Отрывки памяти

      Люпин ушёл в подполье. Относительно мирная жизнь подошла к концу, и Римус вернулся к тому, с чего когда-то начал: одинокой, жалкой и бессмысленной жизни. Хотя нет, смысл в этом всё-таки был. Теперь Люпин не просто прятал своё уродство. Он пытался проявить хоть какую-то заботу о ещё не рождённом ребёнке, который, по мнению Римуса, и без того станет несчастным. Не стоит ранить его ещё больше.       Идти Люпину было некуда. Единственное обиталище в Йоркшире оказалось первым местом, ставшим для оборотня под запретом. К друзьям Люпин тоже не пошёл. Если Дора проявила характер и отправилась искать его, значит, их пути могли пересечься, а допустить этого волшебник никак не мог. Нужно отсекать связи сразу, одним ударом… Отыскав палатку, Люпин перешёл к жизни кочевника, поселившись возле одного из лесов. Это было удобно. Такому, как он, нет другой жизни.       Всё это время Люпин вспоминал друзей. Что бы сказал ему Сириус? Что сделал Джеймс? На ум Римусу пришёл Гарри. Он так похож на них всех, впитав в себя не только черты родителей, но и некоторые замашки Блэка. Блэк… Римус морщился, понимая, как крепко теперь связан с этой семьей. Андромеда обещала ему позаботиться о Нимфадоре. Поначалу колеблясь, она всё же приняла план Люпина, заняв его сторону в недавнем конфликте. А теперь Дромеде предстояла худшая часть. Тонкс считала зачинщиком именно её, а не Римуса… Возможно, это даже к лучшему, что Люпин покинул супругу. Нимфадора так и не узнает, каким чудовищем он являлся на самом деле.       Но в мыслях о Блэках был и положительный момент. Люпин подумал о школьниках и том месте, где они могли спрятаться, чтобы затаиться на время. Вполне вероятно, что Гарри, Рон и Гермиона в итоге обосновались в доме на площади Гриммо, который теперь перешёл к юному Поттеру по праву наследования. Мысль об этом придала Люпину сил, превращая идею в новый план. Возможно, он мог бы остаться с ними. Да, это был бы лучший выбор. Занять себя Римусу больше нечем, а он смог бы помочь школьникам, которым явно недоставало опыта по части защиты от тёмных искусств. Да, он, определенно, им нужен…       Люпину пришлось ждать несколько дней, чтобы снять Пожирателей с хвоста и в конечном итоге пробраться на площадь Гриммо. Гарри с друзьями действительно оказались там, а вот разговор вышел совсем не таким, как ему представлялось.       — Я никогда не поверил бы, что человек, научивший меня сражаться с дементорами, трус.       В тот момент Люпин потерял над собой контроль. Не думая о том, что делал, Римус со всей злости взмахнул палочкой, краем глаза наблюдая, как бедный Гарри летел в противоположную стену. В то время как он, Римус, бежал прочь со всех ног. Убегал из дома Сириуса, как побитый пёс.       Гермиона что-то кричала ему вдогонку, но оборотень уже не слышал. Люпину казалось, что он не чувствовал ничего, кроме слепой злости: она закрывала глаза белоснежной глухой пеленой. Люпин ненавидел себя и всех остальных. Себя — за такую жизнь и вечную отчуждённость, других — за то, что указывают ему, как стоит жить.       Они никогда не будут на его месте.       Как Гарри вообще может указывать ему и обвинять в чём-то? В последние годы Люпин делал всё, чтобы защитить мальчика, а в награду получил лишь упрёк. Почему Гарри так поступил с ним? Да, он, безусловно, многое пережил, но никогда не сможет понять, каково это — жить с монстром внутри…       В порыве гнева Люпин проскочил мимо Пожирателей и вскоре оказался в Косом переулке. Злость всё ещё душила его, отчего ворот больно сжимал шею, а воздух казался приторным, очевидно сладким. Римус помчался в сторону «Дырявого Котла», где, не задумываясь, заказал спиртного. Он не был пьяницей, однако глоток алкоголя был просто необходим. Хозяин заведения Том посмотрел на него с удивлением, но заказ принял.       