Это было четырнадцатое сентября. В этот день над Намимори разразилась гроза…
Сильные порывы ветра срывали не только листья, но и сами ветки. В стёкла отчаянно бились крупные капли вкупе с градом. Это было просто немыслимо. Такая буря была второй в истории спокойного провинциального японского городка. Вечно тихий и неприметный Намимори даровал успокоение душе, желающей осесть и отрешиться от глобальных проблем. Но такое… Решив, раз уж Шура-сан выперла его из дома, не тратить деньги даром, Тсунаёши побрёл в сторону своего «родного» дома, кутаясь в тёплую курточку — для сентября погода была слишком уж… странной. Мимо него быстро семенили школьники, пребывая в апатичном состоянии, резво изменяющимся на более оживлённое и усталое. Мальчишка пожевал губу, задумчиво рассматривая табличку со своей фамилией. И вдруг в голову стукнула слишком уж странная мысль. О том, что фамилия совсем не его. Она ему не нравится. Помотав головой, Тсуна сжал кулаки и толкнул дверцу калитки. Та, с протяжным скрежетом отворившись, пропустила мальчонку в ухоженный двор. Он быстро засеменил к двери. Нана, изменив себе, не порхала на кухне, а сидела в кресле, листая какой-то журнал, поглаживая пальцами бока чашки, над которой клубился пар. Чай, наверное. Шатен тихо прокрался к матери и, легонько боднув ей ноги, заглянул в лицо женщине. Нана тут же встрепенулась и вскинула обеспокоенные карие глаза. «Так делал только Тсу-кун…» — забилась тревожная мысль в её голове. Но сейчас только четверг! Вопреки измученному беспокойной бессонницей организму мозг быстро распознал в растерянном мальчишке того самого Тсу-куна. Женщина заискрилась счастьем и налетела на младшего с расспросами и материнским щебетанием над всей ситуацией в целом. У него День рождение, а она даже не поздравила! Вернее, она звонила и передавала поздравления через святого отца, но это не то. Она-то переживала… Тсунаёши быстро осадил всполошившуюся мать, заверив ту, что всё в порядке. Однако Нана, покачав головой, упорхала за покупками. И подарком, который совершенно случайно сломал Сора, как потом выяснила шатенка. Сам же виновник ажиотажа был в растерянности. Он не ожидал от своей мамы такой энергии. Да, женщина всегда лучилась светлыми всполохами тумана, что говорило о её счастье, но… Сегодня к её ауре примешался маленький тусклый огонёк отчаяния. Сизый и блеклый. Что-то Нане не нравилось, но её эманации были настроены в одно конкретное русло, так что рассмотреть лучше у Тсуны не вышло. И он махнул на это рукой, обеспокоенно следя за женщиной в окно. Появление старшего брата неожиданностью не стало. Тсуна подозревал, что тот сердится на него из-за чего-то. Но причины не знал. Поэтому избегал прямого контакта с Сорой тет-а-тет. А сейчас… они дома вдвоём. Одни. А мама вернётся не раньше, чем через час.***
В тот день Тсуна впервые подрался. Вернее, его впервые побили. Собственный брат. Причины шатен долго не мог найти, сколько не искал. Однако отчего-то кроваво-оранжевый туман струился из Соры, смешиваясь с бледно-жёлтыми вихрями облегчения. И от этого на душе становилось тяжело. И горько. От обиды. От непонимания. От банального, чёрт возьми, непонимания! За что? За что Сора так распалялся на «щедрые» удары по рёбрам и спине? За что он, сочась лютой ненавистью, тарабанил ногами по почкам? За что, чёрт возьми, он плевался ядом в его сторону? Ответов не было, как и посторонних мыслей. Тсуна, глотая слёзы обиды, бесшумно ревел. Он проглатывал собственные хрипы и стоны. Он прокусил губу. Он тихо скулил, ползя вдоль плинтуса к двери, где за деревянной преградой бушевала гроза. Он просто не понимал… Тсунаёши кое-как поднялся на ноги, шатаясь из стороны в сторону. Голову вело вправо. К горлу подкатывали приступы тошноты. А ноги и руки неестественно дрожали и были настолько слабы, что у мальчишки остались силы удивиться, как он ещё не упал обратно! Наказ Киригакуре Тсуна проигнорировал, напрочь о нём позабыв. Всё тело болело, а губы пекло от прокушенной кожи. Шура, раздражённо цедя ругательства, так и застыла с открытым ртом в проходе, только заметив, в каком состоянии приплёлся её идиот-ученик. Шуре хватило и доли секунды, чтобы понять, что у мальца не было выбора. Разве что вернуться к семье или к ней. В самом крайнем случае, к Фуджимото. Но и того он беспокоить, видимо, не хотел. На все вопросы Тсуна молчал, как партизан на допросе. Даже под лезвием смертельной гильотины он, казалось, не выдавил бы из себя и звука. Мальчишка кусал губы, когда Шура обрабатывала синяки и ссадины. Он молчал… Тсуна скрипел зубами и глотал слёзы, когда девушка привела врача, и тот констатировал треснувшие рёбра, пока их туго перематывали