просто следовать своему инстинкту и разузнать побольше. Либо это, либо унылый телек на остаток вечера, а в последнее время она чувствует себя так одиноко, что предпочла бы человеческое общество уединению. Это тяжело. Тяжело строить жизнь с чистого листа, без поддержки. Одной. Остаётся решить, как вести себя с Джоном Ватсоном: стоит ли сразу брать быка за рога или продвигаться постепенно. Но она же не делает ничего плохого, так? – Это конечно меня не касается, но… – Но Сара заставила тебя перенести всех моих сегодняшних пациентов, и я задолжал тебе по меньшей мере объяснение, – подсказывает доктор Ватсон… Джон. Он кажется растерянным и немного смущённым. – Не беспокойся об этом. – Мэри улыбается одними губами. Она закрывает за ними дверь. Джон всё ещё медлит, будто не зная, в какую сторону пойти. – Слушай, а ты не хочешь чего-нибудь перекусить? – предлагает Мэри. Он смотрит на неё так, будто она предлагает нечто большее, чем просто еду. Мэри понимает, что он, вероятно, пытается определить её намерения. – Похоже, тебе нужна компания. Выбраться ненадолго из своей головы. Просто компания, не свидание. – Я не знаю, чего мне нужно. И уже очень давно. – Пойдём, – говорит Мэри слегка усмехнувшись. – По крайней мере, выпьешь чего-нибудь крепкого. Кажется, тебе сейчас это не повредит, нужно тебе это или нет.* * *
Ей даже не приходится прилагать усилий, чтобы выяснить, что произошло с этим человеком – как только Ватсон пропускает порцию-другую, его не нужно упрашивать. – Шерлок был... ты даже не представляешь. – Звучит туманно. Подожди, мы говорим о Шерлоке Холмсе? – Единственном и неповторимом. – Тяжело облокотившись о барную стойку, Джон опрокидывает остаток виски. – О нём писали в газетах, – поясняет Мэри, не упомянув однако, что последнее, что она про него читала, касалось самоубийства. А ещё она не упоминает, что её предыдущий босс объявил Холмса своим заклятым врагом. Все знали об этом, и она тоже, хотя никогда не встречала ни того, ни другого лично. Её работа на Мориарти имела место в Юго-Восточной Азии, но волны ощущались повсюду. Потом Мориарти умер, и Моран – контактное лицо Мэри – пропал. Тогда, сидя на балконе Mandarin Oriental в Шанхае, она вдруг поняла, что ей выпал редкий для её профессии шанс уйти. Никто не заметит её исчезновения. Никаких следов, никто, кроме Морана, не в курсе её связи с Мориарти. Новая жизнь. Новый старт. Она не могла вернуться домой в Новую Шотландию. Слишком рискованно. Но, благодаря лету, проведённому с родственниками в старом свете, она приобрела приличный британский акцент. Тогда – Лондон. Решение пришло спонтанно. Город достаточно большой для того, чтобы в нём затеряться. Мэри помнит, что читала в газетах про гениального сыщика и его напарника-доктора, оказывается именно он и сидит сейчас перед ней. Также она помнит более поздние статьи о детективе, который якобы оказался обманщиком и преступником, а потом, по всей видимости, покончил с собой. А Джон Ватсон остался собирать осколки. Кто-то с менее намётанным глазом, мог бы удивиться, узнав с кем водит дружбу этот невзрачный с виду терапевт. Но Мэри встречала достаточно тайных оперативников, мошенников и агентов спецслужб, чтобы знать, что внешность бывает обманчива. Она роется в памяти в поисках дополнительных деталей. – Вы жили вместе, да? – Мэри старается сохранить непринуждённый тон. – Да, но мы не... Это просто досужие домыслы. Он был моим лучшим другом. – Тут дыхание Джона сбивается, и эмоции берут над ним верх. – Мой лучший друг. Мэри думает, что возможно ей лучше уйти, но она не уходит. Что-то в глазах Джона Ватсона даёт ей достаточный повод, чтобы остаться, по крайней мере пропустить ещё по одной.* * *