Отыскав тихий неприметный столик, Римус устроился там. Чувства обострялись с каждым новым глотком. Злость покидала голову вместе с ядовитой пеленой, обнажая суровую правду, от которой почему-то стало ещё противнее.       Трус.       Слова Гарри прокручивались в голове Римуса снова и снова, принося медленную, мучительную боль, смешанную со стыдом.       Трус.       Перед глазами появились родители. Вечно неуверенный отец, способный проявить стойкость в нужный момент. Верная мама, хрупкая с виду, но такая сильная внутри. Она спокойно утешала супруга, когда тот волновался из-за болезни сына. Лечила Римуса после каждого полнолуния. С невероятной покорностью переезжала с место на место, стирая старых знакомых из памяти. И на лице мамы всегда оставалась любовь, такая трепетная и всепоглощающая. Мама ни разу не показала, что о чём-то жалела. Пережив укус Римуса, родители ещё больше сблизились и со смирением переносили все муки.       А что сделал он? Бросил Нимфадору, поддавшись своим детским страхам.       Трус.       На смену родителям пришли Джеймс и Лили. Сохатый, который с неприкрытым восторгом и гордостью сообщал о беременности супруги. Джеймс Поттер, променявший активную жизнь, полную приключений, на бесконечные переезды и прозябание в укрытии, лишь бы уберечь своего ребёнка. Лили Поттер, загородившая малыша Гарри, словно щитом, готовая умереть в мучениях, лишь бы спасти своего сына…       Твой ребёнок стоит того, чтобы умереть, защищая его. Вот, что сказал бы ему Джеймс. Сердце Люпина остановилось, причинив острую боль, и лишь затем побежало галопом, заставив голову закружиться от ужаса. Римусу стало так плохо, что, казалось, хуже и быть не может, когда последнее письмо Лили вновь прожгло память.       Даже не сомневайся — ведь я никогда не сомневалась в тебе.       Бедная Лили, находившая красоту в других, точно бы изменила свое мнение о Люпине, узнав о его поступке. Лили, которая умерла добровольно и, тем не менее, мечтала о светлом будущем, находя свет даже во мраке. Её зелёные глаза, полные обвинения, виделись сегодня Римусу во взгляде Гарри. Вот почему ему было так плохо. Все друзья Римуса возродились вновь, чтобы указать на его ошибку.       Трус.       Он проявлял храбрость во всех посторонних делах, однако внутри оставался неуверенным по отношению к собственной жизни. Римус всегда так сильно жалел себя, что за эти годы просто привык к этой жалости. Привык жить, защищаясь, и намеренно отталкивал чужую заботу. Привык чувствовать себя жертвой, чтобы получить хотя бы кусочек чужой любви, в то время как настоящие чувства были совсем рядом.       Люпин ошибся и не знал, что теперь делать.       Римус провёл руками по седым волосам. Бедная Нимфадора. Интересно, каково ей теперь? Он никогда не поймёт её. Никогда не поймёт, почему Дора выбрала его, больного, старого, и продолжала любить тогда, когда Римус хотел вытоптать её в своем равнодушии. Каково ей сейчас? Одинокой, страдающей, почти такой же жалкой, каким был он сам?       И тут он всё понял. Люпин сделал её похожей на себя именно сейчас, когда оставил Нимфадору одну выживать в этом жестоком мире. Люпин отказал ей в любви и счастье, лишив обоих шанса на нормальную жизнь.       А ведь он и правда любит ее…       — Нимфадора… — прошептал он вслух и, поднявшись на ноги, побежал прочь, подальше от выпивки, «Дырявого Котла» и старых воспоминаний.       Мысли Люпина прояснились. Римус выбегал в густую ночь, чтобы трансгрессировать к дому Тонксов и сделать попытку, чтобы вернуть супругу.

