Лунный пейзаж

Джон прижимает телефон плотнее и напряжённо вслушивается, но ответа всё нет. Он решает, что за этим молчанием что-то кроется, Майкрофт наверняка что-то задумал. На другом конце линии Майкрофт откашливается и продолжает. – Однако Джон Ватсон не только твой главный актив, но и твоя главная слабость. Магнуссен знал это, Мориарти знает это. Расставание выбьет тебя из колеи сильнее, чем ты можешь себе позволить. Ты связан с ним намертво, что никому из нас не сулит ничего хорошего. Джон замирает от неожиданности, но надеется, что это лишь часть намеченной стратегии. В конце концов, Майкрофт известен умением вести беседу таким образом, чтобы Шерлок сам приходил к нужным выводам, не осознавая, что следует плану старшего брата. – Каждый раз, когда ты отказываешь ему в правде, каждый раз, когда ты отталкиваешь его, это снова и снова возвращает его к мысли о том, как ты его бросил, заставив пережить смерть лучшего друга, который убил себя у него на глазах. Джон поражается способности Майкрофта настолько буднично излагать такие ужасные вещи. И хотя сказанное вполне справедливо, Джон не может не думать, что это довольно жестоко по отношению к Шерлоку, который пытается оставить всё в прошлом (пусть это плохо ему удаётся, судя по очевидным признакам хронического посттравматического расстройства). Шерлок по-прежнему молчит. Тишина в палате такая, что кажется можно услышать, как упадёт иголка. Если Шерлок собирается победить Мориарти – если они собираются его победить – или того, кто скрывается под этим именем, Шерлок должен быть на пике формы. Сейчас же он лишь пытается подняться со дна. – Вот именно, – наконец произносит Шерлок. – Друг. Люди забывают друзей. Люди отдаляются от друзей. – Он выплёвыпает это слово, как нечто для себя оскорбительное, и ядовито добавляет: – Всё нормально, такова жизнь. – Но он тебя не забыл. – замечает Майкрофт, и в его голосе проскальзывает тень возмущения. – У него не было выбора – ты не дал ему такую роскошь. Он не забыл тебя, он потерял тебя. И ты постоянно напоминаешь ему об этом, заставляя его бояться, что это произойдет снова. – Я с этим разобрался! Я извинился, и он принял извинения. Конечно, всё было немного подстроено, и он сделал это перед угрозой неминуемой смерти, но ведь сделал. Майкрофт скептически хмыкает, и Шерлок с досадой продолжает: – Его совсем другое интересует! Не понимаю, какая разница, что со мной случилось за время отсутствия, и почему он никак не отстанет. Нездоровое любопытство? До чего же люди обожают ужастики. Скрипит стул – наверное это Майкрофт прислонился к спинке. Или подался вперёд, чтобы внимательнее присмотреться к брату. – Так вот, что это было по-твоему? Ужастик? – Уж точно не отпуск на Багамах! – повышает голос Шерлок. – Но у него сложилось неверное впечатление. Он думает, что я пострадал. Думает, что меня пытали, и теперь со мной что-то не так, и что он должен за мной присматривать из-за его проклятого комплекса Флоренс Найтингейл и чувства вины, и его старомодных представлений о дружбе, а я терпеть этого не могу! – А по-твоему это были не пытки? Даже Сербия? Или Нигер? И Гонконг? Шерлок презрительно фыркает, и раздаётся глухой удар, вероятно в результате того, что он резко откинулся спиной на подушки (с его ушибом почки это наверняка было больно). – Пытки – это вопрос терминологии. – По мнению ООН и Международной Амнистии, утопление – это пытка. Как и переломы пальцев, лишение сна, подвешивание в кандалах на продолжительное время и побои, повлекшие перелом челюсти. Вот тебе терминология. Джона шокирует холодный, ровный тон, каким Майкрофт способен обсуждать то, что случилось с его единокровным братом. У самого Джона дрожат руки, и он вытирает о колени ставшие вдруг липкими ладони. Он должен был быть рядом. Что бы ни случилось с Шерлоком, должно было случиться и с ним тоже. Потому что они выбрали друг друга. Шерлок сделал это ради него. Из-за него. А Джон в свою очередь, затаив мелкую обиду, крутил роман с Мэри, скучал на нудных обедах, ходил в Теско, покупал жуткие полотенца для их квартиры и жаловался на сезонную эпидемию гриппа, которая прибавляла работы в поликлинике. Прошу ещё лишь об одном, всего лишь об одном. Ещё одно чудо, Шерлок, ради меня. Будь... живым. Шерлок воскрес из мёртвых, и Джон от него отвернулся. Зачем вообще кому-то делать всё то, что сделал для него Шерлок? – Вряд ли Джон даст тебе новый шанс. Если оттолкнёшь его сейчас, отгородишься от него, будешь держать в неведении, он может больше не найти в себе сил простить тебя, – Майкрофт, кажется, расстроен, и Джон задаётся вопросом, правда ли этот человек переживает, или это тоже рассчитанный ход, и если да, то с какой целью? – Простить меня? Простить меня? Это он с готовностью променял меня на первую встречную. Наконец-то я сошёл со сцены, больше не смущаю его, не порчу жалкое подобие его личной жизни! Конечно, он сделал верный выбор, выбрал именно то, к чему всегда в глубине души стремился. – Хм? – Майкрофт делает вид, что не совсем понимает. – И почему тебя это вообще заботит? – ощетинивается Шерлок. – Меня заботит твоё счастье. Пусть ты решил ему ничего не рассказывать, но почему хотя бы не принять его помощь? Принять его предложение помогать тебе после выписки. Да, он сказал мне об этом. Джон ломает голову, пытаясь вспомнить подобный разговор. Некоторые из этих дней прошли как в тумане, и он ни в чём не может быть уверен. Возможно, Майкрофт сам всё вычислил или просто поставил жучок в больничную палату (такого тоже нельзя исключать). – Это может кончиться тем, что... – остаток фразы звучит неразборчиво. – Громче, – сухо велит Майкрофт, и Джон сейчас ему благодарен как никогда. – Потому что я могу оказаться в ситуации, когда буду над собой не властен. Над своими реакциями. По отношению к нему. И он поймёт, почему… Джон одновременно и хочет, и не хочет услышать подробности. Он понимает, что это значит, хотя слишком взволнован, чтобы признаться в этом даже самому себе. Но он уже знает, что больше не сможет от этого убегать. Нет никакого предлога, нет Мэри, ничего больше, что помешало бы ему увидеть лес за деревьями. Зачем кому-то делать то, что сделал ради него Шерлок, зачем идти на такие жертвы? Он сам хотел правду, так должен быть готов к ней до конца. Даже к тому факту, что его лучший друг, по всей видимости, влюблён в него уже несколько лет.

