***
Тсуна упёрся лбом в столешницу и время от времени едва заметно стучался головой об неё. Шура, смерив ученика уничтожающим взглядом разбуженной с рассветом горгоны, шикнула что-то под нос и отвернулась к плите. Рис, что активно булькал в кастрюле, едва не убежал. За прошедшие года её отношения с готовкой не сдвинулись ни на дюйм с отметки холодной войны. А рисоварку покупать впадлу. Слишком. Поэтому приходится терпеть подгорелые, пересоленные, переперчёные, недоваренные, переваренные и много-чего-не-и-пере блюда. Тсунаёши же на качество стряпни наставницы даже внимания не обращал. Казалось, подсунь ему кактус — он и горшок вместе с кактусом зажуёт, невзирая на колючки. Савада мученически простонал. То ли нарочито громко, то ли просто забыл, что он в комнате не один. Шура знать наверняка не могла — слишком уж непредсказуемым был малец-Зрящий. И она за долгие года знакомства с ним — да что там, совместной жизни — не смогла расколоть молчаливого мальчишку. — И долго ты будешь убиваться? — не выдержала Киригакуре, раздражённо мотнув головой, убирая с глаз надоедливую чёлку. Подстричься, что ли? — Что? — Тсунаёши непонимающе вскинул брови, упершись подбородком в столешницу. — Хватит делать вид, что ничего не произошло, но при этом страдальчески выть и обескураженно хлопать гла-азками, — Шура скривилась, картинно похлопав ресницами. — Раздражает, — коротко добавила она. — Больно надо, — буркнул Савада в сторону, метнув в аловолосую обиженный взгляд исподлобья. — Мелкий, мы же тебе плохого не желаем, пойми уже, — устало вздохнула Киригакуре, чуть откинувшись назад. — Упёртость — это, конечно, хорошо, но… Не до такой же степени! Ты, считай, скоро и разговаривать разучишься. Это жизнь! Всё рано или поздно умирает. Этого не изменить. Не в силах это сделать ни люди, ни демоны, ни боги. Смирись уж… — А если я не хочу? — перебив пылкую речь наставницы, Тсунаёши нечитаемо уставился на неё. Оранжевые, желтоватые искры то и дело мелькали на янтарной радужке. — Что, если я не хочу смиренно ждать? Мне нужно будет, что ли, просто сидеть, пока все дорогие мне люди дохнут, как мухи? Ты это хочешь сказать? — Киригакуре поджала губы. И даже пропустила мимо ушей грубую фразу «дохнут, как мухи». — Не это, вообще-т… — А я не буду! Это моя вина! Моя! Моя и ничья больше! Джотто-сан, конечно, говорит, что это всё пламя… Но пламя-то моё! — мальчишка подскочил и ринулся к лестнице. — Тсуна!.. — Шура едва не поймала ученика за шиворот, но тот проскользнул мимо, как вода сквозь пальцы. Девушка раздосадованно цокнула языком и, помотав головой, вернулась к плите. — Маленький идиот… Киригакуре, по природе своей, не любила лезть в чужие дела. Да, иногда совала нос, куда не следует, и то чисто из любопытства и желания помочь. И обстоятельства не оставляли ничего иного. Но чтобы намеренно тыкать кого-то носом в его жизненные косяки… уж увольте. Этого Шура не терпела. Поэтому-то и шпыняла Фуджимото так часто. Дотошный мужчина успевал сунуть нос всюду. Отчего-то он считал себя едва ли не спасителем человечества наряду с американским Суперменом и свято верил, что без него никакие дела не делаются. А если и делаются, то плохо. Шура только посмотрела на пятки Савады, мелькнувшие на втором этаже, и устало опустилась на стул. Этот… мальчишка действительно становится каким-то неуправляемым. И дело даже не в том, что он взрослеет! Вся суть в том, что Тсунаёши вообще отдалился от семьи, чуть ли не в затворника превращаясь: зачастую даже забывает на выходных уезжать домой, закрываясь в своей комнатке в обществе, как выразился Юкио, какого-то шизофренического глюка на нервной почве. Нана тревогу уже не бьёт — смирилась, что ли? Или дело в доверии? А кто его знает! Но внезапный всплеск пламени и смерть домовёнка окончательно подкосили Саваду. Так ещё и про какого-то Джотто-сана постоянно лопочет. Да чёрт бы его!.. Шура зло выдохнула и стукнула кулаком по столешнице. Звонко звякнули тарелка с вилкой, но девушка продолжала буравить взглядом коридор второго этажа, даже не дёрнувшись. Ситуация становится всё хуже и хуже… Это надо как-то исправлять. Но чёртовы принципы!..***