***

      Папа что-то чинил в саду, и в кухню доносились отзвуки тихого мерного движения. Этот ритм ей нравился и почему-то успокаивал Нимфадору. А, может, Доре просто не хотелось отвлекаться на Андромеду, которой Тонкс помогала на кухне.       Когда Нимфадора успокоилась в окружении семейства Уизли, Билл помог девушке трансгрессировать к дому Тонксов, где их поджидали бледная Андромеда и нервный, измученный Тед. Отец старался не подавать вида, в то время как его пальцы всё ещё подрагивали от недавней тревоги. Доре стало жаль отца. Жаль за то, что её несчастная любовь легла на его плечи. Отец этого не заслужил.       С матерью говорить вообще не хотелось, и следующие дни Тонкс провела в молчании. Она не отвечала на вопросы Дромеды, когда та ласково справлялась о её самочувствии. Доре вообще не хотелось ни с кем общаться, и поначалу она просто сидела в своей детской комнате, обдумывая то, что случилось. Папа разделял её чувства и, заходя внутрь, поглаживал дочь по волосам, как в детстве, и, примостившись на краю кровати, молчал вместе с Нимфадорой. Тед был просто замечательным — и теперь единственным, с кем можно молчать просто так.       Два дня назад Тонкс поняла, что сидеть в комнате больше не может. Она задыхалась в этой маленькой душной клетке и вскоре спустилась вниз. Андромеда приняла такой поступок как начало чего-то хорошего и намертво прицепилась к дочери, отслеживая каждый шаг Нимфадоры. Так неожиданно для себя Тонкс стала помогать матери на кухне, а Дромеда, пытаясь настроиться на нужный лад, с удовольствием пересказывала ей рецепты блюд и учила правильно резать овощи.       О чувствах не говорили. Мышиные волосы оказались красноречивее всяких слов. Теперь к ним добавилась бледность, частично из-за беременности, но больше из-за тревог. Тонкс почти перестала спать, организм с трудом принимал пищу, и только мысль о ребёнке заставляла делать усилие для поддержания жизни.       Быть отвергнутой — не то, о чём ты мечтаешь в детстве. Быть отвернутой дважды, и в таком положении, как сейчас — это худший из самых страшных кошмаров. Жить без поддержки любимого оказалось совсем неинтересно. Тонкс чувствовала себя как никогда одинокой. Словно бездомная кошка, оставленная кем-то на улице в непогоду. Мимо могли проплывать сотни и тысячи чужих лиц, оставаясь к ней равнодушными, а Дора по-прежнему оставалась одна, со своим упрямым горем. Люди — родные и не очень — могут сочувствовать Тонкс сколько угодно долго, однако у каждого была своя жизнь. Вскоре все разойдутся по домам, а она останется одна, неприкаянная и совсем никому не нужная.       Она ему не нужна. И ребёнок не нужен… Тонкс не заметила, как начала плакать и дёрнулась, когда на кухне вдруг стало тихо. Дора подняла глаза на мать. Андромеда застыла на месте, глядя на дочь большими, полными слёз, глазами. Она её жалела.       Нимфадору передёрнуло от злости. Тонкс отвернулась и вытерла рукавом свои слёзы. Ей не нужна эта пустая жалость…       Нимфадора отошла от стола, прекратив готовку, когда со стороны улицы послышался хлопок. Очевидно, кто-то трансгрессировал к дому, решив навестить семейство безо всяких предупреждений. Это мог быть кто угодно — свои, а, может, и не очень. Обессилев, Дора вцепилась в ближайшую спинку стула, а Андромеда с тревогой уставилась в сторону двери. На улице оставался отец, и если гости были непрошеными, Тед встретил их первым.       — Интересно, кто это мог быть? — тихо спросила Дромеда, вытягивая шею. Отойдя от столешницы, мама крепче сжала палочку, готовясь к внезапному бою.       Странно, но с улицы не было слышно и звука. Может, это хороший знак? Пожиратели бы навели шума…       Да, наверное, это кто-то знакомый, и Тед сейчас говорил с гостем. Но почему не пригласить его в дом? И почему они с матерью не слышат ни звука, словно папа и неведомый гость специально отгородились от них? Какая новость могла быть столь тяжёлой, что Тонкс не позволялось услышать её сразу?       Сердце Нимфадоры побежало галопом. Неужели, это всё-таки он? По телу пробежал удар тока. Дыхание стало горячим, тяжёлым, а лёгкие работали с трудом. Дора занервничала и крепче вцепилась в стул, чтобы не потерять равновесие.       