Горе похоже на скрытый люк. Неосторожный шаг – и ты уже погрузился во тьму, пытаясь за что-нибудь ухватиться. Боже, как же он скучает по Шерлоку. Каждый момент, что ему удаётся не думать об этом, он борется за то, чтобы не отстать от остального мира. Будто Джон двигается на более медленной передаче, чем вся остальная вселенная. И вдобавок, его расшатанная психика решила, что он нуждается в постоянном напоминании о той чёрной дыре, что образовалась в его жизни. Ему даже не надо видеть и слышать что-то напрямую связанное с Шерлоком, чтобы воспоминания вышли на поверхность. Шерлок повсюду, постоянно, как тень, и в самое неподходящее время, даже когда Джон изо всех сил старается сосредоточиться на работе, что-то вдруг внезапно щёлкает выключателем в голове, и вот он уже едва сдерживает слёзы и ему хочется кричать от тщетности всего вокруг. Время лечит, и всё наладится. Но когда? Когда? Он взял бессрочный отпуск, пока не понял, что работа – единственное, что заставляет его каждый день надевать штаны и сносно питаться. Ему самому это было не нужно, потому что Шерлок больше никогда не сможет сделать ни того, ни другого. Образы из прошлого обрушиваются на него, когда им только вздумается. Шерлок пытается с достоинством удалиться из Букингемского дворца в простыне. Дыхание сбивается, Джон сжимает кулаки так, что на ладонях остаются красные полумесяцы, и тогда удушающий захват вокруг сердца хоть немного ослабевает. Ему хочется кричать на своих пациентов. Как смеют они жаловаться на тяжесть в ногах, повышенный холестерин или стресс на работе, когда должны быть благодарны, чертовски благодарны за то, что им никогда не приходилось держать за руку лучшего друга, истекающего кровью, с невидящими остекленевшими глазами, пока тепло медленно покидает его вместе с последними признаками жизни. Окружающие воспринимали Джона как некоего вдовца и относились соответственно. Шерлок ему не бойфренд, не был... ни бойфрендом, ни любовником, ни супругом. Он не гей. Шерлок... Бог знает что или ничего. Не поддаётся классификации. Но как же то непреодолимое желание последовать за ним в окончательную тьму, просто за другом? Не друг. Не поддаётся определению. Джон всё ещё хочет последовать за Шерлоком, особенно в те моменты, когда просыпается один посреди ночи и больше не слышит звуков скрипки. Много чего он мог бы проанализировать в своих отношениях с Шерлоком Холмсом. Но никогда этого не делал. А сейчас это было бесполезно. Шерлока больше нет. Эта мысль так и не стала для него привычной, до сих пор вызывая шок, от которого покалывало кожу. Мэри стала первым человеком, с которым он познакомился, после того, как всё случилось. Первым человеком, которого не отпугнуло его горе, которое нависло над ним как заразная болезнь. Все прочие словно видели призрак Шерлока Холмса за его спиной всякий раз, когда говорили с ним – возможно и сам Джон его видел, но в глазах Мэри он может стать тем, кем захочет. Потому что Мэри, похоже, вообще не апеллирует к прошлому. Не предаётся играм типа "что если". Джона восхищает её способность чувствовать и держаться за настоящее. Кто он для неё? Скорбящий друг опального детектива. Ворчливый терапевт. Холостяк? Может, именно так он вытащит себя из ямы – новые впечатления, новые люди. Это всё ещё кажется предательством. Сколько ещё Джону потребуется хоронить себя в воспоминаниях о Шерлоке, пока он не перестанет чувствовать себя виноватым за то, что решил двигаться дальше? Двигаться дальше от чего? Это не свидание. Мэри всего лишь пара ушей, кто-то, у кого хватает тепла и сочувствия, чтобы слушать его истории, и кто-то достаточно одинокий, чтобы выдержать скуку этих рассказов о человеке, которого даже не знал. Говорить о Шерлоке с тем, чьё мнение не скомпрометировано прессой и не отягощено тоской и сожалением, кажется легко и свободно. За весь вечер Мэри очень мало рассказывает о себе, утверждая, что рассказывать особо не о чем. Почему-то Джон уверен, что это неправда. В какой-то момент она признаётся, что сирота. В ней тоже есть печаль, но Джон чувствует, что это спокойная, здоровая печаль человека, который давно смирился с прошлым, который нашёл своему горю постоянный укромный уголок в своей душе. Для Джона это не так. Боль всё так же свежа, давая о себе знать каждое утро.