— Старик, — Шура выглянула из комнаты и огляделась — мальца не видно. Она плотнее прижала мобильник к уху. — Я вот думаю, что Савада всё время у меня торчит, а? У него же, вроде бы, комнатка в общежитии есть… — Шура, — строгим голосом перебил её Фуджимото. — Что у вас там стряслось? Погоди, Юкио, — торопливо отозвался мужчина. — Прости, так что там? — Мне совсем не нравится, как этот маленький идиот ходит и сопли на кулак наматывает. Ему снова надо за тренировки приниматься. — Но… — Да плевать я хотела на этого чёрта! Испепелился, так испепелился, чё сопли распускать? — Он был ему дорог… — Демон-то? — невесело хмыкнула Киригакуре. — Старик, это уже маразм. Ты понимаешь, что такими темпами у него чердак сорвёт, м? Он слишком добрый, понимаешь? — А то не понимаю, — устало вздохнул Широ. — Он ведь точь-в-точь, как Юри. Такой же… — Только ты не начинай, а! — нарочито брезгливо поморщилась девушка. — Ещё один соплежуй. Теперь понятно, откуда это у него. Ученики, к сожалению, перенимают у учителей, в первую очередь, все самые дерьмовые привычки, да? — Шура!.. — Поняла-поняла, — протараторила Киригакуре. — Так что с его переселением? Там целая куча фамильяров вертится и никого, кроме него, в этот корпус не пускает. Пусть туда и дует, а то, ишь, смылся он к доброй тёте Шуре и нюни распускает. — Тёте? — лукаво хмыкнул мужчина. — Не придирайся к словам, — рыкнула аловолосая, сжав в пальцах мобильник сильнее. — Сама с ним поговори. Ты с ним легко общаешься. — Но!.. — Шура, я на задании. Да, вон туда. Да-да, именно туда, — сказал он приглушённо. Видимо, опять к Юкио обращался. Киригакуре вздохнула и посмотрела на свои ногти, ожидая, когда старик изволит продолжить разговор. — Я занят — разбирайся сама. Всё. До связи. — И отключился, гад… — зло прошипела девушка, смотря на погасший экран телефона. Она едва не зарычала от досады. А ведь с мальцом надо что-то делать. Киригакуре откинулась на стенку и сползла по ней на пол, прикрывшись сверху руками. Думать не хотелось вообще, но надо. — Шура… — робко протянул мальчишка, а из-за угла высунулась тёмно-рыжая макушка. — Шура, что случилось? Почему у тебя туман тёмно-серый? Тебе плохо? — Хорошо, блин, — огрызнулась наставница. А Савада сжал пальцы на своей футболке. — Извини, я не хотел… — М? — девушка опустила руки и вопросительно посмотрела на ученика. — Что ты там лопочешь? — Я не хотел, извини, — более чётко промямлил мальчишка, опуская глаза. — За те слова… прости… — А, ты об этом… — она запрокинула голову назад и грузно выдохнула. — Вообще-то, это я должна была извиняться, но и так сойдёт, — криво усмехнулась мечница. — Ой, — охнула Киригакуре, когда мальчишка с разбегу кинулся ей на шею. — Эй-эй, ты чего, малец? — руки сами собой придерживали мальчишку, пока тот тыкался носом куда-то в шею и странно сопел, словно собирался вот-вот что-то сказать, но в последний момент передумывал. — Я повёл себя, как ребёнок... маленький, — хватка на шее мечницы стала крепче, а дыхание шатена — чаще. — Ты и есть ребёнок. Маленький и плаксивый, — хмыкнула Шура, приглаживая тёмно-рыжие волосы ученика. — Шура-а... — М? — лениво отозвалась она. — Не бойся… Я тебя не брошу. Ты только не бойся, — тихо шепнул Савада. У девушки отчего-то сердце сжалось… Чёрт бы этого мальчишку!.. — Чего-о? — пискнула Киригакуре. — Я же тебя, наоборот, сплавить хотела! Вытри сопли и марш собираться. Да не об меня-я!.. — провыла она.***