Чьи-то шаги приближались к кухне. Андромеда, стиснув зубы, нацелила палочку на входную дверь. Тонкс неотрывно смотрела вперёд и как никогда завидовала Грюму. Грозный Глаз мог видеть сквозь стены и уж точно бы не волновался. Как же сильно Тонкс по нему скучает…       Дверь распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся Тед. Для своей комплекции он двигался слишком быстро и теперь покраснел, как рак, жадно ловя ртом воздух. Отец застыл на пороге, неотрывно глядя на дочь.       Андромеда опустила палочку.       — Что такое, Тед? Что-то случилось? Неужели кто-то… — голос мамы сорвался, выдав все опасения.       Умер? Она это хотела сказать? Тонкс выжидательно уставилась на отца, не понимая, что происходит. Неужели кто-то и правда принес дурные вести? О, неужели это о…       Голова пошла кругом, потолок стал вращаться, и только выдержка помогла Нимфадоре устоять на месте.       Тяжело вздохнув, отец отошёл в сторону, и свет из кухни проник на лужайку. Возле самого входа стоял Люпин, её безнадежный супруг, живой и вполне невредимый. Тонкс с облегчением выдохнула. Она уже успела подумать, что это были плохие новости…       Андромеда издала громкий вздох, означающий горькое разочарование. Они так не договаривались. Мама преисполнилась праведного гнева. Ведь они решили, что всё теперь кончено! Почему Люпин стоит здесь? Тонкс натерпелась так много. Почему Тед разрешил войти Римусу внутрь? Разве он не понимает, как больно им будет потом, когда Люпин снова сбежит прочь, в свою любимую неизвестность?       Но Римус ничего не видел. Весь мир сузился, оставив лишь Нимфадору в нём. Люпин внимательно изучил супругу, задержавшись на её мышиных прядях и, набрав в грудь больше воздуха, спросил:       — Вы позволите…?       Он переводил взгляд на Теда и Андромеду, ожидая разрешения, чтобы войти в кухню.       Тонкс смотрела только на Римуса. Голоса родителей звучали совсем глухо — будто их здесь и вовсе никогда не было. Перед глазами стоял только он…       Андромеда покачала головой.       — Я не думаю, что это… — строго начала она. Ей казалось, что лучший способ защитить дочь — избавить её от возможного разговора.       — Проходи, — посторонившись, Тед на удивление легко пропустил Люпина внутрь. Пользуясь моментом, Римус вошёл в кухню и посмотрел на отца Доры с преданностью и искренней благодарностью.       — Но, Тед, мы же… — Дромеда закипала от негодования. Решение мужа сломало её, и Андромеда не знала, как реагировать на подобную дерзость. Тед лишь покачал головой. Несогласный с уходом Римуса, он и сейчас не хотел участвовать в поддержании конфликта. В отличие от супруги, сомнения его не тревожили, и Тед всегда знал, что с Люпином Доре будет гораздо лучше, чем без него.       — Мы уходим, — выпалил он и направился в сторону коридора. Слова прозвучали так резко, что Дора, очнувшись, невольно вздрогнула. И не только она. Андромеда смотрела на мужа в нерешительности, словно не веря, что Тед мог так поступить. Однако супруг был непреклонен в своём решении.       — Мы уходим, — мягко добавил он, на этот раз обращаясь к Римусу. Люпин благодарно кивнул. Подойдя к Андромеде, Тед взял супругу за руку и молча вывел из кухни. Тонкс проводила родителей взглядом, не сомневаясь, что мама сделает лишь пару шагов назад, а затем станет подслушивать каждое слово, пытаясь включиться в чужую беседу.       Они остались вдвоём. Удар тока снова пробежал по телу, и Нимфадора вздрогнула, как от невидимого удара. В горле пересохло, и стало невыносимо жарко, как после прогулки под ярким палящим солнцем. Решившись, Дора посмотрела Люпину в глаза. Он тоже молча изучал её и почему-то нервничал отнюдь не меньше. Она это знала. Впервые на памяти Тонкс Люпин теребил край своей рваной мантии.       Он первым опустил взгляд.       — Я знаю, что не должен был приходить… — начал Римус. В нерешительности он провёл ладонью по своим седым волосам и начал переминаться с ноги на ногу. — Ты, должно быть, совсем меня не ждала…       Его слова утонули в удушающей тишине. Не ждала? Не должен был приходить? В её ответном взгляде читался укор. Дора нахмурилась. Зачем вообще Римус тогда пришёл? Чтобы снова добить её? Слёзы проявились вновь, и Дора заморгала часто-часто, смаргивая их с ресниц.       