* * *

Четыре часа спустя, закинув свои скромные пожитки в пустую кладовку на работе, Джон возвращается в больницу. Отделение притихло с наступлением ночи. Не дожидаясь просьбы, старшая сестра приносит раскладушку, но вместо того, чтобы сразу её поставить, Джон опускается в до боли знакомое пластиковое кресло и начинает листать книгу, стараясь привести в порядок мысли и немного успокоиться. Похоже, это ему удаётся, потому что вскоре он начинает клевать носом. Он даже не отдавал себе отчёта в том, насколько устал. – Это какая-то форма самоистязания – пытаться уснуть, сидя в этом ужасном кресле? – спрашивает Шерлок. Джон только молча поджимает губы. Через час Шерлок уже спит, а Джон заканчивает кроссворд, за который он взялся, когда с книгой ничего не вышло. Он наклоняется к кровати и с облегчением прислушивается к хриплому, слегка затруднённому дыханию. Ещё далеко от нормы, но, по крайней мере, без ухудшений. Джон вспоминает другие ночи, подобные этой, в другой больнице, где он слушал размеренный шум мехов респиратора интенсивной терапии, поддерживающего в Шерлоке жизнь. Когда тот потерял сознание на Бейкер-стрит после разрыва лигатуры в лёгком, для Джона начался худший в его жизни кошмар. Он остался без поддержки Мэри, без надежд на будущее, без пути выхода – и его лучший друг умирал. Джон кидался на всех, отказываясь уходить из палаты, пока чуть не упал в обморок от усталости. Шесть дней он караулил и ждал, и надеялся, и молился, наконец неохотно приняв помощь Мэри, когда его собственный рассудок начал сдавать под натиском одиночества и тревоги за Шерлока, у которого, помимо кровоизлияния в средостение, был напряженный пневмоторакс и острая пневмония вследствие длительной вентиляции лёгких и истощения (сказалось пренебрежение Шерлока своим здоровьем). Едва Шерлок пришёл в себя и смог дышать самостоятельно, он чуть ли не сразу выскочил из постели. Майкрофт заставил его провести неделю у родителей, и Шерлок удивил всех, пригласив Джона и Мэри. Джону следовало догадаться, что это был не просто дружеский жест. Разумеется, вместо того, чтобы выздоравливать, Шерлок опоил присутствующих, а сам стал убийцей. На этот раз всё будет иначе. Джон об этом позаботится. На этот раз Шерлок сперва поправится, прежде чем ринуться в бой (что он непременно рано или поздно захочет сделать, ведь это же Шерлок).