Фель надвигал поля шляпы всё ниже на лицо, в уме уже наперёд подсчитывая убытки от одного чересчур умного и жутковатого гения. Савада должен был снова вернуться в старый корпус общежития в связи с окончанием самой опасной стадии владения оранжевым пламенем. Дни спокойствия для Тру Кросс вновь подошли к концу… Мефисто усмехнулся и отошёл от окна. Фамильяры-нефамильяры Савады во время его отсутствия навели шороху по всем владениям академии в поисках своего хозяина. Чего только стоят выходки обезумевшей чучи! Догадались напасть на женское общежитие, захватить пару тел и вырваться в «большой мир». И ведь почти получилось! Но патруль не пропустил. Кое-как отбили учениц. Что, кстати говоря, уже подали жалобы и забрали документы. Одна радость — это были самые слабые ученицы, не подающие никаких надежд. Мотыльки на абы кого не полезли, выбрали кого послабее, чтобы попроще было. Хоть какая-то польза.***
От усердия горячий пот режет глаза, а взмокшие волосы неприятно липнут к лицу. Тсунаёши поджимает губы и старается удержать на ладонях еле-еле тёплый огонёк рыжего пламени. Казалось, мальчишка даже не дышал. Зрачок плавится на фоне раскалённого янтаря. Тёмно-рыжие ресницы еле заметно трепещут. А пальцы дрожат — страх всё равно клокочет где-то внутри, мешает сосредоточится. И огонёк тут же гаснет. Шатен грузно выдохнул и завалился назад, спиной на татами. Шура качает головой, но молчит — в кои-то веки! — только смотрит как-то разочарованно. Неприятно. Зато Юкио кудахчет за двоих, как наседка, поднося воду и влажное полотенце, утирая взмокший лоб семпая. Фуджимото устало улыбается и пихает в бок Киригакуре, кивая в сторону сына. Та отмахивается и смотрит на учителя испепеляющим взглядом. А в уголочке сидят две алые кицуне, липер и несколько мотыльков размером с ладонь. Лисы фырчат и редко дёргают пушистыми хвостами. Тут одна, с рыжеватой шерстью, вальяжной походкой засеменила к шатену. Мокрый чёрный нос ткнулся в горячий лоб мальчишки. Савада, не открыв глаз, почесал лису за ухом, а уголки губ, жадно втягивающих кислород, приподнялись в улыбке. В чём-то, похожем на улыбку, по крайней мере. Что странно, сначала пламя было обжигающе-ледяным. Сейчас же оно начало теплеть. Джотто разводил руками и загадочно улыбался, не уставая повторять, что это зависит лишь от человека. Тсуна дулся, фыркал и закатывал глаза, но ответа поточнее так и не выпытал. Предок со снисходительной улыбкой всё время твердил одно и то же, прикрывая оранжевые глаза, иногда дотрагиваясь до огонёчка на своём лбу. И мальчишка подозревал, что невозмутимый блондин знал абсолютно всё, но молчал в тряпочку. В какой-то момент Саваде подумалось, что призрак начинает ему надоедать своей лыбой, но злиться не получалось. В конце-то концов, этот пра-пра-пра… дед уже давно коней двинул — могла же у него крыша поехать, верно? О своей догадке шатен не рассказывал — боялся, Джотто-сан обидится. Однако предок продолжал улыбаться с толикой грусти и затаённой тоски в глазах, а Савада словно и не видел этого — не его это дело, призракам всегда есть о чём жалеть; но и сам Примо отмалчивался, не спеша делиться переживаниями с потомком. Только приторно-горький сизый туман стелился по полу, отсвечивая бледно-оранжевым. — С возвращением… — тихо заурчала лисица, проводя носом по лбу шатена, сдвигая мокрую чёлку. — Даже… ха… не знаю… радоваться… ха-ха… или плакать… — сбивчиво прошептал Тсунаёши, прикрывая глаза ладонью. — Просто… хорошо, что ты вернулся…