бинтами… Он молчал… Когда же обеспокоенная… Да что там! Шура в панике металась по комнате, трезвонила Фуджимото и не знала что делать! Даже тогда мальчишка молчал. Отводил глаза. Сжимал бледными пальцами одеяло. Кусал и без того искусанные губы. Но молчал! И это было что-то… из ряда вон. Некогда жизнерадостный (опустим, что несколько апатичный) малец с тёмно-рыжими прядями, прямо-таки полыхающими огненным жаром, потускнел в один момент. Яркие глаза, лучащиеся живым янтарём, вмиг потухли. Это было… страшно. Он ни слова не проронил ни через день. Ни через неделю. И тут тревогу забил даже Широ, который, в принципе, с детьми умел общаться на ура. Но мальчишка молчал. Он отчего-то замолчал… Фуджимото ломал голову, пытаясь добиться от мальчонки хоть какой-то реакции. Но тот упорно всё игнорировал. Даже маленького домовёнка, жалобно скулящего в ногах. Словно сломался в какой-то момент. Как пружина, что не выдержала давления и треснула, ломаясь на части. Тсуна перестал выходить на улицу. Совсем. Он наотрез отказался возвращаться домой, к семье. И Широ его не понимал. Мальчишка с головой ушёл в книги. Он учил. Зубрил. Тесты, подсовываемые ему, он писал практически без огрех. Писал — потому что отвечать отказывался. Шура даже шутки ради подсунула в общую кучу фолиантов книжки и справочники по изучению Итальянского. Мол, учи — Ватикан (где находится главная база Ордена Истинного креста) в Риме, а Рим — в Италии. Пригодится. И ведь учил! Как-то по-своему апатично стрельнул тусклыми глазами и уткнулся в какой-то справочник. Учил! Учил Итальянский, когда родной-то язык нормально не знал! Но наотрез отказался переступать порог дома Киригакуре. Даже носа в сторону окон и двери не поворачивал, чего уж там… И Фуджимото ясно осознал, что произошло что-то в семье Савада.***
Он смотрел в глаза шатенки и видел беспокойство и страх. Её мальчик не вернулся домой. Не возвращался уже три недели. Нана было заподозрила неладное и не сразу спохватилась, мол, дела какие, или приболел… Однако святой отец объявился вовремя, пока неуверенность женщины не переросла в панику. Он рассказал, что мальчишка умудрился подраться. И наотрез отказался контактировать с внешним миром. Да и с внутренним был как-то не в ладах. И тут в голове шатенки что-то щёлкнуло. Тсу-кун исчез, когда она умчалась за покупками. В доме они остались с Со-куном одни. Дверь была не заперта, и младший мог вполне уйти обратно и по пути напороться на хулиганов, но! Вот то самое злосчастное «но» и грызло материнское сердце.У старшего сына были сбиты костяшки на детских руках. У него были синяки на ногах и локтях. Мальчик подрался…
Нана была простодушна. Но отнюдь не глупа, чтобы сложить два и два. Но до последнего не хотела верить. Она подловила Сору и расспросила об этом. Тот кривил губы и отводил глаза. Мялся и что-то невнятно мямлил. А потом вспыхнул и выплюнул, словно яд: — Он заслужил! — и умчался в комнату, хлопнув дверью, оставив свою мать в растерянности. Как так… «заслужил»? Этого шатенка понять не могла. Да и не хотелось, если честно. Просто… беспокойство снедало женщину. Её мальчики… её милые мальчики подрались. Немыслимо! Она подорвалась и позвонила мужу. Емицу ничего определённого не сказал. Сообщил, что для детей нормально иногда ввязываться в драки. Мол, так они познают себя и прочее. Лучше не лезть… И Нана больше не лезла. Но как-то раз, когда на четвёртую неделю Тсу-кун не вернулся домой, поговорила со старшим по душам. Тот, всё так же сочась злобным раздражением, огрызался, мол, младший сам виноват. Но шатенка упорно цеплялась за русоволосого и, глядя в глаза, пыталась выяснить подробную причину. Понятную ей причину. Сора тогда отвернулся, поджав губы. Материнские пальцы слабо сжимали плечи, а ему казалось, что это лезвие Дамоклова меча, как в какой-то игре на приставке. Ещё немного, и раздробят детские плечи. Однако не дробили. Не сжимали стальной хваткой. Лишь чуть стискивали и встряхивали легонько, заставляя смотреть в глаза. Но Сора ни в какую не поднимал лица. Бубнил что-то про то, что Тсунаёши сам виноват, и отворачивался сильнее. Как ещё шею не вывернул, удивительно? Шатенка ласково поглаживала пальцами плечи старшего сына. Её голос, мягкий и такой родной, бальзамом ложился на испещрённую обидой душу. Сора оттаял. Он снова и снова толдычил матери о том, что младший брат отнял у него и папу, и маму. Что тот заслужил. Нана только устало вздохнула и обняла сына, тихо приговаривая, поглаживая по светловолосой голове. Она рядом. Она любит обоих. Одинаково. Они для неё равны. А работа папы никак с младшим сыном не связана. Просто Емицу очень занят.Просто… И в то же время настолько сложно!