Люпин вздохнул и покачал головой.       — Нет, не так…       Они встретились взглядами, сверля друг друга глазами.       — Прости меня, — тихо произнёс Римус, так, как умел шептать только он. Тонкс вздрогнула. Точно так же Римус шептал ей слова о любви в те сокровенные минуты…       Она смотрела на него, уставшая, истерзанная, разбитая, ожидающая нового удара. Его «прости» ранило Нимфадору ещё больше, и в сердце саднило, как от снова раскрывшейся раны. Той самой, что причинил ей сам Римус, и которая уже никогда не затянется.       Он, что, и правда и решил совсем растоптать её? Дора этого больше не выдержит. Тонкс опасливо посмотрела на того, кого однажды назвала супругом. Дора снова ссутулилась под весом своей непосильной ноши, готовясь к новому удару и не готовясь к продолжению разговора. Её силы заканчивались.       Римус застыл на месте. Впервые Тонкс увидела Люпина таким, каким он являлся на самом деле. Чудовище. Она впервые разглядела в нём монстра, поняла его сущность, и теперь, кажется, по-настоящему боялась его.       Только не это. Ведь он не хотел, не хотел, чтобы так вышло… Он ведь и вправду её любит…       Обессиленный Римус упал на колени. Стыд и отчаяние накрыли его с головой. Люпин спрятал лицо в ладонях, а его плечи задёргались.       — Я знаю, мне нет прощения, — говорил он между всхлипами. Раненый зверь вырывался наружу, отчаянно воя и цепляясь за жизнь. — Я знаю, что причинил огромную боль. Мне не стоило уходить, а я испугался… и я… и я…       Римус плакал, словно ребёнок. Смотреть на Дору он просто не мог. Римус не мог наблюдать, во что он превратил её своим равнодушием.       Люпин вздрогнул, когда почувствовал на себе прикосновение родных рук. Нимфадора, ошарашенная его действиями, осторожно подкралась к Люпину и протянула руку, дотронувшись до седых прядей. Римус поднял на неё глаза, покрасневшие, уставшие, с сеточкой ярких морщин под нижними веками. У Доры сжалось сердце. А ведь она и правда любила его, пусть даже Люпин причинял ей боль.       С выверенной осторожностью Дора теперь провела рукой по его небритой щеке. Люпин закрыл глаза, наслаждаясь её прикосновением. А потом вдруг протянул к Нимфадоре руки и обнял ее за ноги, крепко прижав к себе. Всё ещё удивленная и немного испуганная Тонкс продолжая молчать, не подбирая слов. Вместо этого её руки снова гладили его волосы.       — Прости меня, — снова и снова шептал он. — Я люблю тебя, слышишь? Я больше никуда не уйду. Я так испугался. Я был дураком, и…       Метаморфине показалось, что она уловила запах алкоголя.       — Ты что, выпил? — удивленно выпалила она. На её памяти Люпин не употребил ни кружки спиртного. Впрочем, это всё объясняло…       Но Римус её не слушал. Он продолжал говорить, пытаясь излить в словах всю свою душу.       — Я люблю тебя. Я люблю… вас, — он посмотрел на неё внизу вверх. — И я не хочу вас терять. Пожалуйста, Нимфадора…       Тонкс поймала себя на мысли, что её имя еще никогда не звучало лучше.       — Ты простишь меня? — с надеждой спросил он.       Странно, но сейчас, стоя рядом с супругом, ненависти больше не чувствовалось. Страх вместе со злостью улетучились, оставив Доре только её любимого, расстроенного, пьяного, но, кажется, совершенно искреннего Римуса. Тонкс никогда не видела его таким прежде.       Без своей скорлупы Римус был совершенно прекрасен.       — Я же обещала бежать за тобой, помнишь? — спросила она. Почему-то ей вновь захотелось улыбнуться. Тонкс звонко рассмеялась и смогла почувствовать, как мышиный оттенок покидает волосы. Дышать стало легче и гораздо спокойней.       Радостный Люпин поднялся на ноги. Он в изумлении наблюдал, как оттенок прядей супруги приобретает розоватый оттенок, а затем, хрипло рассмеявшись в ответ, притянул её к себе.       — Я обещаю, что не покину вас, ни на шаг… — шептал он между короткими поцелуями. — Я обещаю…       Тонкс была готова ему поверить.