* * *

Через два часа, когда веки начинают неумолимо слипаться, Джон, проверив сон Шерлока, отправляется на пост медсестёр попросить для себя одеяло. Вернувшись с охапкой постельных принадлежностей он замирает на пороге. Шерлок сидит на кровати, обхватив себя руками, на лбу выступили капли холодного пота. Сначала Джон думает, что ему больно, но тут же замечает гипервентиляцию, дрожь и невидящий взгляд. Джон бросает постельное бельё, спешит к кровати и протягивает руку, но прикоснуться не решается. – Шерлок? – шёпотом зовёт он. – Вернись. Всё хорошо. Это я. Ответа не следует, Джон опускается рядом с кроватью на колени. Они замирают в этом положении на несколько долгих минут, Джон вполголоса бормочет всякую чепуху, пока их дыхание не приходит в унисон. Шерлок делает долгий, дрожащий выдох и крепко зажмуривается, из-под век скатываются крупные слёзы. Тогда Джон встаёт, подходит вплотную и привлекает Шерлока к себе, не заботясь о том, что может случайно задеть какой-нибудь нелепый проводок или трубку. Он в порядке. Они в порядке. На самом деле, ничего не в порядке. – Я проиграю, – доносится хриплый голос Шерлока откуда-то из складок Джонова свитера. – Я проиграю из-за тебя. И с этим ничего не поделаешь. У Джона внутри всё переворачивается. Мориарти. Вместо ответа Джон привлекает Шерлока ещё ближе, садясь на кровать, чтобы как следует обнять его обнажённый торс (он прежде избавился от больничной робы, жалуясь на слишком тёплое одеяло). Это должно было вызвать чувство неловкости, но – нет. Теперь Джон даже не представляет, как могло быть иначе. И тут он спохватывается. – Я же делаю тебе больно, да?! – встревоженно спрашивает Джон и разжимает крепкое объятие. В палате вдруг становится намного холоднее, чем обычно. – Мне всё равно, – отвечает Шерлок, бессильно роняя свои руки на одеяло и глядя на них с досадой. – Я развалина, так ведь? Я и прежде не был ему ровней, а посмотри на меня теперь. – Шерлок горько усмехается. – Ты же первый скажешь мне, что я кругом облажался. – Я не вижу ничего такого, чего мы не можем исправить. – Разве ты не понимаешь, Джон? Он увидит, во что мне обошлись эти два года, и узнает, что я больше не тот, что раньше. Шерлок делает прерывистый вдох и беспокойно переводит взгляд на настенные часы, избегая смотреть в глаза. Затем закашливается, хватаясь за край постели, и Джон вздрагивает, потому что начинает казаться, что тот сейчас выкашляет себе лёгкие. Прежде чем Джон успевает собраться с ответом, Шерлок продолжает: – Мне нужно было, чтобы ты простил меня, потому что, если бы тебя не было рядом, когда я вернулся, я ни за что бы не пережил возвращение. Джон прикрывает глаза, позволяя смыслу сказанного полностью дойти до сознания. Всего пару месяцев назад этот разговор ни за что бы не состоялся. Пару месяцев назад проблемы с собственным здоровьем ещё не успели загнать Шерлока в угол. И они с Джоном ещё не были в такой ситуации, когда Шерлок больше не мог этого скрывать. – Спроси меня снова, – шепчет Шерлок в плечо Джона. – Я больше не буду играть с тобой в эти игры, – вздыхает тот. – Если тебе есть, что сказать – просто скажи. – Я едва не разрушил твою жизнь. Джон мягко отстраняет Шерлока на расстояние вытянутой руки, удерживая за плечи и внимательно на него глядя, всем своим видом давая понять, что сейчас тот ужасно несправедлив. – Шерлок, что бы ты ни думал, встреча с тобой – это то, о чем я никогда не пожалею. Никогда. – И что теперь? – спрашивает Шерлок. – Сначала ты поправляешься. Затем мы возвращаемся, – отвечает Джон уверенно. – Что ты хочешь сказать? – Я возвращаюсь к тому, чтобы быть тебе достойным другом. Ты возвращаешься к трезвости. И мы возвращаемся