Сора шмыгнул носом и уткнулся в материнское плечо, тараторя извинения за то, что заставил волноваться. За то, что подрался. За то, что обидел младшего брата. Но… Раскаивался ли он? Нана не знала. Она лишь ободряюще улыбнулась и потрепала старшего сына по голове, ероша русые волосы. А Сора виновато мялся и, дуя губы непонятно из-за чего, опускал глаза. Несомненно, ему было стыдно… Но понял ли мальчишка слова матери? Этого Нана тоже не знала. Тогда женщина решила позвонить Фуджимото, чтобы тот привёл Тсунаёши в парк. Хоть как-нибудь. Широ мялся, мол, малец вообще входную дверь девятой дорогой обходит, что говорить про улицу. Но Нана настаивала. Нет, она даже умоляла. Для неё это важно! Мальчики должны помириться! Святой отец сдался под напором упрямой женщины. И откуда столько упорства? Хотя сразу видно, в кого пошёл твердолобостью молчаливый малец. Фуджимото едва ли не плясал с бубном вокруг шатена, чтобы оторвать того от книжек и отбуксировать его на улицу. Шура же предлагала вырубить мальчонку и, как мешок с рисом, потащить на «встречу» с мамой и братишкой. Хотя зачем там старший Савада был нужен, не понимала. Нана отказывалась что-то объяснять. Хотя её право. Она же мать, в конце концов.***
Тсунаёши переступал с ноги на ногу, стоя перед своим обидчиком. Сердце колотилось в горле, а ладони с такой силой сжимались в кулаки, что пальцы белели. Хотя на общем бледном фоне мальчишки не особо-то и выделялись. В шатене клубился страх. Почти такой же, что и год назад. Когда пришлось бежать от страшного гуля. Вот только Сора не изливался зловонной гнилью. Он не разлагался чёрными всполохами мрака, капая кровью на пол. Он не утробно рычал и ревел. Наоборот. Он излучал некое подобие беспокойства, волнения. Светло-оранжевые всполохи клубились у ног русоволосого, сплетаясь с жёлтыми нитями. Они были не такими, как в тот самый день. Другими. Более бледными. Более спокойными. И от этого в жилах Тсуны стыла кровь. Он боялся. Собственного. Брата. Господи, за что ему такое наказание? Сора же нерешительно взглянул в сторону матери. Нана, с каким-то затаённым страхом смотрела на младшего сына, бросая короткие взгляды на старшего. Сора сглотнул и, запинаясь, начал просить прощения. От одного только голоса Тсунаёши дёрнулся, как от кипятка, тут же юркая за штанину священника. Фуджимото нахмурился и сжал в зубах так и не зажжёную сигарету. Шура сидела недалеко, развалившись на лавочке, постукивая пальцами по доскам. Девушка настороженно посматривала на старшего Саваду, иногда стреляя в своего смертельно бледного ученика. Того гляди, в обморок шмякнется! На все слова извинения шатен лишь согласно кивнул, мол, понял и принял к сведению. Сора протянул ему руку для рукопожатия. Оранжевый туман беспокойно вспыхивал у его ног и стелился по земле, подбираясь к шатену. Тсуна против воли сглотнул и, зажмурившись, быстро вскинул руку, отвечая на рукопожатие. Его собственный туман рывком хлынул по земле, сметая напрочь беспокойные клубы Соры. А за плечами, казалось, выросли крылья… Тсунаёши обернулся назад. На его плечах лежали чьи-то бледные руки. Тонкие пальцы легко сжимали плечи мальчишки, как бы поддерживая. Насыщенные оранжевым светом глаза прикрыты, а тонкие губы тянутся в снисходительной улыбке. Одобрительной даже. А тихий мягкий голос шепчет, что в порядке. Всё хорошо… И мальчишка устало прикрывает глаза, отпуская страх. Потому что так сказал этот странный человек, которому хочется верить. Которому можно верить… Мёртвые не врут.