на Бейкер-стрит. В ответ Шерлок не говорит ничего. Он снова ложится, делая долгий выдох, заканчивающийся ещё одним приступом хриплого кашля, закрывает глаза и опирается всем своим весом на Джона, который снова осторожно его обнимает. Как бы ни устал сам Джон, это не может сравниться с тем, насколько измучен был Шерлок. Уже через несколько минут тот начинает тихо похрапывать. Джон прижимается подбородком к копне тёмных волос, закрывает глаза, и в его голову приходит нечаянная мысль: я люблю тебя. Сколько же лет это вертелось на кончике его языка, слишком пугающее и сложное, чтобы произнести вслух. Он отрицал, упорствовал, отнекивался, придумывал веские отговорки и альтернативные объяснения для окружающих, которые всё видели и понимали, пока сам Джон оставался анекдотически слеп. Теперь он осмеливается это признать, осмеливается почувствовать. Раньше это был бы чистый мазохизм – непозволительная слабость, которая только усложнила бы и без того запутанную ситуацию: Джон, Мэри, ребёнок, Шерлок. Четыре части головоломки, которые даже гений не смог бы сложить вместе. Джон никогда не изменил бы Мэри, как она изменила ему. Он был готов заплатить эту цену, никогда не получить того, чего больше всего хотел и никогда не сказать тех самых слов тому единственному, кто их действительно заслуживал. В своей злобе и обиде он даже ни разу не задумался, кому дороже обошлись его решения: ему самому или Шерлоку. Несколько дней назад он спросил у Шерлока, почему тот выбрал такой болезненный способ детоксикации. Шерлок ответил вопросом на вопрос, что предпочёл бы Джон: самый страшный ад на короткий срок или чуть облёгчённый – надолго. Джон до сих пор не знает ответа. Он встаёт, осторожно перекладывая Шерлока на кровать, и при помощи пульта поднимает изголовье снова почти вертикально. Шерлок что-то бормочет во сне, пытаясь повернуться на бок, но резко откидывается обратно на спину, когда его движения, похоже, сковывает боль. Джон сидит у кровати и ждёт, пока дыхание Шерлока опять не выровняется. Затем выходит, садится в лифт и поднимается на вертолётную площадку на крыше. Стоя под порывами свежего ветра и глядя на огни ночного Лондона, он испытывает прилив облегчения, словно вернулся домой после долгого путешествия или нашёл что-то, что казалось давно потерянным. И, как ни странно, ещё это чем-то похоже на головокружительно-адреналиновое чувство азарта, возникающее после игры со смертью во время их очередного расследования. Позже у него ещё будет время оплакать то, к чему он привязался в своей прежней жизни, и чего теперь лишился – оплакать шанс стать отцом, который растаял в воздухе, словно его и не было. Джон успел полюбить этого ребёнка и, в каком-то смысле, будет любить всегда. Он будет любить этот призрак, абстрактную идею, которой никогда не суждено осуществиться. И будет оплакивать как маленькую смерть. О Мэри он сохранит смешанные воспоминания. Они будут причинять боль, но совсем не так, как потеря ребёнка. Хотя он любил Мэри искренне, эта любовь была порождением тоски, страха и удобства, и теперь она закономерно изжила себя. Нельзя сказать, что Мэри не была ему желанна, но Шерлок был его судьбой.

* * *

На следующее утро, когда Джон просыпается в своей походной кровати, Шерлок рассматривает его, выглядывая из-за бортика, с весёлым интересом. Они вежливо желают друг другу доброго утра, и Джон одевается. Вскоре Шерлока занимает подошедший пульмонолог, а Джон уходит прогуляться по окрестностям, чтобы не слушать, как Шерлок будет спорить, кашлять и озвучивать подробности личной жизни врача, вымещая на нём своё недовольство. Они не говорят о том, что произошло ночью, это ещё слишком свежо.